Туманное осеннее утро в деревне Мыза, Кенозерье.

Вообще, мне умные люди говорили, одно утро - одна точка съёмки. Но так как я в Кенозерье был практически проездом, то за одно утро успел добраться на лодке до трёх разных деревень, и здесь в отличи от Глазово, туман по началу был не такой лютый и наползал со стороны озера. Поэтому несколько кадров обошлось без туманного молока.

Nikon Z5+Nikkor 28-300

Профиль длиной около 15 километров протянулся от Самково до посёлка Першлахта на Кенозере. Если честно, то я до сих пор не знаю, какой смысл был в подобном здоровенном и при этом одиночном профиле: может быть геологическая съёмка, может быть ещё что. В то время я был классическим «точкоклёпом» - клепал точки, не задумываясь о результатах своей работы. Понимание этого пришло гораздо позже, когда я начал работать в геолого-съёмочной партии в постоянном контакте с геологами.

По профилю шёл целый комплекс геофизических исследований: магниторазведка, электроразведка и гравиразведка. Гравиразведкой у нас заведовал сам старший геофизик Ювеналий Павлович, за электроразведку отвечал я, а магниторазведку делал Миша Боярский, полный тёзка знаменитого актёра, и поэтому старательно его копировавший усами и длинноволосой шевелюрой.

В бригаде моей к этому времени произошли изменения: моего рабочего Колю Белева, большого спеца по рубке профилей, отдали топографам, а вместо него приняли на работу плесецкого мужичка, который быстро получил прозвище Красный Суслик. Выглядел он точь-в-точь как артист Катин-Ярцев в роли Джузеппе Сизого Носа.

Такой же мелкий, субтильный, тормозной, с длинными курчавыми волосами вокруг большущей лысины. И с точно таким же сизым носом. К нам он устроился для того, чтобы побыстрее уйти на пенсию - не хватало ему пары месяцев полевого стажа. А почему Красный Суслик? Дело в том, что когда рабочие расходятся от центра установки на дальние расстояния, то командовать-то ими всё равно нужно, и если метров до 200-300 до них ещё можно докричаться, то за 500 метров, а тем более за километр – никакой рупор не поможет. Сейчас хорошо, есть мелкие рации, а в то время о таких разве что помечтать можно было. Вот и пришлось придумывать систему сигналов: один-два рывка – иди дальше, потянул провод – возвращайся, больше трёх рывков – заяц в проводах запутался… И вот тут-то и случилась засада с нашим Джузеппе Сизым Носом: как только он отпускал из рук провод, то тут же терял его в траве, поэтому пришлось к проводу привязать здоровенную красную тряпку, чтобы его было заметно издалека. Эту тряпочку, скачущую по траве, мы и назвали Красным Сусликом, а название практически сразу перешло и на её пользователя. Да так крепко, что через неделю никто уже и не помнил его настоящего имени. Красный Суслик, да и всё, тем более что сам он относился к прозвищу весьма спокойно.

Каждый день мы ходили на профиль, делали по 7-10 точек ВЭЗ, после чего возвращались домой, собирая грибы и голубику: с едой всё было так же плохо, как и в предыдущие месяцы. В Самково нам ничего не продавали, поскольку все продукты, завезённые в магазин, распределялись между жителями посёлка бесплатно в счёт зарплаты. С большим трудом мы договорились, чтобы нам продавали хотя бы пару буханок хлеба два раза в неделю. Радио у нас не было, так что из всех развлечений у нас была травля баек у костра, да наблюдение за тем, как Мишка Боярский большим дрыном отбивает свою молодую лайку от местных кавалеров, приходящих из деревни.

- Какое же это Са́мково! – возмущался Мишка. – это самое настоящее Кобелёво!

Ювеналий Павлович пытался всех лечить биополями – незадолго до этого он съездил в Москву, где отучился на магистра оккультных наук второй ступени, и теперь пытался применить свои знания на практике. А если не получалось, то объяснял всем, что ему ещё до первой ступени нужно добраться, и вот тогда… Страшно было даже подумать, что было бы тогда!

В один из дней у меня накрылся мой любимый автокомпенсатор АЭ-72. Просто взял и перестал работать. Ювеналий Павлович помахал над ним руками и поплямкал губами как Алан Чумак в телевизоре, после чего сообщил, что его нужно везти на базу в Грязово в ремонт.

- И газеты привези оттуда, а то сидим здесь, как мыши под веником и ничего не знаем, - добавил он. – А может там война уже началась.

Случилось это 19 августа 1991 года.

«Ты за красных, али за большевиков?»

С собой в дорогу я прихватил Кота Матроскина. Не то, чтобы мне одному тяжело было тащить прибор, просто вдвоём в дороге веселее. От Самково до посёлка Конёво мы довольно легко добрались на автобусе, а вот оттуда нам пришлось идти пешком, в надежде на то, что сумеем поймать какую-нибудь маршрутку по дороге: всё же 25 километров – не самый близкий путь.

На выходе из села мы неожиданно столкнулись с местным участковым. Впервые я с ним познакомился, когда он приходил разбираться в Грязово из-за одной местной девчонки, у которой завязался нешуточный роман с моим рабочим Колькой Беляевым. Её родители всеми силами пытались этому помешать: закрывали Ленку в доме, прятали ключи, обувь, а когда ничего не помогло – написали заявление в милицию.

По заявлению участковый, крупный и громкоголосый мужик, пришёл к нам в лагерь, где мы попили чаю, поболтали о работе, о жизни, после чего он спросил:

- Говорят, вы тут разврат разводите. Местных девок водите, безобразия нарушаете?

- Насчёт разврата не знаю, - ответил я. – Специально никого не водим, а если кто в гости заходит, так что ж его, выгонять теперь? А что по ночам в балках делается не знаю, со свечкой не хожу.

- Ну ладно, бывайте тогда, - ухмыльнулся участковый и пошёл к выходу из вагончика. – Если какие проблемы будут, звоните в Конёво, я там сижу.

В следующий раз он пришёл, когда в одной деревне украли корову – затолкали её в ГАЗ-66 и увезли в неизвестном направлении. Ну а поскольку у нас тоже была вахтовка - «шишига», то подозрение, естественно, пало на нас. Ну тут оказалось всё ещё проще – в вахтовку корову запихнуть нереально, разве что по частям, очень уж узкая дверь в будке. В чем участковый моментально убедился.

И вот мы снова с ним встретились посреди Конёво.

- О, геологи, здорово! Вы за красных, али за большевиков? - радостно приветствовал нас участковый фразой из фильма «Чапаев».

- Мы – за интернационал! – ответил я, старательно изобразив Чапаева.

- Ага, ну-ну! – загадочно усмехнулся участковый и отправился дальше.

- Чего это он? – удивлённо спросил Матроскин.

- Настроение, наверное, хорошее – вот и шутит, - ответил я. – Нам-то какая забота, нам в Грязово тащиться.

И мы отправились дальше. По дороге мы вполне удачно подцепили машину, которая довезла нас до Кувакино, а оттуда до Грязово практически рукой подать – всего каких-то 5 километров, так что до базы мы добрались довольно быстро. Матроскин отправился в свой балок, а я зашёл в командирский, где застал довольно странную картину: посреди балка на табурете стоял радиоприёмник и что-то вещал. Вокруг него в живописных позах расселись сам начальник партии и два геофизика, которые так внимательно слушали диктора, что на мой приход особо и внимания-то не обратили.

- У меня АЭ-шка накрылась, - сообщил я. – Мне замена нужна!

- Какая АЭ-шка! – возмутился Жора, один из геофизиков. – Тут в Москве такое творится!

- Да фиг с ней, с Москвой, - ответил я. – А вот если я сегодня не вернусь, то завтра в Самково тоже может что-нибудь случиться: рабочие-то мои без начальства остались.

- А Ювеналий Павлович?

- Да он же с духами общается, ему некогда.

- Жора, выдай аппаратуру, - встрял в разговор начальник партии. – И Гене скажи, чтобы парней обратно отвёз. Работы ещё много осталось? – это уже мне.

- Дня через три должны закончить профиль, - ответил я.

- Хорошо, тогда езжайте сейчас обратно, Гена вас на вахтовке довезёт. Что-то ещё нужно?

- Почитать чего-нибудь. Скучно там у нас, и новостей никаких.

- Зато у нас их выше крыши, - усмехнулся начальник, собрал со стола несколько лежащих там газет и вручил мне. – Читайте, только уже устарело всё.

Поблагодарив его, я вышел из командирского балка, таща с собой новую АЭ-шку и стопку газет, а ещё через полчаса Гена Аникин, наш бессменный водитель, отвёз нас с Котом Матроскиным обратно в Самково.

Вот так я и не узнал, что в стране произошли путч, ГКЧП и Ельцин на баррикаде.

P.S. Закончилась очередная часть моего рассказа о голодном сезоне 1991 года. Читайте, спрашивайте, критикуйте - ваши отзывы мне всегда интересны.

P.P.S. У меня ещё вот такой вопрос - будет ли интересен видеоформат? Три сезона с 1997 по 2000 год я снимал в поле на видеокамеру, т.е. можно будет не только рассказать, но и показать. Правда, нужно ещё как-то оцифровать видеокассеты, но это уже вопрос технический. И денежный )))

Этим летом довелось побывать в Кенозерском национальном парке*. Место без преувеличения чудесное, красота русского севера просто поразительна.

Больше всего, наверное впечатлила одна из местных достопримечательностей - озеро Разбитое сердце близ деревушки Масельга.

Оказалось, что озеро не только потрясающе красивое, с ним еще и связана интересная легенда**, которую нам рассказали местные.

Как выяснилось, озеро не всегда было таким как на фотографии, долгие столетия оно имело практически идеальную форму сердца, считалось у жителей деревни Масельга святым, молодые после венчания в церкви шли купаться в озере: считалось, что после этого любовь будет крепкой всю жизнь.

Все изменилось чуть меньше ста лет назад, когда к местной девушке начал "подбивать клинья" молодой парень, который недавно приехал во вновь образованный колхоз из Каргополя. Парень был хорош собой, красиво говорил и ухаживал, девушка не могла устоять перед его чарами. Парень часто рассказывал, как было бы хорошо перебраться в город, жить красиво и богато (насколько это было возможно при Союзе), но, тяжело вздыхал он, очень это будет нескоро, как ни трудись.

И девушка не выдержала, рассказала, что ее отец, которого недавно раскулачили, успел закопать в лесу серебряные изделия, передававшиеся из поколения в поколение.

Тут-то любовная идиллия и завершилась.

Выяснилось, что парень был из ОГПУ, его прислали специально для поиска утаенных богатств. Отца девушки увезли в неизвестном направлении, а сама она в отчаянии убежала в лес, в сторону вершины Хижгоры, у подножия которой находится озеро.

Что произошло после этого - доподлинно неизвестно, но лес на горе шумел и стонал всю ночь, хотя никакого ветра не было. Утром жители деревни обнаружили, что уровень воды в озере упал почти на два метра и в его середине проступила земляная гряда, которая разбила "сердце" на части. Девушку больше никто никогда не видел, но не нашли и ее тела. Люди решили, что ее забрал дух леса - не даром именно так переводится название вершины - Хижгора.

Суеверие, скажете вы?

Возможно и так.

Но как объяснить тот факт, что на обратном пути в Каргополь в машину, в которой ехали ГПУшники с изъятыми ценностями, ударила молния, и все находившиеся в ней, включая и главного злодея, сгорели в страшных муках? Люди решили, что в обмен на душу девушка пожелала у лесного духа отмщения.

Вот такие страсти творятся в российской глубинке

* если кому-то будет интересно, могу сделать цикл постов о нацпарке
** Легенду я сочинил сам, но ведь откуда-то они берутся, верно? Кто-то же их придумывает? А чем я хуже? ))

«Хорошо мне было в девушках сидеть

Мне у батюшки работушка легка.

Мне у матушки так вольно было петь!

И с дружками мять муравушку лужка»

Мечтательная, чуть — печальная, негромкая песня текла в светлой, летней, северной ночи. Струилась над притихшими озёрными водами. Скользила по серебристой прибрежной осоке и растворялась где-то в дальнем, таинственном сумраке девственных лесов Беломоро-Балтийского водораздела. …На ночёвку остановился в одном из кенозерских прибрежных сёл. Лежал в машине, слушал, и не верил своим ушам. Потому, что пели её вполне, с виду, современные тинейджеры. Сидели на пристани, неподалёку от меня, с гитарой, и пели.

«Разлюбезные молодные дружки,

Мне от слов от ваших ласковых тепло.

Без огня-то вы мне душу разожгли.

И по ветру мои думы разнесло»

...Одна из мотиваций, ежегодно влекущих меня непреодолимо на белоночный Русский Север, — то, что жизнь здесь течёт гораздо неспешнее, рассудительнее, нежели в мегаполисах «Большого мира». Леса, расстояния, бездорожье заметно сдерживают тут субъективное течение времени. Здесь древние священные рощи (на Кенозерье их более 30-ти) ещё хранят ведическую мудрость легендарной Гипербореи. Порою, здесь можно почувствовать себя в детстве, в ранней юности, или — вовсе, заброшенным во вневременное, статичное бытиё патриархальной Руси. Город снобистски называет это отсталостью, архаикой. Я усматриваю в этом проявление интуитивного, самосохранительного консерватизма.

Здесь и ныне можно увидеть, как местные пацаны гоняют на «минских» и «ковровцах» (Марки мотоциклов. Ещё — советских). Здесь, на каком-нибудь открытом окне, ещё можно увидеть ламповую радиолу, крутящую пластинку Эдиты Пьехи: («Мне белая вьюга уронит в ладони перо с крыла»). Здесь, на вопрос, как вам переправиться на противоположный берег, вы ещё можете услышать в ответ: «…Дык — чё? Бери любУ лодку, да переправляйся» (Это означает, что хозяин лодки вас …поймёт. Сам потом возьмёт «любУ лодку» и сплавает, за своей).

И сейчас, белой ночью, было …невыразимо, до кома в горле, хорошо лежать в машине на берегу притихшего озера и слушать сливающиеся в песню, чистые, певучие голоса северо-русских девчонок.

«Разнесло их, где густые зеленя.

Где — над речкою-тихоней — благодать.

Ах — сердились тогда в доме на меня.

Захотели меня замуж отдавать»

…Из-за острова, между тем, показался паромный буксир. Он тихо тарахтел, толкая впереди себя паромную платформу к пристани. (Паром курсирует по озеру. Обширному, со множеством островов и заливов (лахт). Является единственным транспортом, соединяющим с внешним миром деревни, что расположены по его берегам).

И, казалось, он специально, чтоб не спугнуть белоночную песню, деликатно, стараясь не шуметь, крадучись движется к пристани. Но, приблизившись к причалу он …неожиданно грянул из своих горластых бортовых матюгальников:

«Чорние глаза-А! В-спАминаю — умираю!

Чорние глаза-А! Я тХолко о тебе меЧ-таю»

…Вспомнились тут финальные слова из Горького, «На дне»: «Эх… Испортил песню. Дурак…»

Сергей Сунгирский