До середины XIX века роды были весьма экстремальным развлечением. Цифры разные, но в некоторые годы доходило до того, что от родильной горячки гибла каждая шестая роженица.
Сей факт не мог не озаботить венского акушера Игнаца Земмельвейса. Как-то решил он изучить статистику по своей больнице за 1784-1849 годы и заметил вот что: до 1823 года средняя смертность была ~1.16%, но в какой-то момент произошел резкий всплеск: в 1822 умерло 0,8% рожениц, а 1823 — уже 7,5%, и далее показатели неуклонно росли, доходя вплоть до 18%.
Земмельвейс начал копать, что же такого произошло в этом 1823 году, и выкопал приказ по больнице: “Студентов-медиков к патологоанатомическим исследованиям — допустить”.
Ну то есть понимаете, да? Человек сначала шел копошиться в трупе, а сразу после этого, наспех ополоснув руки натуральной речной водой (кищащей бактериями, но зато без ГМО, глютена и консервантов), шел помогать старшим врачам вытаскивать из женщины младенца. Как вы понимаете, микробиология и бактериология тогда были в зачаточном состоянии. Да и в целом, медицина 200 лет назад была не очень...
В общем, Земмельвейс охуел и продолжил исследования. По результатам, хоть и не имел четких доказательств, сделал интуитивно верные выводы: перед контактом с роженицами неплохо бы обеззараживать руки раствором хлорной извести (другого тогда особо ничего и не было).
Когда Земмельвейс пытался донести свои соображения коллегам, над ним, в лучшем случае, тупо ржали. Он не сдавался, но всё тщетно: даже крупнейшие медицинские светила того времени не видели ничего зазорного в том, чтобы посрать утром в яму, подтереться листом «Oesterreichischer Beobachter», пойти вынуть из курятника свежие яйца, днём - аналогичным образом вынуть яйца из мертвого человека, к вечеру принять роды — и все это, фактически, не умывая рук.
Больше всех возмущались акушерки-женщины — мол, ты чё, дядя, с дуба рухнул? Какая хлорная известь? Она же кожу сушит и от нее чешется всё!
Тем не менее, кое-кто к Земмельвейсу прислушался. И смертность — опа, нежданчик! — упала в 7 раз. Было бы больше, если бы не клуши, которые больше чем о пациентах, думали о том, чтобы их ладошки были гладкими и шелковистыми.
Как вы уже, думаю, поняли, Земмельвейс был очень хорошим специалистом. Поэтому, несмотря на непонимание обществом, в 1851 году он дорос до приглашения на должность заведующего пештской больницы Святого Роха. Первым же делом на посту Земмельвейс приказал персоналу обеззараживать руки. Все возмущались, матерились… Но штрафы за неподчинение больно били по семейному бюджету — поэтому делали, хоть и спустя рукава.
За три года управления Земмельвейса смертность упала ещё больше, чем в первой клинике. Он был в восторге: найдено решение вопиющей медицинской проблемы того времени. Естественно, доктор хотел рассказать всем врачам о своем открытии. Чтобы умирать перестали не только в его больнице, но и во всем мире.
Увы, кроме статистики по единственной клинике Земмельвейсу подкрепить свои догадки было нечем. А директор клиники доктор Клейн имел свое мнение на этот счет. Если кратко, его позиция была такой: “Я тебя, Игнаша, конечно, уважаю . Но публиковать на весь мир документы, где черным по белому с печатями сказано, что в моей больнице дохнет каждая шестая мамка? Оно-то везде так, но ты совсем охуел акцентировать внимание на таких вещах? Лодку не раскачивай Хочешь, чтоб у нас было как во Франции?”.
Позже риторика обострилась до критического “А пошел ты нахуй, стукач петушиный!”. Ну Земмельвейс в итоге и пошел. Стараниями Клейна, подкрепленными ненавистью акушерок и санитарок с шероховатыми руками — с “волчьим билетом”. Несмотря на всю продвинутость и богатый опыт, оказалось, что то хер найдешь с такими рекомендациями приличную работу.
Однако Земмельвейс был из мажорной семьи — от родителей ему досталось несколько магазинов специй. По тем временам это было что-то вроде современной сети заправок, так что Игнаша не голодал.
Засим, походя по собеседованиям, он решил: раз меня никто не слушает, не буду работать на дядю. Открою свою школу с преферансом и куртизанками, да стану учить юных оболтусов дезинфицировать руки и инструменты.
Позже, в 1861 году он издает книгу “Этиология, сущность и профилактика родильной горячки”, где в подробностях описывает свой врачебный опыт. Ну и, понятно, про клинику Святого Роха тоже написал.
Клейн был в ярости. Несмотря на то, что на бизнес публикация никак не повлияла, Земмельвейс ослушался этого “авторитета” и стал для него врагом №1. А так как связей у Клейна было достаточно (владельцы частных клиник вообще простыми людьми не бывают), решил Клейн показательно сгноить этого волчару позорного, чтоб другим неповадно было поперек дороги становиться.
Через местного дона Корлеоне он вышел на Яноша Балашшу. Официальным регалиям этого перца позавидовали бы северокорейские генералы. Авторитет Балашши был таким, что как бы он ни ссал в лицо медицинскому сообществу, это принимали за божью росу. Впрочем, он действительно был хорошим врачом — но иногда был вынужден делать очень нехорошие вещи в угоду местным мафиози и политикам. Впрочем, ничего нового...
Так вышло, что Балашша учился в одной шараге с Земмельвейсом, и после они поддерживали некоторые контакты. Короче, Янош написал длинный манифест, что знает Земмельвейса чуть ли не с детства. И на старости лет тот совсем ебанулся — кидается на людей, ставит над пациентами бесчеловечные эксперименты, и вообще, неплохо бы его изолировать от общества.
Австрийские врачи прониклись и за пару лет всем кагалом затравили Земмельвейса до того, что доктор впал в жуткий депрессняк и действительно начал потихоньку ехать кукухой. Поэтому очередному прихлебателю правящей партии — Фердинанду Гебре — не стоило особых усилий прикинуться другом Земмельвейса, а затем обманом привезти его в сумасшедший дом. Мол, хорошего пациента нужно осмотреть — а он буйный, не выпускают его. Прям туда и поехали, говорит.
Ну они и поехали. На месте Гебре оставалось только отвести в сторонку главврача, показать рекомендации самого Балашши, шепнуть пару ласковых от Клейна и напомнить, какую “околесицу” нес Земмельвейс в СМИ про хлорку. Так что Игнашу заботливо отпиздили до потери пульса, а кое-как пришел в себя он уже в палате, связанный по рукам и ногам смирительной рубашкой.
Земмельвейсу лечили психику самыми прогрессивными методами того времени — насильно накачивали лошадиными дозами слабительного и обливали ледяной водой несколько раз в день. И, конечно, выписывали регулярные лечебные пиздюли, приправляя их молитвами святых отцов. Я уже говорил, что медицина в те времена была не очень?
Ирония — в том, что дурдома работали по старинке, как и большинство других больниц, против которых воевал Земмельвейс. Антисанитария была жуткая, а благодаря “лечению”, и без того ослабленный больничным режимом иммунитет не выдерживал никакой нагрузки. Так что пророк асептики пробыл в психушке очень недолго.
Аккурат перед тем, как к нему приехал ебучий Гебре, Земмельвейс порезал руку во время операции над новорожденным. В больнице рану, естественно, никто не обрабатывал — и док умер в страшной агонии от того самого сепсиса, борьбой с которым занимался последние десятилетия.
В этом же году на мировую сцену вышел блистательный француз Луи Пастер. Так вышло, что его исследования спонсировал Наполеон III. Поэтому после многолетних трудов с практически неограниченным бюджетом на микроскопы и прото-автоклавы, которые тогда стоили, как сейчас адронный коллайдер, Пастер таки добыл фактические доказательства теориям Земмельвейса. Но уже было поздно…
Мораль? А нет её. Просто история о том, что людям свойственно бороться со всем новым и лучшим в угоду привычному и традиционному. Каким бы говном это традиционное ни было.
