Бета-версия, часть 7⁠⁠

Минуточку внимания! Пикабушники скинувшие донаты, спасибо от всего сердца. Даже если планируемая сумма не наберётся, в знак благодарности обязательно упомяну каждого в бумажной версии книги. Приятно, когда в тебя верят.

Предыдущая часть

– Ты же знаешь, – напоминает он, – что копировать – только себе вредить.

– До меня с первого раза дошло, – улыбаюсь я.

Харпер вшивает в файлы кусочки кода, которые на любую попытку копирования агрессивно отвечают самоуничтожением, попутно удаляя рандомные файлы с системного узла. Когда я купила у него «Synapsyche», то не из корысти, а потому что понравилось, хотела поделиться с Лисом. А в итоге пришлось восстанавливать файлы и приложения. Альбомы этой команды Харпер мне потом перекинул совершенно бесплатно, сказав, что делает это единожды. А на вопрос, почему не предупредил сразу, ответил, что через ситуации доходит лучше, чем через слова.

– Ещё через пару недель будет «Более черный».

– «Более чёрный»?

– О, это особенный музыкант. Своего рода оцифровщик, только живший во второй половине двадцатого века. Он находил ещё бумажные партитуры аж шестнадцатого столетия и адаптировал под инструменты своего времени. А я вот, адаптирую его.

– Музыка сквозь века? – спрашиваю я, указывая на вывеску, натянутую над лотком оцифровщика.

– Музыка сквозь века, – улыбаясь в седые усы, кивает тот.

Мы продолжаем свой путь сквозь лотки.

– Странный дядька, – говорит Морс, когда мы отходим от лотка. – Но куртка у него крутая.

– Косуха, – объясняю я. – Классическая. Из собственной кожи.

– Из собственной кожи?

Хотя Морс идет за мной, я без труда представляю, как округляются его глаза.

– Ну, да. Из собственной кожи.

– Это же стоит целое состояние!

– У каждого свои приоритеты, – пожимаю я плечами. – Кто-то делает биопсию и заказывает себе кусок кожи из образца, чтобы пошить куртку, – кстати, он её и шил сам, – а кто-то выбирает себе неудачных партнёров с экзотичными именами.

– Ева – не неудачный партнёр, – вновь возражает Морс.

– Ага, – с сарказмом соглашаюсь я.

Морс начинает возбуждённо объяснять:

– Да мы одними и теми же словами одно и то же заказали, когда познакомились!

– Совпадение.

– Ты просто не встречала человека, с которым чувствуешь, что это вторая половина тебя.

– Мне не нужно половин. Я целая.

Останавливаюсь у очередного лотка и спрашиваю стоящего за ним хламыдловика:

– Вибро, пять-шесть дюймов, сорок тактов.

Хламыдловик кивает и выуживает нож из груды железяк, беспорядочно валяющихся на застеленном мешковиной лотке.

– Пять с половиной, сорок два такта, между тактами ещё по двадцать, – говорит он, протягивая нож мне. – Кнопка утоплена в корпус, над кнопкой скользящий предохранитель, чтобы случайно не нажать, не распознаётся клубными детекторами.

Сжимаю рукоятку ладонью, делаю несколько движений, примеряясь к весу и балансу. Оцениваю удобство хвата в разных положениях, жму кнопку, чувствуя, как рукоятка начинает вибрировать. Киваю сама себе и расплачиваюсь с хламыдловиком.

– Больше ничего? – интересуется продавец.

Неопределенно жму плечами и спрашиваю:

– А есть что-то, что, по твоему мнению, прямо просится ко мне в руки?

– Возможно, не тебе, а твоему спутнику, – говорит хламыдловик.

– Мне? – удивляется Морс.

Загадочно улыбаясь, продавец достаёт из-под прилавка рюкзак, долго роется в его недрах, бормоча себе под нос, и, в конце концов, извлекает какой-то странный гаджет, похожий на старые наладонники. Да это и есть наладонник, только причудливо модифицированный.

– Человеку, так озабоченному аугментациями, было бы неплохо иметь устройство, позволяющее контролировать их все одновременно, – объясняет продавец. – Я назвал его «дозорный».

– А для чего он? – интересуется Морс. – Ну, что делает?

– Мониторит состояние имплантов, параметры, загруженность, потребление энергии, серийные номера показывает.

– Беру, – даже не спросив цену, кивает Морс.

Я только пожимаю плечами. Импланты контролируют состояние организма. Прибор будет контролировать состояние имплантов. Надо теперь ещё какую-то херню, которая будет контролировать прибор, думаю я. Но Морсу об этом не говорю. Опять обижаться будет.

– Теперь куда? – спрашивает Морс, пряча новую игрушку в карман.

– Я тебе, наверное, нож отдам, чтоб не таскаться, а сама на воздушку и к Лису. Забрать капсулы. Потом в «Неонику».

– Хорошо, – Морс берет нож и отправляет его в один из многочисленных карманов своих штанов. – Тогда там и увидимся. Мы с Евой сегодня танцуем в одной команде.

– Только, умоляю, ни слова ей о том, чем я занимаюсь.

Морс проводит перед губами большим и указательным пальцами, будто застёгивает зиппер.

* * *

– Почему люди, когда ведут себя, как идиоты, не понимают этого? – спрашиваю я Лиса, привычно пакуя кристаллы в желатиновую оболочку.

– Что натолкнуло тебя на то, чтобы задаться таким вопросом?

– Да, блин, Морс.

Лис не торопит, продолжая запаивать и маркировать собранные мной капсулы. Желтые – один кристалл, зеленые – два, черные – три. Я собираюсь с мыслями и продолжаю:

– Понимаешь, он выбирает себе таких девочек, – на слове «девочек» я делаю кавычки пальцами, – на которых даже клейма ставить не нужно. Всё видно по манере общения, по поведению. И они постоянно его кидают. То на деньги, то просто кидают. Но проходит совсем немного времени, и он опять восторженно носится с очередной девочкой, рассказывая о том, что уж эта-то точно не такая как все. А при попытках поинтересоваться у него, как же там предыдущая, отмахивается и говорит, что это, мол, пройденный этап.

– Морсу от того, как он живёт, классно?

– Не знаю.

– Ну, хорошо, перефразирую: он что-нибудь делать с этим собирается?

– По-моему, нет.

– Значит, его всё устраивает. Отстань от человека.

– Но мозги-то потом мои страдают от того, что у него всё плохо. В этот раз он опять уверен в том, что нашел близкую по духу цацу. Радуется как ребенок, когда они чихнут вместе или когда она продолжает фразу теми словами, которыми её продолжил бы он сам. И во всём ищет какие-то тайные смыслы.

– Понимаешь, – задумчиво говорит Лис, откидываясь на спинку стула, – все мы хотим быть кем-то, значить что-то помимо цифр в кистевом чипе. И стремление оказаться точной копией, второй половиной кого-то малознакомого – одна из граней желания быть не только единицей, занимающей ячейку человейника и прожирающей еженедельную безусловку. Потому Морс и ищет в том, что происходит вокруг него, смыслы и знаки. И, что характерно, находит. Даже там, где их нет. Оттуда же и стремление спасать наркоманку, лазить по крышам в поисках красивых видов сити для художницы и… чего он там ещё делал-то? Говорят, целые культы рождались из таких желаний. И не всегда добрые.

– Быть кем-то?

Лис кивает и возвращается к капсулам.

* * *

– Ева, – протягивая ладонь для рукопожатия, представляется девушка.

– Ли… – отвечаю я, так и не договорив прозвища.

Забавное совпадение.

– Ли? – переспрашивает она.

– Лилит, – киваю.

– У меня тут кое-что твоё, – хлопает Морс по карману брюк, расположенному над коленом.

– Я помню. Пусть побудет у тебя.

– Я девушка Морса, – радостно сообщает она.

– Я в курсе, – говорю я. – Все уши уже просверлил тобой.

– Может, тогда по…

– …«дракончику», за знакомство?

Они говорят вторую часть фразы одновременно. И одинаковым жестом изображают бокалы.

– Можете хоть по «дракончику», хоть по «фурии», хоть смешать их. Я, если и начну, то позже.

Морс кивает и уходит к стойке. Вечером электронных разносчиков загоняют в подсобку, потому что в клубе толпа и толку от них ноль.

– А чего нет? – хлопает глазками Ева. – Это же клуб. Он для того и нужен, чтобы отдыхать и веселиться. Или ты на чем-то другом?

Она заговорщицки подмигивает, ожидая ответа. Но объяснять ей что-то я не планирую. Отделываюсь фразой, ставшей привычной за последние дни:

– Привыкла начинать позже.

– И чего, так и тусуешься чистая? – вновь удивлённо округляет глаза девушка.

– До определенного времени.

Светящийся над её бровью имплант, назначение которого цветом показывать настроение владелицы, наводит на мысль о том, что, возможно, в этот раз Морс нашёл девочку себе под стать, любительницу бесполезных аугментаций, как и он сам.

– Ты из какой-нибудь секты?

– Ага, из секты тех, кому хочется значить что-то большее, чем циферки на дисплее.

Ева растерянно пожимает плечами, не зная, что ответить на мою фразу. Но затыкается она ненадолго.

– А не странно, когда все под чем-то, – девушка обводит рукой помещение, – быть трезвой?

Чёрт, да она доставучая и совсем без чувства такта. Но говорить Морсу об этом я не буду. Лис прав, если бы Морса что-то не устраивало, он бы менял свой взгляд на жизнь, а раз не меняет, значит, ему комфортно. Вот только б этот комфорт с его дурацкими телками и их не менее дурацкими вопросами проходил мимо меня.

– А тебе сколько лет? – спрашивает Ева. – Мне девятнадцать.

– Все, что есть – мои, – буркаю в ответ.

– Не хочешь говорить? Да? Больше двадцати пяти, наверное?

Блин, где он её выкопал? Любому разумному существу было бы понятно, что я не иду на контакт. А она продолжает задавать не просто вопросы, а глупые вопросы.

Возвращается Морс с тремя бокалами.

– Тебе обычный тоник, – сообщает он, протягивая бокал с матово-туманной жидкостью. – За знакомство.

Выпиваю тоник залпом:

– Ребята, не скажу, что с вами весело, – говорю я, ставя пустой бокал на столик, – но мне нужно решить несколько вопросиков, не выходя из клуба.

И покидаю слегка озадаченную парочку.

Они приходят сюда развлекаться, участвовать в конкурсах, закидываться чем-нибудь, а я – работать. Но объяснять им этого, я, конечно же, не буду.

* * *

Когда я выхожу из заведения, снаружи уже давным-давно светло. Но ещё не настолько светло, чтобы начали летать муниципальные воздушки. Коммерческие повышенной комфортности мне не светят. Точнее, светят, но если на них раскатывать, то совсем жрать нечего будет до конца недели. Я потратилась на нож и на музыку. Кстати, нож. Понимаю, что Морс умотал ещё часа три назад вместе со своей новой подружкой и премией за первое место в танцевальном марафоне. И мой нож у него. Живет он недалеко, от «Неоники» всего пара кварталов и, чтобы убить время, я решаю наведаться к нему, по пути раз за разом пытаясь набрать его номер. Но после десятка ответов робота о том, что пользователь вне сети, бросаю эту затею.

Активирую подкожные наушники и шагаю по почти безлюдному тротуару к тому человейнику, в котором живет Морс. Даже не особо вслушиваюсь в текст. Просто ловлю настроение.

Неработающий лифт, зассаные, как в большинстве полузаброшенных человейников, углы, пол, покрытый всевозможным мусором от конфетных фантиков до презервативов. Седьмой этаж. В последний раз я была у него в ячейке…

Пытаюсь вспомнить и понимаю, что ни разу.

Доводилось ожидать на этаже, доводилось питаться от его точки доступа, сидя на подоконнике в конце коридора, но внутрь он меня ни разу не приглашал.

– Морс! – тарабаню я. – У тебя есть кое-что моё.

За дверной панелью слышится какой-то странный шум. Возможно, они до сих пор трахаются. Но мне как-то наплевать на то, что я прерву их идиллические потрахушки. Спать всего два-три часа, потом тренировка, потом паковать капсулы, потом…

– Морс! Верни мне нож, и трахайтесь дальше!

Возня за дверью затихает на несколько мгновений, а затем я слышу женский визг и грохот, после которого мгновенно наступает тишина.

Визг этот не похож ни на звуки, издаваемые во время секса, ни на крик испуганной девушки. Это короткий, отрывочный взвизг, который издают перед ударом. Я понимаю это, потому что иногда слышу подобные звуки от своего мастера кнайф-ката перед тем, как получаю по зубам или в меня больно втыкается линейка, сигнализируя о том, что я пропустила удар.

Насрать мне на их постельные эксперименты. Пусть хоть поубивают друг дружку.

– Морс, бля! – тарабаню я, не жалея кулаков. – Верни мне нож, и я свалю.

Какое-то время за дверью царит тишина. Затем слышатся шаги, и дверная панель отъезжает в сторону.

Абсолютно голая Ева хватает меня за шею, тянет на себя, подсекая ноги, и каким-то невероятным приёмом ещё в полёте переворачивает моё тело в воздухе, роняя меня лицом в пол.

– Ева Штерн, полиция сити, восточный спецотдел, – слышу я у себя над головой, чувствуя, как на руках затягивается зип-локер.

Интересно, начни я заниматься кнайф-ката раньше, мне бы это помогло?

* * *

Я думаю о том, что полиция, как всегда, не торопится. И ещё о том, что очень странно видеть Еву обнажённой, с расплывающимся под глазом синяком, несколькими свежими не то царапинами, не то порезами и рваной дырой над бровью, где несколько часов назад светился имплант, передающий настроение хозяйки. Ещё страннее слышать её голос в серьёзной беседе: давно ли знаю Морса, знаю ли его настоящее имя, как познакомились, были ли с его стороны попытки перевести отношения в интимное русло. Где живу, как часто общались. Знаю ли Вивьен Жаккар, Леа Омини, Марию Колёсникову… Я отвечаю, что знаю. Точнее, знала. Все мои ответы она фиксирует в противоударный непромокаемый полицейский наладонник.

– Тяжело поверить, что это он, – говорю я, кивая на связанное бессознательное тело, когда вопросы иссякают.

– А ты вон туда глянь, – Ева кивает на низенький столик с тремя стоящими друг к другу под углом зеркалами. – Руками не трогать. Экспертам ещё образцы брать.

Там лежит планшет для рисования с характерным сколом: именно его я видела у Леа – художницы, для которой Морс искал виды с крыши. Там лежит фигурный иньектор Марины, торчавшей на модельных наркотиках, – вычурный дракон, прикусывающий кожу зубами-иглами – редкая вещица, сделанная на заказ. Здесь и фенечка танцовщицы с французскими корнями… И отдельно, в какой-то понятной только Морсу последовательности, выложены импланты. Я узнаю лишь имплант Евы – тяжело его не запомнить, если видел всего несколько часов назад, украшавшим бровь полицейской. Полагаю, остальные принадлежали тем, кого уже нет. На некоторых из них я вижу бурые вкрапления, но не хочу думать о том, что это. Слева и справа венки искусственных цветов и толстые сетариновые свечи.

– Это какой-то ёбаный алтарь, – слова тяжело выталкивать из горла. – А как он их…

– На кухню загляни, если не боишься, – спокойно говорит Ева, и в очередной раз повторяет: – Руками ничего не трогать!

Я не боюсь. Мне, конечно, противно увидеть то, что я представила, но отказать своему любопытству в том, чтобы посмотреть, я не могу, и поэтому заглядываю на кухню.

Глядя на промышленную электромясорубку, установленную над стоком в умывальник, спрашиваю сама себя: от чего люди слетают с катушек? Есть ли какие-то общие признаки, которые проявляются у всех? Признаки, по которым можно определить, что человек вот-вот совершит что-то безумное, опасное для себя или окружающих?

– Куда его теперь?

– На опыты, – флегматично жмет плечами Ева. – Их всех в последнее время на опыты. В «Байотех» или в «Фарматикс». Кто больше заплатит за материал.

– Ну, да, – соглашаюсь я. – Должен же человек стать хоть чем-то полезным.

Я некоторое время стою посреди комнаты молча, а потом вспоминаю зачем пришла:

– Я за ножом вообще-то пришла. Не знала, что всё так вот…

Ева усмехается. Засовывает руку под тахту и, пошарив там, достаёт нож.

– Забирай и вали, – протягивает мне его рукоятью вперёд. – Вовремя ты тарабанить начала. Чуть позже, и это был бы не нож, а вещдок.

– Ну, блин, хоть где-то я вовремя.

Я уже собираюсь уходить, как Ева бросает мне вслед:

– И с торговлей на пару недель притормози.

Останавливаюсь в дверях и разворачиваюсь, глядя на голую полицейскую с недоумением.

– Как девушки пропадать стали, много чего всплыло, – объясняет она. Ты тоже у них на карандаше.

– И ты меня вот так просто отпускаешь?

Ева пожимает плечами.

– Возможно, ты ещё одумаешься. И станешь хоть кем-то.

– Я уже стала, – отвечаю ей и, включив музыку, шагаю за дверь.

Я думаю о том, что соврала Еве. Ведь Блэки Лоулесс, в очередной раз повторяющий простенький припев, отзывается глубже, чем в сердце.

БЕТА-ВЕРСИЯ, stage 4

Меня не бьют, не запугивают. Мне просто не дают спать. Первое время это кажется сущим пустяком, потому что меня подпитывают остатки стимов, всё ещё блуждающих в крови. Но их действие не вечно. И как только оно прекращается, за меня принимается недосып последних дней.

Мне ничего не объясняют. У меня ничего не спрашивают. Просто в тот момент, когда мозг начинает терять связь с реальностью, либо раздаётся оглушающая сирена, либо изменяется угол стен, когда я пытаюсь облокотиться на одну из прозрачных перегородок, либо меня окатывает ледяной водой, рывком выдёргивая из состояния полудрёмы-полубреда, в котором я нахожусь… не знаю, сколько времени. Единственная деталь в камере – часы на стене, но это не облегчает, а, наоборот, усложняет ситуацию. Значения на циферблате уже давно смешались в измученном мозгу, который управляет измотанным телом и ничего не значат.

Как же забавно устроен наш мозг. В зависимости от ситуации он может растягивать мгновения до часов, а часы сокращать до мгновений. Чаще всего счастье съедает время очень быстро, а неприятности замедляют его бег. И чем хуже ситуация, тем медленнее тянется время. В какие-то мгновения мне кажется, что между прошлой попыткой уйти в небытие и следующей проходят годы. Смежая веки, я успеваю прожить кусочек абсурдной, наполненной несуществующими вещами и людьми жизни до того момента, как очередной поток воды или рвущий барабанные перепонки визг не выдернет меня из этого состояния, чтобы через какое-то время я не впал в него же.

И наступает момент, когда время перестаёт вообще что-либо значить. Ничего не значат и стеклянные стены, за которыми пустота. Ничего не значит забранный решёткой слив под ногами, в который стекает вода и моча – я обделываюсь несколько раз, потому что совсем не контролирую свой организм, заблудившись во времени, отвратительном визге и скрежете, струях воды, потряхиваниях прозрачной комнаты, в которой я нахожусь.

Я перестаю контролировать и свой мозг, потому что уже не различаю манящего состояния сна от ненавистного состояния бодрствования. И не понимаю, вижу ли то, что вижу, наяву, или явь пытается мне присниться в те мгновения, когда я пытаюсь убежать от неё в сон.

Депривация – пытка не для тела. Депривация – пытка для мозга. Но в какой-то момент она заканчивается. Я не помню, чем. Просто прихожу в себя. Просто слышу писк приборов. Просто понимаю, что мысли текут привычно, что у вещей снова есть названия, а звуки не искажены отсутствием сна. Просто открываю глаза и вижу помещение, одна часть которого похожа на больничную палату, а другая – словно центр управления какой-нибудь сложной роботизированной системой. Перевожу взгляд с одной стороны на другую, не поворачивая головы, потому что её сдавливает металлический обруч-фиксатор. Пытаюсь пошевелить рукой или ногой и понимаю, что руки и ноги тоже зафиксированы.

Кровать, на которой я лежу, с тихим жужжанием меняет положение, приводя меня в полусидячее положение.

– Здравствуйте, Игант, – приветствует меня мужчина в белом халате и представляется. – Я Леймар Саринц.

Он протягивает руку к какой-то очень навороченной доске и рисует узор на её поверхности. Предо мной разворачивается голографическая проекция – ровные столбики плашек с датами и названиями узлов.

– Здесь весь ваш послужной список.

На голографическом экране список всех взломов, замен, атак. Не то, чтобы я помнил их все, вплоть до времени, но названия, которыми обозначен каждый блок, мне знакомы и понятны. Я молчу. Зачем-то ведь меня оставили в живых? Вот пусть сами и рассказывают, зачем.

Выждав паузу и видя, что я не собираюсь задавать вопросов, требовать чего-то или, тем более, просить, мужчина в халате сообщает:

– За гораздо меньшие преступления люди бесследно исчезают.

Продолжаю молчать. Наверняка, на любую фразу, которую я могу сказать, у него будет ответ. И ответ этот не будет прибавлять мне уверенности. Впрочем, о какой уверенности можно говорить в моём положении?

– Вы догадываетесь, где находитесь?

Пожимаю плечами.

– Что ж, не буду ходить вокруг да около. «Кристалис», с которой вы начинали свою, назовем её так, карьеру, это всего лишь часть нынешней экосистемы, в которой всё взаимосвязано, но не всегда взаимозаменяемо. Это один из элементов, работающих в сфере восстановления земных ресурсов…

Он говорит долго, будто читает заученную лекцию о том, в каком состоянии экология, о том, что после ядерной заварушки планета до сих пор не может прийти в себя, что лучшие умы и самые большие компьютерные мощности брошены на решение множества проблем. Очистка загрязненной почвы, фильтрация воды, восстановление озонового слоя, борьба с мутациями и болезнями.

Затем плавно переходит ко мне и моим действиям, которые, по его словам, наносили урон и без того хрупкой системе восстановления.

После кнута, выглядящего как попытка внушить мне чувство вины, словно я – ребенок, сломавший что-то, имеющее огромную ценность, он переходит к прянику, который всё равно является кнутом. Завуалированным под пряник, но кнутом.

– В общем, мы приняли вас на работу, Игант.

Вот как. Даже не спросили, хочу ли я работать на них.

– Вас и еще нескольких человек, нервная система которых была пластична настолько, чтобы принять внесенные в неё изменения. К тому же, вы один из тех людей, к которым можно применить некоторое… – он делает паузу, будто подбирает нужное слово, – давление. Мария Меньшова, ваша сожительница, выгорела при экстренном выходе из сети?

Молчу.

– Мы только обкатываем технологию, которая позволяет видоизменять и восстанавливать синапсы, но испытания проходят успешно. И если вы будете сотрудничать на добровольной основе...

Он продолжает говорить, а я уже понимаю, что соглашусь. Тем более, выбор устроен так, что его просто нет. Либо я отказываюсь, и Ржавую отправляют на опыты тестировать всё подряд до тех пор, пока её тело будет пригодно для тестирования хотя бы чего-нибудь, либо я буду послушным пёсиком, чётко выполняющим команды, и над Машкой всё также проводят опыты, но уже в сторону восстановления полноценности её нервной системы. По крайней мере, Саринц уверяет, что так и будет.

Проверить я не могу, но всё-таки соглашаюсь. Зачем-то же они напичкали меня железом, кремнием… чем там ещё? Какой-то смысл во всём этом должен быть? И даже если доктор мне врёт, то почему бы не потешить себя иллюзией того, что всё будет хорошо? До тех пор, пока ситуация не изменится в какую-нибудь сторону.

Это моя любимая отмазка последних нескольких лет: пока ситуация не изменится в какую-либо сторону. Но сколько раз ситуация менялась, а я так ничего и не предпринимал? Сколько раз, ловя себя на мысли, что вот она, возможность всё изменить, я решал, что не настолько уж эта возможность и реальна.

* * *

Принцип работы тот же, что и с десктопами, которые я по привычке называю досками. За исключением одного момента – теперь десктопом стал я сам. Полупрозрачная панель интерфейса, пиктограммы над предметами, подключенными к общей сети или просто имеющими возможность соединения. И всё это идет через широченный канал, который и не снился мне в моей коробке – тесной соте человейника.

– Попробуй открыть сейф, – предлагает мне лаборант, которого зовут Андреем.

Я пробую, привычно помогая себе жестами, будто на руку надета перчатка-манипулятор, но у меня ничего не выходит.

– До тех пор, пока ты будешь отвлекаться на руки, у тебя ничего не получится, – уже в который раз сообщает мне лаборант. – Дай мозгу свободу, он всё сделает сам. Тебе нужно просто послать команду.

Не думать о руках не получается. Точнее, как только я перестаю о них думать, ладони сами принимаются выписывать узоры, как это было во время работы с доской. Сейчас же достаточно, как говорит Андрей, представить действие.

– Я посылаю команду, да только толку-то?

– Лабораторные крысы, которым имплантировали устройства, типа тех, что сейчас в тебе, осваивались на второй-третий день. Задачи были другими, но суть оставалась той же.

– Вот крыс бы и дрессировали, – огрызаюсь я.

– Не злись. Я всего лишь рассказываю о результатах аналогичных опытов на животных.

– Не злись… – передразниваю его я.

Если с физическими тренировками всё идёт гладко, то с освоением внедрённого в меня интерфейса, позволяющего отдавать команды вещам, всё намного сложнее. Иногда я соединяюсь с десктопом или меддиагностом, но никак не могу уловить тот момент, когда это происходит, чтобы понять, как именно у меня это получилось.

Мысленно чертыхаюсь, пытаясь представить электронику сейфа, и в очередной раз что-то идёт не так. Я придумываю всё новые и новые способы потянуться к хлястикам-указателям, висящим над сейфом, десктопом Андрея, меддиагностом, стационарной системой… Но всегда ловлю себя на мысли, что, напичкав меня железками, коновалы повредили что-то, позволявшее моей фантазии интерпретировать сеть.

Перед глазами в разных частях обзора на мгновение появляются цифры: нолики и единички, словно артефакты при просмотре старого плёночного кино. Индикатор сейфа меняет красный огонёк на зелёный, снова на красный. Цифры и значки мелькают в другом порядке и в других местах. Индикатор снова становится зелёным, и на панели управления, висящей перед моими глазами, проявляется мудрёная трехмерная схема, в которой я ничего не понимаю.

Пока я пытаюсь сообразить, как с ней взаимодействовать, по всей области зрения вновь пробегает рябь из спецсимволов, циферок и букв, а полупрозрачная схема начинает вращаться и видоизменяться. Слишком быстро для того, чтобы я успел понять, что происходит. Сейф издаёт щелчок. Дверца открывается. Перед моим лицом ещё раз проскакивает набор символов и изображение стабилизируется.

– Отлично! – хвалит Андрей. – А теперь…

Голова взрывается болью. Всё поле обзора заволакивает метелью из нолей и единичек, пролетающей слева направо. Следом за ней проходит волна циферок помельче размером. За ней – ещё. И ещё.

После каждого такого всплеска за край угла обзора улетают не все символы. Некоторые остаются прямо передо мной, с каждой новой волной формируя узнаваемый образ – фигуру человека.

Фигура машет мне рукой, словно хочет привлечь внимание. Как будто вокруг меня целая толпа таких, и я не найду нужную, если не подать мне знак.

~ Времени мало. Слушай внимательно, – доносится до меня голос.

И мне кажется, будто его отливающие бесполым металлом нотки звучат прямо у меня в голове.

~ Я помогу тебе выбраться отсюда, а ты поможешь мне. Сейчас от тебя требуется не подавать вида, что происходит нечто, выбивающееся за рамки проекта. Экспериментаторы должны думать, что испытания продвигаются по намеченному ими плану. Кто я и зачем нам это, я объясню позже.

Фигура растворяется. Головная боль сходит на нет и, словно сквозь вату до меня доносится голос Андрея.

– Игант? Игант? Фриз!

Мотаю головой, прогоняя наваждение.

– Ты в порядке, Игант? Что случилось?

– Не знаю, какой-то…

Металлический голос в голове напоминает:

~ Меня нет.

– Какое-то… как-то помутнело на мгновение перед глазами, – стараясь выбрать нейтральное объяснение, говорю я.

Андрей тянется к кнопке активации меддиагноста.

– Нормально уже, – останавливаю я его.

– Положено, – возражает медик и активирует робота.

Меддиагност подкатывается ко мне, протягивая манипуляторы, и принимается за последовательное сканирование мест сращений мяса и железа. Он деловито пищит, как это было уже не раз, выдвигая манипуляторы и проводя закрепленными на них сканерами из стороны в сторону, фиксируя что-то известное только программам и алгоритмам, живущим в его нутре.

* * *

Следующая часть

АТ - https://author.today/work/320739
ВК - https://vk.com/nokidtales
ТГ - https://t.me/Nokidtaler