76 лет назад – 15-го апреля 1944 года – скончался командующий Первым Украинским фронтом генерал Ватутин, как раз накануне православной Пасхи (она в том году пришлась на 16-е апреля), в ранее взятом его войсками городе Киеве.
Обычно обстоятельства этой смерти излагают так: «… генерал был смертельно ранен бендеровцами и, несмотря на лечение, скончался… ».
На самом деле, ранение Ватутина не было смертельным, об этом прямо сказал в своих воспоминаниях его бывший заместитель по Первому Украинскому фронту, затем хозяин Украины (а потом и всего СССР) Никита Сергеевич Хрущёв:
«… Не помню точно числа, когда перед весной мне сообщили, что ранен Николай Федорович Ватутин. Меня это очень огорчило, хотя и сказали сначала, что жизни его рана не угрожает. Ранен он был в ногу... Прошло какое-то время, и сообщили, что Ватутин вагоном едет в Киев. Я встретил его. Он чувствовал себя, как любой раненый, и был уверен, что вскоре вернется к делу. Ему, кажется, предлагали лечиться в Москве, но он решил остаться в Киеве, потому что здесь был ближе к фронту и мог не прекращать своей деятельности командующего войсками. Приехали врачи, в том числе Бурденко, крупнейший хирург. Большего и лучшего желать в те времена не приходилось. Бурденко, осмотрев Ватутина, сказал мне: «Ничего страшного, его рана не опасна, мы его, видимо, сумеем поставить на ноги, и он приступит к исполнению прежних обязанностей». После ранения Ватутина, командование войсками Первого Украинского фронта принял Жуков. Сначала он командовал временно, пока не выздоровеет Ватутин…».
Итак, по свидетельству Хрущёва, который ссылается на профессора Бурденко (Главного хирурга Красной Армии, имя которого сейчас носит Центральный военный госпиталь в Москве), ранение было не опасным. Согласно медицинскому заключению: «… сквозное пулевое ранение со входным отверстием в правой ягодичной области, косым переломом кости и выходом пули на наружно-передней поверхности бедра…».
Первую помощь сразу после ранения (которое было получено вечером 29-го февраля 1944 года, в ходе перестрелки в селе Милятин Ровенской области) Ватутину оказали в ближайшей медсанчасти врачи танковой бригады. Спустя сутки в госпитале 13-й армии (г. Ровно) провели операцию по первичной хирургической обработке раны и на ногу наложили глухую марлевую повязку. Есть информация, что упомянутые «сутки» были потеряны потому, что маршал Жуков потребовал от Ватутина сначала сдать своему заместителю текущие дела, а потом уже идти на больничный.
После этой операции, Ватутина отправили на санитарном поезде из Ровно в Москву через Киев, но в Киеве его «перехватил» Хрущёв. При этом Хрущёв отправил Сталину следующую телеграмму:
«… Москва. Товарищу Сталину И.В. Сегодня тов. Ватутин прибыл поездом в Киев. Я был у него в вагоне. Температура 38, самочувствие у него, по его личному заявлению, плохое. Ухудшилось оно при переезде из Ровно в Киев. В связи с этим он не хотел бы ехать сейчас в Москву, а остаться в Киеве и выждать, пока наступит улучшение. Я говорил с врачами … которые сопровождают тов. Ватутина. Все они единодушно заявляют, ранение у тов. Ватутина серьезное, но для жизни не опасное. По поводу временного оставления тов. Ватутина в Киеве они заявили, что на это нужно пойти и удовлетворить просьбу больного. В Киеве они обещают создать такие условия для лечения, какие имеются в Москве. Так как тов. Ватутину передали, что есть Ваш приказ доставить его для лечения в Москву, то в связи с состоянием здоровья он просит Вас временно для лечения ему остаться в Киеве. Со своей стороны я считаю целесообразным оставить тов. Ватутина в Киеве. Мы ему здесь создадим все условия для лечения. Прошу Вашего согласия на оставление тов. Ватутина для лечения в гор. Киеве. Н.Хрущев. 6. 3. 44.»
В этой телеграмме Хрущёв ещё раз утверждает, что ранение для жизни не опасное, и обставляет дело так, что Ватутин якобы сам захотел лечиться в Киеве, а не в Москве. При этом не сохранилось каких-либо документов, написанных самим Ватутиным (по поводу обстоятельств получения ранения и всех последующих событий).
Сталин согласился на лечение Ватутина в Киеве, под личную ответственность Хрущёва, более не настаивая на доставке Ватутина в Москву.
Далее Ватутин лечился (если можно это так назвать) в Киеве, но не в Центральном военном госпитале на Подоле, а в особняке Хрущёва на нынешней улице Липской, напротив отеля «Киев».
На ногу наложили гипс: ведь, как уже сказано выше, само по себе огнестрельное сквозное ранение было не опасным, а вот перелом бедренной кости – это тогда представлялось серьёзной проблемой, без гипса никак.
В период лечения Ватутина навещали жена и дочь; последняя потом утверждала в интервью следующее: Ватутин жаловался на странные ощущения в ране, дискомфорт и чувство присутствия постороннего тела. Врачи в ответ успокаивали: ничего страшного, надо потерпеть. Когда боли стали невыносимыми и Ватутин всё время кричал, его жена потребовала снять гипс. Сняли – а там уже ползают опарыши толщиною в палец. Оказывается, идёт заражение, газовая гангрена.
С 23-го марта, у Ватутина (до этого чувствовавшего себя всё лучше и бодрее), поднялась температура и начало резко ухудшаться самочувствие. Хрущёв рассказывает об этом следующим образом:
«… Лечение командующего шло довольно успешно … Он чувствовал себя хорошо, уверенно выздоравливал, уже начал заниматься делами и был даже назначен день, когда он сможет официально приступить к исполнению прежних обязанностей и вернуться во фронтовой штаб. Но вот как-то он говорит мне: «Что-то температура у меня поднялась, и я плохо себя чувствую». … Решили, что это – рецидив малярии. Через день-два процесс стал нарастать. Тогда врачи сказали: «Это не малярия, это — более серьезное явление, возникло заражение раны». Это всех встревожило. Заражение раны — нагноение, гангрена, ампутация конечности или смерть. Надо было срочно лечить…».
Засуетились, забегали все именитые врачи СССР, второй раз прилетел из Москвы Бурденко (никогда ранее никто не слышал, чтобы этот интеллигентнейший человек так матерился, вопрошая – как такое могло произойти). Экстренные и кардинальные медицинские мероприятия, включая ампутацию ноги (проведена 5-го апреля) уже не могли спасти пациента. Рана ведь была в верхней части бедра, где имеется много мышечной массы, и при допущенном развитии воспалительного процесса до определенной критической грани — спасти больного практически невозможно, поскольку отделять зараженную ткань уже неоткуда: пополам человека не разрежешь.
Очевидно, что причиной подобного развития «лечения» послужило использование так называемой мази Вишневского. Некоторые авторы используют термин «медицинский геноцид», комментируя тот факт, что эту мазь в советских военных госпиталях наносили на все раны, сразу же, при первичной очистке и обработке раны. Поэтому часто ранения советских солдат заканчивались гангреной, и это слово хорошо известно каждому, кому доводилось знакомиться с художественной литературой о Великой Отечественной войне, начиная с «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого (ранее она входила в школьную программу по литературе).
Мазь Вишневского состоит из трёх частей: берёзового дёгтя, ксероформа и касторового масла. Березовый дёготь – это герметик. Ксероформ — это химическое вещество с некоторым дезинфицирующим действием. Касторовое масло — это масло с раздражающим влиянием на живую ткань, вследствие чего применяется в основном как слабительное. Главное действие мази Вишневского, вследствие наличия дёгтя и касторового масла – согревающее, предотвращающее доступ кислорода к ране, типа компресса, и, следовательно, способствующее возникновению воспаления и, в частности, анаэробного воспаления.
Мазь Вишневского по-настоящему эффективна для лечения таких явлений, как фурункулы. Фурункул — это гнойник, находящийся внутри кожи. Он надёжно ограничен толщей кожи от подкожной клетчатки, и поэтому фурункулы — это всегда местные, внутрикожные гнойники, которые никогда не переходят в распространяющиеся гнойные флегмоны. При фурункулах можно применять согревающие мази, так как ввиду анатомического расположения фурункула внутри кожи нет риска распространения гнойного процесса. Применение мази Вишневского при фурункулах даёт согревающий эффект и так называемый эффект «созревания», то есть быстрого нагнаивания фурункула. А поскольку фурункул быстрее нагнаивается, то он быстрее и выгнаивается, то есть совсем проходит, так как фурункул никогда не переходит в распространённый гнойный процесс.
Совсем другое дело – огнестрельные раны, которые не изолированы от остального организма. Мазь Вишневского перекрывает доступ кислорода к ране и способствует возникновению анаэробной инфекции. А для раны самое главное — это дыхание; жирные же мази перекрывают ранам кислород, эффективно выключая клеточное дыхание. Если наложить мазь Вишневского на загрязнённую огнестрельную рану, то это будет гарантией гангрены, поскольку масляная основа мази лишает рану кислорода и обеспечивает наилучшие условия для развития анаэробной, бескислородной, гангренной инфекции.
Для обработки ран, гораздо эффективнее использовать простейшие дезинфицирующие препараты, вроде всем известной «марганцовки». Для сравнения, у «наших англо-американских партнеров» случаев гангрены и в помине не было, и это слово не встречается в американских военных мемуарах. Секрет простой — американцы никогда не лечили раны согревающими мазями типа мази Вишневского. Они вообще никогда не пользовались никакими мазями — только хирургическая обработка, очистка, промывание раны антисептиком, широкое иссечение мёртвых тканей, антибиотики и всё. В американской военно-полевой медицине гнойные осложнения чрезвычайно редки, и никогда не были проблемой.
Ниже приведен рассказ офицера-танкиста, из 4-й танковой армии Первого Украинского фронта, получившего аналогичное ранение во время сражений в районе Волочиск – Чёрный Остров (в ходе Хмельницко-Черновицкой наступательной операции), практически одновременно с Ватутиным. Из этого рассказа мы можем увидеть и сравнить, можно ли было спасти Ватутина от «смертельной бендеровской пули»:
«… я получил ранение. Тяжелое. В левое бедро. Сильное кровотечение... Капитан Порамошкин наложил повязки, шину и отнес в бригадную санчасть. В санчасти со мной ничего не делали. С первой машиной отправили в с. Оринино, где размещался медсанбат. Врачи меня знали. После осмотра сказали: «Довоевался! Ампутация». Я в резких тонах ответил: «Нет». «На операционном посмотрим, — ответили мне, — нога сильно отекла. Много крови пошло в мышцы. Кость задета, но не перебита. Большая вероятность развития газовой гангрены». … После того как очнулся от наркоза, рассказали, что чистили долго. Разрезы делали слоями. Рана оказалась с наружной стороны бедра 20 см, а с внутренней 16. В первый день сделали три перевязки. В слоеную рану закладывали и меняли прокладки, густо смоченные марганцовкой. Мне объяснили, это для того, чтобы не допустить анаэробной инфекции (микробы, развивающиеся без доступа кислорода). Если они появятся, то газовая гангрена, ампутация или смерть. Бедренная кость задета, но не перебита. Поврежден седалищный нерв…
В медсанбате я пролежал до тех пор, пока не наступила у врачей уверенность, что воспалительного процесса нет и меня можно эвакуировать.
Доехали до Шепетовки. Стояли очень долго. Узнал, что в Шепетовке расположен наш армейский госпиталь. Решил добраться туда, а не ехать дальше. Причина: мне нужны частые перевязки. В условиях теплушечного эшелона и такого медобслуживания (медсестра была одна на два вагона, врачи были в пассажирском вагоне в середине поезда) перевязки были практически невозможны. Уговорил медсестру и начальника эшелона отдать мне карточку раненого, и помочь с транспортом. Они пошли на этот шаг потому, что не были уверены, довезут меня или нет. Добрались до госпиталя. Встретили нормально. Сразу в перевязочную. Хирург капитан медицинской службы Беридзе очень ругался в период перевязки. Говорил, что какой идиот с такой раной решил отправить эшелоном из теплушек. Опять частые перевязки. Через две недели отобрали костыли и дали палочку. Для меня это было очень нелегко. Лечение шло нормально. На одной из перевязок врач завел разговор, откуда я, где учился и прочее. Разговор велся в первую очередь с целью отвлечь меня от процесса перевязки. Перевязка все же была болезненной процедурой. Раны были обширные и рубцевались медленно. Перевязки делались часто. Обрабатывали, чтоб не загноилось. Я рассказал, кто я, откуда, где учился, как пришлось исполнять обязанности старшего врача полка. После этого разговора отношение ко мне было истинно товарищеским. Врач Беридзе, который при первой встрече ругался, сказал, что он поставит меня на ноги. Мне трижды переливали кровь. … Раны постепенно заживали. Рана на внутренней части бедра закрылась. … Попросил выписать. Пролежал в госпитале три месяца. Я вернулся в полк с палочкой. Долечивался у себя в полку…».
А генерал Ватутин скончался в 1 час 30 минут, 15-го апреля – в день, когда вверенные ему войска Первого Украинского фронта победно завершили штурм Тернополя – последнего населенного пункта в ходе Хмельницко-Черновицкой наступательной операции, разработанной Ватутиным и стартовавшей через трое суток после его ранения.
«… Смерть есть смерть. Ее прихода
Все мы ждем по старине.
А в какое время года
Легче гибнуть на войне?
Летом солнце греет жарко,
И вступает в полный цвет
Все кругом. И жизни жалко
До зарезу. Летом — нет.
В осень смерть под стать картине,
В сон идет природа вся.
Но в грязи, в окопной глине
Вдруг загнуться? Нет, друзья...
А зимой — земля, как камень,
На два метра глубиной,
Привалит тебя комками —
Нет уж, ну ее — зимой.
А весной, весной... Да где там,
Лучше скажем наперед:
Если жалко гибнуть летом,
Если осенью — не мёд,
Если в зиму дрожь берёт,
То весной, друзья, от этой
Подлой штуки — душу рвёт…».