Автор текста и рисунка Евгений Орлов (Maazay) (с)
Интервью.
Черный крест: глянцевая эмаль, звезда в центре, скрещенные мечи, личный номер. На золотистом реверсе – цифра 801 и 2016. Траурная лента, украшавшая подвеску зажата между пальцев. Он раздумывал, опустить медаль в стакан или просто замахнуть за собственное героическое здравие. Крест качается в такт движения поезда, крутится влево-вправо, резкие грани касаются стекла и высекают глухой неблагозвучный звон. Мужчина, наконец, решается. Медаль падает на дно, утробно булькнув. Он вздыхает, взгляд пусто, неодушевленно пырит зеркало напротив – бесконечный коридор переотражений, губы еле заметно двигаются – слова не слышны, но в голове мужчины громко отдаются имена: Бертолет, Алтай, Тень, Варяг, Замок, Чуп, Ванька Царь, Никулин... Выдох – и треть стакана восемнадцатилетнего «Cardhu» опрокинуто единым махом. Медаль коснулась зубов, чтобы затем скатиться по стенке. Он налил еще. Дорога долгая. В приоткрытую дверь СВ заглянула проводница. Походя поинтересовалась все ли у него хорошо. Куда уж лучше?
- Поможете? – он кивнул на бутылку.
- Нет. Я на работе.
- Хм, - сказал мужчина и опять встретился взглядом с отражением в зеркальном психоделическом коридоре. Он некрасив, немолод. Высушенное лицо, четырехслойный загар, глубокая складка рубит щеку от подбородка до скулы, продолжая воображаемую линию сквозь глазную впадину, пересекает висок. Ровно обрастающие волосы напоминают, что месяц назад он был абсолютно лыс, глаза бледно голубые, почти серые. Но самое ужасное – нет двух резцов между клыками. Щетина на подбородке. Одет в футболку, только из магазина – видны следы фабричной укладки – цвета хаки с самоуверенной надписью NO FEAR, тактические брюки, кроссовки. Жилистые обезвоженные руки избиты специфическим тату: изобилие атрибутики смерти, оружия. Бросается в глаза монохромная композиция: бойцы, уходящие по предплечью к симпатичной Санта Муерте на плече. На Деву красок не пожалели. Правая рука подняла стакан – в зеркале отразилась перевернутая надпись morituri nolumus mori вдоль внутренней стороны предплечья и Омега - оттиск на остывающей лаве. – Будь здоров, старикашка.
Час одиночного пьянства прошел незаметно, в голову периодически заползали корявые мысли пожалеть себя и всплакнуть, но ничего не трогало. Так и сидел, выдавливая грусть. Оставалось завидовать сопливым призывникам и седым майорам, тронутым синдромами различных психических расстройств. Пел бы несусветное говно про оторванные ноги и неверных баб под расстроенную гитару и голос дрожащий, надорванный. Бы.
- Тьфу, бл*дь! – не удержался мужчина, в стакане маслянисто заиграл вискарь. Монотонно стучат колеса, темнота за окном вкрадчиво вглядывается в салон через откинутый уголок шторы, нет-нет, а подмигнет далеким огоньком, а то и выстрелит пунктиром белых светляков - неизвестное человеческое поселение. Убегают вырезанные из черного бархата деревья, приложенные к фону ночи. Из коридора льется полоска света, с пьяных глаз - густая. Время от времени кто-то проходит, затеняя поток. Рядом вагон-ресторан. Возвращаются компании, веселые, возбужденные, шатаются в такт движения поезда от стенки к стенке. Мужчина отворачивается, однако, уставившись в окно, видит в отражение взгляды: безразличные и любопытные, пустые и искрометные – разные. Затем опять красная дорожка коридора, перестук колес, бульканье виски, цоканье медали о зубы. Он смачно ожидает, когда опьянение займет его, нагреет пустоту, заставит чувствовать. Но ничего кроме тумана, былой кураж зарыт глубоко, куда, возможно, он не сможет добраться никогда. Домой, живой. Страшно представить, в отпуск. Ха. Неделя за месяц, получалось - двадцать один день. Он знал по опыту, через две недели потянет назад, а за неделю до – накроет такая тоска, будто уезжаешь навсегда, скребущее чувство потери рвет на противоречия – сплошная шизофрения. Но ничего нет лучше дороги домой. Он взболтнул бутылку, оставалось больше половины. Налил. Медальная лента возвышалась над поверхностью словно могильный памятник. Он поднял стакан на уровень глаз, рассматривая, как свет из коридора пробивается через янтарную массу. Крест на дне, бликует золотистыми гранями. Серебряное шитье чёрной ленты ломается о границу воздуха и виски. Вдруг вспомнился увиденный пред самой отправкой домой репортаж «военкоров»:
- ...освобождена при содействии ВКС России силами армии Асада, «охотников за ИГИЛ», и сирийских добровольцев. – Он громко загоготал, запрокинув лицо, не стесняясь проходящих в это время пассажиров: девушки и двух парней. Они странно на него посмотрели, цепляясь глазами за содержимое стакана и этикетку на бутылке. Брови их слаженно приподнялись. Мужчина привычно отвернулся и наконец-то запел:
- Здравствуй, мама! Возвратился я не весь.
Вот нога моя, на гвоздь ее повесь...
Он не заметил, что рыхлый мужчина – один из проходивших – что-то возбужденно шепчет девице. Просто дождался, когда их тень освободит свет, а затем «хлопнув» стакан одним махом, аккуратно поставил его на центр стола.
- Вот так...
***
Он смотрел на бутылку. Поезд стоял на какой-то станции, уличные фонари ярко освещали его конуру. Хмель отступил, мужчина решился - рука потянулась за бутылкой и охватила горлышко. В дверь постучали.
- Чай буду, постель есть, чувствую себя хорошо, да – доволен... – заявил он. Опять постучали, аккуратно, будто боясь разбудить. Дверь без разрешения приоткрылась, и приятный женский голос вкрадчиво произнес:
- Не спите?
Он смотрел на тонкий подкрашенный рот, продолговатое лицо, которое, принимая во внимание количество выпитого, можно назвать прекрасным. Прищуренные подслеповатые глаза. Короткие, по плечи, волосы.
- Хм, - Мужчина дежурно приосанился, и с нажимом сострил. – Распустились?
- Что? – она будто натолкнулась на стену, но, поймав его веселый взгляд где-то на прическе, огладила волосы. – А, вы про это. Не думала, что вы нас увидели.
- Знаете, миссис Хадсон, на кончиках ушей имеются такие особые тепловые точки, - объяснил он. Однако барышня тест на возраст не прошла, а лишь рассеяно захлопала ресницами.
- Я не Хадсон... - она представилась. – Ира.
- Ну и я – не Холмс. – Мужчина наконец налил. – Знаете, я увидел вас в кофейник.
- Кофейник? – она охватила взглядом стол. Мужчина взял стакан, спросил, удерживая на уровне лица, почти перед самыми губами, отчего следующая фраза прозвучала словно в рупор.
- Забейте, Ира! – он «всосал» виски, не сводя с нее глаз. Стакан опять оказался на столе, брякнула медаль. Он спросил. – Поможешь? Если не боишься.
- Чем?
- Я не красавец. Ты либо шмара, либо - не прочь бухнуть. Тугое советское воспитание, кино про черепаху и Дениску Кораблёва. Компренде? Бухаем?
- Без закуски?
- Отчего, - обиделся мужчина. – Я как любой пьяный кавалер надеялся на компанию, ты не шмара - пери и мисс неожиданность.
- Хорошо не детская. – Она присела на напротив, облокотившись на гигантский рейдовый рюкзак. – За «не шмару» спасибо.
- Значит, бухнуть? – Мужчина выпрямил спину и подтолкнул свой стакан. – С моего глотнете?
- Да. Двусмысленный вы кавалер, - она пристально изучила медаль. Затем, не отрывая от него глаз, потянула виски. Чёрный крест показался на поверхности. Она спросила. – Можно?
Мужчина кивнул. Девушка двумя пальчиками подхватила медаль за «траурную» ленту пока крест не оказался перед ее глазами, блестит эмаль. Поезд качнулся, ударила сцепка, и перрон с людьми, пирожками и кукурузой поплыл назад. Она неуловимым движением стряхнула с награды остатки виски, рассматривая реверс. Мужчина терпеливо ждёт. Она огорошила:
- Окопный крест, «спасибо, что живой». Высота восемьсот один, год две тысячи шестнадцатый. Вы «музыкант». – прозвучало с артистической мимикой сочувствия, участия под легкий соус превосходства. Мужчина мгновенно покрылся непроницаемой коркой. Выразительно замолчал. Девушка опустила медаль в стакан. – Для кого-то она не больше, чем значок. Правда? – Он криво улыбнулся. – Но вы их никогда не наденете, потому что за каждую цифру на обороте вам придется врать. Впрочем, за номер под звездой тоже. Я права?
- Почему же? – он пожал плечами. Поезд разгонялся, люди по коридору шастать прекратили, проводница устало прошла по ковровой дорожке, мягко. Как кошка. Пустым дежурным взглядом оценила обстановку: бутылка, мужчина, женщина – ведут себя прилично, даже сидят напротив. И ушла, невзначай задев дверь, полоса света схлопнулась, отчего стало темно. Они никак не отреагировали. Глупо усердно молчали. Неловкая дистанция в нескладных отношениях, будто он сейчас обязан кинуться на нее, срывая футболку с еле оформившихся сисек. Она, насколько он мог видеть, ответно буравила его глазами, сцепив пальцы на сомкнутых коленях.
- Да-а, - хмыкнул он.
- В смысле?
- Дурацкий вопрос. Рассуждения о смыслах, когда никто не хочет услышать прямого ответа.
- ?
- Если бы при каждом вопросе «в смысле» звучал откровенный ответ, то поверь мне, Ира, жизнь повернулась бы иначе. Не пришлось бы придумывать ответы в рамках собственного мировоззрения, а оно не всегда верно для собеседника. У каждого свой опыт. Равно, как оценивать события, ориентируясь на тупые сериалы.
- Ого, - подчеркнуто удивилась она.
- Кто какие книжки читал.
- Мы те, каких Богов мы выбираем?
- Ого, - пришла его очередь удивляться. Он взглянул на нее по-новому. – Вергилий. Точно не шмара.
- Ха, - она показала большой палец.
- Ну. Тогда к вопросу о смыслах – ответ. Я предполагал «завалить» тебя, пока пьяненькая.
- А поговорить? – она щелкнула тумблером, загорелся ночник. Мужчина оценил потерю стоически. Без вздоха.
- Можно и поговорить. – Он извлек крест из стакана и, положив его рядом с окном, налил виски. – Пей. Поговорим.
***
Мужчина разбудил проводницу и под суровый, но молчаливый укор получил стакан, две шоколадки и апельсин. В конце коридора, за дверью тамбура маячила харя рыхлого товарища Ирины. Мужчина хмыкнул, а толкнув плечом дверь купе, оповестил гостью.
- Там этот дежурит... Который тебя под меня подложил.
- Валера? – вспыхнула она. Он положил добычу на стол.
- Сексуальные способы ведения допроса. Понимаю. Спасибо, что не сам пришел. Я склонен зарядить ему в рыло. Вот он шалава. А ты, Ирка – мужик!
- Ну, спасибо.
- Забраться в логово к озлобленной твари – огонь.
- Несложно и неопасно. Ты жалкий и одинокий. Тебе хочется раскрыться, кому-то чужому, кого никогда больше не увидишь. А чужая некрасивая баба – самое то.
- Нормальная, - возразил он. Она не поверила:
- Вискарь хороший.
- Вискарь хороший, - согласился он, очищая ножом апельсин. Они сели друг напротив друга. Мужчина разлил обоим, они взяли стаканы, чокнулись. – За наше прекрасное знакомство.
- За возвращение, - возразила она. Мужчина лишь посмотрел исподлобья и осушил до дна, не морщась. Час прошел в разговорах на нейтральные темы. Ирина искусно избегала острых углов, не давая мужчине, подобно премудрому пескарю, сорваться с крючка. Он пошлил, язвительно колол и не заметил, как они начали скатываться на неудобную тему.
- Вы выделяетесь. Специфическая одежда, татуировки. Вызывающее поведение асоциалов. Все направлено на то, чтобы подчеркнуть, что вы не армия.
- Мы? – притворился он и потребовал, – Обоснуй.
- Вы, - как ни в чем не бывало парировала она. – А на деле – лезете из кожи вон, чтобы сказать о своей необычайности. Болезненная потребность признания, кого признать не имеет ни общество, ни уголовный кодекс. Наверное, это правильно. Вот ты мог набухиваться при закрытых дверях. К чему этот пиетет со стаканом и медалью? Страдания на публику.
- А по роже?
- Я же не шмара.
- Тогда по лицу, - согласился он.
- Так кто ты?
- Русский солдат по убеждению. Доброволец – по профессии.
- Наемник, - уточнила она.
- Пускай, - кивнул он, - если в определениях, то офицер Российской армии тоже наемник. Работает за деньги, профессионал. Получает «в песках» побольше моего. Ему тоже похер, кого убивать - лишь бы заплатили? Ты рассуждаешь о вещах, в которых не рубишь ни болта.
- Например?
- Гы, мы перешли на прозу. Тошнит.
- Как тебя зовут? Сколько вам платят?
- А вот хер! - оскалился мужчина. – Сумма не имеет значения при выборе стороны, остальное – власовщина. Ты мне дашь?
- Нет.
- Заплатишь?
- Можно рассмотреть.
- А кто будет рассматривать, паук Валера? Ха. – он загадочно улыбнулся. – А если я тебе полный расклад: пароли, явки, имена – дашь?
Она закусила губу и невидимо отстранилась, будто спрыгнет и побежит.
- Нет.
Он похлопал ее по колену.
- Вот тебе, мать, и ответ. Если не шмара, все по любви. Или по пьяни. А я Родину люблю.
- Лютый подход. – восхитилась она. – Но, если случится непонятное, вас бросят. Откажутся. А то и посадят. Уголовку за наемничество никто не отменял.
- А ты говоришь, имя скажи, - засмеялся он.
- Это другое, мне надо как-то тебя называть.
- Зови «любимый».
- Мы ведь бухаем вместе, - огорчилась она. – это предполагает доверие.
- Бухающая женщина предполагает, как минимум, минет.
- Минимум? – она посмотрела на него через стакан.
- Ну, про изысканные формы я вообще молчу. – Он покачал головой и все-же пожалел. – Хорошо, как собутыльнику – Андрей.
- Врёшь?
- А как же.
- Андрей, ты не боишься?
- Тюрьмы?
- Нет, что вас однажды разменяют?
- Скорее кокнут.
- Ты так просто об этом говоришь.
- Смерть штука незамысловатая.
- Поясни.
- Что тут пояснять? – удивился он. – С рождения жизнь – дорога к смерти. Стоит это осознать, все остальное уже не имеет значения. Этакое бытие в загоне аттракциона: ступеньки, горки, подвесные мостики, батуты, вредные обсосанные дети, избалованные снобы и тюти – клейма ставить некуда. Мотивация каждого различна, пристрастия тоже, но рамки границы общие. А за сеткой – родители. Кто-то смотрит на тебя глазами восхищенными, радуется каждой твоей затее, хоть пёрни – молодец. Другие таращатся со стеснением, посматривая на реакции других родителей, но третьи – подчеркнуто повернуты спиной. Эти - мои.
- Бог? – догадалась она. – Безразличие?
- Не-е, мое время в загоне, какое ни есть, проплачено, - протянул он, погрозив пальцем. – И Он мне доверяет.
Чокнулись, выпили. Девушка, вопреки ожиданиям, не косела, но упорно держалась плана. Вопросы за жизнь незаметно мешались с провокационными: вербовка, полигон, потери, цели, вооружение. Кто ставит задачи. Мужчина посмеивался и, знай себе, подливал и отшучивался. Она цеплялась к неосторожным словам, раскручивая проволоку - цитата за цитатой. Он сопротивлялся, как мог. Однако обаяние, голая коленка в разрыве джинсов и «синька» сделали свое дело. Он «потёк».
- ...пятьсот активных штыков за три месяца сделали больше, чем армия Асада за пять лет. Мы вошли в город, где потом этот оркестр пафосно играл. Впечатления? Руины, бл*дь. И колонны мародеров до горизонта. Тащили все: матрасы, окна, провода из стен – до чего руки дотягиваются. Такое ощущение, что пришла армия завоевателей. И мате. Кругом чайники, рюмки и герои, ****ь, Тадмора сидят кружочками... «Садык, садык!» - смешно передразнил он. – Тьфу, бл*дь. Я честно в ах*е. Страшно представить древность этих стен, заборы глиняные, наверное, видели легионеров. И тут эти – наследники Саль ад Дина. Ты в курсе, кстати, что он из местных, наемник в трех поколениях. Глядя на эти чудеса, верится с трудом, - он задумался, чтобы затем поправиться, - Не, есть мужики достойные. Встречались.
- ...а потом прибыли наши красавцы. В пафосно зеленом, без следов пыли и загара.
- Наши, в смысле... - она похлопала себя по плечу, по невидимому погону.
- Ага, - он хмыкнул, - но только пламенный привет из слова «ху*» написали мы. У нас был свой Рейхстаг. А им остаются только красивые фоточки. – он призадумался, грустно произнес. – Вчера читал, что героями ракетного крейсера, который лупил «калибрами» с тысячи миль, дают боевые награды и ветеранские «корки». Справедливо? Поверь, голуба, за следующий поход, чтобы вписали в экипаж, штабные попросят мзду. Война из грязной работы превращается в приключение. Нечестное. Сдобренное медальками и скидками ЖКХ.
- А вы?
- Мы? – он выдержал паузу, сверля ее глазами.
- Ты, – уточнила она.
- Я, мать, пехота. Прошел пешком от сих до сих, - он прочертил пальцем линию через весь стол. – Пехота, которой нет. За*баные ослы: ножками, ножками - километр за километром, высота за высотой. Захотелось пустить пыль в глаза, стих в тему, - он начал декламировать, четко выговаривая каждое слово, кулак отбивает такт, звенит стакан в подстаканнике, подпрыгивают ложки, Пустая бутылка из-под колы упала и закатилась под ноги:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня...
Он прервался и заметил скороговоркой:
- Там дальше лирика для салонных дам и роялей, но концовка – от потных бруталов.
...И так сладко рядить Победу,
Словно девушку в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
- Старик Гумилёв все тонко подметил, - после небольшой паузы подчеркнул он.
- Не знала.
- Здесь все прекрасно, можно больше ни о чем не говорить, мужское начало, что заставляет браться за оружие. В резонансе с пассионарностью.
- А деньги? – съязвила она.
- Да кому же они помешали? – он ничуть не смутился. – Если в мире всеобщей толерантности есть место воинам, и это место оплачивается.
- Но есть же армия?
- Армия, - он прищурился. – не хотелось бы никого обидеть, но... Лучше расскажу пару историй для примера. Первая: поставили задачу взять нефтяное поле. Народу до этого повыбивало, что ****ец. Есть задача, есть сроки. Командир отряда ставит всех, включая свой штаб и «поварёшек», под ружье и ведет эскадрон в последний бой.
- Последний? – охнула она, - ужас какой. Зачем?!
- Не ссы, это я для красного словца, по аналогии с Гражданской. Все кончилось успешно. Дело не в этом. В армии я такое с трудом представляю. Отряды у нас больше похожи на варяжскую гопку, где личное мужество и фарт командира играют роль. Отряд живет и умирает вместе. Понятно, что потом, с развитием инфраструктуры, это пройдет. Отряды наполнят неадекватным мясом, в штабах и ротах сядут армейские «сбитые летчики», но... Но тогда меня там не будет. А пока - это сообщество единомышленников, взгляды на жизнь и смерть сходятся. Так понятно?
- Более-менее.
- Мир не стремится к совершенству, эволюция идет кружным путем - через деградацию. Положительные решения всегда исключение, алмаз в говне. Поэтому, в армию не хочу. Там командира, как родителей - не выбирают. И туда идут за благами, не воевать. Сначала за них жены с плакатиками бродят: «не губите мужей». А потом в очередь встают, чтобы в канцелярию «занести». За медалями и ветеранскими. После того, как мы кишками своими горы изукрасим. У меня есть знакомый майор, про которого подчиненные с придыханием говорят: он был в Чечне. Вот в этом то и главный вопрос: был или участвовал. Он на блокпосту провел две командировки, не имеет ни одного боестолкновения, зато – орден и пафос во весь рот. В такую армию? Или, где зажравшийся самодур, который солдатиков только и гонял, что с ломом плац подметать, а потом, обделавшись, затыкает ими каждую дыру, лишь бы чего не вышло. Ему насрать, и мамкам в глаза не смотреть. Спасибо - этого объевшись. Стратеги, бл*дь.
- Нельзя ведь под одну гребенку.
- Конечно нет. Парней приличных море. Их время только на войне, но за каждым – по шакалу, только и ждут, когда бы урвать славы кусок, где героя отодвинуть. Селекция здесь не работает. А у нас – есть задача, есть за нее цена – и Родина вас не забудет. И ни одна ****ь мне после контракта не указ. Наливаю? – он потряс бутылку. Она кивнула. Он, сверившись с ее текущим состоянием, начислил не больше сантиметра. – будем!
- То есть, ты хочешь сказать, что эта страна оплачивает ваши услуги? – подсекла она, нажёвывая ломтик лимона.
- Тьфу, мать. – выругался он. – Страна не «эта», а наша – это раз. А два – страна мне ничего не платит. У меня нет расчетной книжки, и Путин доллАры мне в руки не совал.
- А кто тогда? – она хитро прищурилась.
- Конь в пальто. Какие-то незнакомые мужики. Одно знаю, что моя работа полезна моей стране.
- А не тебе?
- И мне, - покорно согласился он. – Но прежде всего, я русский солдат.
- Пафосно.
- Я думаю, что смех над высокой речью - это способ довести миропонимание масс до жидкости чавкающего быдла. Так унижают воинов - в дальней перспективе. Лучше пафосно: слова - к поступкам.
- И ты уверен в пользе?
- Я отвечаю за себя - да. И пофиг как всё обстоит на самом деле, главное – какое мое намерение, это определяет кто я по жизни.
- Удобно. Но, мне кажется, это цинизм. Вы ненормальные асоциалы, нашедшие выход в удобное время, в удобном месте. Это мерзко. Убивать. Вам даже неинтересно, что стоит за словами политиков, которые используют вас как инструмент. А вдруг вы ошибаетесь, и за этим убеждением нет ничего кроме властных меркантильных интересов? Убийство ради нефти, гонораров, и, извини, яхт и бл*дей.
- Если у вас после этого не появляются яхты и ****и, - парировал он с усмешкой.
- Ой ли!
- Ну, ладно – только бл*ди. – Он вдруг посмотрел на нее пронзительно и серьезно. – А кто знает, что за чем стоит? Как принимаются решения? Кто мне это объяснит, ты? Или твой петух Валера? Ты сейчас меня послушаешь, покиваешь, поиграешь в дуру, а потом напишешь лютую дичь про кровавых наймитов режима. Вот только возражать не надо! Ты отвечаешь за благую мотивацию тех, кто вас танцует, какие цели у него? Вот только не надо про правду для пипла. В чем разница? Они ловят меня на деньги и имперский дух, а ты – на свой «пельмень». Имперский дух дороже, а деньги все мои. А п*зда в дуплете с деньгами – фу, Ира, мне это будет грустно вспоминать. Записывай, записывай!
Она резко переключилась:
- Ты убивал?
- Как неожиданно. – он тихо рассмеялся. - Обычно в этом месте Дудь спрашивает: «ты дрочишь?».
- И?
- Какой скупой набор: дрочишь, убивал-нет, целовался с мужчиной. Тьфу, бл*дь.
- Убивал?
- Убивал. Нет – не чувствовал, нет – не жалею, нет – во сне не приходят. А теперь, откровенность за откровенность?
- Идет, - осторожно согласилась она.
- Ты симпатичная...
- И на том спасибо.
Он прервал ее движением, будто зиганул. И вдруг оглушил неожиданным вопросом.
- Аборт делала?
Она было спрятала глаза, но затем с вызовом процедила.
- Ну. Даже если так.
- Тоже убийство, есть разница?
- Я так не думаю.
- Тебе так удобно. Ты выскребла «пилотку» от детёныша, облегчая себе жизнь, избегая ответственности. Жалеешь себя, и пинаешь каждого, кто скажет обратное. Потому, что однажды ты поверишь, что они правы. И станешь противна сама себе - отличный повод увидеть кровавых мальчиков...
- Закрой рот! – она швырнула в него стакан, граненное стекло ударило в лоб, в районе виска. Мужчина откинул голову, между пальцев потекла струйка крови, но как ни в чем не бывало он продолжил:
- Хотела интервью – ешь. Конечно, удобнее видеть ужратого дуболома, только у меня, голуба, мнение есть про все - давно живу. Убивал? Конечно. Только я для этого преодолевал по лысому горному склону два километра, загибая фланг. Под огнем, бл*дь. С азартом. Чтобы абортировать утырка с той стороны. – дорожка крови дошла до подбородка, капля массивно набухла и, наконец, упала на футболку. Заструилось. – Деревень не жег, котят не обижал.
Женщина смотрела на расплывающуюся кляксу.
- Кровь, - сказала она.
- Ага. Ты думала оттуда вода пойдет? - он неспеша снял со стены вафельное полотенце, сложил вчетверо одной рукой и приложил к ране.
- Я не думала, - ответила она рассеяно, пальцы произвольно тискают смартфон. Мужчина заметил – диктофон работает. Она отследила за его взглядом и спрятала руки под стол.
- А ты говоришь: «дрочите», - усмехнулся он, нащупав стакан на подушке, очистил его о наволочку. Налил. – Будешь?
Она отрицательно замотала головой.
- Нет. Может, перевязать?
- Нет. Пусть будет. Как Щорс.
- Кто?
- О, боже! – он закатил глаза. И вдруг возбужденно предложил, - Если у нас пьянка без ебли, я тебе кое-что покажу. Что меня на самом деле на войне поразило. Я когда увидел, чуть не заплакал. Обещай, что расскажешь про это. Это должны знать все.
- Ну... – она поддалась вперед.
- Ирок, ты не нукай. Это реально бомба, это всегда будет жить со мной. Это лучше кровавых мальчиков, и даже - чем еб@ться.
Она бесстрастно проглотила пошлость, телефон оказался между ними – среди одноразовых тарелок с закуской и почти «убитым» вискарем. Мужчина наклонился, в руке его оказалась пустая пластиковая бутылка. Он отнял полотенце от головы, чтобы взять бутылку двумя руками, из обнажившейся раны – глубокого рассечения – густо потекло. Но он не обратил внимания ни на кровь, ни на полуобморочное состояние собеседницы. Даже бледные глаза Валеры, что заглядывал в купе через щель, не вызвали реакции. Мужчина ослабил крышку бутылки, а затем начал её беспощадно сжимать, выпуская воздух. Заляпанные кровью руки оставляют размазанные отпечатки. В стенах СВ звучит резкий и противный треск ломающейся пластмассы. Мгновение - и двухлитровая емкость превратилась в крохотный, блестящий гранями комок. Мужчина затянул пробку, чтобы не пустить воздух обратно.
- Смотри! Разве не чудо! Наперекор законам пространства-времени. Эйнштейн бы оценил. Это же волшебство, Ирок...
Она молчала, закусив губу. Он положил рукоделие рядом с медалью, свободная рука взяла стакан, в мрачной задумчивости мужчина поднес его к губам, они прошептали темному окну беззвучное послание. Ладонь накрыла медаль.
- Свободны все, - расслышала она. Мужчина потерял к ней интерес, но прежде осушил стакан, пожирая глазами ночь.
Ссылка: http://artofwar.ru/o/orlow_e_m/
