СКАЗ ПРО ВОЛХОВИЙ ПЛЯС, или МЕДВЕЖЬЯ ПОРУКА (Ч.1) (Серия: По мотивам легенд и сказаний)⁠⁠

Чистое, первозданное озеро Светлояр. Точно юный рассвет. «Вода без греха, губами почувствуешь… – говорила она, объясняя дорогу. – Пить будешь – не напьёшься, дышать ею захочется...» При первых лучах солнца он видел каждую трещинку на сбитых ладонях. А когда окунул руки в воду, прозрачную точно слёзы ангела, видеть стал их намного чётче. И вкус у воды оказался особенным. Разбитые губы хлебнули прохлады, и та в три глотка уняла боль в его теле. Не соврала старая ведьма, ничего не напутала, обещанным добром отплатила за прежнюю помощь. И пусть это было еще не озеро, но водица такой-то силы вытекала из него, не иначе.

С трудом перекатился на бок, оторвавшись ртом от спасительной неги. Поплескал на себя, на грудь, на лицо. Потом лёг в лужу на спину. И долго лежал так, слушал журчание. Дышал тяжело, надрывно стучало сердце внутри. Вода оказалась и в правду целебной, но с ранами, как у него, вскочить и бежать – невозможно. Всë равно Семён умирал. Он чувствовал. Просто воды святые несли облегчение.

Не думал он, что когда-то придëтся искать сюда самому дорогу. "Не примет тебя святое озеро, Сёмушка, не примет, - причитала травница Прасковья, именуемая другими ведьмой. - Грехи не отмаливал, в церквях не бывал. Озеро – оно не для всех. Ты ведь не волхв? Не провидец, не мученик. Зачем тебе знать дорогу? " "А ты всë равно скажи, - настаивал он на своём. - Может не мне, другому кому сгодится. Знать буду путь – сам отведу..." Вздохнула бабка в ответ. "Я-то скажу. Помолюсь за тебя. Сгинуть не дал мне – Бога сама за тебя молить буду. А время придёт – может, пропустит святое озеро... " Не стал он тогда еë расспрашивать, мол, как этот так, ведьма и к Богу с мольбами. Со временем последняя эта их встреча и вовсе забылась в его голове. Только как вышел ночью к жилищу, дом ведьмы пуст оказался. Видно, оставила место Прасковья, в избе той давно никто не бывал. Не умерла же старая травница? Услышал бы о таком событии хоть в одной деревне. Однако, что бы там с бабкой-ведуньей ни вышло, а не у кого стало переспросить про озеро. И пошëл он тогда искать дорогу по памяти, проклиная свою забывчивость…

Родился Семён здесь же, на нижегородчине. Однако в местные деревни перебрался, когда стало ему за тридцать. Поколесил по всей стране, перевидал леса и горы, забредал в такие дали в тайге, где людей по неделе вокруг не встретишь. А потом, когда колено подводить стало и поубавилось силы и прыти, решил где-то корнем осесть, завязать со своим походничеством. Семью завёл, поставил добротный дом и с женой народили деток. Всё, как у всех, не больше и не меньше. Пристроился работать в местное лесничество. В нём честно смотрел за лесом, от браконьеров чащу стерёг и не давал мужикам местным баловать с сетью. Озёра здесь были красивыми, рыбными, а густые леса полны зверя. Так и познакомился он с бабкой Прасковьей, в одной деревушке, с тремя-то жилыми домами. Подолгу одна она все равно не бывала, со всех деревень к ней съезжались люди, кто хворь залечить какую, кто на ноги скот заболевший поставить. В глаза называли ведуньей и травницей, лишь за спиной тихо шептали «ведьма!». И было за что, не на пустом народилось месте. Однажды так заговорила двух местных охотников, что блуждали те по знакомым лесам неделю, признать не могли родной окрестности, дорогу домой всё искали. Сжалилась над ними бабка и отпустила, выбрались тогда оба живыми. Зато перестали без дела зверьё стрелять и капканы на крупного зверя ставить. Вот за это стал уважать Прасковью Семён, отчасти работу его помогла ему выполнить.

Но и Семёну однажды довелось помочь старой ведунье. А случилось это семь лет назад, в холодную снежную зиму. Шел он тогда с охоты домой на лыжах. Увидел Прасковью в лесу одну, увязшую по пояс в огромном сугробе. Слаба в тот день была бабка, болела, но в лес для чего-то из дома вышла. Застряла она и уже замерзала, когда под вечер Семён набрёл на неё и чуть живую выцарапал из снега. Сам от усталости с ног валился, но волоком дотащил старую женщину до избы. Благо ушла недалеко от деревни – всего метров триста. Вот через пару лет после встречи и решила его отблагодарить, когда снова увиделись. Вызнай, мол, у меня, о чём не знаешь, и я тебе честно отвечу. А Семён возьми и не растеряйся. Спросил, а правда ли, что люди такое дурачьё и всерьёз думают, будто на дне того озера утонувший город? Посмотрела она него тогда, посмотрела, и сказала: «Не то это озеро, верно. И люди твои дурачьё. Но есть настоящее озеро Светлояр, в лесах оно местных прячется, деревья дорогу к нему охраняют, волхвы и молитвы. Вода в озере том целебная, и рану заживит любую, и жизни к годам прибавит. А умирать станешь, к себе позвать озеро может. Душа коль не совсем пропащая …» Услышав про такое чудо, Семён не спешил верить бабке. Однако припомнил потом про блуждавших охотников. И неизлечимых больных не забыл, тех, что Прасковья выхаживала. Много чего разом вдруг вспомнилось, чем знаменита была в деревнях ведунья. Потому сильнее оказалось его любопытство, расспросил-таки о дороге к настоящему озеру Светлояр, где некогда от степной орды город старинный укрылся. И запомнил все бабкины наставления. Без надобности, мол, озеро всё равно не пустит, нечего из любопытства туда соваться…

Только пускало сейчас к себе озеро, со всеми его грехами. Иначе б не нашёл от него ручеек. Оттого и успокоился Семён, как воды из него попробовал, ощутил внутри себя новую силу.

Разлёживаться всё же было некогда. Ручей давал только время, но истинное исцеление находилось дальше, у спрятавшихся в лесу берегов. Нужно было дойти до озера, скинуть с себя одежду и нагим нырнуть в холодную глубь, уйти под воду раньше, чем солнце оторвётся от земли нижним краем. И там, на глубине, вдохнуть озёрной воды полной грудью. Вдохнуть, не боясь захлебнуться. Только тогда, сказала Прасковья, взглянет на тебя озеро Светлояр древним оком. И вынесет суд свой, достоин ли будешь жить дальше…

Тяжело Семён перевалился на живот и подобрал под себя ноги. Поломанные рёбра его не заметили, как он согнулся почти гусеницей. «А, может, и хватит воды из ручья, исцелит?» - подумалось в миг одолевшей духовной слабости. В глазах уже перестало двоиться и сердце из горла будто вернулось в грудину. Стучало, пусть, тяжело, но шум в голове растворялся в нежном рассветном утре. Даже руки окрепли, а ноги были готовы нести остальное тело. Вернуться б только домой, забраться на печь, улечься на ней суток на двое. Всегда ж в деревнях вот так выживали-спасались. А, встав у ручья на колени, понял он вдруг, насколько хрупка была его сила. Поднялся с трудом и побрел вдоль воды…

Всё правильно ночью сделал Семён, верное принял решение. Не стал пугать жену и детей, не повернул к дому в страхе, а вспомнил про тайное озеро Светлояр. С такими ранами до обеда не дожил бы – напрасно б только машину в больницу гоняли. Про озеро ж вспомнил как – сразу направился к бабке Прасковье. Надёжней она ему показалась озёрной воды, о которой сама и рассказывала. Надеялся до последнего дома застать старую травницу, где ж ей в ночь ещё было шастать? Сидит поди за столом, ведьмовством своим занимается, травки в узелках перекладывает да заклятья новые вяжет. Подумал, пошепчет над ним что-нибудь, и в миг тогда полегчает, не надо будет на озеро ночью переться. А как уткнулся в заросший забор с полисадником, как увидел пустую собачью будку, так и похолодело у него в спине сразу. Помощи, оказалось, просить-то и не у кого. Кровь он терял быстро, рана в спине горела, и в глазах начинали троиться деревья. Пришлось тут заново уверовать в воды Светлояра, понадеялся, что всплывет в памяти к озеру дорога, откроется ему на последнем пути. Пережал тогда рану рукой покрепче, и поплелся от дома ведуньи в самую чащу. Молился про себя, что б не упасть и не сгинуть вот так…

Как всё случилось? Да так же, как всюду оно и бывает. В вечер накануне Семён со двора вышел в лес и было ещё светло. Знал он прекрасно, в какое время люди капканы смотреть свои ходят, туда и направился, где с утра обнаружил их. Хотел поглядеть лишь одним глазком. Почуял неместных – железо уж больно хорошее было у них. Ввязываться пока не собирался, но хоть посмотреть и запомнить в лицо, когда проверять начнут ловушки расставленные. А там и выйти поговорить с людьми можно – как ситуация, в общем, сложится. Двустволку свою не взял. Оно, как известно, если на зверя с капканом выходят, ружьё применяют крайне редко. Да и к чему привлекать внимание лишним шумом? На лисов и зайцев – он ведь мелкий, капкан, добивают такое зверьё не выстрелом. Ничего, кроме таких железяк с утра не увидел. Потому шёл Семён к месту тому без опасений. Нечего боятся в своём лесу, тут каждый пень за него горой и лешие с мавками в дружбу просятся.

И всë бы ничего, прошëл бы вечерний рейд, как и был задуман, не перетёк бы в тревожную ночь, если б только медведь его не попался. В этой части леса их никогда не видели. Не жаловался на встречу с косолапыми ни один житель окрестных деревень, с визитом давно сюда крупные звери не захаживали. Однако несколько лет назад прибился сюда такой тайный житель. Может и раньше здесь обитал, да как-то совсем уж тайно. Поначалу Семëн натыкался только на след, встречал медвежий помëт и видел в лесу кабаньи кости. Питался зверь правильно, не брезговал честной охотой, не собирал падаль у деревень и не ходил человечьими тропами. Вообще к поселеньям людей не приближался. Как показало время, соседствовать зверь умел по-мужски – себя он вёл скромно и тихо, без всякой альфа-бравады. Виделись с ним потом несколько раз, при встрече друг к другу принюхивались. Посмотрев издалека на человека, медведь уходил в сторону, дорогу уступить себе не требовал. Так и повелось у них раз-два за месяц встречаться. Семëн это называл «здороваться с Потапычем». Жене только о нём своей рассказал, Ксении. И больше никому ни слова, что б мужики с ружьями потом бурого не донимали. Вот Миша и жил хорошо, не лез, куда не надо, от людей бродил далеко и ведал свои лишь медвежьи маршруты. Грибников любопытных и ягодников огибал стороной за километр – Семён по следам всё прочёл о его повадках сразу. Был этот медведь не стар, но отчего-то немного другой, не как остальная его порода. Не метил дерева даже когтем, но будто смотрящим ходил по большому лесу. И ведь отчего-то знал Семëн – не пустит чужого зверя сюда Потапыч, прогонит, как более сильный хищник. Пусть странности и водились за ним не медвежьи. Почти человечьи. Видел он пару раз, как Мишаня на задние лапы вставал, и не поймёшь, не то идёт, не то танцует, с медведицами невидимыми хороводы кружит. Вроде и не первым замечен был за таким занятием, в народе их именовали медвежьими танцами, но уж больно особенно у него получалось. А после лап ещё и следы оставались порой интересные, прямо рисунки какие-то выведенные. Со стороны будто просто на месте топтался Мишаня, а такое иногда после этих топтаний оставалось! Может, думал Семён, в его собственной голове, от частого бывания в лесу, рассудком само всё в узор дорисовывалось, а на земле были просто каракули?.. Такие вот были особенности у друга его лесного. Да только кому ж они жить мешали?..

Увидел он медведя своего почти сразу, как прибыл на место. Когда оказался поближе к капканам, пошёл осторожно – боялся встретить людей не ко времени. И тут вдруг услышал тяжёлый вздох. Затем и знакомая бурая холка мелькнула в листве. В железный капкан угодил Потапыч, сидел в кустах тихо и ждал. Голову повернул, когда увидел его, взглянул на него без злобы. Понятно, что и без особой радости – смотри, мол, какое творится! Я волка и зверя другого гоняю, а ты куда смотришь, кого в лес запустил?!.

Подошëл Семëн к зверю, остановился в двух шагах от него и на землю поставил сумку. "Чать не порвëшь меня, не задавишь? – спросил он его. - Гуляли же сколько, здоровались..." Засопел медведь носом, отвернул от него свою голову. Жест принят был за приглашение.

Достал тогда из сумки своей Семён инструмент, подобрался к медведю поближе. И начал уже тот капкан на части раскручивать. А крутил пока и от страданий избавлял лесного товарища, почуял аж трижды, как жарко Миша дышал ему в затылок и капал слюной на волосы. Ни разу не вздрогнул. Всё продолжал тыкать отвёрткой, сжимать пассатижам – будто знал он, не тронет его дикий медведь.

Освободился когда зверь из плена, ушел с места сразу, не обернулся. Боднул только боком, да так, что Семён кувыркнулся на месте, ружьё аж с плеча слетело. Обиделся косолапый на дружбу такую нечестную, не усмотрел, мол, за лесом лесничий, не убрал из той ямы капкан. Уж он-то учуял медвежьим носом, что, кроме заезжих с жедезом, Семëн тут тоже успел побывать. Вот только утром ловушки медвежьей он не заметил.

А вскоре и двое те объявились, капканы пришли проверять, добычу забрать. Не кстати из леса вышли они, в дурном настроении оба, угрюмые и недовольные. В руках по ружью, а лица – приветливей некуда, хоть пугалом ставь в огород. Так и попал Семëн с ними впросак. Свою-то двустволку с земли поднять не успел, а в руках ничего, кроме старой отвëртки.

Он понял всё сразу, чем встреча у них закончится. Как и подумал, не стали они с ним договариваться. Переглянулись лишь коротко, и оба шагнули вперёд. Долго били его потом, тяжёлыми ружейными прикладами охаживали. В какой-то момент Семён сообразил, что если не дёрнется прямо сейчас, то в следующий миг уже и не сможет. Так и останется тут лежать в безвестности, мёртвым или покалеченным. Рванулся тогда он из последних сил и разбросал их от себя руками. А едва пробежал два-три шага, то в спину ему из винтовки и выстрелили. Упал и пополз по земле. Понимал, что от жизни нечего ждать...

Медведь снёс обоих. Промчался рядом словно торнадо. Бесшумно он вышел сначала на край поляны. Потом люто взревел, когда нападал. Семён как раз перевернулся на спину, что б встретить смерть гордо, лицом, а не затылком. И тут налетел этот бурый вихрь, смёл разом обоих его обидчиков. Не рад зверь оказался видеть людей, изувечивших его лапу капканом. Зубами схватил одного за плечо и начал трепать его словно игрушку. Возил по земле, подбрасывал вверх и громко расхрустывал ломкие кости. Пусть стало и радостно за избавление, но лучше б было скорее убраться. Второй браконьер дал в лес стрекача. Не ровен час, забудет медведь про их тесную дружбу и зубами возьмётся уже за спасённого. Разорвёт его в лоскуты косолапый и рвать будет он не со зла. Суметь бы только встать и уйти побыстрее с поляны. Так думал Семён, цепляясь за тонкие ветви берёзы, и чувствовал, как тянет она в ответ…

Вот и сейчас, упав у ручья, не сумел он подняться сразу, ощутил, что земля его не пускает. И если часы назад помогал спасительный страх, то сейчас напугать и заставить идти стало некому. Медведь давно ушёл своей звериной дорогой. Расправился с одним браконьером, а спасителя своего преследовать не стал. Семён после этого побывал в пустом доме бабки Прасковьи. Потом уже оказался здесь, у ручья. Всё шел вдоль потока и шёл, пока позволяли немевшие ноги. А как почувствовал, что стало совсем невмоготу, присел и решил напиться живительной неги снова. Вот только на этот раз вода не спасла. Плюхнулся он безвольно на бок, и понял, что истощил до предела последние силы. В лицо давно мощно веяло влагой и светлые воды древнего озера приближались. Но никак не давались последние двести шагов. Заряда в избитом теле осталось чуть. И всё, на что был способен Семён, – лежать и дышать. Молиться и ждать избавления.

***  ***  ***

Когда он открыл и закрыл глаза, и думал, что делает это в последний раз, его измождённый рассудок заметил вдруг некую странность. Семён лежал на спине и глазами смотрел на восток. Туда он и шел, лишь сил дойти не хватило. Но на мгновенье ему показалось, будто отчётливо увидел он солнечный диск, погруженный по пояс в воду. Встряхнув тогда присмиревшей от слабости волей, с трудом разлепил он веки, и взгляду предстала всё та же картина. Деревья, что должны были загораживать солнце, просвечивало косыми его лучами насквозь. Бордовое светило будто всплывало из озера, и справилось с этим уже наполовину. В тот миг, когда он желал умереть, нарочно будто кто-то подталкивал к жизни и заставлял сквозь оставшийся лес видеть громадное красное солнце. Он словно безмолвно кричал ему в ухо: «Смотри же!.. Смотри!..  Восход ведь не полный!.. Ты можешь успеть!..»

А ровно через мгновение видение солнца в воде исчезло. И ничего, кроме плотного строя деревьев, перед глазами уже не стояло.

Рука вновь плеснула слабо в лицо. Тянулась к воде с трудом, но зачерпывала щедро пригоршней. Несколько глотков, и половина из них растеклись по подбородку и шее. Бледность лица пугала не только его самого, но и воду, в которой оно отражалось. В какой-то момент он осознал вдруг, что стоял уже на коленях, раз видел внизу свое отраженье. И ровно наполовину из озера вышло молодое солнце. Как только нижний край оторвется от воды, надежды на спасенье не останется. И потому идти он должен, поднявшись с земли, быстрей восходящего шара. Медведя рядом не было, но страх был больше не нужен, что б подобрать себя на ноги. Если Вселенная или кто-то ещё боролись за него, то сдаться самому было б предательством.

Семён вновь оказался на ногах. И удивился, как легко вдруг поднялся с колен. Посмотрел на землю, не осталось ли там тела, не выпорхнула ли это его душа из останков. Но на траве увидел только длинный мятый след и маленькое бордовое пятнышко - от раны на спине, где засела проклятая пуля. Пройди она тело насквозь, давно истёк бы кровью, а так – ещё дышал. И даже брёл куда-то. Перед глазами плыли лица близких, а Ксения с детьми возглавляли тот хоровод. Пока он видел их, шаги его хрустели по траве, и последний рывок обескровленного тела обещал не остаться напрасным.

Знакомый щелчок раздался внезапно. В ушах гудело настолько, что он не услышал приближения чьих-то шагов. Зато понял при этом звуке, что за спиной взвели курок. И, покачнувшись, обернулся.

Нацеливший на него ружьё заговорил с ним, забрызгал кровавой слюной. Но разве принято внимать живым, когда не знаешь, жив ли сам? Да и не слышал Семён ни слова, лишь наблюдал за открывавшимся его ртом, что вызвало у него только усмешку. Как больно же было в улыбке растягивать губы! Одной ногой он чувствовал себя в могиле, другую всё не мог никак поднять, чтобы дойти до берега, шагнуть и прыгнуть в воды Светлояра. Напугал же медведь, судя по всему, этого второго браконьера! Стоял тот перед ним и вытанцовывал знатно, ружьё в руках дрожало как листва молодой осинки. Быстрее зайца он первым сбежал с поляны, когда товарища его терзали и мешали с грязью. Всю ночь где-то прошлялся, а теперь вот догнал его. Пришёл убивать.

- Дойти мне не дашь? – не слыша его ушами, глазами взглянул на него Семён. – Стрелять опять будешь?

Последнее спросил с каким-то равнодушием. Не всё ли равно, будет, не будет? Прилив сил, что испытал он во второй раз от воды из ручья, бежавшего от Светлояра, опять иссякал в нём. Неправильные какие-то песочные часы были – дыра будто была безразмерной и всасывала почти мгновенно, затягивала его в себя вместе с жизнью. Он всмотрелся в лицо стоявшего напротив него браконьера и только сейчас увидел, насколько тому самому досталось. Потапыч его потрепал или нет, но лицо всё было в сильных ссадинах, разорвана в клочья щека, будто когтями по ней хорошо прошлись. А то и сам, горемычный, свалился откуда, а щёку пропорол корневищем или соткнул острым суком. Лес, если вести себя в нём неправильно, подрать мог не хуже медведя. Любить нужно было лес, уважать. С законами его считаться.

- Эко ж тебя, бедолагу… - с жалостью вздохнул он, глядя на увечного браконьера.

И снова перед глазами образы Глаши и Мити возникли из марева в воздухе. Ксенья обоих детей взяла за руки и повела по тропе к священному озеру. Вот и Семён повернулся за ними следом, не взирая на окрики сзади. За семьёй своей он пошёл. И даже не вздрогнул, когда прозвучал двойной выстрел. От слабости встряхнуло целиком. На деле же – будто руку только задело. Не страшно – ногами ведь шёл, не руками.

Плохо соображал Семён от большой кровопотери. Потому хорошо и вышло, что вторая их встреча закончилась быстро. На этот раз браконьер не успел его ударить. Лишь разбежался и прыгнул, желая ударом подсбить его с ног – патроны у него закончились или просто игрался. Только качнуло сильно и без его помощи – вбок отступил ногами Семён. А браконьер тот, задев его телом чуть, пролетел птицей мимо. Оступился на земле и упал, головой наскочил на твёрдый камень. Ни голоса его, ни слов разобрать не удавалось, а тут, сквозь гул в ушах, отчётливый вдруг раздался хруст. Обмяк тогда упавший и в судорогах последних задёргал ногами. Вытянулся напоследок и замер. Такой вот печальный удел – о землю убился. Сам.

- Что ж за дурак ты такой… - с обидой произнес в голосе Семён, боясь остановиться у края той ямы. Уж коли встанут ноги, не поведут его дальше, воспротивятся. Чувствовал он, что в последний раз сдвинулся с места и шёл. До берега Светлояра оставались шаги, и солнце теперь не мерещилось, он видел его, оно призывало, манило лучами! На нижнюю треть оно оставалось в воде, но на целых две – из неё поднималось. Красное и огромное – всё, как явилось в недавнем виденье.

Успел-таки дойти он до озера, заторопился сразу на радостях на берегу. У дерева встал и посмотрел неверящим взором на чистую воду. Потащил с себя разорванную рубаху, бросал отдельные ее лоскуты на землю. По очереди с ног снимал он ботинки и взялся руками за штаны. Но закрутился на одной ноге малость, поплыл сознаньем вдруг и… упал. Не удержался плечом о ствол березы.

Болезненным оказалось это паденье. Много раз падал в жизни Семён, но так, что б ныло потом везде, что б болью аукалось в каждом члене… Свалился ничком, разодрал подбородок. И видел, как тихие воды шепчутся с берегом. Кроваво-оранжевое солнце разгоралось всё больше, последняя четверть пока оставалась в воде, но всё остальное чертило на ней лучами дорожки. Жутко хотелось вытянуть к берегу руки, коснуться священной воды, доползти до нее, докатиться. Но всё, что он чувствовал – вяжущий душу холод. И холод тот погружал в темноту…

Горячий медвежий язык облизал лицо. Отколупал залипшие веки и, яркий солнечный свет ударил в зрачки. Небесное светило поднялось над водой целиком – лишь нижний край касался пока её пламенем. Последняя надежда исчезала на глазах, и вместе с ней утекали остатки жизни.

-Уааааау! – нетерпеливо взревел медведь. Переминался тяжело рядом на передних лапах, пыхтел и ворчал, торопил его. Пришёл косолапый, не бросил. Откуда ж он брался всегда? Как чуял беду?..

Семён поднял руку. Ослаб, но сумел ухватиться за длинную бурую шерсть. Пальцы его, что сжались сначала слабо, вдруг ощутили, что им помогают. Медведь опустил большущую голову, позволил обнять за могучую шею и ждал терпеливо, когда руки на ней сомкнуться. Потом вдруг встряхнулся весь. Как щепку забросил к себе на спину, дал время улечься и сразу шагнул. А сделав тот первый шаг, вдруг побежал. В мгновенье достиг заветной черты, и мощным тараном влетел в Светлояр. Поднял мириады брызг и тысячи гулких всплесков. И сразу ушёл в глубину…

Продолжение...