Ты пришёл, но тебя не ждали. Или ждали, но не тебя.
Я смотрел у Балабанова только классику: дилогию Брата и Жмурки. Поэтому, чтобы лучше понять самый трагичный осколок души российского кинематографа, я начал с (почти) начала – с «Замка». И не прогадал. Потому что это кино, как сам Балабанов, не зовёт с собой, а ставит тебя на место. Оно говорит: «Не жди развития. Будь в атмосфере. Чувствуй». И ты чувствуешь. Пусть даже эти чувства – безысходность и отчаяние.
Сюжет Замка следует роману Кафки. Землемер без имени (в романе его символично зовут К.) приезжает в деревню при замке, где он должен приступить к работе. Однако почти сразу выясняет, что землемера сюда никто не звал. Или звал? А может, звал, но передумал? Или звал, но кто-то другой?
В общем, если вы однажды сталкивались с бездушной бюрократической машиной (МФЦ? ГИБДД?), вы быстро оседлаете волну хтонического. Да, ты здесь потерпевший. Но виноват здесь тоже ты. И с объяснениями никто не явится.
Главный герой с голосом доктора Хауса (вы поймёте) здесь не герой-освободитель и не бунтарь с флагом. Скорее он упрямый скептик с недоумевающим лицом подростка, который пытается понять, что происходит. Он не хочет разрушать порядок, он просто хочет, чтобы его выслушали. Но здесь нет связи и кнопки вызова, и главное – здесь нет уверенности, что вообще есть тот, кого просить о помощи.
Балабанов, снял свой второй фильм, будто и сам не знал, реальность это или сон. Картинка чересчур «живая» и потрёпанная: выцветшие тона днём и болезненно-жёлтые тени ночью. Всё хрустит, шуршит, как будто ты идёшь по снегу и не уверен, это он скрипит или скрип у тебя в голове. Музыка аритмичная, тревожная, как голос с плохой плёнки. Будто Кэрролл перекроил свою сказку под диктовку Кафки, и белый кролик теперь не зовёт, а тревожно наблюдает.
До моей попытки затеряться в Балабанове, я хорошо знал его вдову – художника по костюмам Надежду Васильеву. Меня в своё время покорил визуал героев Скифа и Капитана Волкогонова. Как оказалось и за 20 лет до этого она держала марку: пальто землемера с мехом и мягким цветом словно вылезло из другой сказки. А вот остальные жители как жёсткие, протестантские, чёрно-белые фигуры. Они не добрые и не злые, они просто есть. Как грибы на полке. Почти неподвижны, но растут.
Вообще весь фильм пропитан тягучей эстетикой бессилия. Никто тебя не гонит, но некому и звать. Ты будто в замкнутом коридоре с холодными стенами и пыльным воздухом, всё время ждёшь, что за поворотом появится кто-то с ответом. А появляется лишь тень или воронка, или голос: «Ну что же вы. Мы вас не выгоняем. Но и, конечно, не удерживаем».
В конце Балабанов (в отличие от Кафки) чуть смягчает взгляд. Буквально на секунду он кивает зрителю: можно не побеждать, главное помни, что ты живой. Что есть что-то не оформленное, несертифицированное, вроде детского желания играть. Это может быть взгляд ребёнка, любимая музыка, или просто слова поддержки, которые тебе важны. Всё, что может сказать тебе: «Ты ещё есть». А значит ты живой, а значит… Есть надежда.
Не за сюжет и не за катарсис. А за редкую смелость показать безысходность так, чтобы было тошно, но ты не хочешь сдаваться до конца.
