«Хорошо мне было в девушках сидеть
Мне у батюшки работушка легка.
Мне у матушки так вольно было петь!
И с дружками мять муравушку лужка»
Мечтательная, чуть — печальная, негромкая песня текла в светлой, летней, северной ночи. Струилась над притихшими озёрными водами. Скользила по серебристой прибрежной осоке и растворялась где-то в дальнем, таинственном сумраке девственных лесов Беломоро-Балтийского водораздела. …На ночёвку остановился в одном из кенозерских прибрежных сёл. Лежал в машине, слушал, и не верил своим ушам. Потому, что пели её вполне, с виду, современные тинейджеры. Сидели на пристани, неподалёку от меня, с гитарой, и пели.
«Разлюбезные молодные дружки,
Мне от слов от ваших ласковых тепло.
Без огня-то вы мне душу разожгли.
И по ветру мои думы разнесло»
...Одна из мотиваций, ежегодно влекущих меня непреодолимо на белоночный Русский Север, — то, что жизнь здесь течёт гораздо неспешнее, рассудительнее, нежели в мегаполисах «Большого мира». Леса, расстояния, бездорожье заметно сдерживают тут субъективное течение времени. Здесь древние священные рощи (на Кенозерье их более 30-ти) ещё хранят ведическую мудрость легендарной Гипербореи. Порою, здесь можно почувствовать себя в детстве, в ранней юности, или — вовсе, заброшенным во вневременное, статичное бытиё патриархальной Руси. Город снобистски называет это отсталостью, архаикой. Я усматриваю в этом проявление интуитивного, самосохранительного консерватизма.
Здесь и ныне можно увидеть, как местные пацаны гоняют на «минских» и «ковровцах» (Марки мотоциклов. Ещё — советских). Здесь, на каком-нибудь открытом окне, ещё можно увидеть ламповую радиолу, крутящую пластинку Эдиты Пьехи: («Мне белая вьюга уронит в ладони перо с крыла»). Здесь, на вопрос, как вам переправиться на противоположный берег, вы ещё можете услышать в ответ: «…Дык — чё? Бери любУ лодку, да переправляйся» (Это означает, что хозяин лодки вас …поймёт. Сам потом возьмёт «любУ лодку» и сплавает, за своей).
И сейчас, белой ночью, было …невыразимо, до кома в горле, хорошо лежать в машине на берегу притихшего озера и слушать сливающиеся в песню, чистые, певучие голоса северо-русских девчонок.
«Разнесло их, где густые зеленя.
Где — над речкою-тихоней — благодать.
Ах — сердились тогда в доме на меня.
Захотели меня замуж отдавать»
…Из-за острова, между тем, показался паромный буксир. Он тихо тарахтел, толкая впереди себя паромную платформу к пристани. (Паром курсирует по озеру. Обширному, со множеством островов и заливов (лахт). Является единственным транспортом, соединяющим с внешним миром деревни, что расположены по его берегам).
И, казалось, он специально, чтоб не спугнуть белоночную песню, деликатно, стараясь не шуметь, крадучись движется к пристани. Но, приблизившись к причалу он …неожиданно грянул из своих горластых бортовых матюгальников:
«Чорние глаза-А! В-спАминаю — умираю!
Чорние глаза-А! Я тХолко о тебе меЧ-таю»
…Вспомнились тут финальные слова из Горького, «На дне»: «Эх… Испортил песню. Дурак…»
Сергей Сунгирский