Широко известен в узких кругах — кто это?
Выражение "Широко известен в узких кругах" произошло из советской поэзии. Узнайте о его авторе, Борисе Слуцком. И при чем тут его друг — Давид Самойлов.
Выражение "Широко известен в узких кругах" произошло из советской поэзии. Узнайте о его авторе, Борисе Слуцком. И при чем тут его друг — Давид Самойлов.
Баллада о догматике
— Немецкий пролетарий не должон! -
Майор Петров, немецким войском битый,
ошеломлен, сбит с толку, поражен
неправильным развитием событий.
Гоним вдоль родины, как желтый лист,
гоним вдоль осени, под пулеметным свистом
майор кричал, что рурский металлист
не враг, а друг уральским металлистам.
Но рурский пролетарий сало жрал,
а также яйки, млеко, масло,
и что-то в нем, по-видимому, погасло,
он знать не знал про классы и Урал.
— По Ленину не так идти должно! -
Но войско перед немцем отходило,
раскручивалось страшное кино,
по Ленину пока не выходило.
По Ленину, по всем его томам,
по тридцати томам его собрания.
Хоть Ленин — ум и всем пример умам
и разобрался в том, что было ранее.
Когда же изменились времена
и мы — наперли весело и споро,
майор Петров решил: теперь война
пойдет по Ленину и по майору.
Все это было в марте, и снежок
выдерживал свободно полоз санный.
Майор Петров, словно Иван Сусанин,
свершил диалектический прыжок.
Он на санях сам-друг легко догнал
колонну отступающих баварцев.
Он думал объяснить им, дать сигнал,
он думал их уговорить сдаваться.
Язык противника не знал совсем
майор Петров, хоть много раз пытался.
Но слово «класс» — оно понятно всем,
и слово «Маркс», и слово «пролетарий».
Когда с него снимали сапоги,
не спрашивая соцпроисхождения,
когда без спешки и без снисхождения
ему прикладом вышибли мозги, в сознании угаснувшем его,
несчастного догматика Петрова,
не отразилось ровно ничего.
И если бы воскрес он — начал снова.
Борис Абрамович Слуцкий — русский поэт, переводчик. Участник Великой Отечественной войны. Майор. Член Союза писателей СССР.
С начала войны в действующей армии — воевал на Западном, Юго-Западном, Степном и 3-м Украинском фронтах, в Белоруссии, под Москвой, на Украине, в Румынии, Югославии, Венгрии, Австрии. Был тяжело ранен и контужен. «На войне, — рассказывал Слуцкий, — я почти не писал по самой простой и уважительной причине — был занят войной».
Подробнее на livelib.ru:
https://www.livelib.ru/author/117346-boris-slutskij?ysclid=m...
В последнее время все чаще вспоминается одно старое стихотворение.
__________
А я не отвернулся от народа,
С которым вместе голодал и стыл.
Ругал баланду, обсуждал природу,
Хвалил далекий, словно звезды, тыл.
Когда годами делишь котелок
И вытираешь, а не моешь ложку-
Не помнишь про обиды. Я бы мог.
А вот – не вспомню. Разве так, немножко.
Не льстить ему, не ползать перед ним!
Я - часть его. Он - больше, а не выше.
Я из него действительно не вышел.
Вошел в него – и стал ему родным.
(с) Борис Слуцкий
Я не верю в гибель лошадиную.
Пусть не все, но выжили они.
С дна морского к верху шли акулы,
Но хватали слабых лишь одних.
Разливалась кровь по океану
Но вожак упрямо плыл вперед.
И казалось у него как будто
От копыт шли искры в толщу вод.
Рыжий остров медленно, но таял
Уменьшался остров тот гнедой.
Но немного плыть уже осталось
Кони, кони слышите! Прибой!
Вот копыта дна уже коснулись
И вода отхлынула от них.
Вышли на берег измученные кони
Победили смерть свою они.
Где-то люди есть и есть машины,
Где-то города стоят шумя.
Только здесь на острове все тихо
Ни людей, ни шума, ни огня.
Только ветер воет здесь тоскливо
Да еще вдруг топот прозвучит
То табун коней вдоль океана
С бешеною резвостью летит.
Ветер гривы длинные расчешет
Океан умоет их водой
И живут они, судьбой довольны
Посреди равнины голубой.
Остров тот - песчинка в океане.
Только кони вольно там живут
И отныне остров этот дикий
Лошадиным островом зовут.
Слуцкий и не только.
Рассказывает старая актриса...
Приходим мы с Борисом Слуцким в больницу к умирающему Светлову.
В палате у него порхают какие-то девушки в кожаных юбочках. Светлов был уже очень слаб, во время разговора попросил Слуцкого наклониться к нему и некоторое время что-то ему шептал. Наконец Слуцкий отпрянул и бросился к окну, давясь от смеха.
Я подошла к нему и спросила:
— В чём дело, Борис?
Кое-как одолев пароксизмы смеха, Слуцкий прочёл мне четверостишие:
Пора бы приняться за дело —
И девочки есть, и кровать.
Но х.., как солдат под обстрелом,
Никак не желает вставать!
( Ю. Вронский. Сплетни о писателях, художниках и других гражданах)
- Элен Рапаэлна, - голос Заура был непривычно торжественен, - суда пасатри!
Он стоял перед учительским столом в своем замурзанном пиджачке и заштопанной майке, и его огромные глазищи сверкали победным блеском.
- Эт ти..вас прынес. Всо вас, - величественно изрек мой рыцарь.
Я опустила глаза и ахнула - перед ним стояла огромная корзина цветов - розы, георгины, астры, лепестки которых были выкрашены золотой краской. Ручка корзины была перевита траурной лентой, и он нее отчетливо пованивало.
- Заур, ты опять был на кладбище? Зачем? Не дай бог, папа узнает.
Отец Заура, высокий молчаливый азербайджанец, нещадно драл сына за каждое посещение кладбища, куда предприимчивый ребенок любил наведываться за поживой - на могилах иногда можно было найти что-то съестное. Была середина девяностых. Дети нередко ходили полуголодными, а родители впадали в отчаяние от невозможности их накормить.
Отец Заура на русском знал одно слово - "гордость". Им он и пытался объяснить свои действия, когда однажды на улице я вырвала у него из рук ревущего малыша. Это уже потом я узнала, что маленький несуразный гномик - ученик 4 класса моей школы.
Мы встретились с ним в пятом классе. С первого же дня он, в память о случившемся, стал моим верным рыцарем - бдил за порядком в классе, первым бросался с салфеткой ассистировать мне у страшной солярковой печки - ими тогда отапливались кабинеты, протирал и полировал листья большого фикуса у учительского стола к моему приходу. А когда инспектор ТОНО, слушавшая мой урок, позволила себе ответить на звонок мобильного, Заур, возмущенный до глубины души, сказал ей назидательно: "Молчи, шамашечи ченчин!", чем обеспечил себе вечную любовь всего педколлектива. Возмущенная дама долго интересовалась, что делает ребенок с таким уровнем знания языка и развития в нашей школе, требовала перевести его в коррекционную, на что наша завуч, отхохотавшись, заявила, что мы своих фашистам не сдаем. Неведомыми путями эта новость докатилась до Заура, и Роза Давидовна немедленно получила свою порцию признательности и любви.
Но в тот день Заур на кладбище не был.
- Элен Рапаэлна, школа рядом мусор ченчин красиви цвиточки палажил. Заур спросил: "Можна, я учитлница забираю? Мой учитлница нада цвиточки, он обрадываица". Он сказал: "Да", Заур забрал. На!
Он светился от радости, гордости и.. облегчения. Непослушный язык не давал ему высказать ту благодарность и любовь, которая бушевала в его сердечке - в сердце настоящего человека, и эта корзинка ... Да будет благословенна память покойного, невольный дар которого так помог моему мальчику. Я осторожно вынула из корзины увядшую розу и расцеловала его в обе щеки.
- Спасибо за эту красоту, Заур. У меня никогда не было такого красивого цветка! Я поставлю его в самую лучшую вазу. А остальные цветы давай подарим еще кому-нибудь - ведь ты же хочешь порадовать и других учителей?
Малыш просиял.
- Да! Роза Давидовна!
Но Роза Давидовна в тот день уехала на совещание. Он прождал ее до пяти вечера - маленький, сосредоточенный, молчаливый, не выпускающий из рук свое сокровище, несмотря на все уговоры сердобольного сторожа. В начале шестого за ним пришел отец. Мальчик сдал пост после долгих уговоров родителя. Перед уходом он вынул из портфеля листок и вывел на нем старательно: "На Роза Давидовна (историчка)".
Роза Давидовна правила школой железной рукой. В четверть девятого она появилась у школы и обнаружила у дверей одинокую фигурку. Поздоровавшись с Зауром, она поднялась в свой кабинет. Ученик следовал за ней робким хвостиком. Распахнув дверь, она поморщилась. Заур, забежав вперед, заглянул ей в лицо и тревожно поинтересовался:
- Что, Заур какашка покушаль?
Завуч остолбенела, но через секунду, поняв, что имел в виду ребенок, изрядно смягчивший фразеологизм из уважения к учительнице, непедагогично улыбнулась. Ободренный Заур, сделав широкий жест в сторону тихо тлеющего великолепия, гордо, совершенно по-царски произнес:
- Тебю! - И вышел из кабинета.
Роза Давидовна подошла к корзине, прочла записку, оставленную мальчиком, и ...расплакалась.
Через полчаса, когда мы вошли в учительскую, она уже смеялась.
Недавние слезы выдавали только сильно покрасневшие глаза. Мы хохотали, слушая её эпопею - рассказывать она умела. Закончив, она посмотрела на нас - стайку учителей-второгодков, своих учениц, и внушительно сказала: "Чтобы помнили всегда, с кем дело имеете!". И погрозила нам пальцем.
Мы запомнили. Двенадцать лет спустя, покупая огромный букет черных роз, я посмотрела на Тамрико. Она, заметив мой взгляд, все поняла и шепнула одними губами: "На Роза Давидовна. Историчка".
И наши девочки, стоявшие вокруг, уже не смогли сдержаться. Обнявшись, мы плакали в голос прямо посереди улицы...
Умирают мои старики,
Мои боги, мои педагоги,
Пролагатели торной дороги,
Где шаги мои были легки..
Угасают большие огни
И гореть за себя поручают
Орденов не дождались они -
Сразу памятники получают. /Борис Слуцкий/.
(с) Елена Петросян (Тбилиси)
Леонид Филатов
(Борис Слуцкий)
Мухи имеют совесть.
Дико, но это так.
Вот вам простая повесть,
Грубая, как наждак.
У одного главбуха,
Ползая на столе,
Некая дура муха —
Бац — и нашла сто рэ.
Твердая, как зубило,
Строгая, как пила,
Муха так поступила:
Муха их не взяла.
Вот она чешет брюхо,
Вот она ест бульон.
Муха. Простая Муха.
Муха, каких мильон.
Кланяюсь Мухе в пояс
И отдаю в набор
Эту простую повесть,
Честную, как топор.
Как убивали мою бабку?
Мою бабку убивали так:
Утром к зданию горбанка
Подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города
Легкие
От годовалого голода,
Бледные от предсмертной тоски,
Пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
Бодро теснили старух, стариков
И повели, котелками бряцая,
За город повели, далеко.
А бабка, маленькая,
словно атом,
Семидесятилетняя бабка моя,
Крыла немцев, ругала матом,
Кричала немцам о том, где я.
Она кричала:
- Мой внук
на фронте,
Вы только посмейте,
Только троньте!
Слышите,
наша пальба слышна!
Бабка плакала и кричала,
И шла.
Опять начинала сначала
Кричать.
Из каждого окна
Шумели Ивановны и Андреевны,
Плакали Сидоровны и Петровны:
- Держись, Полина Матвеевна!
Кричи на них! Иди ровно!
Они шумели:
- Ой, що робыть
З отым нимцем, нашим ворогом!
Поэтому бабку решили убить,
Пока еще проходили городом.
Пуля взметнула волоса.
Выпала седенькая коса.
И бабка наземь упала.
Так она и пропала.