Харьков Салтовка 12.03.2022
Всем здравствуйте!
Вчера была занята, пекла тёртый пирог, ходила к маме с угощениями, с азартом гонялась за открытыми магазинами, в чем не преуспела.
Ходила, гуляла.
У нас на Салтовке не везде есть свет, а ответственные лица к этому подходят с точки зрения "И так сойдёт", пользуясь сложившейся ситуацией. Гуманитарную помощь тоже ищу из охотничьего азарта, вчера так и не дождались, хотя о ней протрубили во многих группах, сегодня вроде давали, аж по 2 кг картофеля. Для меня такая щедрая помощь от государства была чрезмерной и я, побоявшись, что, выстояв в очереди, не в силах буду дотащить домой столь весомую заботу, пошла домой, зато со свежим и очень вкусным чёрным хлебушком. А дома оказалось, что к нашему дому подвезли гуманитарную помощь от волонтёров.
У нас последние 3 дня солнышко, но было холодно из-за пронизывающего ветра, а сегодня погода чудесная, лёгкий морозец и совсем безветренно.
У нас проблемы с мобильной связью, прямо какой-то символизм, что киевская звезда сияет нам крайне скудно и осталась лишь одна надежда на Жизнь - Life.
Пояснения к фото. Не умею, как подписывать каждое, можете - научите.
Первое и второе за вчера, вид с ул. Познанской на ул. Тимуровцев и наш советский небоскрёб - двадцатичетырехэтажка.
Третье и четвёртое фото и все последующие сделаны сегодня, 12 марта. На них вид с перекрёстка Тракторов и ВЛКСМ в обе стороны ВЛКСМ.
Пятое - в хвосте ул. Блюхера, при декоммунизации нареченной Валентиновской.
Шестое - вид на стройку по нечетной стороне Блюхера. В советское время здесь были колхозные поля, в разные годы засеивались они пшеницей, кукурузой, сахарной свёклой, подсолнечником, горошком. А теперь угадайте, что пользовалось популярностью у местных жителей. Лично мне нравился горошек. А когда союз и колхозы развалились, здесь были огороды, благодаря которым мы и выжили в 90-е. Свои наделы по 2,5 или 3 сотки, кому как повезло, мы засаживали картофелем, огурцами, кабачками, тыквами, помидорами, луком, чесноком, сладким перцем и прочими сельскохозяйственными культурами. Научились выращивать на подоконниках рассаду и рыть погреба рядом с домом. Также многие, и я в том числе, выращивали цветы. Я полюбила гладиолусы, жаль, что хрущи их тоже полюбили.
Седьмое фото - начало ул. Светлой от Блюхера.
Восьмое фото - поворот на 90 градусов влево от ракурса седьмого.
Девятое фото - вид на "Пятачок", рынок на пересечении Тракторов и Блюхера. Вот кто-то впереди меня пошёл за покупками, видите, у нас остались самые крепкие и стойкие. Но обычно у нас ходят всё-таки одетые по погоде.
Ну и последнее фото, наш символ жизни и устоев.
Если кого обидел мой язык повествования - прошу прощения.
Всем добра и мира!
Синим пламенем #6
Акт 7. Сцена 1
К своим тридцати годам я пришёл с твёрдым убеждением в том, что что бы ты ни делал в этой жизни, какие бы цели себе не ставил, какими бы трудными не казались препятствия на твоём пути — тебе помогут.
В самый первый раз это проявилось на школьных экзаменах, когда вместо того, чтобы честно писать экзамен, нужно было выйти в туалет и взять ответы у трудовика. Учителя с серьёзными видами принимали твои отписки, слушали твой бред на вопросы, которые ты не выучил, качали головами и ставили хорошую оценку.
То же самое было с выпускными экзаменами. То же самое было с экзаменами для поступления — везде были ответы, везде были подсказки, везде были лазейки. Это мир не добрых людей, но людей, которые на многое могут закрыть глаза.
Даже в убийстве, хорошо замаскированном убийстве, тебе могут помочь. Пусть и неосознанно.
Убийство. Пистолет. Раскалывающаяся голова. Несвязные картинки перед глазами. Цепочка мыслей, которую я уже не могу восстановить. Несвязные между собой воспоминания.
Я подпрыгиваю на диване и чувствую на своей груди тёплую ладонь. Ощущение, словно всё тепло и заботу этого мира мне передают через эту ладонь лишь посредством прикосновения.
— Очнулся? — фокусирую взгляд и вижу перед собой Соню, сидящую на диване возле моего непослушного тела. — Сколько можно в конце концов вырубаться? — Она встаёт и берёт со стола стакан воды, который приносит мне. — Что с тобой такое происходит?
Даже сейчас, снова вернувшись в своё исходное положение, лишившись сознания и бродя по лабиринтам собственного разума, мне помогли. Я возможно скоро сойду с ума, я вижу галлюцинации и кошмары, спиваюсь в местных барах, но мне всё равно помогают.
В очередной раз вытаскивают меня из дерьма.
В очередной раз это делает Соня.
Взахлёб пью воду, приподнявшись на локтях. Половина содержимого стакана проливается мне на рубашку.
— Спасибо, — мямлю я, приняв сидячее положение.
Голова словно раскалённый шар, который вот-вот взорвётся. Вспоминаю, что привело меня к обмороку, вспоминаю качка, который стоял в квартире Сони.
— Кто это был? — спрашиваю я единственное, что меня волнует на данный момент.
Не то, кто я такой, не то, что со мной случилось, мне интересен лишь новый ухажёр Сони.
— Друг, — едва улыбнувшись, отвечает она, садясь в кресло напротив и скрещивая руки на груди.
На ней лишь голубой халат из-под которого видны сексуальные голые ноги.
— Если бы не он, кстати, ты бы так и остался валяться в подъезде.
— И где он?
— Ушёл, — быстро отвечает она, закидывая ногу на ногу, — затащил тебя и ушёл. Я ему сказала, что сама разберусь с этим телом.
— Извини, — в очередной раз говорю я, хватаясь за голову.
То ли от стыда, то ли в попытке унять неимоверную боль.
Чей-то голос из далёкого прошлого, голос, который я не могу разобрать, возможно, мой собственный голос твердит мне второй принцип жизни, по которому я пытался существовать всё это время — не делай ничего плохого и сможешь мирно уживаться в социуме.
Всё это полнейший бред. Мало не делать ничего плохого, мало быть моллюском, лежащим на глубине реки. Нужно ещё и принести хоть каплю хорошего в этот мир. Сделать что-то, чтобы тебя запомнили.
Я, по крайней мере, насколько позволяет мне память, не припомню, что сделал кому-то плохо, совершил нечто ужасное или вёл себя, как последняя мразь.
И где я нашёл себя в итоге?
— Соня… — тихо говорю я, сдерживая дрожь в ногах.
Сдерживая голоса в своей голове.
Она выжидательно смотрит на меня. Смотрит так, как родители смотрят на непослушных детей, в ожидании того, что ещё они посмеют вытворить.
— Что… что происходит?
— А что происходит? — говорит она, наклонив голову набок.
— Я… я не помню, что происходило со мной… — сколько? День? Неделю? Месяц? Если быть до конца откровенным, то только благодаря своей книге я вспомнил собственное имя, — …всё это время.
— Ты опять напился? — спрашивает Соня, выпучив на меня глаза.
— Если и так, то в этот раз настолько, что не помнил, как меня зовут.
— Ты шутишь?
Я поднимаю на неё взгляд, который должен сказать всё сам за себя. В надежде, что она поймёт наконец, что мне не до шуток.
— Последний раз я тебя видела в баре, — говорит Соня, — когда я пришла, ты был уже готов. Кричал снова что-то про отца, кричал, чтобы я вернулась к тебе, лез обниматься и не выпускал меня из бара.
— Чёрт… — виновато отвечаю я, опустив голову, — прости.
— Ничего, — она махает рукой, — я привыкла.
Между нами повисает неловкая пауза.
— Но в этот раз ты превзошёл сам себя…
— В каком смысле?
— С собой у тебя была твоя книга, — говорит Соня, не отрывая от меня взгляда, — ты же знаешь, что ты написал книгу, да? — Ухмыляется она, не зная о том, что я действительно даже это вспомнил с трудом. — Ну, про магию. Так вот, ты кричал о том, что, подобно твоему вымышленному миру, реальному миру тоже незачем больше существовать. Хотел разнести этот бар, хотел крови, хлеба, зрелищ и обугленных тел по всему городу.
— Что…
— Всё бы ничего, но за поясом у тебя торчал пистолет.
— Соня... — я поднимаю ладони, словно желая защититься от тех воспоминаний, что сейчас выльются на меня.
Защититься от правды.
— Поняв, что ты снова спятил, я решила больше не помогать тебе. Справляйся со своими демонами сам. В конце концов, сколько можно играть в заботливую мамочку? — Она наклоняется ко мне, и я чувствую запах её парфюма, возвращающий меня в прошлое. — Я те… ты мне не безразличен, пойми. Но в тот вечер я поняла, что с меня хватит.
— И что ты…
Соня встаёт с кресла, потуже завязывает пояс на халате и подходит к полке, прибитой к задней стенке комнаты.
— Я отняла это у тебя и ушла домой… — она копошится и достаёт оттуда два до боли знакомых мне предмета.
Возвращаясь на своё место, она кладёт мою собственную книгу и пистолет Макарова, пахнущий оружейный смазкой, на небольшой столик между нами.
Я не сделал ничего плохого. Я не сделал ничего плохого.
Я всего лишь моллюск, лежащий на глубине.
Не делай ничего плохого и проживёшь счастливую жизнь.
Чушь это всё.
— Ты хоть понимаешь, — говорит Соня, облокотившись локтями о колени и словно заглядывая мне в душу, — что в последний раз, когда мы виделись, ты хотел уничтожить мир?
Акт 8. Сцена 1
— Повтори! — я поставил стакан на барную стойку и пытался перекричать музыку в баре.
Бармен схватил пустой стакан, в котором осталась болтаться лишь чёрная трубочка и, кивнув, удалился за новым коктейлем.
Из колонок орал рок, куча людей двигали телами в такт музыки на танцполе, обнажённые девушки вращались вокруг шеста, приманивая к себе взгляды мужской половины этого бара.
Смерть отца, начавшиеся постоянные ссоры с Соней, которую я считал идеальной, всё больше развивающаяся паранойя – всё это привело меня сюда. Моей единственной целью, как и всегда, было напиться и забыться. Я выпивал коктейль за коктейлем, просаживая в этом баре всю свою зарплату.
Справа от меня парень, одетый в чёрную рубашку, заправленную в брюки на тугом поясе, будучи ещё не достаточно пьяным начал подкатывать к девушке у барной стойки. Блондинка явно проявила интерес к этому самцу и от их милых разговоров, доносящихся до меня даже сквозь музыку, меня начинало тошнить.
Последний мой разговор с Соней был не из приятных. Опять ссора. Она не может понять меня, я не могу понять её. В какой-то момент наши отношения начали рассыпаться подобно карточному домику, а мы все ещё старались построить его заново.
Самец, прихватив блондинку, увёл её танцевать, а мне принесли очередной коктейль, который я выпил чуть ли не залпом, игнорируя трубочку.
Пошло бы оно всё нахуй.
Пусть всё катится к чертям.
Кто-то назовёт трусостью, эгоизмом или просто никчёмностью — спиваться в барах вместо того, чтобы решить проблему, попытаться поговорить, но пошли бы нахер все эти любители разбирать всё на «правильно» и «неправильно», на «хорошо» и «плохо». Это не эгоизм и не трусость. Это… свобода?
Свобода от шаблонного мышления, свобода от моральных установок, свобода от надоевшей рутины, от бесконечных ссор, от изнуряющих воспоминаний. Свобода от всего этого чертового пластмассового мира. У меня есть чёткое убеждение, что все писатели, художники, музыканты видят этот мир несколько иначе. Чаще всего они не принимают реальность такой, какая она есть, а потому бегут от неё, как от огня, создавая свои миры, в которых их преданный фанат сможет потонуть с головой, найдя там отголоски своей истории.
Отчасти, именно поэтому я и написал эту грёбаную книгу, валяющуюся сейчас передо мной. Магия, фантастика, приключения — всё то, чего мне так не хватало здесь, в настоящей жизни. Но не обошлось и без проецирования серости этого мира в книжный сюжет — как мир задыхался без искренних эмоций, тонул в потоке говна из лицемерия, вранья и личной выгоды, так мой вымышленный мир задыхался без магии, с каждым днём всё больше превращаясь в руины.
Хорошо бы было превратить в руины и настоящий мир. Не оставить в нём и камня на камне, спалить всё к хуям, чтобы вымер весь человеческий род. Остаться последним выжившим на земле, бродить по пепелищу под грустную музыку, играющую в голове и перешагивать через трупы. Все творческие люди поднимают рано или поздно в своем творчестве подобную проблему.
— Повтори! — со звонким звуком я поставил стакан на стойку.
Потому что они видят этот мир несколько иначе. Пропускают всё через призму творчества. Они сбегают в свои миры, прячась в них от тягостей этой жизни. Они считают всё это декорациями, постановкой в театре под названием «жизнь». У каждого своя роль, все играют по четко выверенному сценарию. Любое отклонение от нормы — приведёт их в глухие дебри.
Сверни они по дороге на работу на соседнюю тропинку, и поезд их судьбы сойдет с рельс, программа поднимет тревогу, картонные стены упадут, в рупор заорёт режиссёр.
— Какого чёрта?! Немедленно верните всё на место!
Нужно сломать эти нарисованные стены, выйти из своей треклятой зоны комфорта, узнать, что находится там, за пределами съемочной площадки. Отчасти мне в этом помогала книга — была своего рода пультом управления, новым календарём Майя, свежим предсказателем того, что ждёт меня. Что ждёт всех нас.
Нас ждёт пуля в затылок и сожженные дотла города.
Больше нас ничего не ждёт.
Ещё один стакан выпивается почти залпом. Меня едва не сносит с высокого табурета, на котором я сижу.
— Повтори!
Треклятая постановка! Покажите мне этого режиссёра! Кто создатель этой дерьмовой идеи? Идеи моей жизни. Я взял книгу со стойки и начал размахивать ей, словно белым флагом.
— Вот твою мать, что нас ждёт! — кричал я, но никому не было до этого дела. Поймал на себе лишь пару взглядов. В них не читался страх. Лишь презрение и агрессия к неадекватному психу. Ко мне.
— Этот ёбаный мир рано или поздно сломается! — слова растворялись в потоке музыки, бармен скрипя зубами налил мне ещё коктейль.
Пара посетителей отсели подальше от меня.
— Это все ложь! — я ударил кулаком по столу. — Это всё искусственное!
Какой-то мужик подошёл ко мне, положив руку мне на плечо. Он говорил что-то, но я не различал слова. Даже когда он наклонился и что-то агрессивно выплюнул мне прямо на ухо — я не понял, что он от меня хочет. Вероятнее всего, чтобы я угомонился.
Ствол, засунутый в ремень, так и чесался на пояснице. Прострелить бы этому отморозку голову. Это же даже не человек. Персонаж в моей пьесе. Искусственный, нераскрытый, картонный герой, который воскреснет также быстро, как и умрёт. Вместо мозгов из его черепа на пол высыплются клочки бумаги и номера страниц пьесы, в которых ему отведена роль.
Мужчина крепче сжал мне плечо, дав понять, что он не шутит. Возможно, я мешаю какой-то компании праздновать очередное никчемное приближение старости. Рука машинально выхватила пистолет, сняла его с предохранителя. Не успел я даже выставить ствол перед собой, как это тело отпрыгнуло от меня в сторону, подняв руки в сдающейся позе. За барной стойкой разбился стакан. В другом углу бара кто-то вскрикнул. В дверь вывалилось несколько человек.
А я сидел на высоком табурете и держал на мушке человека. Живого человека, со своими шестеренками внутри. Но я-то знал, что всё это лишь обман, игра зрения и слуха, он — лишь персонаж в этом спектакле, бар — лишь декорация.
Одно нажатие на спусковой крючок, пусть даже в воздух или ввысь, и пуля, проделав немалый путь, впечатается в искусственные стены и оставит в них небольшую дырку, чтобы мы могли подсмотреть, что таится по ту сторону изгороди.
Всего одно нажатие.
И стены рухнут.
Бармен начал звонить в милицию. Моя жертва умоляла меня не стрелять.
Заученные фразы, набор команд и алгоритмов. Чушь это всё. Я сильнее.
Я — режиссёр этой гребаной жизни. И только я решаю, какие правки вносить в сценарий.
Я прицелился, отчетливо представляя себя, как пуля выходит из ствола, долетает до окна, с едким звуком рвёт картон и продолжает свой полет в пространстве по пустошам и городам, что находятся за этим квадратным баром. И как только я хотел спустить курок, освободив наконец мужчину из-под мушки, в дверях бара появилась Соня. Она опять пришла за мной.
Привет, Соня. Я ломаю мир.
Невольно перевёл пистолет на неё. На ней белое платье, её идеальные светлые волосы, кудрями спадали на плечи. Её появление что-то перевернуло во мне. Словно в мой искусственный мир пришло нечто настоящее, живое. То, что не поддаётся никакому описанию, то, что не говорит по заранее выученным диалогам, то, что живее всех живых на этом празднике мертвецов.
Пистолет невольно опустился.
— Ты совсем ебанулся что ли?! — в панике и с какой-то злостью сказала она, в два шага оказавшись возле меня и выхватив пистолет у меня из рук.
Тот факт, что Соня ругнулась матом произвёл на меня впечатление, сравнимое с электрическим разрядом, даже несмотря на то, что я был вусмерть пьян.
— Девушка, — крикнул ей бармен, — он с вами? Какого хрена он делает?
Публика по-тихоньку начала оживать, люди, все это время жавшиеся у стенки, снова занимали свои места, будто ничего и не случилось.
Грёбаные роботы.
— Извините, мы уже уходим, — ответила Соня бармену, — простите, пожалуйста.
— Мы не уходим! — перебил её я, — ты, — я показал пальцем на бармена, а потом на пустой стакан, — повтори.
Тот не двинулся с места.
Соня заметила на стойке книгу и забрала её тоже.
— Я предупреждала, что рано или поздно ты слетишь с катушек, — она потрясла книгой перед моим лицом, — уходим!
Она потянула меня за рукав, я полетел с табурета, с глухим звуком впечатавшись в пол.
Я перевернулся на спину, посмотрев на Соню кверх ногами.
— Покажи мне выход, — сказал я, заливаясь в истерике, — где выход из этой гребаной жизни?! Я хочу сломать этот искусственный мир.
И засмеялся. Засмеялся так громко, что мне стало противно от самого себя. Я разрушил всё, к чему прикоснулся. Я оттолкнул от себя Соню своими свинскими поступками и беспробудным пьянством. Я в конце концов просто слетел с катушек. На лице Сони появились слёзы. Её фигура исчезла в проеме двери, а на меня накатило чувство, что я взлетаю. Чьи-то руки, возможно, руки ангелов, поднимали меня к небесам. Туда, где я наконец обрету свободу. Туда, где я буду счастлив.
***
Сейчас я понимаю, что ангелами оказались вышибалы, которые только в тот момент вдруг появились в баре и вышвырнули меня за дверь. Наверное, только благодаря тому, что от их синяков всё моё тело изнывало от боли, когда я очнулся, всё обошлось без вмешательства полиции. Алкоголь, теории про пластмассовый мир и, не исключено, неслабое сотрясение мозга привели меня к тому состоянию, в котором я очнулся утром.
— Еп твою ма-а-а-а-а-ть, — я закрываю лицо руками и облокачиваюсь на спинку дивана, — Соня…
Я смотрю на неё, но она, как ни странно, улыбается. Улыбается от того, что я всё вспомнил. Она довольна собой. Вот только я как был ничтожеством, так и остался.
— Соня, прости меня, — говорю я, пряча глаза.
Уголки её рта на мгновенье дёргаются, она молча встаёт и идёт на кухню. То ли за еще одним стаканом воды, то ли за сигаретами.
Нет. Это так не работает. Она никогда меня не простит. Я не смогу жить всю оставшуюся жизнь с тем, что подвёл её. Не смогу каждое утро просыпаться от стыда, смотреть ей в глаза.
И уж тем более я даже думать не хочу про свою книгу. С писательством надо завязать. Навсегда.
Я открываю глаза и вижу единственный выход из этого положения. Alt + F4. Если всё это, как я утверждал, ненастоящее, то пусть оно таким и остаётся. Проблема не в окружающем мире.
Проблема во мне.
Моя фотография на обложке смотрит на меня, корчившегося в агонии, и подмигивает мне.
Рывком я хватаю пистолет Макарова со столика перед нами и приставляю его к своему виску.