Сегодня от сердечного приступа умер Юрий Седых – супергерой советского спорта: рекордсмен мира в метании молота, двукратный олимпийский чемпион. Его лучшее достижение (86,74 метра) держится уже 35 лет – все это время никто не метал дальше.
В начале 90-х Седых нашел редкий для тех времен контракт и уехал во Францию. Там выступал за мощный клуб, а затем больше 20 лет преподавал в университете Парижа. Седых и его супруга Наталья Лисовская – олимпийская чемпионка-88 в толкании ядра – всегда были востребованы: давали мастер-классы по миру и регулярно приезжали в Россию. Обстоятельный и интеллигентный Седых подчеркивал: связь с родиной не потеряна.
В память о великом атлете мы поднимаем в нашей ленте текстов это интервью, которое вышло в 2020-м в рамках сериала к 40-летию Олимпиады-80.
– Вам часто напоминают об очередной годовщине московской Олимпиады?
– Единственное серьезное напоминание – в 2004-м: по просьбе Первого канала я снялся в серии материалов об Олимпийских играх, говорил о Москве с Кириллом Набутовым и Анной Дмитриевой. Больше со стороны России приглашений не помню.
– Обычно олимпийскую Москву вспоминают чистой, ухоженной и пустой.
– Та Москва – это Москва воскресенья. Наверное, вам сложно представить то время: по воскресеньям транспорта и людей было очень мало, не сравнить с современными выходными. Перед Олимпиадой правительство города и страны пошло на определенные меры, чтобы не было сложностей.
Всех транзитных пассажиров, которые пребывали на вокзалы и путешествовали дальше, организованно доставляли с вокзалов в аэропорты. Частный и грузовой транспорт обходил город по кольцевой дороге. Власти убрали с улиц категорию сомнительных элементов, нищих, бродяг. Я не знаю, где и как их разместили: они были во все времена, но не на Олимпиаде.
Благодаря этому организация соревнований и всего, что им способствует – шикарная: по нашим понятиям, мы как будто выехали за границу. Все настолько четко, точно, чисто. Везде хороший сервис: люди, работавшие на обеспечении, приветливы, доброжелательны. Любое нормальное пожелание выполнялось без проблем. Для меня Олимпиада-80 – эталон, отправная точка по суждению о других соревнованиях, как они организованы и как протекают.
– Москва воскресенья – можно ли в такой обстановке ощущать праздник?
– Для любого человека день отдыха – маленький праздник. Если более точно понять специфику праздника для спортсмена, то это особая ситуация: возможность реализовать труд многих лет, воплотить его в результат. Если спортсмену ничто не мешает сфокусироваться на себе и своем выступлении, это праздник.
Я реализовал свои возможности на отлично: хорошая форма, хороший возраст – 25 лет, выиграл с мировым рекордом.
– При этом в Москве вы выступали действующим чемпионом.
– Вторая Олимпиада имела для меня несколько другую психологическую подготовку и основу. В Монреале я победил в 21 год: приехал туда без титулов, без званий – свободный художник. Да, тогда все зависело от меня. Но если бы я выступил плохо, всегда нашлась бы отговорка: молодой, еще не обрел опыта.
Это, конечно, полная ерунда. Если спортсмен готов, то он и так обладает всеми качествами, чтобы показать результат в экстремальной ситуации. Если нет, никакой опыт не поможет – это все бред для оправдания инвестиций, продления финансирования со стороны государства и спонсоров.
Возвращаясь к Москве. Когда ты обретаешь звание и уже имеешь имя, отстаивать – не так легко. От тебя ждут подтверждения, что ты где-то там, в далеком Монреале завоевал медаль не просто так. Настрой в Москве был не такой бесшабашный, как в Монреале – хотя и там я серьезно настраивался. Но победить в 21 год – это для моего спорта очень рано. В 25 – самое время. Мое отношение было более серьезное: я ощущал, что нельзя сделать ошибку – я точно осознавал степень ответственности.
– Домашняя обстановка давила или помогала?
– Легкая атлетика в СССР не была особенно разбалована публикой: в основном на трибунах сидели тренеры, спортсмены, специалисты – простых болельщиков мы почти не видели. Чаще удивлялись большому количеству зрителей за границей, особенно в Германии – они приходили со знанием и большим энтузиазмом. У наших людей такого не было, даже правила соревнований знали немногие.
На Олимпиаде испытал эти ощущения от заполненных трибун, хотя, конечно, там были не только соотечественники. Когда молот летел за 80, стадион аплодировал – были возгласы, как будто забит гол. Это меня сильно удивляло и радовало: одни из немногих соревнований в СССР и России, которые оставили приятное впечатление о зрителях.
– Бойкот со стороны США и других стран испортил Олимпиаду?
– В метании молота бойкот абсолютно не затронул распорядка мест на пьедестале – издавна в СССР это был очень сильный вид. Олимпиада-1972 – золото и бронза, Олимпиада-1976 – три медали, в Москве – три, Олимпиада-1988 (после пропуска Лос-Анджелеса) – три. Правда, сейчас ничего подобного нет – меня это удивляет и не радует.
В 1980-м нельзя было сказать, что на расклады в молоте повлияло чье-то отсутствие. Государство сделало большой праздник: я не чувствовал, что на трибунах нет американцев или итальянцев, ощущения ущемленности не было.
Что касается других видов – естественно, это сказалось на уровне. В легкой атлетике 100 и 200 метров выиграл Уэллс – при наличии американцев взял бы максимум бронзу. И так много где. Вообще, бойкот Москвы – не первый; вы знали, что в 1976-м Африка полностью бойкотировала Игры в Монреале? Весь континент не участвовал – можно представить себе результаты в беге от 800 метров и дальше: они все были неполные.
– Нелли Ким рассказывала, что именно с бойкота-1980 ненавидит политику за вмешательство в спорт.
– Я абсолютно против того, чтобы в спорт вмешивалась политика.
Давайте вспомним 1972-й – тогда на Играх в Мюнхене расстреляли израильтян в деревне. В деревне, где не было ни заборов, ни полиции: все дружелюбно, открыто, ты мог спокойно идти на соревнования без оцепления. После 1972 года началось: охрана, пропускные дела – и это по сей день.
После того теракта спорт стал объектом спекуляций в политических делах – я этого никогда не пойму и не приму. В свое время идеи олимпизма были направлены на сплочение: помирить людей, открыть им представления о жизни в других странах, прекратить войны и конфликты. Олимпиада была моментом, когда все в своих амбициях опускались на землю. Сейчас не так: вокруг спорта много течений и полей напряженности, связанных с политикой и допингом.
Раньше было понятие – герои спорта. Сейчас я называю их гладиаторами. Все приходит к тому, что спортсмены – гладиаторы, от которых зависит только зрелище. А все вокруг собрались ради потехи, увидеть гладиаторские бои.
– В 1984-м вы тоже пропустили Олимпиаду из-за бойкота – как узнали о том, что не едете в Лос-Анджелес?
– Наверху все было решено задолго до того, как сообщили нам. Нас начали потихоньку обрабатывать где-то с апреля. Приезжал лектор и рассказывал: Америка во всеоружии готовится к приему советских спортсменов. И чем дальше, тем выражения были резче: наша разведка точно знает, где рассядутся их снайперы… И дальше такая чушь.
Я до последнего верил, что мы поедем – пусть с повышенным количеством охраны, с особым вниманием к нашей делегации, но все-таки поедем. В июне лекторы остервенело рассказывали о том – якобы ужасном – образе жизни. А люди ведь путешествовали немного, поэтому узнавали мир только из рассказов Сенкевича в передаче «Вокруг света» и от всех этих болтунов. По мере нарастания истерии я понял, что мы не поедем. После одной из лекций пришел к ребятам и сказал: все, на Олимпиаду нам дорога заказана, вот увидите.
– Правильно ли, что за спортсменов решает государство?
– Государство имеет право, потому что берет на себя огромные расходы по финансированию, сборам, инфраструктуре. Кто обеспечивает, тот может заказывать музыку: если ты в обойме, то решение примут за тебя. Так было и 40 лет назад, и сейчас: перед Олимпиадой-2018 спортсменов тоже никто не спрашивал.
По дебатам накануне Пхенчхана я понял: наверху всегда есть люди, которым важнее всего их личные амбиции. Думаю, в перспективе олимпийское движение или развалится, или правители поймут, что это одна из немногих платформ, где они могут соприкасаться и вести дела.
Но в принципе такой подход, когда все решает государство, противоречит главной идее, для чего созывались Олимпийские игры. Я вспоминаю, как в Барселону приехали звезды НБА, при мне зашли в столовую 6-7 человек: Джордан, Пиппен, Баркли – вся столовая замерла, чтобы посмотреть на них. Уверен, им было плевать на медали (хотя они и победили), потому что цели другие. Это энтузиазм и желание быть вместе, общение и попытка показать миру: все люди одинаковые, а олимпийская арена – платформа для объединения.
– В Москве вы метнули на рекорд первой же попыткой – это осознанная тактика?
– Мы можем что-то предполагать… Это можно объяснить многими факторами.
Чтобы метнуть рекорд в первой попытке, нужно быть немножко смелым человеком. Адреналин, который выделяется накануне и в течение соревнования, захлестывает, особенно в первой попытке. Меня, естественно, трясло. Но я сумел всю эту энергию – как атомный реактор – направить в нужное русло. Кому-то адреналин добавляет результат, а других сбрасывает вниз – они не знают, как справиться с волнением, и показывают далеко не то, что на тренировках.
Второе – нужно находиться в хорошей форме. Третье – нужно обладать очень точным движением, идеальной техникой, чтобы правильно реализовать все усилия именно в первой попытке. Всем этим я обладал. Был вопрос – в какой попытке произойдет рекорд.
– Все обратили внимание, что к Олимпиаде вы сбрили бороду, с которой ходили раньше – специально?
– По-моему, еще на отборе выступал с бородой, а на соревнованиях уже без. В наше время борода полагалась – не то что по уставу, но по правилам хорошего тона – определенным категориям. В СССР если ты с бородой – значит, или крестьянин, или таежник, или геолог. То есть человек, у которого нет возможности бриться каждый день.
А человек цивилизованный, имеющий нормальную размеренную жизнь (ночь-день-утро), должен быть опрятным и аккуратным. Это этикет времени. Я посчитал, что борода – атрибутика старого времени; а в новое – коммунистическое – время надо выглядеть более опрятно.
– В одном интервью вы говорили, что, отмечая золото, выпили пару бутылок… чего-то.
– Меня поселили в деревне в трехкомнатной квартире. В одной комнате жил толкатель ядра Саша Барышников, в другой мы с Юрой Таммом, но он после соревнований сразу уехал в Киев на поезде. В третьей – Владимир Киселев, он тогда выиграл в толкании ядра. Они уже отвыступавшие, я был последним из нашего апартамента.
Вернулся в деревню после поздравления, наград – а на кухне бутылка коньяка и бутылка шампанского. Стоят Барышников и Киселев: ну давай, будем обмывать. Как водится, в бокал с шампанским положили медаль, чокнулись, выпили. После шампанского втроем допоздна сидели с бутылкой коньяка. Это реальное количество спиртного, а как все это дело увеличилось в публикациях в геометрической прогрессии – не знаю…
– Что получили за победу?
– Мировой рекорд оплачивался отдельно – 1500 рублей, это сумма брутто, из которой вычитали налоги. Оставалось грубо 1200 с чем-то. За золото – 4000 рублей, тут ничего не вычитали, давали точно.
Естественно, ты мог пойти в спорткомитет и попросить возможность купить машину за государственную цену. В то время советский Машпром был не такой сильный, как на западе, поэтому автомобили имелись не у каждой семьи.
Ну и вообще, получить талон на автомобиль за госцену – это достижение: люди на рабочих местах стояли в очередях годами. Каждый год на предприятия давали разнарядки по автомобилям, а у спортсменов была привилегия: совет министров любой республики выделял дополнительные квоты, и на спорткомитет полагалось много.
Если человек имел однокомнатную квартиру, то мог получить двух- или трехкомнатную – если большая семья, есть дети. Это негласный бонус, который ты приобретал с победой. Я купил автомобиль и через пару лет получил трехкомнатную квартиру в Киеве. До 82-го я жил на Украине, уже потом перешел в ЦСКА и через два года получил квартиру в Москве.
– Получаете стипендию олимпийскую стипендию от России – 52 тысячи рублей?
– Уже больше 10 лет. Это началось с момента, когда Путин стал президентом – он в скорости захотел сделать всем спортсменам пожизненную пенсию без учета налогов, без декларирования. Эта стипендия не входит ни в какой реестр о заработках, ее просто дают всем олимпийским чемпионам.
Чемпионов в СССР и в России много, и не все устроились после спорта лучшим образом. Дополнительная добавка – довольно весомая для обычной жизни, играет большую роль для многих ветеранов.
– Как возник вариант с отъездом за границу?
– В 90-м на соревнованиях во Франции встретился со знакомым французом – мы вместе выступали, вечером сели попить пива, поговорить. Он предложил: а хотел бы выступать за «Рейсинг Клуб де Франс»? Очень хороший, один из самых сильных в стране. И поучаствовать, и поучить нас чему-то.
Я никогда не задумывался об этом, но почему бы нет? Он пообещал спросить у президента клуба. Потом созвонились, и он сказал, что президент откликнулся с энтузиазмом. Мы потихоньку начали переговоры, осенью я приехал в Париж на встречу с президентом. Потом мне нужно было решить вопрос в СССР, потому что я был офицером в ЦСКА.
А тогда пошла мода на отъезды. ЦСКА как военная организация не мог ставить своих спортсменов на контракты за рубежом и сделал такой ход – создал контору Моспрофспорт. По большому счету, левая контора, но через нее оформляли документы для спортсменов, которые, находясь на службе в армии, уезжали за границу на время. Какой-то процент с этого получал Моспрофспорт, какой-то получал ЦСКА.
Но с этим контрактом была гарантия, что я буду находиться в армейском составе, временно прикомандированный куда-то.
– Все равно для тех времен выглядит авантюрно – почему решились на это?
– Понимал, что нахожусь в элите давно – хотелось закончить спорт в тихом месте, кому-то нужным. Не на уровне национальной команды, но хотя бы на уровне клуба.
В СССР/России такой возможности в то время не было: у нас если ты не нужен сборной, то не нужен никому – тебя списывают везде. Как вспоминаю, мягкого ухода ни у кого не получалось. Я был первым советским легкоатлетом, кто нашел такой контракт. После меня, по-моему, в Германии нашел Сергей Бубка, но в принципе в нашей легкой атлетике таких примеров немного.
В 1991-м я подписал контракт. Он был по году: проработал, переписываешь заново – так я находился в «Рейсинг клуб де Франс» до 1996-го. Клуб действительно очень сильный, один из лидеров в легкой атлетике – 25 или 26 лет подряд выигрывал чемпионат страны. По условиям далеко не такая сумма, как в футболе или баскетболе: скромные деньги, но вариант хорошо совпал с тем, что в России наступило непростое время.
– Сам переезд помните?
– Мы ехали на такси в «Шереметьево», а навстречу по Ленинградскому проспекту шла колонна танков. В тот момент я себе сказал, что ангел-хранитель помогает, что судьба ко мне благосклонна. Хотя я не думал, что в городе будут очень серьезные события, практически война. Мне казалось, что это вариант устрашения: танки едут в центр Москвы.
– К чему было сложнее всего привыкать в новом быту?
– Я адаптивный человек. К тому же в то время, когда уезжал, у Франции было много преимуществ по сравнению с СССР и Россией. Сейчас Россия поменялась, в чем-то даже ушла вперед: по сервису, местам отдыха, чистоте, обстановке.
Но тогда во Франции изобилие и доступность убирали многие проблемы с адаптацией. В Москве уходило слишком много времени на простые бытовые вещи: нужно иметь знакомых, куда-то ехать, что-то доставать. Первое отличие в этом: если есть деньги, ты получишь все, что тебе требуется. Да, для нынешнего поколения России это уже не проблема, но раньше было иначе.
Второе – язык. По-французски я не знал ничего, кроме банальных слов, известных всему миру. Зато у меня был английский.
Третье – естественно, не тот мир знакомых и друзей, в котором я жил в России. Когда я менял паспорт, мне сказали, что во Франции живет 1,5 млн русских. Думаю, сейчас уже больше. Многие ностальгируют – организуют встречи, сбиваются в общины, ищут своих. Я не испытываю такой ностальгии, у меня нет большого количества русскоговорящих в окружении.
– Кто-то увидит в этом подходе намеренный отрыв от родины.
– Никакого отрыва, я родину не терял – родина остается с тобой навсегда, где бы ты ни оказался. О том, что ты не француз, тебе скажет первый встречный на улице – и это не связано с ущемлением.
В какой-то период советского времени отъезд связывали с грубыми словами: изменник, предатель. Сейчас эти понятия стерлись. Когда мир стал более открытым для советских людей, работать за границей стало не зазорно: сейчас в любой точки земли вы найдете русского.
Я уехал по своей профессии, потом работал преподавателем – в любой стране это примерно одинаковая работа: что во Франции, что в России, что в Америке.
– Как осваивали язык?
– После первого года мне сказали: если хочешь остаться в клубе, мы тебе поменяем статус. У нас уходит на пенсию тренер, освобождается вакансия: если возьмем кого-то на его место, то уволим тебя как спортсмена. А если остаешься, то в двойном статусе. С 92-го я там был и спортсменом, и тренером. Получил по наследству группу, в которой один человек коряво говорил по-английски. Остальные – только по-французски.
Я им сразу сказал: ребята, буду объяснять технику жестами, а вы будете учить меня языку – такой обмен. И постепенно я начал внедряться: язык выучил без школы и курсов – на улице. За год по какому-то узкому направлению уже говорил.
Естественно, ошибки были, но все меня понимали. Дочь, которая знает французский в совершенстве, говорит: все понятно, но акцент есть. Я отвечаю, что в СССР было так же: грузины, азербайджанцы, люди из средней Азии тоже с большими погрешностями знали русский – ты это слышал и понимал, откуда примерно человек приехал. Когда я открываю рот, французам это режет ухо, и они спрашивают: откуда вы? Хотя и так понимают.
Отношение французов к русским в основном мягкое. Они жестко воспринимают английскую речь, англичан, американцев, их культуру. А если русский – нормально.
– Французский менталитет – какой он?
– Вот что говорят о французах американцы: французским символом является петух – вечно с поднятой головой, но ноги в дерьме.
Мой студент из респектабельной семьи однажды подошел: ты увидел весь мир, скажи, почему нас, французов так не любят? Я ему: почему ты так решил? Он: чувствую, что мы не совсем приятные для людей из других стран. Я: смотря какие страны, но видимо, в твоем вопросе уже заложен ответ – ты его и так знаешь.
Петух – это, конечно, не орел. Французы самолюбивые, задиристые, очень нелегко принимают чужаков – здесь сложно стать своим. Поколение постарше пытается не признавать ничего, что произведено за пределами страны – все лучшее только во Франции. Сами про себя французы говорят «буреку-кукареку». Если расшифровать с жаргона: пьяные петушиные разговоры – крика много, но до драк не доходит.
– Понимали, что уезжаете насовсем?
– Нет, конечно – держал в уме только на срок контракта. Допускал, что через год вернусь – как из временной командировки. Но мой контракт продлевали до 1995-го, потом объявили, что он заканчивается.
По закону Франции, если сотруднику объявляют, что он уволен или сокращен (даже в частной компании) – он еще полгода имеет право находиться на рабочем месте: нельзя все разом оборвать и выбросить человека на улицу. Так что следующие полгода клуб обеспечивал меня финансово, я там находился до апреля-96. И в это время как раз появился вариант с университетом.
– Насколько внимательно следили за переменами в России 90-х?
– Мы приезжали каждый год и видели, как в России наступает беспредел. Меня напрямую это не коснулось, но коснулось знакомых: кто-то подался в новую стезю, кого-то застрелили, кто-то сел. Хотя таких не очень много.
Что хорошо помню: в 90-х в воздухе витало беспокойство, чувствовалось особенно ближе к вечеру. Ощущения защищенности не было.
Второе – я заметил, как изменилось поведение людей. В новой стране многие как будто отпустились: появилось страшное количество хамства, матерного разговора. Это стало нравиться народу, этому стало подражать новое поколение. Я слышал, как разговаривают дети на площадке: не помню, чтобы в наше время в моем общении были дети, которые говорили матом.
– Когда для себя решили, что уже не вернетесь жить на родину?
– Никогда такой мысли не было. Я живу в городе Понтуаз – это 20-25 км от Парижа, мы снимаем небольшой дом. И я знаю: захотел – собрался и через 3,5 часа в Москве. Люди, которые уезжают на ПМЖ, не оставляя никаких корней, ни паспорта, ничего – это одно. У меня два паспорта, и нет чувства, что я оторван от родины.
Но был момент, когда я понял, что можно оставаться здесь надолго. Когда закончил спортивную деятельность и начал работать в университете, получил контракт без окончания (а не на год, как было в клубе). Тогда я понял: заниматься спортом возможно в любой стране, а работать – только там, куда тебя взяли. Для меня это была поворотная веха.
– Вас пригласили в университет Леонардо да Винчи – что это за вуз?
– Расположен в пригороде Парижа, но фактически в самом городе. Молодой – первый набор состоялся в 1995-м. Университет частный, есть актуальные, современные факультеты: инженерный, экономический и медийный – то, что связано с обменом информацией.
Это единственный университет во Франции, где спорт являлся обязательным предметом, потому что в стране практически нет спортивной программы. Студенты в клубах могут заниматься, но именно программы нет. А создатель моего университета захотел, чтобы по спорту сдавали зачеты и экзамены. Может, это было необычно для студентов, но предмет внедрился и прижился. Это хорошая инициатива, я стоял у истоков и сделал посильный вклад.
– Какая у вас была должность?
– Преподаватель по спорту. Как таковая спортивная база университета – три зала: единоборства, фитнес и штанга с кардио. Все остальное – аренда сооружение в других центрах.
Я отвечал за раздел ОФП. В занятиях мы не следовали общенациональной программе, которая есть в школах – раздел легкой атлетики, раздел игр, еще чего-то. У нас программа, адаптированная для наших условий, придуманная каждым преподавателем.
Моя программа связана с физическими качествами, в конце семестра каждый студент сдает тест. Первая часть – упражнения в кардиозале. Вторая – упражнения на руки, я использовал жим лежа со шкалой для девочек и мальчиков и некоторых весовых категорий. Третья – упражнения на ноги: жим или приседания со штангой. Элементарные упражнения, которые дают какую-то картину физического состояния любого человека.
– Почему вас заинтересовало это предложение из университета?
– Я был спортсменом, но никогда не работал. Знаю теорию, но никогда не применял ее на ком-то. Это было ново и интересно – как я могу себя проявить с другими людьми. Смогу ли научить, передать? Спорт – негласное построение того, как вести себя в жизни: есть цель, программа, трудности, стремление, испытание терпения. В этом спорт имеет познавательную часть.
Мне понравилось, и я видел взаимопонимание, ответ, что студентам нравится мой стиль общения. Люди приходили с большим удовольствием – это оценка моего труда: что я могу иметь авторитет и харизму.
Хороший ли ты преподаватель по математике? Ответить может только специалист в этом деле.
Хороший ли ты преподаватель по физкультуре? Ответят сами ученики, насколько им нравится у тебя заниматься. У нас иногда бывали дни открытых дверей, студенты подводили ко мне родителей: вот он тот преподаватель, про которого я вам говорил. Некоторые в беседах признавались: наш сын о вас так высоко отзывается.
– Еще один герой Олимпиады в Москве Владислав Козакевич работал учителем физкультуры в Польше за скромные деньги и в Германии за 3500 евро в месяц, там это статусная профессия.
– В университете мой доход был примерно на том же уровне, что говорил Козакевич – плюс подработка в зале. Статус преподавателя в хорошем месте очень высок. Труд в странах западного мира оплачивается выше, чем в России и СССР. Это мне не нравится, особенно в случае с преподавателями, которые работают с детьми и помогают их становлению как личности.
Мы и наши родители раньше этого не замечали, но школа – вторая семья. Там нам преподавали не только учебные навыки, но и навыки жизни. На Западе преподавателям не хватает именно педагогики, чувства педагогического такта, умения объяснить, подождать. Они дают информацию, но не призваны воспитывать: есть сухой подход, достаточно протокольные отношения. Я видел это по примеру дочери: у нее хорошие учителя, но не от бога, без души.
В СССР любой учитель – это ответственный за ребенка, в понятие преподавателя вкладывалась не только передача знаний, но и нечто большее. В этом смысле лучшие преподаватели – до сих пор в России. К сожалению, они как были, так и находятся в не совсем удовлетворительном положении с точки зрения зарплат.
– Когда вы ушли из университета?
– Два года назад – попал под сокращение, так называемое экономическое. Инициатор создания университета ушел в мир иной, и хорошая инициатива без него сходит на нет. Пришел антагонист, и это распространилось на все начинания: уволили около ста сотрудников, спорта коснулось в большей степени. Раньше департамент состоял из 7 штатных сотрудников и 20-25 внештатных тренеров. В итоге остался один штатный сотрудник, остальных уволили.
Естественно, пострадал сам принцип, и проведение программы по спорту стало просто формальным. Этот предмет сохраняют – может быть, чувствуя, что он имеет ценность. Но он уже не обязательный и не является тем, чем был.
Рекорду Седых 34 года – почему он не побит?
– Вам до сих пор принадлежит мировой рекорд – 86,74, установленный в 1986-м. Приятно, что уже 34 года никто не метает дальше?
– Рекорды, установленные советскими/российскими спортсменами, обычно подвергаются на западе более глубокому анализу, сомнений по ним много. Что касается моего рекорда, он ни у кого не вызывает сомнений: показан на чемпионате Европы, и не в одном броске – там была целая шикарная серия.
Я выписал статистику по соревнованиям: семь раз метал за 86 метров, 12 раз за 85, 18 раз за 84. В итоге за 80 метров метал больше 500 раз. Сейчас метни за 80 метров – это почти победа, ну максимум 81. Давным-давно я эти результаты показывал смеясь. Может, в наше время была недооценка, а сейчас до нее никто дотянуться не может. Это держит мой престиж до сих пор.
– Почему рекорд до сих пор не побит?
– В некоторых других видах так же. Бывает момент, когда созданы все условия для чего-то – как для революции, так и для рекорда.
Скажем, Боб Бимон – прыгнул 8,90 в далеком 1968-м. Хорошо, в 1991-м Пауэлл побил – 8,95. Но 8,90 до сих пор никто не прыгает стабильно. 8,30, 8,40, 8,50 – но не дальше. Да и 8,90 не показывают со времен Ивана Педросо.
О чем это говорит? При всех технологиях и прогрессе, методиках, идущих вверх, нужно что-то еще.
Я смотрю на современное поколение лучших метателей – их соревнования не радуют глаз. Ты видишь усилия, хотя в любом правильном движении (прыжки, бег, гимнастика, балет) должна быть легкость – вот это самый класс. Это показатель совершенства техники, обладания телом и применения силы, чтобы создать эту легкость.
Легкости я не вижу – вижу только силовое метание. Чем больше вырастет сила, тем дальше полетит молот? У меня такого не было, я не такой сильный, как спортсмены сейчас. Но я мог применить всю ту силу, которой обладал. И был технически совершенным – с меня пытаются учиться до сих пор.
– Зовут на мастер-классы?
– Я даю много семинаров по миру, но с одного раза люди с трудом воспринимают, что все это так просто. Все пытаются найти больше сложностей и трудностей, чем есть на самом деле.
Если бы Эйнштейн объяснил обычным языком свою теорию, я бы ее понял из уст Эйнштейна. Каждый спец в своем деле, если обладает талантом объяснения, найдет способ объяснить теорию или технику простыми словами. Когда начинаешь объяснять простыми словами, людей это удивляет. У многих что-то получается, но, вернувшись домой, они опять попадают в рутину, что должно быть тяжело.
В Европе и особенно в Америке я вижу много талантливых ребят, но их тренеры зациклены на заблуждениях. В мире не так много людей, которые понимают метание так, как понимаю его я. Пытаюсь не унести это знание с собой – обучать, если зовут.
Но, во-первых, масштаб моего спорта не такой большой, как у игровых видов. Второе – в финансовом плане даже на фоне остальной легкой атлетике метание – не топ-вид. Скорее, средняя категория, намного скромнее элиты.
Таланты рождаются не каждый день. Но некоторые таланты без мозгов – отличное тело, высокий уровень качеств, но если головы нет…
https://www.sports.ru/tribuna/blogs/russiateam/2804702.html
