Соседи⁠⁠

То, что по соседству живёт ведьма, Степка догадывался давно. Признаваться себе в этом было страшно. Во-первых, сразу вроде как подписываешься под тем, что немного не в себе. Во-вторых, если уж начинаешь верить в нечто сверхъестественное, то тогда придется вписать в свой удобный, давно сформировавшийся мирок целую область: неизведанную, тёмную и от того жуткую. Ведьма-то в мире явно не одна, и даже не две, их тысячи. И леший с ними с ведьмами, тут ведь ещё подтянется и прочая нечисть. Да тот же самый леший, домовой, прочая сказочная мерзость. Про потусторонний мир всяких мёртвых...духов, призраков, неупокоенных душ и думать не хочется. А воздух ими явно нашпигован. Быть иначе не может. Степка эти мысли пытался не подпускать, но они всё равно просачивались и тяжело ворочались в голове, кололи. В животе возникала тяжесть, под кожей начинало зудеть нетерпение, как в детстве от ожидания новой игры или скорого праздника. Только нетерпение тревожное такое - злое. Опасная эта штука впускать веру в свой разум. Обратно не всегда отыграешь. В-третьих, раз уж по списку идти: все в своей жизни Степка любил раскладывать по полочкам, спискам, подпунктам - едва ли от этого становилось легче, скорее наоборот начинал задыхаться от обилия задач или проблем, но привычка - штука трудноискоренимая, потому…в-третьих, думал Степка: "ну допустим ведьма, и что мне делать-то с ней. Да ну к чёрту её ведьму эту. Ооой, это ведь ещё же и черти имеются, и всякая прочая приблуда". В такие моменты Степка махал рукой на мысли и шёл заниматься тяжелым физическим трудом. Чем тяжелее, тем лучше.

Так и жил. А чтобы лучше спать заставлял себя меньше думать. Не дай бог узнаешь, чего лишнего, умным станешь, не уснешь потом. Степка с детства понял, что признание проблемы - далеко не половина её решения, как болтают всякие умники, а лишь один из множества шагов. Понял по нищете родителей, которые признавали, что нищие, а легче им от этого не становилось. Работали усердно и много, а всё равно жили впроголодь. Окончательно убедился во время своего развода. Признались они с Людмилой в наличии проблемы? Признались. Начали их решать? Начали. Вот не думали бы, не задавались этими ненужными вопросами, жили бы ещё себе, как все живут. Так нет же. Люда обожала задавать вопросы и идти напролом в поиске ответов на них, а если проблемы или вопроса не было, то их можно было придумать. До сих пор злость и обида поднимались в Степке от этих воспоминаний, но он одергивал себя - о покойниках плохо нельзя: ни говорить, ни думать. Тем более развод их так и не состоялся, значит злится он на покойную жену, а это уж ни в какие ворота.

Но, конечно было "но". И "но" это висело в воздухе грозно и неопровержимо. "Но", непозволяющее отмахнуться и не думать. Проблема уже не ждала пока её признают, она громкой поступью подходила всё ближе к степкиному дому, скоро раздастся стук в его дверь, а может и вовсе, бесцеремонно ворвавшись, она собьёт дверь с петель, безо всякого стука.

Началось всё с семьи Сидоровых. Отец, мать, трое сыновей: старшему восемь, младшему два. В тот день после бани, Нюра - мать семейства уложила малышей спать, а сама с мужем села смотреть телевизор. Решила дотопить печку в их старом, продуваемом любыми ветрами доме, чтобы дети не замёрзли после бани. Задвижку закрыла чуть раньше времени, может спешила к интересной передаче, может отвлек разговор. Нашли их утром, соседки пришли за молоком, корова беспокойно мычала в загоне. Смерть от угара только звучит смешно, а выглядит жутко. Просто спокойно спящие люди, хотя, надо признаться повезло им из всей деревни больше всех.

После деревня стала вымирать стремительно. Месяц назад схоронили Ивана и осталось теперь два живых дома: степкин да соседский - ведьмовской. Стёпа стоял за цветастой шторой, оставшейся в наследство от матери и болезненно морщился: от осточертевшего рисунка на шторах; от того как запущены они стали после смерти Люды; от необходимости признаться наконец. Из-за шторы он бегло оглядывал ведьмовской двор: ничего необычного - дровяник, колодец, баня, обвитая лозами плюща, но во всем этом виделось ему теперь, после всех событий, какая-то чёрная тень угрозы.

Иван держался последним среди Кузыковых. Они постепенно уходили. Пожалуй, дольше всех здесь. Первая была Ася - его жена, уже семь лет как погибла. И, конечно, как и все при странных обстоятельствах. Сбила её насмерть машина. Казалось бы, чего тут странного. Да вот только на местной сельской дороге машины редкость огромная. А чтобы ещё и на большой скорости, так это физически невозможно. Не разогнаться - любая машина развалится. Естественно никто машины не видел. Ася тогда лежала посередине дороги, вся переломанная, обе руки изогнуты под каким-то диким углом, и позвоночник вывернут в обратную сторону, погибла на месте. А машины будто и не было. Сначала думали - дикий зверь какой. Но на теле ни одной колото-резаной раны, ни укуса, ни следов вокруг. Потом через два года мама Ивана - Антонина Павловна. Нашли на грядке. По вскрытию - инфаркт. А потом дети пошли. Четыре года - четыре ребёнка. Старшую током убило. Следующий подавился и задохнулся. Следующий упал с лестницы. Младший умер во сне. Они так и уходили, как рождались, по возрасту, от старшей к младшему. А Иван пить начал, что неудивительно, держался до последнего, хотел хотя бы одного ребёнка поднять, но не вышло и за год спился. Нашли его в петле. То, что в петлю он залез сам Степка не верил.

В год умирало всегда четыре человека. На каждый сезон приходились одни похороны. Когда ещё было кому писать, Степка писал матери: "Патологоанатом у нас толковый, в ближайшем посёлке работает. Столько опыта у нас тут получил. Говорит прислали по распределению после учебы, на три года, он сначала переживал, что ему тут скучно будет. Яков его зовут. Отличный мужик. Умный, весёлый и своё дело любит. Он в итоге решил, что никуда от нас не уедет, слишком мол интересно тут. Одно время даже на него начали думать. Мол он развлекается так, а потом сам же за вскрытие отвечает, всякие причины смерти указывает. Да вот только не может всё это один человек провернуть".

Дальше Степка уже не писал, чтобы не пугать мать, больше всего на свете боявшуюся ни пауков и высоты, а сумасшедших. Не писал, потому что сам до конца не мог понять не сходит ли он с ума, но думать продолжал: "Не может один человек провернуть...дьявольщину такую. Если он не ведьма, конечно. Ведьма может. А сильная ведьма и того больше умеет".

Всех, кто в Якове сомневался, давно не стало: Сашка словил белочку, всю ночь по деревне бегал, кричал что-то про чертей, упал и шею свернул; Фёдор зимой в поле околел; дяде Жене топор голову пробил, слетел с древка во время рубки и в глаз вошел; Витька отравился, полоскало его дней десять, лечился водкой, да не вылечился, от обезвоживания умер, так в туалете и обнаружили его, уже застывшим. Какие хитрости Яков применил, чтобы его в гроб уложить, никто не знал, хоронили закрытым. Вот и не осталось никому сомневаться в Якове.

Степка писал матери: "Я о нём никогда плохого не думал, мировой он мужик, добрый...и как не оскотинился человек при такой-то работе?".

Яков приходил к Степану в гости. После смерти Люды помогал ему по хозяйству: заказал машину дров, сложил поленницу, вечерами приходил натаскать воду из колодца, приносил с собой гитару и отвлекал Степку песнями. Если бы не Яков восстанавливался бы Стёпка в разы дольше.

Стёпа вздохнул и поплелся выключать плиту: картошка отчаянно булькала, призывая на кухню. Вспоминая помощь Якова, он заскучал, ему страшно захотелось, чтобы этот большой, сильный человек оказался сейчас здесь. Человек, который никогда не терял расположение духа, не боялся, и, кажется, мог дать совет по любому поводу.

Поддев картошку и кусок селёдки вилкой Стёпа очередной раз начал думать о смерти Люды. Сейчас эти воспоминания не были настолько навязчивыми как раньше, но всё равно исправно приходили к нему раз в неделю. Вот он, Степка, бежит по крутому, отвесному спуску к реке, песок осыпается под ногами, тормозит движения, забивается в калоши, отчего они становятся с каждым шагом всё тяжелее, превращаясь в пудовые гири. Тело Люды белое и округлое приковывает взгляд. Он сбрасывает калоши, чтобы бежать быстрее, но ногам не становится легче - наоборот, мысль о том, чтобы подойти ближе, узнать, понять - равняется его, степкиной, смерти. Мысль эта останавливает время, делает каждое движение невыносимым, будто идёт он под толщей воды.

Люда...она была рядом всегда. Его Люда: родинка над левой бровью, рыжие волосы, хитрый прищур слегка раскосых глаз. Без Люды нет его...поэтому ещё несколько сладких секунд добавляют вдруг неидущие ноги к её короткой, несчастливой, нищей жизни. Но вот наконец он справился с этим бесконечным путем длинною в несколько десятков метров, он совсем близко, среди охающих соседей, склонившихся над утопленницей. Не в силах стоять, он падает на колени рядом: рыжие волосы змеями обвили её лицо, шею: душат, душат, душат....и родинка вдруг стала светлее, почти слилась с белоснежной, трупной кожей, хотя вытащили её буквально через несколько минут после смерти. Его Люду, которая умела плавать с пяти лет и страшно этим гордилась; его Люду, занимавшую первые места во всех соревнованиях по плаванию своего небольшого городка, проходивших в её прошлой жизни, светлой и простой, её жизни до Стёпки.

Снова и снова проносилась перед глазами Степы заевшая картинка. Он ел ужин, не чувствуя вкуса и даже не сразу понял, как и когда перед ним очутился Яков. Улыбаясь он стоял в дверях и ждал, пока хозяин выйдет из привычного состояния транса, и узнает его. Помимо всегдашней жилетки (чёрной и промасленной, будто он работал не патологоанатомом, а механиком и не вылезал из-под машины) на нём были широкие штаны и свитер с настолько странным и ярким рисунком, что именно он и выдернул Степку из забытья.

- Яков, здравствуй. А я вот буквально только тебя вспоминал, думал, что здорово бы тебе зайти было, - обрадовался Степка, поднимаясь и протягивая руку для пожатия. Он сильно окал, но почему-то часто выбирал слова именно с этой буквой, чем смешил Якова.

Гость, наклонившись, переступил порог, и сразу дом вдруг стал тесным и маленьким. У Якова была странная способность заполнять собой всё пространство: местные, крохотные домишки и даже дворы были ему малы. Казалось, даже в окрестных полях, по которым он любил гулять широким, размашистым шагом, места ему не хватало. Тихий голос совсем не сочетался с этим ростом и телосложением, но стоило прислушаться, и та же стальная сила была и в голосе, рокочущая и тяжёлая, напоминающая сильный гром где-то вдалеке.

Закат застал их за третьей рюмкой. Солнце, налитое красным, лениво опускалось, заглядывая в окна. Выпивали сначала молча. Стёпа набирался смелости начать разговор, после которого, он был уверен, пути назад уже не будет. На пятой рюмке сомнения снова вгрызлись в его мысли, может все-таки он себе всё придумал, может не стоит записывать во враги последнего живого человека, может все случившееся просто случайность. Стёпа со смерти Люды боролся с собой, пытаясь разъединить в своей голове голос разума и вкрадчивый шёпот страха. Каждая новая смерть отбрасывала его назад в это липкое чувство сомнения. Со временем он понял, что и разум, и страх оба повторяют ему: надо спасаться, надо делать, не ясно что и как, но делать, потому что ты - следующий в этой длинной очереди на кладбище.

На седьмой рюмке Яков и Стёпа услышали как усилился ветер, ветки старой яблони начали царапать окно, а калитка у соседки хлопнула с такой силой, что Стёпка подпрыгнул, будто рядом выстрелили.

- Нервы ни к чёрту, - пояснил он Якову, перехватив удивлённый взгляд, - Знаешь, есть у меня одно подозрение, - прежде чем продолжить Стёпа выглянул в окно - проверить не подслушивает ли ведьма - вечерами она обхаживала свои владения, внимательно вглядываясь, будто ища что-то в земле, и бормоча под нос.

Ведьма как раз завершала свой привычный обход. Полы её чёрного халата с крупными, вручную вышитыми на нём красными тюльпанами, разлетались на ветру. У входа в дом она остановилась, и, медленно поводив головой в разные стороны, смотря под ноги, резко перевела взгляд на степкино окно. Тот от неожиданности поперхнулся и нырнул за штору: ледяной взгляд старухи отрезвил его. Как ошпаренный он вскочил и побежал в прихожую, где чувствовал себя хоть в какой-то безопасности из-за отсутствия окон.

- Послушай, - решился он наконец, собравшись с силами: - не знаю, как это сказать , но сил молчать больше нет, - и, услышав, что Яков встал со стула, чтобы выйти к нему, понимая, что сказать это в глаза, не сможет, выпалил, - Соседка моя - ведьма, это она убила всех здесь, и я знаю, точно знаю, что я следующий, - Степка, шумно выдохнул от облегчения. Мысль, терзающая его уже несколько лет, наконец высказана.

Яков смотрел на Степку исподлобья, будто ожидая продолжения. Он не вышел в прихожую, а стоял в дверном проходе, облокотившись об косяк. Наконец, поняв, что эта короткая речь забрала у Степана все силы, он произнёс:
- И как ты думаешь она это сделает? - не моргая он посмотрел на Стёпку. Тот в недоумении замер.  

Через секунду уголки губ Якова незаметно дернулись вверх, и не в силах сдерживать больше смех, он захохотал, откинувшись назад:  

- Прости, хотел разрядить обстановку, ты бы видел своё лицо сейчас. Пойдём, - Яков махнул рукой, по-хозяйски приглашая Стёпку обратно в столовую, будто это Стёпка был у него в гостях. Звонко стукнула бутылка о хрупкий край рюмки.

- Думаешь первый такое придумал? – продолжил Яков, - Я слышу об этом далеко не первый раз. Правда думали на разных женщин, но никого из них уже не осталось. А помнишь, были люди, что на меня грешили? Страх ослепляет. Особенно, когда остаёшься с ним один на один. Сколько ты мучаешь себя этими мыслями? Довел себя до такого состояния, посмотри на себя, шарахаешься старухи, ведешь себя как истеричная баба.

-  Но вся деревня мертва, - не согласился Степка, - да так жёстко, странно, нелогично. Вспомни как Прокофьев младший упал в бане в чан с кипятком. Ну как это возможно? Да что ни смерть возьми - какое-то изуверство.

- Твоя правда: смертей много, - согласился Яков: - Так ведь половина из них от страха, другая - по неосторожности. Помнишь Симашевский напоролся на сук, от кого он убегал?

- Вот именно, от кого? – удивился Стёпка.

- От страха. Страха с большими глазами, сильными челюстями и длинными ногами. Да, Сидоровы погибли от собственной невнимательности, а после этого уж вся деревня обречена была, потому что придумала себе тёмную силу, неизбежность и поверила в неё. Вера творит не только чудеса. И ослепляет ни хуже страха.

- Да как же! - возмутились Степка и десятая рюмка в нём: - А как же Лепухов? Голову ему кирпичом пробило от невнимательности или страха? А Тушкина задохнулась во сне от чего? Как же Люда в конце концов?

- Спокойно. Ты в бутылку-то не лезь. В конце концов почти все эти люди заканчивали на моём столе. Я видел всё намного ближе, чем ты. Лепухов умер от собственной лени, сколько раз ему говорили поправить сарай, сколько, ну вспомни, но всё завтра. А завтра кирпичу надоело и прилетел он в голову нерадивому хозяину, который мало того, что починить не может, так ещё и дверью хлопает так, что соседние сараи дрожат. Тушкина себя довела. Вспомни, как весь двор она обвесила колокольчиками, чтобы никто пройти незамеченным не мог, и ветер, играя, её потихоньку с ума и сводил. Ты ведь не знаешь, что она спать не могла. Думала только уснёт и за ней придут. Кто придёт-то? А Люда - тут несчастный случай. Мы все горевали, - Яков сник при упоминании покойной жены Стёпки, но продолжил, - но всё равно без страха не обошлось. Нога запуталась, и Люда начала биться, как рыба в сетях, вместо того, чтобы поднырнуть и попытаться ногу вытащить. Она ведь плавала отлично, и дыхание задерживать могла намного дольше, чем ты или я. Значит, что погубило её? Страх. И невнимательность. Водоросли в том месте каждый год длинные и опасные. Что она не знала этого, проведя тут полжизни?

- Может быть ты ещё скажешь, что она не просто так к той коряге подплыла и не пробовала спастись?! Может это она с собой покончила?! - распалился Стёпка.

- Заметь это говоришь ты, но есть в этом логика. Есть. Как её родители запилили за ваш развод. Да и ты не хотел её отпускать, а так она осталась твоей, пусть и мёртвой.

- Что?! Что ты сказал?! То есть ты обвиняешь в случившемся меня?! - заорал Стёпка.

- Я всего лишь говорю, что это один из вариантов, - устало ответил Яков.

- Уйди!! Не смей оскорблять её память своими вариантами!!! - вопил Степка, уже в спину гостю, окончательно теряя самообладание.

Спустя несколько часов, проспавшись, Стёпка пошёл в баню. Приятная прохлада последнего летнего вечера бодрила. Небо по-августовски чистое и низкое, мерцало тысячами звёзд. Конец лета - любимое время года Люды. Время собранного урожая, приятной усталости и долгих разговоров. Она любила повторять: «невозможно врать самому себе и миру, смотря в честные глаза августовских звёзд». Его Люда - во всём, видевшая не только красоту, но и смысл, и ставшая красотой и смыслом для него.

Баня, про которую он забыл из-за визита Якова, успела полностью остыть, но котёл с водой сохранил тепло.

Первый раз он услышал скрежет, когда обливался из вёдра, звук слился с шумом воды, отчего он не придал ему значение. Второй раз звук заглушил скрип двери, когда он выходил в предбанник. Он насторожился, прислушиваясь, но тоже смог отмахнуться. Третий раз не оставил сомнений. Выключив свет в предбаннике, он пошёл к выходу. Люда много раз просила сделать ещё один выключатель, возле двери, чтобы не приходилось каждый раз преодолевать эти несколько метров кромешной темноты. Где-то на середине пути, Степка услышал за спиной шорох, он замер. Звук повторился, раздался глухой стук, будто кто-то пробежался по полу, скамья жалобно скрипнула под весом чего-то. И раздался голос скрипучий, надтреснутый:
- Бееее…рееее...гииии….ссссь….

Стёпка дёрнулся к двери, откинул засов и выскочил наружу. Звёздное небо скупо освещало путь до дома. Он заставил себя вернуться в баню, вспомнив сравнение Якова про истеричную бабу, пройти снова эти несколько метров, щёлкнуть выключателем и убедиться, что никого в предбаннике нет.

До утра крутился он в постели. Мысли не давали уснуть. Признание Якову сделало существование ведьмы реальнее и ощутимее, так как он, Стёпка озвучил его, а значит - признал. Пусть Яков не верит - ничего. Факт про одну смерть в сезон ему крыть нечем. В прошлом сезоне ведьма забрала Ивана. Сегодня наступила осень и вместе с ней время для новой жертвы.

После нескольких часов тревожных, обрывочных снов, в которые то и дело врезался голос, исходивший казалось из стен, повторяющиий:

- Бееее…реее…гиии…сь...- Стёпка проснулся ещё более разбитым, чем ложился.

Тело болело, будто избитое. Он долго лежал ни в силах пошевелиться, ругая себя за вчерашнюю попойку. Веки вспухли, руки саднило. Степа посмотрел на ладони: он так сильно сжимал кулаки во сне, что кровавые следы от ногтей остались на коже, а под ногтями засохла кровь. Похмелье усиливало тревогу.

Первым делом он перенёс выключатель в бане ближе к выходу. Двадцать лет работы электриком не прошли зря. Стёпка задумался почему так долго переносил эту пустячковую работу, несмотря на все просьбы Люды. Вторым делом Стёпка решил пойти на рыбалку, обдумать все как следует, и в очередной раз предпринять то, что всегда с треском срывалось. Но если раньше после очередного провала, можно было отложить побег из деревни до лучших времён, потихоньку восстановиться и снова всё распланировать, то теперь, когда запущен обратный отсчёт, медлить нельзя.

Раньше, когда в деревне оставались люди помимо него, можно было успокоить себя тем, что именно они будут следующими. Да и мысль, что виновна во всех смертях именно соседка созревала долго, и появилась только после гибели Люды. Все предыдущие смерти проходили мимо Стёпки, не цепляя его, а после начали проходить сквозь. Он заметил, что за несколько дней до очередного инцидента ему становится холодно: казалось, стоит он под ледяным потоком воды, и чем ближе ко дню расправы, тем сильнее он замерзал. Каждую косточку, каждый сустав выламывало. Ненадолго спасала баня, но даже, сидя в ней иногда ловил себя на мысли, что холод исходит от стен: тогда он вставал спиной к печке и просил кого-то неведомого и сильного помочь. И, видимо, кто-то помогал, потому что снова и снова следующим забирали не Стёпку.