В этот раз мы уйдем из пушкинской эпохи и опустимся в XVIII век, более того – в первую его половину. Наш герой закрывает книгу своей жизни за два с половиной года до появления на свет отца Пушкина.

Что мы знаем о людях первой половины XVIII века (если они не цари)? Ну, – представляем более-менее жизнь Меншикова и Ломоносова. А вот, что касается других… Другие россияне той поры иногда всплывают, скажем, в телесериалах, но надолго в памяти народной не остаются. А жаль. Давайте сосредоточим внимание на человеке, который был современником Меншикова и Ломоносова. На удивительном представителе далекой эпохи…

Никиту Юрьевича Трубецкого мы знаем по весьма неожиданной, с точки зрения тогдашней архитектуры, усадьбе, которую он построил под Москвой. Именно там проходила игра, которая еще недавно собирала перед телеэкранами миллионы россиян, и это при том, что у нас осталось не так много поводов для объединения. А ведь когда-то нас объединяли, например, любимые фильмы: рабочие, колхозники и интеллигенты всех мастей, номенклатурщики и диссиденты, взрослые и подростки – смотрели одни и те же фильмы и оперировали в разговорах одними и теми же цитатами…

Попурри советских фильмов.

Но мы отвлеклись.

Итак, Никита Трубецкой внес свой весомый вклад в нашу будущую сплоченность, построив усадьбу "Нескучное", где через 225 лет в Охотничьем домике стали проводить игры "Что? Где? Когда?".

Усадьба Нескучное.

Но нас сейчас будет интересовать не его шикарная усадьба и не наша ускользающая сплоченность. Никита Юрьевич Трубецкой, дед Прасковьи Трубецкой (о ней будет следующая статья), и прадед Федора Гагарина (его гусарские подвиги мы уже обсуждали), был первым зафиксированным непотопляемым карьерным кораблем в России. Его жизнь читается сегодня как гротесковый авантюрный роман: Никита Юрьевич оставался на плаву, да не на простом, а на высокопоставленном плаву, при восьми царях и семи дворцовых переворотах, что достойно занесения в книгу рекордов Номенклатурного Гиннеса.

Наш неутомимый жизнерадостный герой без пыток, ссылок и опал пережил: Петра I, Екатерину I, Петра II, Анну Иоанновну, Ивана VI, Елизавету Петровну, Петра III и ушел из комфортной жизни, обласканный Екатериной II.

Успешно пережитые государственные колебания: 1725 — на престол возводят Екатерину I; 1727 — престол передан Петру II, а через 4 месяца свергают Меньшикова; 1730 — на престол приглашается Анна Иоанновна, и вы помните – как красиво она разрывает кондиции, ограничивающие её самодержавие; 1740 — организованная группировка Миниха свергает Бирона, а через год в Зимний дворец гвардейцы на плечах вносят Елизавету Петровну; 1762 — на трон усаживается Екатерина II с последующей ликвидацией Петра III.

Во время всех этих потрясений нужно было оперативно принимать правильную сторону, дружить с теми, кто будет в фаворе, и вовремя разрывать отношения с отправляющимися в ссылку или на эшафот. Всё это блестяще удавалось Никите Юрьевичу – он каждый раз оставался в выгодном для себя положении. В то время это называлось: "ловко соображаться с переменой обстановки". Напомню, что политический долгожитель развитого социализма, Андрей Андреевич Громыко, пережил на высоком политическом плаву только пять генеральных секретарей и ни в какое сравнение с Никитой Трубецким идти не может.

Итак, Никита Юрьевич Трубецкой был примером приспосабливания и конформизма. Он не гнушался ничем, чтобы поймать фазу колебаний новой государственной линии и вписаться в радикально изменившиеся вкусы и привычки нового монарха. Трубецкой не боялся выглядеть унизительно.

"Над вами потешаться будут", – говорил один известный персонаж другому за завтраком. "Пожалуйста, смейтесь на здоровье, – говорит своей книгой жизни Никита Трубецкой. – Смех и улыбка продлевают жизнь!".

И книга его жизни действительно читается запоем.

Заразительно ревел теленком

Петр I понял, чего не хватает стране для выхода из мрачного Средневековья: ассамблей. Это когда все вместе за одним столом в европейских платьях. Раньше такие совместные застолья на государственном уровне не проводили. И уж точно не было такого, чтобы жены сидели с мужьями за общим государственным столом. Ходили, конечно, друг к другу в гости, но этим всё и ограничивались. При этом жены бояр, до Петра, носили длинные платья, плотно закрывающие все участки тела. Всё было спрятано, как в танке. Напоказ, для всеобщего обозрения, выставлялось одно лицо, плотно набеленное или нарумяненное, с амбразурами внимательных глаз. И вдруг – надо приходить на эту самую прогрессивную ассамблею с оголенными руками и открытой шеей...

Неудобно. Неуютно.

Кроме того, Петр заставлял подчиненных обильно пить и курить, так как это ускоряло необходимый прогресс державы. Из помещения выходить не разрешалось (если повезет, помещений было несколько, но везло не всегда). Кому станет плохо, надо было терпеть, пока не станет хорошо. Хочешь быть в верхних слоях номенклатуры – крепись, учись, держись до последнего. Карьера – не для слабых: вверх больных не берут.

Можете представить, как чувствовали себя женщины в этой прокуренной и пропитой до невыносимого смрада атмосфере (у Данте наивысший уровень зловония был между 6-ым и 7-ым кругом ада), сидя в непривычно откровенных платьях и выходя, по команде царя, танцевать незнакомые европейские танцы – это тоже должно было резко сократить технологическое отставание страны.

"Упитых складывать бережно, дабы не повредить, и не мешали бы танцам"/указ Петра I "О достоинстве гостевом, на ассамблеях быть имеющем"/

Атмосфера складывалась нервная и напряженная. Царь хоть и приказывал улыбаться, но улыбки выходили вымученными и натянутыми. Нужно было что-то радикальное и неприказное для разрядки напряженности…

И вот, в такие тяжелые для национальной идеи минуты Петр находил глазами Никиту Трубецкого, и кивал – Юрьич, давай! И с нетерпением ожидавший царскую команду Никита Юрьевич – немедленно начинал… реветь теленком.

Да-да, Никита не умел строить корабли, не писал актуальных од, но теленком ревел так, что удержаться от смеха было просто невозможно. Причем смех был именно тот, который требовался: естественный, внезапный, отлично снимающий напряжение.

Был у царя стряпчий, ловчий. Был и ревущий – Никита Юрьевич красиво застолбил себе место в верхних слоях номенклатуры.

Рыдал в религиозном экстазе

При Елизавете Петровне ситуация радикально изменилась. Все эти пьяные безобразия на государственном уровне давно ушли в архив и не могли прийти в голову императрице даже в страшном сне. Елизавета любила театр, балы, любила красиво наряжаться – генеральная линия страны поменялась весьма ощутимо. А еще дочь Петрова стремилась быть набожной и по воскресеньям аккуратно посещала церковь. Правда, часто ей казалось, что во время службы не хватало искреннего религиозного чувства. Духовного подъема. В словах и пении слышались ей обыденность и формальность. Елизавета ведь не зря любила театр, выдерживая порой шестичасовые представления, – кто любит, тот понимает и знает – когда можно и нужно верить без всякого принуждения, а когда надо честно и твердо признаться: "Не верю". В такие тяжелые воскресные минуты Елизавете Петровне было не по себе – она сомневалась, падала духом и срочно искала глазами Трубецкого, который был здесь же, сзади, среди молящейся номенклатуры.

Елизавета кивала – давай, Никитос!

И Трубецкой тут же начинал рыдать в религиозном экстазе. Делал он это честно, искренне, громко, пусть даже немного театрально – иногда он падал, рыдая, и в экстазе бился головой о церковный пол, хорошо, что не бетонный (схоже с ним, лет через 70, будет биться затылком об пол другой вельможа – Максим Петрович, – о чем нам расскажет Александр Сергеевич Грибоедов). Елизавета получала то, чего ей недоставало – уровень святости резко повышался, религиозный подъем и благостность были видны невооруженным глазом.

Императрица уходила со службы в хорошем настроении.

А Никита Юрьевич продолжал удерживать свое законное место в верхних слоях номенклатуры.


Чеканил шаг с лучезарной улыбкой

При Петре III вектор развития страны снова претерпел радикальные изменения. Не нужен был ни ревущий теленок, ни религиозный экстаз. Все эти дела давно минувших дней оказались неактуальными. Для того, чтобы сократить отставание, стране требовался прогрессивный прусский шаг, который и тренировали солдаты с офицерами ежедневно на парадном плацу. Но наблюдая за тем, как вяло и натужно маршируют гвардейцы, как мало в их глазах бодрости и веры в светлое будущее, – молодой император терял управленческий драйв. Становилось грустно, на душе скребли кошки, и совершенно ничего в жизни не радовало. В такие тяжелые минуты Петр Гольштейн-Готторпский действовал точно так же, как и его предки: он искал глазами Никиту Юрьевича Трубецкого, а найдя, кивал ему, – "Давай, Трубецкой!".

И почти что 70-летний Трубецкой – толстый, низенький, при полном парадном обмундировании, при всех орденах и полагающихся по возрасту болезнях, высоко, по-балетному задирая ногу, с вытянутым носком и неподражаемой жизнерадостной улыбкой, с блестящими от неминуемого светлого будущего глазами – чеканил прусский шаг. Чеканил так, что искры летели в оторопевших, разинувших рты гвардейцев.

"Вот как надо, олухи", – отчитывал гвардию удовлетворенный император. – "Неужели это сложно? Учитесь, болваны, у ветеранов!"

Женитьба как карьерное ускорение

А еще у Никиты Юрьевича было не менее 14 детей от двух жен, которых он выбирал с кибернетической точностью: первая жена была дочерью первого российского канцлера Гавриила Головкина, и в нее был влюблен фаворит Петра II, Иван Долгорукий. С одной стороны, это способствовало продвижению по службе, с другой – Никите приходилось несладко: потребовалось ангельское терпение. Долгорукий приезжал в дом Трубецких, требовал питья и веселья, в ходе которого бил Никиту, за то, что тот мешал ему всласть ухаживать за хозяйкой дома. Каждый раз Долгорукий грозился в следующий приезд выкинуть Никиту из окна, но, видимо, забывал, поскольку так и не выкинул (хотя хозяин предусмотрительно стелил под окном солому). Неизвестно – поехал ли Никита Юрьевич через 10 лет в Новгород, чтобы посмотреть, как на Красном поле за государственную измену будут четвертовать Ивана Алексеевича Долгорукова, оказавшегося неловким при перемене политической обстановки. Это было последнее четвертование в истории России.

Во вторую жену Никиты Юрьевича (первая, Анастасия Гавриловна, умерла в середине правления Анны Иоанновны, а вторая, Анны Даниловна, родила в первом браке Михаила Хераскова, автора первых эпических, громадных по объему, русских поэм) был влюблен влиятельнейший фельдмаршал эпохи Анны Иоановны, фон Миних, который вел себя по отношению к Никите уже несравненно корректнее четвертованного Долгорукого (что не помешало впоследствии Никите Юрьевичу вести с пристрастием следствие по делу Миниха).

Иван Долгорукий, Никита Трубецкой и фон Миних

Как видите, нахождение в верхних слоях номенклатуры требует жертв, но Никита Юрьевич своего добился. Он стал генералом-фельдмаршалом, действительным тайным советником. И в течение двадцати лет занимал комфортную позицию генерал-прокурора.

Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло.

/Арсений Тарковский/

Другая незаметная жизнь

Но всем этим книга его жизни не ограничивается, и далеко не всё в той книге просто. Давайте полистаем другие страницы Никиты Юрьевича Трубецкого, который, оказывается:

- участвовал в собраниях "ученой дружины" Феофана Прокоповича (а на эти собрания клоунов точно не приглашали; по сути, "ученая дружина" – это первое общественно-литературное сообщество Санкт-Петербурга);

- покровительствовал театральной труппе Федора Волкова, а это же основатель русского театра, первый русский актер (хотя замечательным русским актером был и до Федора Волкова – Никита Юрьевич Трубецкой);

- и, наконец, дружил с Антиохом Кантемиром, а Антиох Кантемир – это Грибоедов первой половины XVIII века: блестяще образованный, умный человек, первый русский поэт (именно у него в стихотворении появляется интонация) и талантливый дипломат, работавший посланником в Лондоне и Париже. Будучи младше Трубецкого на 10 лет, Кантемир почитал за честь дружить с Никитой Юрьевичем и посвятил ему свою седьмую сатиру.

Таково было время. Таковы были тогда люди. И в пределах эстетики дворцовых переворотов, Никита Юрьевич жил абсолютно органично.

Мы сегодня живем в другой эстетике и можем только догадываться – как на нашу жизнь будут смотреть лет эдак через 250. Вполне возможно, что потомки будут считать уже наши деяния – куцыми и странными. И всласть смеяться над нами – точно так же, как мы улыбаемся сегодня, читая книгу жизни слуги восьми господ, Никиты Трубецкого.

И все-таки согласитесь, что книга Трубецкого, Юрьича и Никитоса, далеко не так однозначна, как кажется на первый поверхностный взгляд.

Источник "Ревизор"

Публикация с разрешения автора

Часть 7