"Особо опасен"
Валаамская ветеринарная клиника )
Валаамская ветеринарная клиника )
Часть первая - черно-белая
Часть вторая - цветная
Из Приозерска я отправился в Сортавалу. Сам город интересует меня минут на 10 – узнать что за странное название. А вот остров Валаам, находящийся поблизости, интересует куда более.
Так что сразу же после сна, с утреца я отправился на Валаам. И капитально прифигел от красоты Ладожского озера и прибрежной зоны острова. Погулял по Валааму, подпитался благодатью, послушал классное местное пение в храме. И отправился в Ладожские шхеры, которые зарядили меня энергией по-настоящему мощно. Ребята, там офигенно круто!
Подробнее обо всём этом смотрите в видео)
Наверное не для кого уже не секрет, что после окончания ВОВ в конце 40-х годов, бывших фронтовиков и тех кому не повезло попасть под обстрелы, тех кто лишился конечностей, приказом Сталина увезли на остров Валаам, чтобы они свои видом, не портили общий городской вид. Хуже всех приходилось тем, кто лишился всех конечностей, их и называли самоварами.
Вот, так вот в одночасье люди отдавшие всё, ради страны, оказались этой стране не нужны.
На Валааме они жили отнюдь не в райских условиях.
Я всё не могу перестать думать об этом, о миллионах калек, которым в основном не было и 30 лет. Как же по скотски и не справедливо с ними обошлись. Конечно в СССР в газетах об этом не писали, и вообще об этом было принято молчать.
Кому интересно почитать об этом более подробно, вдруг кто узнал о самоварах только что, может в любом поисковике забить, люди самовары.
Куда: г. Алма-Ата Казахская ССР, ул.******* дом**
Боровиковой Оксане Григорьевне
От кого: От Боровикова Василия Григорьевича
Дорогая сестра!
Спешу тебе сообщить, что у меня всё хорошо, и похлёбка, и погода, и обстановка у нас хорошая. Сегодня будут читать вслух Трёх мушкетёров, готовимся к этому делу, чтобы слушать, думаю, что читать будет Евгения Павловна, потом напишу она или не она.
Приезжала на днях военврач из Москвы, красивая. Перепутала меня с другим Василием. Расстроилась, что я не он. Я не расстроился, потому как давно красивых женщин рядом не слышал. Видеть я их не могу, у меня выжжены глаза огнемётом немецким, потому я научился различать людей по запаху. У ленивых один запах, у умных другой, у трусливых третий, а у красивых он незабываемо прекрасный. Вот военврач Люба прекрасна. У меня есть ещё руки, я ими могу писать, читать, рисовать, лепить, даже листья из-под деревьев осенью убирать – помогать нашему дворнику. Он меня перевозит с места на место (ходить я не могу – у меня нет ног), поэтому меня переносят и иногда перевозят, когда каталка освобождается. Каталка у нас царская, жаль, что всего одна на всех. Вот ей и дали на Василия Борового сопроводительные документы, чтобы она забрать могла того, Васю своего (повезёт же мужику, если его найдёт такая красотка). По приметам я попадал, лицо обожжённое, ног нет, только у меня фамилия другая – Боровиков.
Весточку получил от сестры товарища своего боевого, который потом через плен и концлагерь прошёл, фашистский. Нету его больше, не будет он мне писать, а всё грозился приехать ко мне, навестить меня хотел...
Его, как узника нацистского лагеря, пригласили во Дворец Культуры, на вечер памяти жертвам нацизма. Его приглашали регулярно, он мне писал, так как знали, что он один из немногих спасшихся из того ада. Он всегда отказывался. Не хотел будоражить прошлое, а тут взял и согласился. Говорит, что, когда рассказывал весь зал плакал и стонал, а он пришёл домой и под утро повесился. Написал в записке, что, когда он вспомнил то, что он пытался не вспоминать долгие годы, снова вернулось, и с этим жить дальше просто невыносимо, и вот ушёл...
...Спустя годы, после всего этого ада, я понимаю, что большинство моих боевых товарищей отдали свою жизнь за семью, друзей и Родину, но не за государство! Времени сейчас у меня много, есть возможность думать, рассуждать и анализировать. И вот сравнивая поведение в бою наших солдат и европейских, понимаю, что мы на самом деле замешаны на разных заквасках, например команда – «стоять насмерть» – исключительно наш, и на другие языки не переводится. Да и фраза тоже. Да и на нации не делили ни нас, ни мы сами, братишки мы все, да и всё! Узбек, Украинец, Осетин, Русский, Таджик, Белорус, Еврей... Мы все были советские, все считались у врага Русскими, а в марше или окопе различали народности, ну максимум «этому сало не предлагай» или «плов явно не Батыр варил, надо нашему Степану у него поучиться...». Ели все из одного котелка, пили из одной кружки, самокрутки курили одну на всех... вместе до Рейхстага дошли и вместе расписались. Люди настоящие они. И из них, из настоящих сейчас страна наша состоит, потому поднимем мы и хозяйство, и заводы, и на Луну с Марсом слетаем... Жаль, что я калечный, ничем стране помочь не могу, только хлеб людской зря ем... Стыдно мне, понимаешь, сестра, стыдно мне каждое утро свою больничную пайку брать, и ничего взамен не давать... Вот и помогаю им чем могу, прошусь на работы всякие...
Вот так вот, сестра. Пиши мне, теперь переписку только с тобой веду. Твой брат...
П.С. Недавно привезли новеньких, тоже обгоревших, с ампутированными ногами, двух лётчиков. Время вроде мирное, а нет, не хочет мира империалист проклятый, ломает судьбы нашим ребятам... Вот теперича в Корее–Китае...*
-----------
*Немцы в начале войны широко применяли огнемётные танки Pz.Kpfw. III (Fl) Ausf (страна изготовления – Франция, дальность огневой струи до 60 метров), для уничтожения наших солдат в городских условиях боя и в укреплениях, таких, как ДОТ, ДЗОТ
------
*Слепые читают руками с помощью шрифт Брайля – это рельефно-точечный тактильный шрифт, который предназначен для чтения и письма незрячими и слабовидящими людьми. Его придумал в 1824 году пятнадцатилетний французский подросток Луи Брайль. В детстве Луи ослеп и его зачислили в Парижскую школу для слепых, где обучение проводилось по книгам, написанным рельефно-линейным шрифтом Валентина Гаюи. Проштудировав все эти книги, Луи понял, что система Гаюи несовершенна – чтобы прочувствовать каждую букву, требовалось несколько секунд, и тогда Луи Брайль разработал свой рельефно-точечный шрифт как альтернативу шрифту Валентина Гаюи, вдохновившись простотой «ночного шрифта» Шарля Барбье. «Ночной шрифт» в то время использовался военными для записи донесений, которые можно было прочесть в темноте. Луи Брайль долгое время дорабатывал свой шрифт и в 1837 году представил его в обновленном виде – с тех пор принцип латинской системы Брайля не менялся, только совершенствовался
141. Операция «Дропшот» — разработанный в США план войны против Советского Союза и его союзников для противодействия предполагаемому вторжению СССР в Западную Европу, Ближний Восток и Японию. Был утверждён Комитетом начальников штабов 19 декабря 1949 года.
------------------------------
Валаам. Историческая справка
В открытом доступе нет документов, которые прямо указывают на то, что инвалидов ссылают на Соловки, Валаам и другие «места заключений». Я опубликую несколько документов из Валаамского архива. Эти и ещё сотни подобных мест в СССР начали использовать, как санатории для инвалидов войны. С 1946 года их, инвалидов, которые не могли себя обеспечивать, не могли за собой ухаживать, начали постепенно перевозить в отдалённые места страны. Пик пришёлся на 1950–1953 года, но ссылали не всех, а только тех, кто не имел семьи и попрошайничал.
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР на Валааме был образован Дом инвалидов войны и труда. Зданий пригодных для жилья, различных подсобных помещений, хозяйственных комплексов (ферма), пахотной земли для ведения подсобного хозяйства, многолетние фруктовые сады, обильные ягодные питомники было в монастыре в достатке.
С этим всё ясно, но почему так далеко их завезли от основных городов, железных и автомобильных дорог? Ведь если такие Дома расположить поближе, то и снабжать их проще, и содержать не так дорого. А ответ прост. Инвалидов после войны было в очень большом количестве, и мало кто им мог помочь, а государство не справлялось, ведь страна разрушена, голод, холод, а инвалиду нужны протезы, коляски, условия для жизни в городе (селе), а этого даже ещё в проекте не было предусмотрено. Потому инвалиды без ног, без рук, слепые, парализованные – спивались и катились по пути бродяжничества и попрошайничества, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, и всё это очень плачевно смотрелось, особенно в крупных городах, когда герой, вся грудь в орденах, а сидит без ног и пьяный просит милостыню.
Но были и другие инвалиды.
Васю Петроградского, бывшего матроса Балтийского флота, который на войне потерял обе ноги. Он уехал в Горицы, в дом для инвалидов. Вот что пишут о пребывании там Петроградского: «Самое потрясающее и самое неожиданное, что по прибытии в Горицы наш Василий Иванович не только не потерялся, а даже наоборот – окончательно проявился. Сюда были свезены полные обрубки войны, то есть люди, лишённые абсолютно рук и ног, называемые в народе «самоварами». Так вот, он со своей певческой страстью и способностями из этих остатков людей создал хор – хор «самоваров» – и в этом обрёл свой смысл жизни».
Государство решило, что чем разрешать инвалидам попрошайничать и спать под забором (а у многих инвалидов не было дома), лучше организовать инвалидам постоянный присмотр и уход. И процесс пошёл, через время в Горицах остались только те инвалиды, которые не хотели быть обузой для семьи. Те, кто ожил – их выпускали, помогали с устройством, ведь основная задача была у дома инвалидов – это помочь человеку – герою войны, войти в новую жизнь. Их обучали профессиям счетоводов и сапожников. Фронтовики–инвалиды понимали, что жизнь на улице (чаще всего так и было – родственники убиты, родители погибли или нуждаются в помощи) плоха, потому они писали сами письма с просьбой отправить их в дом инвалидов. Только после этого их отправляли на Валаам, в Горицы или на Соловки. Вывозили не всех. Брали тех, у кого не было родственников, кто не хотел нагружать своих родственников заботой о себе или от кого эти родственники из-за увечья отказались.
Те, которые жили в семьях, боялись показаться на улице без сопровождения родственников, чтобы их не забрали. Те, кто мог – разъезжались из столицы по окраинам СССР, поскольку, несмотря на инвалидность, могли и хотели работать, вести полноценную жизнь. Остров Валаам, Валаам был одним, но самым известным из десятков мест ссылки инвалидов войны. Ссылали не всех поголовно безруких-безногих, а тех, кто побирался, просил милостыню, не имел жилья. Их были сотни тысяч, потерявших семьи, жильё, никому не нужные, без денег, зато увешанные наградами. Их собирали за одну ночь со всего города специальными нарядами милиции и госбезопасности, отвозили на железнодорожные станции и отправляли в эти самые «дома-интернаты». У них отбирали паспорта и солдатские книжки — фактически их переводили в статус гражданина без всяких прав».
- - -
Ночные летописи Геннадия Доброва»: 2-й том, глава 83, стр. 355-356.
Но ко времени моего пребывания на второй и на третий этаж гостиницы уже стали привозить совсем других инвалидов – из тюрем и колоний, они только внешне походили на инвалидов войны (не было, например, у кого-то одной ноги или обеих). Но вели себя они совсем по-другому – могли требовать, скандалить, стучать кулаками и костылями, доказывая свою правоту. Или писали о своих требованиях в министерство в Москву и просили приезжих отправить их письма с материка.
Инвалиды же войны ничего не требовали, ничего не просили, никуда не писали, их всё устраивало. Около их кроватей стояли тумбочки, и на них лежали (или висели на спинке кровати на привязанной простыни) ордена и медали. Я их как-то спросил: а у вас какие-то шкафы тут есть для вещей? Они удивились: какие вещи? Вот эти ордена нам дали за то, что мы воевали и победили, они и есть наши вещи, и нам другого ничего не нужно, остальное всё нам дают.
(Тюремщики, конечно, орденов не имели, но у них была мощная жизненная хватка, они даже разрушали семьи инвалидов войны.)
Такой случай там произошёл, когда я рисовал инвалида войны Виктора Попкова, я работал у него дома в монастырской гостинице. Он жил с женой, а дети их уже учились в Сортавале. И вот инвалид из тюрьмы с одной ногой, на протезе, с ремнём наискосок через всё тело, стал ухаживать за женой этого Виктора Попкова – нагло так, зная, что она жена, что муж тут, что муж тоже инвалид, просто, видимо, ему нужна была женщина.
Новой войны не хочу
А та поддалась. Может быть, Виктор был уже как-то не способен, я уж не знаю. Но факт тот, что жена его пропала (вот пока я его рисовал). И Виктор, бедный, очень переживал, видно, он любил свою жену, а она вот с этим уголовником убежала. И долго они отсутствовали. Пока я там жил, они всё не появлялись. Говорили, что где-то там их видели уже на материке, они на поезд куда-то садились. Но в конце концов они приехали обратно. Жена вернулась к этому Виктору, и он простил её.
«Защитник Ленинграда». Рисунок бывшего пехотинца Александра Амбарова, защищавшего осажденный Ленинград. Дважды во время ожесточенный бомбежек он оказывался заживо погребенным. Почти не надеясь увидеть его живым, товарищи откапывали воина. Подлечившись, он снова шел в бой. Свои дни окончил сосланным и заживо забытым на острове Валаам. фото Рисовал я ещё одного инвалида, Александра Амбарова. Этот Амбаров тоже жил в отдельной комнате, не знаю, как он там жил, он был наполовину слепой. Я его спрашиваю: а почему у вас всё лицо изрыто какими-то оспами? А он говорит: это не оспы, это следы пороха от разрядов, которые рвались рядом со мной, около моего лица, дробинки впились глубоко в кожу, их невозможно уже оттуда вытащить. (Они такими тёмными точками остались на его щеках, на лбу, на носу – везде.) Кроме того, лицо его покрывали многочисленные шрамы, и не было левого глаза. Но Амбаров казался очень весёлым и жизнерадостным.
Я спрашиваю: а почему вы всё время улыбаетесь? – Он отвечает: да как же мне не улыбаться, меня ведь четыре раза хотели похоронить под землёй. Вот было такое место Невская Дубровка, там проходила линия обороны Ленинграда, когда его взяли в кольцо. Мы, говорит, держали эту оборону, а немцы всё время нас обстреливали. И вот снаряд взрывается, и вверх сразу поднимается огромная куча земли. А потом всё оседает, и нас накрывает с головой. Мы начинаем откапываться, а командир по очереди всех окликает, кричит: Амбаров, ты живой? – Я, говорит, откапываюсь и кричу: живой! – Ну ладно, молодец.
Защитник Невской Дубровки
И так, говорит, четыре раза меня всего засыпало, из-под земли вылезал, как из могилы. Такие свирепые шли бои в этом узком месте обороны. Как они бомбили нас, как обстреливали, столько народу там погибло – не счесть. И всё-таки мы Дубровку эту отстояли, не пропустили немцев. Потому, говорит, я и довольный такой, что жив остался.
Сейчас я рисую инвалида двух войн – финской и отечественной. Воевал в Карелии с финнами, был ранен, обморозил обе ноги, потом с немцами, всё время на передовой, в окопах. Без глаза, пуля прошла через оба глаза, весь изрешечен пулями и осколками. А жена его в это время, как он погибал на «Невской Дубровке», жила с финским офицером всю войну, а сейчас опять с этим инвалидом живёт. А он тут напился и говорит: «Ты бы простил?»
22.06.1974 г .…Сейчас рисую второй портрет инвалида войны. Хожу в библиотеку, ищу в книгах ордена и медали, потому что свои он – этот типичный русский Иван- растерял, да роздал детям на игрушки. Вот где Русь несчастная! В чистом виде. Ангелы, а не люди, ни в ком, ни капли лжи, души нараспашку. Я уже двери закрываю на ключ в своей комнате изнутри. Приходят, рассказывают о себе. И наплачешься, и насмеёшься с ними. А песни какие поют! Я таких и не слыхал никогда, самые окопные какие-то, и откуда они их берут? Меня тут балуют: возили на моторной лодке на дальний остров, осматривал там развалившуюся деревянную церковь, колодец, монашеский дом. У тебя есть книга про Валаам. Найди там остров святого Иоанна Предтечи.
-- -
"Неизвестный», — так и назвал этот рисунок Добров. Позже удалось вроде бы выяснить (но лишь предположительно), что это был Герой СССР Григорий Волошин. Он был летчиком и выжил, протаранив вражеский самолет. Выжил – и просуществовал «Неизвестным» в Валаамском интернате 29 лет. В 1994 году объявились его родные и поставили на Игуменском кладбище, где хоронили умерших инвалидов, скромный памятник, который со временем пришел в ветхость. Остальные могилы остались безымянными, поросли травой…
Смотрю, человек лежит – без рук, без ног, укрытый маленьким одеяльцем, на белой простыни, на подушке, всё очень чисто. И он только смотрит на меня, смотрит. А я гляжу на его лицо, и мне кажется, что это как бы молодой новобранец. Но потом понимаю – нет, он не такой уже и молодой, это просто лицо у него застыло в том состоянии, когда его контузило, и с тех пор оно не стареет. Он смотрит на меня и ничего не может сказать. А мне потом нянечки объяснили – он ничего не говорит, он контужен на фронте, его таким привезли откуда-то ещё давно, и документов никаких при нём не было – кто он, откуда, где служил… Подобрали его уже таким где-то на поле боя.
Я сейчас же побежал обратно к себе, взял планшет свой, бумагу, карандаш и прибежал обратно. Сел тут напротив и стал его рисовать. А он – как лежал в одном положении, так и лежит, как смотрел на меня, так и смотрит – ясным, чистым и каким-то проникновенным взглядом. И я его как-то легко стал рисовать, потому что я чувствовал, будто это мой брат, будто он какой-то мой родственник, будто это человек очень мне близкий. Я просто зажал зубами свои губы, чтобы они не кривились от боли, и чтобы глаза не застилали слёзы, – и я постарался изобразить его как можно правдивее.
Неизвестный солдат
Но рисование – это особый вид искусства. Здесь даже если хочется плакать, то не всегда можешь заплакать, потому что движется рука, одновременно наблюдаешь за пропорциями, за поворотами формы, за тем, как располагаются пятна на рисунке (свет, тени). В общем, мысль отвлекается от той необыкновенной жалости, которую, может быть, художник испытывает, глядя на свою натуру. Но у меня получилось, я его нарисовал. Хотя там и рисовать-то было нечего – на подушке лежала голова, а всё остальное закрывало одеяльце. И ноги у него отсутствовали, и руки – его укутали, и он лежал как какая-то кукла или маленький ребёнок.
- - -
Разведчица Серафима Комиссарова. Сражалась в партизанском отряде в Белоруссии. Во время выполнения задания зимней ночью вмерзла в болото, где ее нашли только утром и буквально вырубили изо льда Однажды мне рассказали про Серафиму Николаевну Комиссарову. Она была радисткой на фронте в Карелии, там же её ранило. Войска ушли вперёд, а она из-за ранения оказалась где-то в болоте. К утру это болото стало замерзать, и она уже не могла там даже пошевелиться, в общем, вмёрзла в лёд. Идущие следом части обнаружили её, достали изо льда и привезли в медсанбат. Начали её там оттирать, массажировать, приводить в чувство, но дело кончилось тем, что у неё перестали слушаться ноги, она ими не могла управлять, они для неё стали просто обузой. Когда она попала на Валаам, ей выдали трёхколёсную тележку, на ней она могла двигаться, тормозить, делать повороты, а сзади к коляске был прикреплён железный ящик для инструментов, мелких вещей и продуктов.
Мы с Серафимой Николаевной познакомились, и я начал её рисовать. Поработали так несколько дней, а потом прихожу, смотрю – а у них в палате какое-то разорение, кругом валяются простыни, подушки, одеяла. Я спрашиваю: Серафима Николаевна, что случилось? – Она говорит: Гена, сегодня, наверно, рисовать не будем, сегодня банный день у нас, но наша нянечка не пришла, запила, и мы пока остаёмся немытыми. Все палаты уже помылись, и бельё им сменили, а мы, говорит, и немытые, и бельё нам никто не менял, и вот всё ждём. (И все женщины сидят тоже расстроенные на своих кроватях.)
Серафима Николаевна Комиссарова
Таким образом, я сделал там пять рисунков вместе с портретом Серафимы Николаевны, но её портрет я никогда не показывал. Ещё я начинал рисовать портрет одного гармониста, который всегда играл там на крылечке (а другие инвалиды пытались танцевать), но натурщик попался неусидчивый. Мне казалось, что я смогу сделать хороший рисунок, но куда там – он минуты не сидел спокойно. Кроме того, со всей округи слетались голуби, садились ему и на плечи, и на руки, и на гармонь. А он только улыбался и продолжал играть в окружении этих голубей.
Валаамский гармонист
Этот гармонист рассказывал: я здесь живу с самого основания интерната – столько отважных, несгибаемых, весёлых ребят тогда прибыло. Теперь уже кто где – кто сам умер, кого убили, в общем, нравы тут царили ещё те. То, что сейчас осталось, – нет никакого сравнения, то поколение уже ушло. Это всё были солдаты, которые ходили в рукопашные бои с немцами, – смелые, бесстрашные. И даже потом, когда они лишились возможности двигаться, то и тут они, и в этой жизни, совершали какие-то отчаянные поступки. Вот, говорит, мы сидим во дворике около этого собора, играем тут в домино, а рядом колокольня высокая. И как это он так смог? Без рук, без ног, и забрался на самую вершину этой колокольни, залез там как-то на подоконник и кричит оттуда: ребята! Вот он я! И все на него туда обернулись. Смотрим – и вдруг он оттолкнулся и летит вниз с этой высоты. И упал прямо к нашим ногам. И разбился насмерть. Так, говорит, умирали раньше мои товарищи.
Лейтенант Александр Подосенов. В 17 лет добровольцем ушёл на фронт. Стал офицером. В Карелии был ранен пулей в голову навылет, парализован. В интернате на острове Валаам жил все послевоенные годы, неподвижно сидящим на подушках. 22.06.1974 г .…Сейчас рисую второй портрет инвалида войны. Хожу в библиотеку, ищу в книгах ордена и медали, потому что свои он – этот типичный русский Иван- растерял, да роздал детям на игрушки. Вот где Русь несчастная! В чистом виде. Ангелы, а не люди, ни в ком, ни капли лжи, души нараспашку. Я уже двери закрываю на ключ в своей комнате изнутри. Приходят, рассказывают о себе. И наплачешься, и насмеёшься с ними. А песни какие поют! Я таких и не слыхал никогда, самые окопные какие-то, и откуда они их берут? Меня тут балуют: возили на моторной лодке на дальний остров, осматривал там развалившуюся деревянную церковь, колодец, монашеский дом. У тебя есть книга про Валаам. Найди там остров святого Иоанна Предтечи.
Я дал адрес Серафиме Николаевне, спрашиваю: вас, наверно, никогда никто, кроме меня, не рисовал? – Что вы, Геннадий Михайлович, что вы, до вас нас никто не рисовал, и мы думаем, что и не будет больше никто рисовать, потому что мы тут себя считаем заброшенными, париями общества. Вот мы, говорит, наблюдаем издали – мимо идут пароходы с туристами из Ленинграда в Кижи, музыка играет на палубе, все довольны – или целуются, или танцуют, или выпивают. А мы, говорит, тут сидим на наших колясках и смотрим на эту жизнь, которая проплывает мимо нас. Сперва приближается – звуки всё громче и громче, а потом всё удаляется, и опять мы одни. И летом мы одни, и зимой мы одни. Правда, говорит, зимой иногда с этого Никольского скита совершаются побеги, сумасшедшие бегут чуть ли не босиком по снегу в сторону Сортавала (там километров сорок, наверно). Но куда они бегут? И, конечно, по дороге их или возвращают, или они замерзают. Отсюда, говорит, невозможно убежать, да никто и не стремится, тут жить можно. Куда убежишь? И как в другом месте? В другом месте, может, ещё хуже. Так вот, говорит, мы и живём. И мы с ней простились, потом она мне часто писала в Москву, я ей отвечал.
Нам солдатам пять раз объяснять не надо, мы с третьего раза прекрасно понимаем!!!
02.07.1974 г.…Но нужна твоя помощь. Здесь русские Иваны да Марьи воевали-воевали, награды себе завоевали, а сохранить, как и следовало ожидать … не смогли. Кто пропил, кто на блёсны переделал свои ордена, у кого украли. Словом, ни у кого ничего нет.
Ходят тут все в резиновых сапогах, свитерах и штормовках. Никто тут не купается и не загорает. Редко-редко день выдастся хороший, а то всё дожди и туманы. Туманы тут такие, что за 3 метра ничего не видно. Собор наш не видно даже во дворе. …Меня пугает, что ты так боишься всяких страданий, и так старательно от них отгораживаешься. Я тут вожу на коляске больных в баню, мою им руки и спину, таскаю их, перетаскиваю, вожу на коляске, помогаю, чем могу, и ничем не брезгую. И кушаю с ними вместе. А тебя всё это пугает… Циничная компания тебе по душе, с кокетками на работе ты находишь общий язык, а с русскими людьми, со страдальцами, которые воевали из-за нас с тобой и которых война изуродовала – с ними ты брезгуешь встретиться, боишься свою нервную систему потревожить…
Автор дневника приезжал в те края в 70-е годы прошлого века, инвалиды на Соловках ещё были. Он сам, лично сам видел их, и конечно, оставалось их совсем немного. Были ещё живы, так называемые «самовары», трое, это люди, у которых отсутствовали и ноги, и руки. Никакой это не миф. Говорил он с ними, как фронтовик с фронтовиками. Конечно, психика у них была изношена, и рассказы о том, что их подвешивали, как в гнёзда, в специальные корзины – это тоже правда, говорили, что в пятидесятых не было развито производство, как сейчас, не было пекарни или какой-то особой деятельности.
И на Валаам он приезжал, и там застал последних фронтовиков–инвалидов. Рассказали они ему про первоначальное устройство монастыря–Дома инвалидов. Метеопост там был. Госпиталь, тоже был. Было несколько рыболовецких артелей. Была Военная часть, небольшая. Говорили, что было двухэтажное здание одно, сносное, где и жили все вперемешку. Кстати, постоянное население на Валааме тоже было. Никто тогда не занимался возрождением монастыря, всё было полуразрушено. Это сейчас там уже всё красиво и всё реконструировано, а тогда была просто разруха.
И дом для инвалидов там был – автору его показывали.
А первые монахи там появились в 1992 году.
Отрывок из документального военно-исторического романа Летят Лебеди.
Военно-исторический роман «Летят Лебеди» в двух томах.
Том 1 – «Другая Война» 500 страниц
Том 2 – «Без вести погибшие» 750 страниц.
Именно это место из Дополнения к роману.
Сброшу всем желающим до 9 мая 2021 г.на электронную почту абсолютно безвозмездно.
Пишите мне в личку, weretelnikow@bk.ru давайте свою почту и я всё вам отправлю (профессионально сделанные электронные книги в трёх самых популярных форматах)
Есть печатный вариант в твёрдом переплете.
Могу выслать почтой в любую точку планеты Земля (кроме Северного и Южного Полюсов)
#летят_лебеди
П.С. Вышлю всем пикабушникам, кто напишет, без исключений, потому, если не видите на почте, просто зайдите в папку "спам"
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509