Врачи и медсёстры 105 военно-полевого госпиталя, СССР, 1942 год
ИСТОЧНИК - атмосфера прошлого столетия.
ИСТОЧНИК - атмосфера прошлого столетия.
В начале лета посетили открытие сезона в реконструкторском клубе Гражданской войны в США, "Армия Теннесси"
Эту стилизовали под снимки тех лет, остальные в более привычном стиле.
Если будет интересно, выложу еще портреты увлеченных людей.
У войны не женское лицо!!
На фотографии две девушки подружки, санитарки, героические бойцы Красной Армии.
667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии.
Справа -
Зинаида Самсонова - погибла 27 января 1944 года.
Удостоена звания Героя Советского Союза (посмертно)
Слева - Юлия Друнина -прошла всю войну.Награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу»
Советская поэтесса, киносценарист. Секретарь Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР. Народный депутат СССР.
21 ноября 1991 года покончила жизнь самоубийством. Не вынесла развала СССР.
С началом Великой Отечественной войны Юлия Друнина, прибавив себе год - во всех её документах впоследствии было написано, что она родилась 10 мая 1924 года - шестнадцатилетняя Юлия Друнина записалась в добровольную санитарную дружину при РОККе (Российское общество Красного Креста).
Работала санитаркой в главном госпитале.
Окончила курсы медсестёр.
В конце лета 1941 года, с приближением немцев к Москве, была направлена на строительство оборонительных сооружений под Можайском.
Там, во время одного из авиа налётов, она потерялась, отстала от своего отряда, и была подобрана группой пехотинцев, которым очень нужна была санитарка.
Вместе с ними Юлия Друнина попала в окружение и 13 суток пробиралась к своим по тылам противника.
Осенью 1941 года Юлия Друнина вновь оказалась в Москве и вскоре вместе со школой, в которой директором был её отец, эвакуировалась в Сибирь - в город Заводоуковск, Тюменской области.
Ехать в эвакуацию она не хотела и согласилась на отъезд только из-за тяжёло больного отца, перенёсшего в начале войны инсульт.
Отец умер в начале 1942 года на руках дочери после второго удара.
Похоронив отца, Юлия решила, что больше её в эвакуации ничто не держит, и уехала в Хабаровск, где стала курсантом Школы младших авиационных специалистов (ШМАС).
Однако техническая наука давалась ей с трудом.
Через некоторое время девушкам - младшим авиаспециалистам - объявили, что их вместо отправки в боевые части переводят в женский запасной полк.
Узнав о том, что девушек-медиков, в порядке исключения, всё-таки направят в действующую армию, она спешно нашла своё свидетельство об окончании курсов медсестёр и уже через несколько дней получила направление в санитарное управление 2-го Белорусского фронта.
По прибытии на фронт Юлия Друнина получила назначение в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии.
В этом же полку воевала санинструктор Зинаида Самсонова (погибла 27 января 1944 года, посмертно удостоена звания Героя Советского Союза),
которой Друнина посвятила одно из самых проникновенных своих стихотворений «Зинка».
В 1943 году Друнина была тяжело ранена - осколок снаряда вошёл в шею слева и застрял всего в паре миллиметров от сонной артерии.
Не подозревая о серьёзности ранения, она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других.
Скрывала, пока не стало совсем плохо.
Очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала своё первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву и тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
После лечения Друнина была признана инвалидом и комиссована.
Вернулась в Москву.
Попыталась поступить в Литературный институт, но неудачно - её стихи были признаны незрелыми.
Не попав в институт, оставаться в Москве Юля не захотела и решила вернуться на фронт.
Её признали годной к строевой службе.
Друнина попала в 1038-й самоходный артиллерийский полк 3-го Прибалтийского фронта. Воевала в Псковской области, затем в Прибалтике.
В одном из боёв была контужена и 21 ноября 1944 года признана негодной к несению военной службы. Закончила войну в звании старшины медицинской службы.
За боевые отличия была награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу».
Военные воспоминания из личного опыта стали отправной точкой в развитии поэтического мировосприятия Друниной и прошли красной стрелой через ее творчество.
В декабре 1944 года Юлия Друнина снова возвращается в Москву.
Несмотря на то, что шла уже середина учебного года, она сразу же пришла в Литературный институт, и стала посещать занятия первого курса.
Выгнать инвалида войны никто не решился.
Из-за замужества и рождения дочери Юлия пропустила несколько лет учёбы в институте и закончила его только в 1952 году.
Юлия Друнина в молодости.
В начале 1945 года в журнале «Знамя» была напечатана подборка стихов Юлии Друниной,
в 1948 году - стихи «В солдатской шинели».
В марте 1947 года Друнина приняла участие в Первом Всесоюзном совещании молодых писателей, была принята в Союз писателей, что поддержало её материально и дало возможность продолжать свою творческую деятельность.
В 1948 году вышла первая книга стихов Юлии Друниной «В солдатской шинели».
В последующие годы сборники выходили один за другим: в 1955 году - сборник «Разговор с сердцем», в 1958 году - «Ветер с фронта», в 1960 году - «Современники», в 1963 году - «Тревога» и другие сборники.
В 1967 году Друнина побывала в Германии, в Западном Берлине.
В 1970-е годы выходят сборники: «В двух измерениях», «Я родом не из детства», «Окопная звезда», «Не бывает любви несчастливой» и другие.
В 1980 году - «Бабье лето», в 1983 году - «Солнце - на лето».
Среди немногих прозаических произведений Друниной - повесть «Алиска» (1973), автобиографическая повесть «С тех вершин...» (1979), публицистика.
В 1954 году Юлия Друнина поступила на сценарные курсы при Союзе кинематографистов.
В 1990 году стала депутатом Верховного Совета СССР, много выступала в периодической печати не только со стихами, но и с публицистическими статьями, в которых с тревогой писала о том, как неоднозначно проходит перестройка, как у многих людей происходит девальвация высоко ценимых ею моральных и гражданских ценностей.
На вопрос, зачем она баллотировалась в депутаты, Друнина однажды ответила: «Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане».
Однако разочаровавшись в полезности этой деятельности и поняв, что сделать ничего существенного не сможет, вышла из депутатского корпуса.
В августе 1991 года (во время путча ГКЧП) участвовала в защите Белого Дома.
Самоубийство Юлии Друниной.
Юлия Друнина покончила с собой 21 ноября 1991 года.
Основной причиной самоубийства стало крушение общественных идеалов и развал страны.
В предсмертной записке Друнина писала:
«Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл».
Перед самоубийством она написала стихотворение «Судный час»:
Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час...
А у вас глаза как у инока -
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж, крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, - за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Юлия Друнина не смогла смириться с происходящим в стране, поэтому завела свой Москвич в гараже и отравилась газом из выхлопной трубы.
На входной двери дачи (где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля)
Друнина оставила записку, обращённую к зятю:
«Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж».
Юлия Друнина
Зинка
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
— Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
Девочка замечательно читает стихотворение "Зинка".
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Если европейский меч делался "на всю жизнь" и разобрать его было невозможно, поскольку у него расклепывался хвостовик клинка, то японский меч был сборно-разборным. То есть все детали его рукояти легко снимались с хвостовика, после удаления специального крепежного клинышка - мэкуги. Фамильный меч мог передаваться из поколения в поколение, но мода менялась и старая монтировка снималась и заказывалась новая. Сломался клинок - можно сохранить монтировку. Вышла из моды цуба, истерлась оплетка рукояти "цуки" - приобретались новые, хотя сам клинок оставался без изменений. При этом в разные эпохи было известно множество разновидностей оправ для меча, причем многие из них даже регламентировались указами самого сёгуна.
Все боевые мечи японских самураев эпохи Хейан (794-1185) и последующих эпох, вплоть до эпохи Муромати (1336-1573), были мечами всадников – то есть мечами тати, которые носили на бедре лезвием вниз, слева на поясе на шнурах обитори. Шнуров (ремней или цепочек) было обычно два. Причем вид оправы говорил о статусе самурая. Так, полководец обычно имел оправу меча сиридзая-но-тати, которая отличалась от прочих тем, что ножны меча на две трети обтягивались шкурой тигра либо кабана и походили на пушистый хвост. В любом случае тати носили в паре с кинжалом танто. Меч катану напротив, носили засунув за матерчатый пояс оби и в паре с мечом вакидзаси. Монтировка "без шнуров" называлась букэ-дзукури, которая состояла из следующих предметов:
Прежде всего это была деревянная рукоятка, в качестве покрытия которой использовалась кожа ската. Обычно ее оплетали шнурами из кожи, шелка или хлопковой пряжи. Рукоять имела "головку" (касира) и кольцо, с помощью которого оно закреплялось на рукояти (фути). Также рукоять имела украшения (мэнуки) в виде маленьких фигурок, которые вставлялись под оплетку рукояти и ей же и удерживались. Если ее не было, то они закреплялись на рукояти без оплетки, при помощи небольших штырьков;
Цуба - упор для руки, чтобы она не могла соскользнуть на клинок при определенных ударах. Просто так поставить цубу на место было нельзя. Нужны были еще две детали, называвшиеся сэппа, вплотную прижимавшиеся к поверхности цубы, одна со стороны клинка, другая со стороны рукояти;
Сая - ножны меча. В Японии их было принято делать из древесины магнолии, хотя известны и ножны из слоновой кости. Их покрывали лаком и украшали росписью и инкрустацией. Причем ножны японских мечей отличались от европейских тем, что имели специальные "емкости" куда помещалось три предмета, европейцам неизвестных. Причем эти "предметы" входили в комплект только меча катана. Тати никаких дополнений в ножнах не имели. Это, во-первых, дополнительный нож "ко-гатана" для которого в ножнах устраивался продольный "карман", из которого была видна только красивая рукоятка "кодзука". Интересно, что украшена она была только с одной стороны – внешней. Внутренняя была плоской и лишь отполированной. Булавка "когай", служившая для самых разных целей: с ее помощью можно было и волосы уложить, и уши почистить (для этого на конце была специальная "ложечка") и воткнуть в отрубленную голову убитого врага в качестве знака оповещения. Располагалась он на лицевой стороне ножен "омотэ". Считается, что когай в ножнах меча или кинжала вещь более древняя, чем ко-готана. Когай мог быть расщеплен посредине, в этом случае он превращался в вари-когай или вари-баси – палочки для еды, но не деревянные, а металлические;
Все рукояти этих принадлежностей выступают из ножен таким образом, что проходят сквозь отверстия в цубе. Вся оправа меча называется косираэ и наличие в ней дополнительных "инструментов" вроде когая, ко-гатаны и вари-когая существенно усложняло работу мастера. Ведь конструкция ножен меча также становилась сложнее: нужно было прорезать в них два отверстия для рукоятей ко-гатаны и когая, причем проделать их так, чтобы они входили через них в свои "гнезда" под углом и немного выступали через отверстия в цубах. Кроме того, следовало расположить все эти детали не как-нибудь, а так, чтобы ко-гатана и когай легко извлекались одним движением большого пальца руки, лежащей на рукояти меча! Таким образом японский меч был и очень простым и одновременно очень сложным и продуманным изделием. Клинок можно было легко освободить от оправы и долго хранить в специальном пенале, опять-таки снабдив специальной оправой для хранения. Можно было к одному и тому же клинку заказать любое количество оправ, изготовленных в одном стиле с доспехами или церемониальной одеждой. Не говоря уже о том, что оформление оправы мечей регламентировалось многочисленными указами сёгунов.
На картинке: кинжал танто в разобранном виде. Внизу слева направо: цуба, сэппа, хабаки, вари-когай (разделенный посередине) и ко-гатана. Когай, ко-гатана и две мэнуки для украшения рукояти составляли особый гарнитур митокоро-моно (три вещи), которые вместе с такими деталями, как фути – муфта овальной формы на рукояти у цубы и касира (навершие рукояти), представляли собой желанный подарок от одного даймё другому
(Автор текста: Вячеслав Шпаковский)