Крым + Природа

Посвящается поэту Станиславу Никулину

Смотришь, как меняется море: то голубое спокойное, то вдруг заволнуется и станет тёмно-синим или же изумрудно-зелёным, и тотчас же бесчисленное стадо белых барашков побежит по его бескрайней равнине, — и вдруг начинает казаться, что море живое, чуткое по характеру, мудрое существо. Как долго живёт оно и как много знает! В плеске волн его слышится музыка Космоса.

Помню раннее летнее утро. Солнце едва взошло. На море штиль. Лёгкий туман над зеркальной гладью. Линии горизонта не видно. И море, и небо едины. Небо у кромки берега. Небо у самых ног!
Мы, деревенские мальчишки, бежим по остывшему за ночь песку и с разбега бросаемся один за другим в сизую бездну, вздымая фонтан серебристых брызг…

Я люблю море, когда оно спокойное, подобно огромному зеркалу, которому не видно конца. Люблю его, когда лёгкий ветерок унесёт сонливую дымку, и от недовольства, что его разбудили, покроется оно мелкой рябью.
Но боле всего я люблю море в шторм, когда западный ветер подует, и заволнуется вдруг вода, забурлит и вспенится, играя с набирающим силу ветром. И вот уже волны в неистовой гонке с шумом обрушиваются на пологий песчаный берег и вдребезги разбиваются о скалистый; у самого берега волны вздымаются белыми гребнями, на песке оставляя пену. И летит пена над берегом, ветром подхваченная, то цепляясь за камыши, то за ветки кустарника; и в ночи, разбросанная повсюду клочьями, белеет причудливо в свете взошедшей Луны.
В штормовые дни море кажется мне то рассерженным и ревущим, помутневшим от ярости, то стонущим и о чём-то молящим. В эти дни я подолгу сижу у моря и слушаю его громогласный рокот.

Берег в тревоге: опять восстали
Волны моря и с ними я тоже!
А ветер главарь наш: он неустанно
Восставших количество множит.

Ни слабый, ни робкий к нему не примчится,
Которым бы штиль, а не бурю. На зов
Ринулись тысячи рослых плечистых,
Не отступавших назад валов!

В центр сражения рвутся седые,
Не отстают молодых ряды,
Сам, не робея, вплываю в ряды их —
И сразу попал в огонь и в дым.

Уже и песок, и камни дрогнули,
Побежденные в несколько дней,
Кто уцелел — не хотите на дно ли?!
Ваше место теперь на дне!

Если ж на этом вымытом пляже
Отдохнуть захочется лечь нам —
Не запретите, придем и ляжем!
И солнце лучом наши раны залечит.

Таким видел море мой дядя, поэт Станислав Никулин, посвятив ему своё стихотворение «Берег в тревоге»

Проходит день-другой, и в один из вечеров море успокаивается. Устало катятся к берегу большие валы и, растекаясь на нём, лениво сползают обратно.

Вечер. Море погружается в сон. И лишь небольшие волны, выбрасываясь на берег, о чём-то тихо плещутся меж собою. Море спит до утра, чтобы завтра, как только блеснёт первый луч, и Солнце осыплет водную гладь золотой чешуёй, дарить миру свежесть и красоту.

Источник: https://proza.ru/2014/12/28/2239

Уж солнца раскаленный шар
С главы своей земля скатила,
И мирный вечера пожар
Волна морская поглотила.

Ф. И. Тютчев.

Пожалуй, никакое время суток в деревне не может сравниться с вечером. Он начинается с той самой минуты, когда солнце, склонившись далеко на запад, вот-вот коснётся кромки моря, окрашивая его червонной чешуёй бликов; а с другой стороны деревни, из-за горы, за которой начинается холмистая крымская степь, появится сначала одна, затем другая… и вот уже целое стадо коров тяжело бредёт в клубах подымаемой им пыли, наполняя округу мычанием. Войдя на центральную и единственную улицу деревни, стадо разбредается во всю её ширь, вынуждая оказавшихся в это время людей на улице, либо прижаться к заборам, либо укрыться за ними, уступая стаду дорогу. Слышатся окрики пастуха-верзилы, сопровождаемые его крепкой бранью да оглушающими, будто выстрелы из ружья, ударами кнута оземь.
Стадо проходит через всю деревню, постепенно редеет… И вот уже одинокая фигура пастуха, помаячив в конце улицы, скрывается в буйной зелени одного из крайних дворов деревни. А в воздухе всё ещё стоит запах пыли, коровьего пота и молока.
Летними вечерами звуки разносятся далеко-далеко… Вот и сейчас слышно, как струйка молока звенит, ударяясь о тонкое дно ведёрца — кто-то начал доить корову. Где-то залаяла собака, и снова стало тихо, только из степи доносится пение цикад и гомон лягушек с лимана.
Я любил в эти вечерние часы прогулки у моря и, любуясь им и мечтая о морских приключениях, бывало, заходил так далеко, что домой возвращался уже глубокой ночью.

Нынешний день был хмур. С самого утра с неба срывались редкие капли дождя, и где-то в полдень грянул ливень. Небо прояснилось лишь к вечеру. Из-за туч, перед самым своим заходом выглянуло солнце. По причине дождя стадо пришло раньше обычного. Коровы брели устало, низко опустив, казалось, отяжелевшие головы. И пастух, с накинутой на плечи плащ-палаткой, шёл молча, волоча за собой по грязи длинный хлыст кнута. Только небольшая чёрная курчавая сучка, бежавшая подле его ног, то и дело лаяла при виде собаки в каком-либо дворе, на что те отвечали ей тем же. От земли тянуло сыростью и пахло навозом, а из палисадников (где на лавочках по большим праздникам сидят старики) ветерок доносил аромат ночных фиалок.
Пройдя немного по улице, я свернул на узкую извилистую тропку, ведущую вниз, к берегу. И через минуту-другую я уже шагал вдоль заплёски. Чёрные тучи ползли на запад и опускались к морю, закрывая оставшуюся полоску оранжевого неба в том месте, где только что светился шар заходящего солнца. Откуда-то спереди донёсся запах падали. Когда я приблизился, то увидел тело дельфина, выброшенное на берег морем. Это чёрное, блестящее и зловонное «чудище» хранило на себе отблески угасающего заката — капли дождевой воды на нём золотистые и багряные, будто маленькие рубины.
Небо стало тёмно-синим, и лишь кое-где изредка то пробивался, то исчезал последний луч на горизонте. Было тихо. И море, вслушиваясь в тишину вечернего часа, едва шуршало прибрежной ракушкой…
Когда я повернул обратно, было совсем темно. Сквозь дырявые тучи виднелись звёзды. Их холодный блеск едва-едва освещал море и берег, на котором мрачно покоились силуэты рыбацких лодок.
Впереди на песке что-то чернело. Ах, да это же тот дельфин. Теперь он походил то на утопленника, то на диковинную рыбину, оставленную здесь штормовой волной, то на русалку, будто бы нежащуюся под мягким сиянием звёзд…
Деревня встретила лаем собак. По улице кое-где на столбах уже горели фонари. И было несколько хат, окна которых ещё светились; в других домах свет и вовсе не зажигался. Деревенский житель рано ложится спать, чтобы завтра встать до восхода солнца.
Войдя в сени, я включил свет. На столе, приготовленная для меня добродушной хозяйкой, стояла кринка парного, но уже успевшего остыть, молока. Я пил молоко и мысленному взору представлялись: то деревенские сады на склонах холмов у моря да пасущиеся на пригорке телята; то женщина с коромыслом, на котором тяжело покачиваются два ведра полных студёной колодезной воды; то бегающие по пыльной дороге босоногие мальчишки…
Допив молоко, я погасил свет. За окном светила взошедшая луна. Сквозь белые занавески пробивался её холодный свет. Огромная, шуршащая соломой перина медленно поглощала уже не принадлежащее мне тело.
Откуда-то, будто из глубины сна, донеслась отдалённая песнь сверчка.

© Copyright: Сергей Никулинъ, 2015

Фото автора.
__________________
Рассказ опубликован в газете «Советский полиграфист» № 13 (834) 16 августа 1982 г.

https://proza.ru/2015/03/14/163