Туман висел над Зоной, как тяжёлое одеяло, скрывая солнце и окутывая всё вокруг серой пеленой. Сталкер шёл уже несколько дней, но пейзаж не менялся: полуразрушенные дома с пустыми глазницами окон, ржавая техника, прелая листва под ногами. В сумке болталась банка тушёнки, краюха чёрствого хлеба и артефакт, согревающий руки слабым голубым свечением. Он уже привык к металлическому привкусу во рту и шелесту мертвых деревьев.

Когда запах дыма впервые ударил в нос, он замер. Костер означал либо спасение, либо смерть. Крадучись, подобрался ближе и увидел мужчину у огня — широкоплечего, седого, с потёртой СВД у ног. Тот даже не повернулся:
— Подходи, гостем будешь.

Сталкер медленно вышел из тени, сжимая ПМ. Дед — так представился незнакомец — протянул ему кружку чая. Горячий, горький, но живой.

— Почему ждал? — спросил сталкер, не выпуская оружия.

— В Зоне случайных встреч не бывает. Ты шёл ко мне, даже не зная.

Они сидели молча, слушая треск веток в огне. Дождь стучал по плащу, но под кроной сосен было почти сухо.

— Останься до утра, — внезапно сказал Дед. — Ночью здесь ходят тени.

— Какие тени?

— Те, что когда-то людьми были.

Сталкер кивнул. Рисковать не хотелось.

Дед достал из рюкзака пару картофелин, обернутых в фольгу, и сунул в угли. Запах печёной кожицы смешался с дымом.

— Раньше в тайге костры жёг, — заговорил Дед, — оленину жарил, звезды считал. Думал, вечность — это горы да снег. Ан нет. Вечность — вот она. — Он ткнул палкой в огонь, и искры взвились к небу. — Зона всё сожрёт. И артефакты твои, и память о Сибири. Останемся мы только в чужих историях у чужих костров.

Сталкер молчал. Вспоминал мать — её руки, замешивающие тесто, запах хвои из распахнутого окна. Теперь лишь хлеб, твёрдый как камень.

— Зачем тогда идти?

— А ты сам знаешь?

Нет. Но сталкер кивнул.

Ночью его разбудил вой. Не ветра — чего-то живого, но лишённого формы. Дед сидел, прижав СВД к груди, и смотрел в темноту.

— Спокойно. Не подойдут.

К утру стало тише. Дед вручил ему свёрток — сухари, щепотку чая.

— Держись руин. Там, где стены, реже бродят вывертыши.

— А твои свои? — вдруг спросил сталкер.

Дед усмехнулся:
— Мои свои давно в земле. Иди. Пока Зона пустит.

Они не прощались. Путник шагнул в туман, слыша за спиной хриплый кашель Деда. Артефакт в сумке пульсировал, словно второе сердце. Впереди — развалины, за ними — свои. Или нет.