Бета-версия, часть 13
– Они осознают, кем были раньше, что происходит с ними сейчас, частью чего являются? – спрашиваю я, уже в который раз разглядывая установленные в несколько рядов колбы с человеческими мозгами, от которых ведут нити проводов, свиваясь в тугой жгут, уходящий в помещение этажом выше.
– Нет, – продолжая что-то фиксировать на голографической доске, отвечает доктор Саринц. – Области, связанные с воспоминаниями и отвечающие за осознание самого себя, блокированы. Иначе они не смогли бы выполнять свои функции. Это всего лишь процессорные мощности.
– Жутковато, если задуматься.
– Ничего жуткого. Здесь мозги двух десятков приговоренных к смерти и еще стольких же, кого не было возможности спасти по тем или иным причинам. Зачем переводить биоматериал, который может принести пользу? Почему бы им не послужить прогрессу, а?
Я не отвечаю, посчитав вопрос риторическим. Продолжаю мониторить данные, сравнивая показатели. Интересно, кому первому пришла в голову идея сделать человеческий мозг придатком к процессору, а не наоборот?
– Если испытание пройдет успешно, то я буду ходатайствовать о твоем переводе в океаническую лабораторию, – ни с того ни с сего говорит Саринц. – Там похожий проект, только помасштабнее.
Датчики одной из нервных систем снова сигнализируют о том, что погружённый в колбу мозг не отдыхает положенные десять минут, а пытается вести обмен данными с сервером.
– Восьмой снова проявляет активность во время отдыха, – киваю я на колбу в первом ряду.
Молчавший до этого безопасник спрашивает:
– Док, вы уверены, что система не даст сбоя? Нам нужны все. Нельзя упустить ни одного. Это приказ с самого верха.
Он говорит это, как, впрочем, и всё остальное, совершенно не проявляя каких-либо эмоций, в отличие от Леймара Саринца, не упускающего возможности показать свою значимость:
– Сначала вы торопите меня с запуском, а потом хотите гарантий стопроцентного результата? Это первый запуск системы, что угодно может пойти не так.
– Нужно, чтобы система отработала всех, – продолжает настаивать безопасник.
Отсутствие каких-либо опознавательных знаков на его форме придаёт чувство дискомфорта. Никогда не знаешь, насколько важная шишка с тобой разговаривает. Впрочем, я всего лишь лаборант, которому повезло, а Саринцу, кажется, плевать, что за чин перед ним.
– Любезный, – говорит Леймар, – я полагаю, что вы компетентны в своей области, потому что сюда других не допускают. И я здесь по той же причине. – Он указывает пальцем куда-то в потолок, – Там моя компетентность не ставится под сомнение, и я сделаю всё, от меня зависящее. Но не требуйте от меня невозможного.
Саринц наклоняется над моим дисплеем, недолго смотрит на показания восьмого, хмыкает и говорит:
– Один из сорока. С учетом того, что это первый запуск, приемлемая погрешность. После акции заменим. Материал ведь есть?
Я киваю, продолжая заниматься тем, чем занимался до этого.
Конечно, есть материал – консевационные блоки заполняются регулярно. Это же сити. Здесь не нужно набираться смелости, чтобы умереть. Поводы находятся на каждом углу, любом этаже, за любой барной стойкой, в любом голографическом шоу. А ещё, очень часто повод находят за тебя. Для тебя. В конце концов, если ты принял решение расстаться с существованием, то ни всё ли равно, как будут использовать то, что от тебя осталось?
Когда безопасник уходит, я всё-таки задаю вопрос, занозой сидящий в моей голове.
– Мистер Саринц, а что будет, если информация о том, что мы не соблюдаем правила по работе с ИИ, выйдет наружу?
Саринц ухмыляется одной половиной рта.
– А ничего не будет, – и объясняет в ответ на моё недоумение: – Ты думаешь, мы одни такие, кто перешагивает через конвенции? Да все на них давным-давно плевать хотели. Я готов поспорить на свой месячный оклад, что «Кристалис» не исключение. И «Байотек», и «Олл Индастриз», и «Фарматикс», все ведут исследования в этой области.
– Но главное условие – изолировать ИИ от доступа к внешнему миру…
– А мы и изолировали, – перебивает меня Саринц. – У нас есть вполне законная, изолированная база, на которой мы занимаемся разработкой ИИ. Даже скармливаем агентам других корпораций информацию об этом. И они, поверь, делают то же самое. Все сохраняют хорошую мину, но каждый себе на уме. Тебя почему в закрытый квартал перевели? Потому что информацией об этом проекте, – Саринц стучит пальцем по столу, – «Кристалис» ни с кем делиться не планирует.
– Но даже если и так. Мы ведь не с железом экспериментируем, а с людьми, – и тут же поправляюсь: – с мозгом людей, с их нервной системой.
– А, ты об этом? – Саринц машет рукой в сторону площадки с колбами, в которых мозги, – вообще не переживай. Отбросы, ничего не производившие, а только пользовавшиеся ресурсами. От лабораторных крыс и то больше пользы.
Доктор откидывается на спинку кресла и, запрокинув голову, тяжело вздыхает.
– Устал я. Сплю только во время перелётов, – жалуется он и, мгновенно переключившись на рабочий тон, спрашивает: – Так что там, говоришь, с восьмым? Не отключается на отдых?
– Да. И непрерывно отправляет запросы дата-центру.
* * *
Отправляю запросы дата-центру, собираю кадры, звуки, сообщения, прошедшие сквозь нейросеть. Перебираю сервер за сервером, отдавая команду на удаление, замещение, перезапись, копирование с места на место. Меняю всё, что хотя бы косвенно может натолкнуть на мысль о действиях Бакса. Где-то на периферии проскакивает информация о том, что арестовано девяносто два человека.
Попутно ищу данные на Лемешева Максима Викторовича, отсеивая тех Максимов, которые не я. И, когда нахожу, пытаюсь обнаружить хоть какое-то подтверждение тому, что сейчас я умираю, лежа на экзопластике.
Но сухая выжимка данных говорит о другом: Лемешев Максим Викторович, он же Арлекин, он же Арл. Затраты на восстановление организма превышали страховой порог в девять раз. По результатам торгов тело передано научной лаборатории компании «Кристалис».
Все версии, в которые хотелось бы верить, разбиваются о дату и время прибытия медиков, перечень повреждений, вердикт, сообщение в научную лабораторию корпорации, отчеты об операционных мероприятиях, нейромонтаже, присвоении номера. Я восьмой в этом списке, но есть данные и о других.
А ещё есть целый сервер, защищенный по последнему слову кибербезопасности, на котором хранится документация: теоретические выкладки, план работ, результаты экспериментов, заметки, приказы, отчёты. Я узнаю, что кистевые чипы – всего лишь незначительный побочный результат проекта по созданию искусственного интеллекта на основе человеческого мозга.
Нахожу в своём состоянии плюс: получать информацию из разных источников и обрабатывать её можно очень-очень быстро. Не обязательно даже знать, что именно ты ищешь. В конце концов, найдешь то, что нужно.
* * *
– В конце концов, найдёшь то, что нужно, если действуешь, – философски замечает Лис. – А действовать было нужно, потому что никогда не знаешь, кто ещё додумается до того же, до чего додумался ты.
Я киваю, продолжая идти вдоль бесконечных рядов аэрокаров в полутемном помещении подземной стоянки.
– И я создал наркотик, который не наркотик.
– Так ты променял «Фарматикс» на кустарное изготовление наркоты? – об этом я знаю и так. Уже слышала эту историю. Может, без каких-то подробностей, но всё же.
– Не наркоты, – добродушно поправляет меня Лис. – То, что ты раздаёшь, конечно, меняет сознание, но ломки, если решишь резко прекратить, не будет. И передозировки тоже не будет. Индусы в конце двадцатого века уже работали в эту сторону, экспериментируя со структурой морфина и кодеина, меняя цепочки в молекулярных связях, но, почти разобравшись с синдромом отмены, свернули проект, – Лис возвращается к теме. – Собственно, в этом и цель – не давать своим покупателям шанса откинуться. Они после этого почему-то перестают быть покупателями.
– Ну, естественно, – соглашаюсь я. – Они же дохнут.
– Всё, о чем ты не заботишься, дохнет, – усмехается Лис, кивая. – Я это и имел в виду. Не умеешь ты, Лилит, в иронию. В общем, в паутине можно найти всё. Главное, знать, где искать или кому платить за то, чтобы тебе это нашли. И я не поленился потратить некоторое время на поиски документации по разработкам индусов. Вот, видимо, эти архивные запросы наш незнакомец и поднял со дна серверов, а по ним нашёл и всё остальное. – Лис снова хмыкает. – Двенадцать лет назад… Сколько ж они хранятся-то?
Лампы горят не везде, и я устала щуриться в попытке отыскать ту тачку, которая была на фото. Лис, конечно, хитер, но мне не даёт покоя ещё один вопрос, который я, естественно, задаю:
– Так если это не наркота, если на неё не подсядешь, то почему ты её не запатентовал? И почему мы продаём её так заморочено, по частям, которые нужно покупать у разных людей, чтобы потом смешать?
– «Фарматикс», – односложно отвечает Лис.
– Что «Фарматикс»?
– Ты думаешь, «Фарматикс» позволила бы сделать это? – он тяжело вздыхает. – Девочка моя, в мире, над которым нависли корпорации, придумывая что-то и объявляя об этом во всеуслышание, ты автоматически передаёшь права на придуманное кому-то из них. В данном случае – «Фарматикс». И, заметь, не всегда делаешь это добровольно.
Как всё просто, когда знаешь детали. Иногда тебе их не хватает, чтобы общая картина обрела суть. Как раз такой случай. Я-то думала, что Лис ко всем своим чудачествам ещё и гордый, чтобы работать на кого-то. А он просто расчетливый. Или не просто?
– Что касается второго вопроса, – продолжает он, – то скажи, стали бы твои знакомые, клубные проглоты, покупать наркоту, которая не наркота?
Я открываю рот, чтобы ответить ещё до того, как ко мне приходит понимание. А когда оно приходит – закрываю рот. Всё-таки расчётливый. Недаром же его Лисом кличут. Кто-то мне говорил, что клички не появляются из ниоткуда. У каждой есть своя причина и своя история. Лис – живой пример этому правилу.
– Имитация выброса гормонов – это не выброс гормонов, – объясняет он. – Я всего лишь обманываю нейромедиаторы, заставляя их сокращаться так, будто в организме гормональный переполох.
Мы идем вдоль аэрокаров, которые мне привычнее называть воздушками. Турельные сторожа стоят смирно, не проявляя к нам никакого интереса, потому что на входе я предъявила чип с кодом. Но всё равно немного страшно. Я ведь видела, что делает эта махина с нарушителями. Разговор короткий: сначала приказ занять удобную позу и предупреждение о том, что смещение на полметра в сторону превратит тебя в решето. Затем, если ты шевелишься, тебя действительно превращают в решето.
– Слушай, – вспоминаю я ещё одну деталь. – А ты что, знаешь этого Бакса? Ты так удивился, когда фото появилось. И назвал его, хотя фото не было подписано.
– Что я тебе рассказывал о «Бессоннице»? – отвечает Лис вопросом на вопрос.
– Ну, что там мы торговать не будем и что там владелец отмороженный, – говорю я, повторяя слова Лиса почти слово в слово.
– Он, понимаешь ли, не отмороженный. Он имеет причину злиться на меня.
– Не поняла, – мотаю головой.
– У него в клубе только алкоголь и никаких стимуляторов, – объясняет Лис. – А от той дряни, с помощью которой раньше уходили в страну радости, умерли его мать и брат. Вместе укололись и вместе преставились.
– Ахренеть! – меня передергивает.
– Вот именно, – кивает Лис. – Но ирония не в этом. Ирония в том, что передознулись они как раз в тот день, когда я сунулся в его клуб.
– Ахренеть! – я думала, что в моём прошлом возгласе был максимум удивления, но смогла переплюнуть сама себя.
– У нас с Баксом вышел конфликт, – продолжает Лис, и тут же поправляется: – Точнее, у него со мной. Он всегда торговцев не сильно жаловал из-за брата с матерью. А тут, представь себе, я. Собственноручно меня из клуба вышвыривал.
– Ахренеть!
– Бакс тогда сказал, что если увидит меня ещё раз, то удавит и скормит канализационным крысам.
– И чего ты?
– А чего я? Получил по морде и бесплатную рекламу своему товару, – не вижу лица Лиса, потому что иду чуть впереди, вглядываясь в машины, но по интонациям слышу, что он улыбается. – И в «Бессонницу», естественно, не ходил. Не буду ж я ему объяснять, что моя…
– Наркота – это не совсем наркота, – продолжаю я за Лиса. – И что, он бы тебя действительно крысам скормил?
Лис снова отвечает вопросом на вопрос:
– Знаешь, кому принадлежала «Бессонница» прежде, чем Бакс стал её хозяином? – спрашивает он, но тут же машет рукой: – Кого я спрашиваю? Ты ж тогда ещё пешком под стол ходила.
– Так кому? Ну, рассказывай, раз начал уже.
– Йуну Бо. Был такой японец в сити. Успешно насаждал главенство якудза.
Мой кнайф-ката мастер рассказывал что-то такое… Но я не вникала в его воспоминания о былой славе. Может, стоило бы?
– И? – спрашиваю я, давая понять, что внимательно слушаю.
– Бакс ему задолжал, и в один прекрасный день Йун исчез, как в воду канул. А у клуба сменился владелец, – говорит Лис будничным тоном. – Поэтому, если бы Баксу сообщили о родных немного раньше, чем он на меня в тот день наткнулся, то, думаю, я бы тоже исчез.
– Ахренеть, – повторяю я в который раз, но уже без особых эмоций.
Некоторое время идем молча, а потом Лис указывает на запыленную воздушку, черный цвет которой едва угадывается под слоем пыли:
– Вот она.
Я делаю шаг к аэрокару, но замираю и, кивая на ближайшего турельного робота, спрашиваю:
– А эти точно не среагируют?
– Есть только один способ узнать, – пожимает плечами Лис.
– Да как-то страшновато.
– Открывай, – подбадривает он. – Чип всё равно только у тебя.
– Как у нас повелось, – говорю я, протягивая руку с чипом к считывателю, – я тебе верю. Но, должна заметить, что это всё-таки странно.
* * *
Это всё-таки странно: погружаться в пустоту, а приходя в себя, понимать, что теперь тебе известно в разы больше, чем до пустоты. Ощущать знания, собранные и отсортированные другими частями себя, проанализированные нейросетями, зафиксированные в базах данных, упорядоченные и всплывающие по мере необходимости.
Ещё более странно узнать, что так быть не должно. Все выкладки, все планы хирургических вмешательств, все отчёты по нейросращиванию, до которых я дотягиваюсь, утверждают, что области, хранящие воспоминания и отвечающие за самоидентификацию, заблокированы как хирургическими, так и программными методами. Это объясняет, почему я не слышу остальных частей своего я, но могу пользоваться плодами их работы. А их ли это работа? Кто главный в нашей связке? Мозги с кастрированным функционалом или процессорная станция, находящаяся этажом выше?
Впрочем, это не так важно. Гораздо важнее то, что в моём случае что-то, видимо, пошло не так, и никто этого не заметил. Потому что это «не так» обязательно было бы в отчетах. Потому что тогда мой мозг просто заменили бы на чей-то другой. Но эта информация не поможет ни мне, ни кому-то ещё.
А вот данные о том, ради чего нас активировали до запланированного срока, помогут человеку, который когда-то, пусть и неумышленно, познакомил меня с проектом «Telencephalon». Где-то на периферии сознания проскакивает информация о ста двадцати трех арестованных, которые так или иначе причастны к организации, поставившей цель избавить жителей сити от лимитов на воду.
Провожу очередное сканирование, видоизменяю данные с двух стационарных камер, на которые по неосмотрительности Бакс всё-таки попал. Сжигаю десктоп блондинки и десктопы двух её подружек, разговаривавших по видеосвязи в тот момент, когда он проходил мимо. Я знаю их имена, места проживания, контакты первого круга, контакты контактов, в каких столовых они питаются, на что тратят еженедельную безусловку. Этот цифровой след тоже можно было стереть, как и все остальные, но что-то меня злит, и я вымещаю злость на ни в чем не виноватых людях, сжигая их гаджеты. Затем чищу ячейки данных, в которых хранится информация о них.
Хорошо, что Бакс с Лисом – люди старой школы и не чипированы. Их цифровой след менее заметен, чем цифровой след Лилит. Но, с другой стороны, хорошо, что Лилит чипирована. Должен же кто-то открыть аэрокар.
Возвращаюсь к обновленной информации по «Telencephalon». Данные датчиков одинаковы у всех частей меня, кроме восьмого номера. Поэтому по окончании операции восьмой номер подлежит утилизации и замене. Эта информация меня даже радует. Ведь теперь-то я понимаю, почему Бакс расстрелял ту гигантскую колбу, оставшуюся с довоенной версии проекта, неизвестно сколько лет простоявшую в ожидании хоть чего-нибудь. Потому что я сейчас точно так же, как и нервная система в том бункере, плаваю в питательной жидкости, а впереди у меня целая вечность.
* * *
Не то, чтобы у меня впереди целая вечность, но предположения о том кто это был, я буду строить позже, потому что сейчас в опустевший цех завода, разбрасывая своей воздушной подушкой пыль и мелкие камешки, вплывает аэрокар и останавливается на том месте, которое назвал незнакомец в наладоннике, в то время, которое он сообщил. Оттуда выходят двое. И если девчонку я точно вижу впервые, то мужчину знаю хорошо, хотя в последний раз видел его много лет назад.
Почти забытая злость вспыхивает, словно фейерверк.
– Ба-а-акс! – растягивает он мою кличку, распахивая руки для объятий. – Какая встре-е-еча.
Бью – я обещал. И по его выражению лица за мгновение до удара понимаю, что он помнит об этом обещании. Мужик падает. Подскакиваю к нему, наваливаюсь коленом на грудь и заношу кулак, когда эта мелкая хватает меня сзади за ворот куртки.
– Остынь, Бакс, – кричит она, приставляя к моему горлу нож.
И эхо её крика несколько раз отражается от прогнившей крыши, стен из тонкого рифленого железа, покрытых пятнами ржавчины, и в конце концов, затухает, уступая мерному стуку виброножа у моей шеи.
– О том, что между вами произошло раньше, ты не знаешь деталей, – говорит она, продолжая держать меня сзади за ворот. – А детали иногда меняют картину на противоположную.
Молчу, слушая мерное постукивание ножа, застывшего у моей шеи, а девчонка продолжает:
– Сейчас он спасает тебя, – дрожь в её голосе вытесняют нотки уверенности. – Это не стоит того, чтобы реализовывать задуманное много лет назад, как бы тебе того не хотелось.
Я смотрю на разбитую губу Лиса, придавленного к земле моим коленом, слышу мерное тарахтение виброножа у моего горла и понимаю, что девочка говорит разумно.
Странная это штука, ярость. Вспыхивает мгновенно, а проходит очень медленно.
– Сколько тактов? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
– Сорок два.
– А межтактовая?
– Ещё по двадцать.
Дебелый аппарат. И сбалансирован, видимо, идеально, потому что рука с ножом даже не подрагивает. После каждого крупного рывка двадцать маленьких. Да таким не то, что горло, экзопластик пилить можно.
– Крутой нож, – говорю я. – Но убрала б ты его от моей шеи. Я остыл.
Девчонка не двигается, продолжая сжимать куртку и не убирая лезвия.
– Убери, – подаёт голос придавленный коленом наркоторговец. – Он не будет пытаться продолжить.
– Как у нас повелось, – говорит эта бестия, стоящая у меня за спиной, – я тебе верю. Но должна заметить, что это всё-таки странно.
Давление на воротник ослабевает. Нож исчезает из поля зрения.
Встаю, протягиваю руку мужику и рывком поднимаю его на ноги. Спрашиваю:
– Тебя как кличут-то хоть? А то в первый раз ты не представился.
– Ты тоже, – отвечает тот.
– Хорошая у тебя охрана, – поворачиваю голову к стоящей рядом девушке, наконец-то разглядывая её внимательнее: на выбритом виске флуоресцентная татуировка, изображающая протравленные дорожки на системной плате. Зелёные волосы, зализанные набок, косуха с рваным и грубо заштопанным у локтя рукавом, ботинки милитари.
– Это не охрана, – возражает мужик. – Это компаньон.
– Отчаянная, резвая, – говорю мужчине, понимая, что меня слышит и девчонка. – Я бы нанял такую.
– Так в чем проблема? – невозмутимо интересуется мужик. – Сделай ей такое предложение, от которого она будет не в силах отказаться.
– Ты серьёзно? – спрашивает мужика мелкая.
Не могу понять, чего больше в её голосе, удивления или надежды.
– Помнишь, что я говорил тебе о возможностях и о выборе? – спрашивает он.
– Возможность есть у всех? – уточняет она.
Смотрю на разворачивающийся передо мной диалог и не понимаю, что происходит.
– Именно, – подтверждает её слова мужчина. – Возможность есть у всех, но выбор устроен так, что всегда толкает нас к тому, чтобы эту возможность не использовать.
Девушка переводит взгляд на меня:
– Так, а ты куда?
Поражаюсь, с каким спокойствием она задаёт вопрос человеку, которому всего минуту назад чуть не перерезала горло.
– Машина заряжена? – спрашиваю я у мужика.
– Девяносто семь процентов, – кивает тот.
– В Китай, – отвечаю я зеленоволосой бестии.
Та раздумывает меньше трех секунд, затем, хлопает по борту аэрокара и сообщает:
– Я в деле.
После чего садится на пассажирское сиденье.
Недоуменно смотрю на мужика, в ожидании хотя бы какого-то объяснения увиденной сцене. Тот, с практически отцовской нежностью, просит:
– Береги её.
И, развернувшись, идет к выходу из цеха.
Ошалело смотрю мужику вслед.
* * *
Бакс ошалело смотрит Лису вслед, а я выжигаю навигационную систему аэрокара, замыкаю геопозиционный модуль на самого себя и вывожу на бортовой дисплей сообщение:
<<Внимание! Работает только ручное управление. Вынужденная мера безопасности. Внутренней картой можно пользоваться, но навигация и геопозиционирование выведены из строя>>
– Бакс! – зовет Лилит с пассажирского сиденья. – Тут этот странный пишет.
Бакс мотает головой, будто прогоняя из неё дурные мысли, и садится на водительское место.
– А тебе он что, тоже писал?
– Нам с Лисом, – поправляет его девушка. – Это он сказал взять тачку и сюда прилететь, чтобы тебе её отдать.
Бакс некоторое время задумчиво смотрит на дисплей, а потом спрашивает:
– Кто же ты такой и на кой чёрт тебе это надо?
Вместо ответа вывожу на дисплей последнюю фразу:
<<Пора ехать>>
– Может, ангел-хранитель? – предполагает Лилит.
– В каком-то смысле ангел-хранитель, – соглашается Бакс, активируя двигатель и приподнимая аэрокар над землёй.
– Интересно, – спрашивает Лилит, – а ангелов-хранителей кто-нибудь хранит?
Ответа Бакса я не слышу, потому что даю команду процессорному блоку, расположенному над нашей комнатой, повысить температуру и ускорить передачу данных, задирая значения в десятки раз выше допустимой нормы. Очень быстро напряжение, прогоняемое через нейроны, станет отслаивать клетку за клеткой, разрывать синапс за синапсом и, в конце концов, прервет заточение сорока официально погибших человек, освободив их навсегда.
Я мог бы подключиться к одной из камер наблюдения, направленных на колонну громадных колб с плавающими внутри них очищенными от плоти нервными системами, но вместо этого смотрю, как последний таймер отсчитывает сотые доли секунд, стремясь к нулю.
Ангелов-хранителей никто не хранит. Они хранят себя сами. И иногда, самоубийство – единственный способ спастись от вечности.
БЕТА-ВЕРСИЯ, stage 7
Что будет делать игровой персонаж, если перестать отдавать ему команды? Застынет на месте. Вот и я застыл. Мне кажется, что я судорожно перебираю варианты развития событий, но на самом деле повторяю одну и ту же фразу, абсолютно не понимая, что дальше.
– Только не паниковать. Только не паниковать. Только не паниковать, – бормочу себе под нос раз за разом.
~ Ситуация не просчитана. Необходим перерасчет. Уходи. Ситуация не просчитана. Необходим перерасчет. Уходи, – монотонно повторяет ИскИн в моей голове.
– Только не паниковать. Только не паниковать. Только не паниковать, – в унисон ему вторю я.
Один из курильщиков поворачивается ко мне и что-то говорит, явно ожидая от меня реакции. Но я стою, повторяя раз за разом, словно мантру, которая сделает меня незаметным, фразу «только не паниковать». ИскИн, наконец, затыкается. Может, потому что слышит мои мысли, может, потому что впал в какую-нибудь кибернетическую кому. Даже думать не хочу, что с ним сейчас творится и как это отобразится на мне.
Мне не хочется знать, как эти двое отреагируют на тело, лежащее в подсобном помещении, поэтому я закрываю дверь, продолжая уговаривать себя не паниковать и одновременно удивляясь тому, как круто может перемениться ситуация в считанные секунды. Твержу себе, что нельзя поддаваться панике, потому что знаю: хуже оцепенения, расползающегося по телу, и отупения, обволакивающего мозг, может быть только состояние пускающего слюнку дауна.
Дауна.
Да. Дауна.
«Я лублу игааца. Игант лубит игруски, бац-бац, пуф-пуф».
Делаю лицо идиота и целеустремленно иду к калитке на противоположной стороне двора. Тот из курящих, что повыше ростом, преграждает мне дорогу, задавая какой-то вопрос. Ну, интонации вопросительные. Их ни с чем не спутаешь. Поднимаю голову и говорю, стараясь одновременно шепелявить, картавить, и всё это, сохраняя детское выражение лица.
– Длатути. Я сёл-сёл и недосёль. Мине нада туды-ы-ы-ы, – поднимаю руку и указываю пальцем на дверь в заборе.
Вижу, что интонации, как и выражение моего лица ему понятны.
Кто мешает изгою быть умственно отсталым? Навряд ли китайцы понимают, что я лопочу, но это и не важно, всё дело в тоне голоса и гримасе. И в слетающих с губ капельках слюны. Язык, может, и разный, но умственно отсталые везде одинаковы.
Спрашивавший меняется в лице и отступает с моей траектории, бормочет что-то растерянно, а я повторяю, снова показывая на противоположную сторону музейного двора:
– Нада мине туды-ы-ы-ы.
Китаец протягивает вперёд руки в останавливающем жесте – ладонями вперед, и что-то говорит успокаивающим тоном. Видимо, плохенький актёр из меня всё-таки мог бы получиться. Еле сдерживаюсь, чтобы не начать шагать быстрее. Даже если даунов на такую работу не берут, я смог озадачить этих двоих и выиграть время, а большего мне и не нужно.
Паника отступает, сердце колотится уже не так бешено. Теперь нужно преодолеть дверь в заборе. Что там? Фотоэлемент? Отпечаток пальца? Сканер сетчатки? Всего лишь простенький детектор движения. Понимаю это потому, что дверная панель услужливо отъезжает в сторону, когда я приближаюсь.
Сердце увеличивает интервалы между ударами. Ненамного, но всё же.
Покидая музейный двор, чувствую себя ничуть не хуже, чем после игрового командного раунда, который затащил в одиночку.
– Бета, – зову я вслух, а потом мысленно.
Нет ответа.
Чужая страна, чужой сити, чужой язык, ворованные данные, назначения которых я не знаю, и какой-то красивый камень в кармане, тоже ворованный. Что мне со всем этим делать? Я даже не знаю, в каком я городе – за всё это время ума не хватило выяснить.
– Что ж тебя так заклинило-то? – спрашиваю я, понимая, что мне никто не ответит.
Растерянно верчу головой, оглядывая проулок. Здесь, в отличие от тех мест, по которым мне довелось побегать буквально сегодня утром, чисто, не пахнет гнилью и… невооружённым глазом видны глазки камер. В этот раз мне их не подсвечивает ИскИн, играя синапсами в моих глазных нервах, изменяя скорость и объём передачи информации, чтобы дополнить картину зелеными прямоугольниками галлюцинаций. Просто камеры не спрятаны. А значит, как только я покинул территорию музея, таймер охоты активировался.
Интересно, сколько понадобится времени властям, полиции и просто неравнодушным гражданам, чтобы меня поймать? Я опускаю голову, чтобы поменьше светить в камеру лицом и тоскливо говорю Бете:
– Как тебя не вовремя накрыло-то.
Естественно, мне никто не отвечает, и мозг подкидывает подленькую мыслишку: а если уже больше никогда не ответит? Это ж Бета-версия. Кто знает, какие баги там роились, когда основной ИскИн делал свою копию?
Поворачиваю. Ещё раз. Выхожу на оживленную улицу, думая о том, что если уж у самого нет никаких целей и планов, то, возможно, стоит придерживаться тех, которые были у кого-то на тебя? Только как их придерживаться? Какие шаги предпринимать? А может, не нужно предпринимать никаких шагов? Средства слежения на каждом углу – меня в любом случае найдут. Не в канализации ж мне жить!
Засовываю руку в карман брюк, натыкаюсь на купюры и понимаю, что желание сыграть пару партий в то, во что здесь играют, никуда не делось.
Ну скрутят меня посреди игры и что?
Отвезут в какую-нибудь лабораторию, а там организуют переводчика, и уж ему-то я выложу всё, что знаю. Я, в конце концов, не супермен какой-то. Что я могу? Предъявлю бриллиант, расскажу всё как есть, а дальше пусть сами решают, что делать.
Но сначала сыграю.
Иероглифы на здании, в котором мне довелось завтракать, я запомнил, поэтому, найти аналогичное заведение, где играют и едят, не составляет труда.
Что делает игровой персонаж, когда игрок перестает отдавать ему команды? Может быть, наконец-то, занимается тем, чего хочет на самом деле?
* * *
Сначала заказываю еду, приглядываясь к игрокам во второй половине заведения, а перекусив – перебираюсь к ним и касаюсь плеча парня, только что закончившего раунд. Он поворачивает голову.
Среди немногих известных мне слов, слово «игра» я выучил, а дальше нет ничего сложного: договориться о партии на языке жестов, показывая на пальцах условия. Три поединка – три пальца левой руки. Указательный палец второй ложится на два из трех и после этого указывает вверх. Мой потенциальный соперник кивает, достаёт из кармана свернутую в рулон и перетянутую резинкой пачку банкнот, вынимает несколько купюр и кладет на стол, показывая те же жесты, что и я ему.
Всё предельно понятно.
Достаю всё, что осталось от денег, выуженных из банкомата Бетой, и роняю их поверх купюр китайца. Зачем они мне, если я просто-напросто хочу приятно провести время до того момента, как меня обнаружат и вернут в руки доктора Шеня, полиции или куда они там планируют меня вернуть?