Ответ на наступление Северного Вьетнама в 1972 году
Трумэн и Кеннеди сдерживали своих военных. Никсон же старался просто возглавить процесс с видами на эскалацию. После ухода французов Вьетнам поделили на две части. В южной половине, которую поддерживали американцы, постоянно маячила угроза коммунистического восстания. Вашингтон благосклонно отнёсся к покушению на слабого диктатора, но после его устранения стало ещё больше анархии. К 1965 году у президента Джонсона не оставалось выбора (каково вам?), кроме как санкционировать эскалацию. Целью было не допустить попадания ещё одной страны в руки коммунистов. Вроде всё шло неплохо, но в 1968 году Север устроил Тетское наступление, военные цели которого достигнуты не были. Но были достигнуты цели политические: самодовольство американцев оказалось уязвлённым. Джонсон потерял пост, а бомбёжки прекратились. Автор указывает, что Вьетконг так и не смог восстановить влияние на юге, но не приводит главного политического последствия: американцам стало ясно, что они не смогут победить. Они стали покидать страну, перекладывая бремя конфликта на плечи местных: так называемая политика вьетнамизации. В марте 1972 года Север начал новое Пасхальное наступление, которое было полностью отбито. В результате Север вновь согласился на переговоры.
Увод большей части наземных войск из Вьетнама снизило давление на американское общество, но война была по-прежнему непопулярна. Решение Никсона распространить войну на Камбоджу в апреле 1970 года было встречено массовыми протестами. Американцы хотели, чтобы южане рано или поздно сами справились с войной, но коммунисты с Севера ставили снятие президента Юга необходимым условием продолжения переговоров. Штаты стали разыгрывать новую карту, пойдя на улучшение отношений с Китаем. Это было одной из задач советника по национальной безопасности Генри Киссинджера. Взаимное недоверие во властных структурах привело к концентрации власти в руках национального совета по безопасности. Своевольный министр обороны Мелвин Лэйрд вызывал подозрения у Киссинджера, и тот пытался взаимодействовать на Пентагон через адмирала Мурера. Военной помощью Южному Вьетнаму руководил генерал Крейтон Адамс, тот самый, в честь которого позже назвали танк. К тому времени Адамс порядком «износился» и был склонен приукрашивать свои отчёты наверх, дабы его не трогали. Над ним стоял адмирал Джон Маккейн, сын-тёзка которого тогда сидел во вьетнамском плену. Пройдут годы – и сынуля поборется за президентский пост с Обамой.
Политикой на месте заправлял президент Тхьеу. Его миллионная армия была хорошо обеспечена и изолирована от населения, но командование было фрагментировано. Офицерам не позволяли служить долго на одном месте, чтобы не давать им «избыточный» авторитет в войсках. Цепи команд были запутаны, часто случались конфликты. Последствиями были неудачи в осуществлении войсковых операций. Командиры, в частности Лам, явно не тянули. На Севере генсек Ле Зуан твёрдо держал компартию и всю страну в своих руках, имея ясную цель закончить войну победой.
Хоть американцы уже не бомбили Север, они видели непорядок в южных войсках и склонялись к возобновлению бомбёжек. Эта возможность предоставилась после того, как армия ДРВ пошла в наступление 30 марта 1972 года. Этот день пришёлся на Пасху, потому американцы назвали наступление Пасхальным.
Вследствие сворачивания присутствия американцев, количество доступных самолётов снизилось вдвое, но Никсон заблаговременно распорядился отправить назад пару авианосцев. Что отличало современную стратегию от прошлой – это удары по инфраструктуре Севера. Это оставляло южновьетнамские войска без должной поддержки. Советы американцев часто не принимались во внимание, боевой дух падал. Северяне успешно продвигались. Когда ситуация несколько стабилизировалась, генерал Лам решил совершить контрудар, который стал серьёзной стратегической ошибкой. Удалось отгрызть всего два километра. А потом Север снова пошёл вперёд, взяв Куангчи. Солдаты бежали под огнём, несмотря на приказ Лама держаться любой ценой. 2 мая к Тхьеу прилетел Абрамс и сделал ему приличный втык. Лама сменили на более способного Чонга. Он быстро навёл порядок, добавил резервов и организовал контрнаступление. Это контрнаступление было успешным, в том числе и по причине помощи с воздуха. Разрушительным бомбёжкам подверглись столица ДРВ Ханой и крупнейший порт Хайфон. Абрамс напоминал, что нужно помочь бомбами и на фронте, но Мурер сказал ему и Маккейну, что это даст хороший сигнал Советам, усердствовавшим на дипломатическом фронте. Никсон призывал никого не щадить и увеличить число вылетов до максимума. Он старался давить на психологию противника. Эскалация военных действий не сопровождалась эскалацией политики. Вашингтон не требовал от Ханоя капитуляции, а всего лишь уступок.
Это было первым случаем боевого применения высокоточного оружия. 10 мая был разрушен мост, который безуспешно бомбили пять лет назад. Эффективность вылетов серьёзно повысилась, что сэкономило американцам самолёты. Скоро у Ханоя появились серьёзные проблемы в логистике, и линия фронта неумолимо поползла обратно на север. После того, как сражение закончилось, коммунисты Севера признали, что переоценили свои возможности. К августу им стало ясно, что лучше бы договориться с американцами о полном выводе их войск, чтобы потом разобраться с южанами один на один. Они пошли на уступки, агрессивно подгоняемые ковровыми бомбёжками к заключению договора. 27 января 1973 года было подписано Парижское мирное соглашение. 29 марта последний американский солдат ушёл из Вьетнама. В принципе, об этом можно было договориться и в 1969 году.
Это была тактическая победа Юга, которая, однако, высветила недостатки авторитарного правления. В отличие от южан, северяне не влезали в принятие решений военных, хоть их замполиты и сидели в каждой военной части. Абрамс жаловался на «психоз» при котором южновьетнамские военные хотели, чтобы американцы поубивали всех их противников. С такой позицией войну не выиграешь. Падение режима в 1975 году было неизбежным следствием.
Никсон же в очередной раз продемонстрировал, каково оно – влиять на ход войны через голову военных, которые не желают разделять приоритетов начальства. Он по праву остерегался излишне позитивных докладов. Ему пришлось бороться со своеволием министра Лэйрда и упрямством Абрамса. Ему удалось добиться своей цели, однако антивоенная активность в самих Штатах привела к тому, что Сайгон в будущем не мог рассчитывать на на воздушную поддержку союзника. В 1975 году Север опять пошёл вперёд, Никсон к тому времени оставил свой пост после скандала, война была окончательно проиграна.
На этом примере мы видим очередное успешное применение излюбленной стратегии американцев «вбомбить в каменный век». Но успех этот был обманчив: несмотря на успехи, каменный век во Вьетнаме не начался. Максимум, чего удалось добиться американцам – это продлить агонию Юга на пару лет. Кто помог Северу, кроме соцстран? Помогли американские левые и американская же свобода. Не будь антивоенных демонстраций – бомбили бы себе дальше. А так – дорога на юг коммунистам Вьетнама была открыта.
Политический ландшафт в Пакистане, начиная с 1958 года, формируется преимущественно военными. С момента своего создания страна состояла из двух неравных частей: густонаселённый, но бедный Восточный Пакистан и влиятельный, экономически более развитый Западный со столицей на своей территории. Такая обделённость служила основанием для стремления Восточного Пакистана к автономии. На исходе правления генерала Айюб Хана разгорелась борьба между его потенциальными гражданскими преемниками Муджибуром Рахманом с Востока и Зульфикаром Бхутто с Запада. Страна оказалась на грани анархии, и к власти в марте 1969 года пришёл протеже старого президента генерал Яхья Хан, которого Айюб Хан сделал маршалом. Яхья Хан был на редкость упёртым типом и любил прибухнуть. Но был и твёрд на руку, объявив в стране военное положение. Он навёл в порядок.
До следующих выборов в конце 1970 года, конечно. Предполагалось, что правление военных – временная мера. В результате выборов выяснилось, что Запад проголосовал за Бхутто, а Восток – за Муджиба. Который и получил парламентское большинство. И который не собирался оставлять своих требований большей автономии для Востока. Для Яхья Хана это было сигналом неповиновения. Он отложил созыв парламента, на что ожидаемо последовали беспорядки на Востоке. 23 марта армия стала давить протесты железной рукой. Муджиб был арестован и объявлен «врагом Пакистана», его партия запрещена. Потребовалось два месяца, чтобы восстановить контроль на всём Востоке. Но сепаратизм задавить не удалось. Следствием этого стал военный мятеж в Восточном Пакистане, в результате которого армии в 45 тысяч штыков противостояли 75 миллионов враждебного и запуганного населения. Люди побежали в Индию, где к середине июля скопилось 6,9 миллионов беженцев.
Индира Ганди смотрела на развитие событий с озабоченностью. С одной стороны беженцы, с другой – ястребы, подбивающие воспользоваться хаосом в Пакистане, с третьей – опасения влияния коммунистов в Западной Бенгалии. Индия не смогла остаться нейтральной в споре у соседей и стала оказывать поддержку сепаратистам, создающим новое государство Бангладеш. Консульство в Калькутте оказалось в их руках. Индийцы помогли написать Декларацию Независимости и дали оружие разбухшей за время беспорядков армии сепаратистов Мукти-бахини. Началась партизанская война. Индия пока воздерживалась от мобилизации, но укрепила границу. Страна готовилась к войне. Генштабом и армией руководил способный генерал Сэм Манекшоу, который имел хорошие отношения с премьером и позволял автономию своим подчинённым.
Не так было в Пакистане, где вечно пьяный Яхья Хан не проявлял должного интереса к тому, как его подчинённые справляются на Востоке. Бремя задач висело на плечах местных командиров. Восточное командование было поручено генералу Амиру Ниязи. Забегая вперёд, скажу, что из него сделали впоследствии козла отпущения. Однако на самом деле он был обречён: не хватало ни людей, ни техники. Но поначалу он добился успеха, отодвинув сепаратистов и установив контроль над границей.
В свете возможной войны с Индией у Пакистана явно не хватало сил на Востоке, и этот недостаток неизбежно нужно было компенсировать активными действиями на Западе. Ситуацию осложнила политика США, которые как раз в этот момент решили наладить отношения с Китаем. На Китай надежды стало мало. К концу ноября Мукти-бахини уже снова контролировали большинство пограничных переходов и имели базы на территории страны. Яхья решил начать войну с Индией на Западе. Индира Ганди – на Востоке. Датой нападения она установила 4 декабря. Но 3 декабря в шесть вечера пакистанские самолёты стали бомбить индийские аэродромы. Они явно пытались повторить успех Израиля в Шестидневной войне. У них не получилось: слишком слабым оказался удар. Теперь Индии не требовалось оправдания для своего наступления.
Целью этого наступления было помочь армии сепаратистов и продвинуться до больших рек, захватив как можно больше земли для основания на ней нового государства. Продвижение Пакистана на Западе было купировано. У индийских вооружённых сил в плюсах было господство в воздухе на Востоке, а также успешные действия на море. Наступление шло в целом неплохо, хоть и не без проблем. Ниязи явно не хватало резервов, о которых он просил ещё до начала войны. О войне он вообще узнал по радио. Командование ему сказало держаться и надеяться, что скоро на помощь придёт Китай. На самом деле было ясно, что Восток обречён. Снабжение по воздуху и по морю было серьёзно осложнено. Из восьми запрошенных батальонов Ниязи получил лишь пять. Вдобавок, местное население не отличалось дружелюбием, мягко говоря.
Сдерживание продвижения в условиях превосходства противника требовало гибкого манёвра, но Ниязи требовал от своих подчинённых отходить лишь при потерях убитыми свыше 75%. То есть – держаться до конца. У них не получилось сдержать натиск. Губернатору Восточного Пакистана Абдулу Малику стало ясно, что нужно искать политическое решение под эгидой ООН. Он написал об этом Яхье Хану, который ответил, что надо держаться и что он отправил дипломатов в ООН. Видя, как продвигаются индийцы, встречая энтузиазм местного населения, он снова стал писать Яхье, на что тот предоставил ему свободу действий. Это был чрезвычайный отказ от ответственности, тем более, что у Исламабада было куда больше рычагов и средств для ведения политического диалога.
Малик стал писать в ООН, требуя прекращения огня, но Манекшоу не собирался останавливаться на полпути. 11 декабря индийские войска успешно форсировали Мегну, за которой открылась дорога на Дакку. Ниязи успокаивали по телефону, что скоро с севера поможет Китай, а с моря – Штаты. Но и те, и другие уже списали Восточный Пакистан со счетов. 14 декабря состоялось заседание Совбеза ООН, на котором была готова для обсуждение резолюция, поданная Польшей (союзница СССР, который поддерживал Индию). Но её отверг Бхутто, ставший к тому времени министром иностранных дел. Он просто встал и ушёл с заседания, объясняя, что не желает позорной сдачи части своей страны. Яхья оказался в безнадёжном положении. Он написал на Восток прекратить сопротивление. Ниязи пытался предотвратить позорную сдачу, но не нашёл понимания у Манекшоу, а также у своего начальства. 16 декабря ему пришлось подписать капитуляцию. На карте появилось новое государство Бангладеш.
Тяжела она, шапка Мономаха. Когда диктатор всё взваливает на себя, эта ноша может оказаться непосильной. Яхье Хану не хватило способностей политика и решительности военного, а его министр Бхутто поставил своё политическое будущее выше интересов страны. Стремление сохранить власть привело к пренебрежению внешними угрозами.
Военная стратегия нападения на Западе и обороны на Востоке была плохо продумана и ещё хуже исполнена. У Пакистана были все основания объявить вторжение Мукти-бахини агрессией, но они выстрелили себе в ногу, первыми начав бомбить Индию. Результатом излишней концентрации власти наверху стала фрагментация снизу. Конечно, с сепаратистами всегда трудно иметь дело, но ошибки высшего руководства сделали другие варианты, нежели полный развод, невозможными и привели к массовым жертвам и кровопролитию.
Арик Шарон был не тот человек, который исполнял приказы, с которыми был не согласен. В вопросах национальной безопасности компромиссов он не признавал и получил по праву прозвище «Бульдозер». Ещё в войне 1956 года против Египта он игнорировал приказы не двигаться через Средний Проход на Синай, что привело к попаданию патруля ЦАХАЛ в засаду и едва не стоило ему всей дальнейшей карьеры. В мае 1967 года генерал-майор Шарон командовал 38-м дивизионом Южного фронта. Ситуация тогда накалялась. 23 мая Насер перекрыл доступ судов в израильский порт на Красном море. 28 мая собрался кабинет министров Израиля, на котором встал вопрос о том, начать ли превентивные военные действия. Премьер-министр Эшколь собирался было согласиться на это, но позвонил президент США Джонсон, сообщив ему, что в этом случае союзники могут не поддержать Израиль. Эшколь заколебался. Военные давили, и громче всех кричал Шарон:
Сегодня мы своими руками избавились от сильнейшего нашего оружия – страха врага перед нами… Мы должны будем заплатить ещё большую цену в будущем за что-то, что мы в любом случае должны были сделать сегодня. На кону существование народа Израиля.
В разговоре с начальником генштаба Рабином Шарон вообще договорился до желательности военного переворота в стране. В конце концов, Эшколь поставил министром обороны Моше Даяна, который был главой генштаба в 1956 году. Это означало, что решение о войне принято, которая и началась 5 июня с бомбёжек египетских аэродромов.
Внезапное нападение обеспечило победу Израилю. С самого начала Шарон не захотел сидеть в обороне, как приказал ему командующий фронтом и попросил напрямую об этом Рабина. Рабин посоветовал ему либо исполнять приказ, либо сдать пост. И всё же ему дали наступательную задачу, с которой он блестяще справился, взяв за ночь перекрёсток, открывавший дорогу на Синай. В 1956 году Даян брал его три дня. Шарон разделил свои войска на несколько подразделений, каждое из которых получило свою задачу. Да, это было трудно, но план сработал. Ошибки противника привели к впечатляющей победе в войне. Египтяне оказались полностью не готовы к нападению и в деморализованном состоянии откатились до Суэца. Израиль потерял сорок человек и 19 танков, Египет – 2000 человек и 60 танков. В ответ на решение Иордании вступить в войну Израиль захватил территории на запад от реки Иордан, после чего были взяты Голанские высоты в Сирии. Карта Ближнего Востока оказалась перекроена за несколько дней. Конфликт с соседями не был закончен, но его условия оказались переписаны.
Шарон стал новым командующим Южным фронтом, но главой генштаба ему дать не стали в силу конфликтного характера. В конце концов, он уволился из армии, но в том же 1973 году началась очередная война, и 6 октября его призвали из резерва. И опять он командовал дивизионом под руководством на этот раз Шмулика Гонена. К своему новому командиру он относился в лучшем случае со снисхождением, и уже через пару дней не стал скрывать своего мнения, что тот явно не тянет. Кого он уважал – это министра Даяна. От него он позаимствовал культивацию своего героического образа с помощью прессы. В конце концов, он был не только генералом, но и политиком, сидевшим в мирное время в оппозиции правительству.
В ответ на форсирование египтянами Суэцкого канала Шарон предложил совершить по ним контрудар всеми силами, пока они не смогли укрепиться на своих позициях. Он был убеждён, начиная ещё с войны за независимость, что ни раненых, ни мёртвых сдавать врагу нельзя. Генштаб вроде бы согласился, но потом стал пересматривать планы. Гонен явно не тянул и пользовался невысоким авторитетом. К нему приставили Бар-Лева. Войскам было приказано обороняться, но Шарон стремился найти слабое место в позициях египтян. Гонен заметил, что танки Шарона идут к каналу и стал звонить, требуя объяснений. Трубку не поднимали. Тогда он прилетел на вертолёте, чтобы лично поговорить с Шароном. Тот согласился остановить продвижение. Но продолжил его сразу после того, как Гонен улетел назад. Ему на самом деле удалось найти дыру в позициях египетской армии, и он запросил инженерное оборудование для форсирования канала. План граничил с сумасшествием, о чём и доложили Даяну. С ним не было согласно ни командование, ни подчинённые. Но, с другой стороны, долго сидеть в обороне Израиль тоже не мог, а продвижение к Дамаску на Северном фронте было тяжёлым.
Судьбу кампании решило решение Садата двинуть дальше свои танки, для того, чтобы помочь Хафезу Асаду, отцу нынешнего президента. Разведка сработала хорошо, и это дало Израилю шанс на ответный удар. 14 октября египетские войска попали в заранее заготовленную ловушку, а брешь на фронте только расширилась. Половина из четырехсот египетских танков была потеряна, после чего план контрнаступления через канал был одобрен верховным командованием. Шарон бил копытами, но начальство тянуло с решениями. Переправу наводили наспех, но всё же навели. Отвлекающий удар по египетским войскам дорого обошёлся, но стратегическая цель была достигнута: канал был успешно форсирован, а враг не понял, что произошло. Танки Шарона уничтожили пять позиций египетской ПВО при расширении плацдарма. Без приказа, как водится. Командование, наоборот, приказало ему закрепляться и перестать форсировать канал. Бар-Лев видел задачу Шарона в прикрытии действий других групп на восточном берегу, но последний вёл свою собственную войну, не считаясь с интересами остальных. Однако ему везло, египетские войска оказались недостаточно последовательны и настойчивы. Шарон продолжал настаивать на необходимости продолжения расширения плацдарма. 21 октября Египет стал бить соединения ЦАХАЛ на западной стороне канала, и Гонен приказал Шарону вернуть войска на восточный берег для совершения контрудара. На что было отвечено: «Ни за что!»
Шарону помог Даян. Он смог убедить командование отказаться от идеи контрудара. На следующий день вступило в силу прекращение огня, хотя ещё три дня Израиль продолжал консолидировать свои войска на плацдарме. Это была военная победа, но политическая ничья с серьёзными издержками. Благоприятное завершение войны не успокоило Шарона, который всеми силами выставлял себя главным победителем, пытаясь расквитаться с прошлыми обидами. Он не щадил никого, кроме Даяна. Голда Меир критиковала его за скандальное поведение, граничащее с бунтом, а Даян отмалчивался.
После войны Шарон ударился в политику и добился успеха в рядах Ликуд. В 1981 году он получил вожделенный пост министра обороны страны. С Египтом двумя годами раньше было заключено мирное соглашение. Проблемы для безопасности были теперь на севере, на который время от времени нападали боевики Арафата из Организации освобождения Палестины (ООП). Было решено зачистить от них юг Ливана на глубину 40 километров: дальше их ракеты не добивали. Повод предоставило покушение на израильского посла в Лондоне 3 июня 1982 года. Бронированные колонны пошли с боями через ливанскую границу. В войну ввязались сирийские войска, размещённые на территории Ливана. Шарон сразу полез в драку с сирийцами, решив перерезать дорогу Дамаск-Бейрут, что было намного дальше сорока километров. Его поняли подчинённые, но не поняли другие члены кабинета министров, которых он призвал не бегать с линейкой.
9 июня была разгромлена сирийская ПВО в долине Бекаа. В этот день Сирия потеряла 29 самолётов, а Израиль – ни одного. 10 июня были достигнуты предместья Бейрута, но не без больших потерь. Разногласия начались не только с кабинетом министров, но и в рядах ЦАХАЛ. Жертвы среди гражданского населения вызывали озабоченность у США. Время шло, осада продолжалась. После бомбёжки 16 августа премьер-министр Бегин был вынужден оправдываться перед американцами за эту «очевидную» инициативу Шарона, у которого после этого забрали из подчинения ВВС. Начиная с 21 августа, из Бейрута началась эвакуация сирийских военных и бойцов ООП.
Шарон надеялся на своих союзников христиан-маронитов в руководстве Ливана, которые пошли бы на сделку с ООП. 23 августа премьер-министром страны был избран Башир Жмайель. Но он оказался убит сирийским агентом 14 сентября ещё до вступления в должность. В ответ Шарон занял Западный Бейрут, нарушив соглашение о прекращении огня и не проконсультировавшись с членами правительства. 18 сентября боевики Фаланги устроили зачистку в лагерях палестинских беженцев Сабре и Шатиле, которая оказалась, по факту, резнёй в отместку за убийство Жмайеля. Их отправил туда Шарон, который говорил министрам и своим подчинённым только то, что ему было удобно. Впоследствии Бегину удалось отвертеться перед Верховным судом Израиля, а Шарону – нет. Он уволился с поста министра обороны.
На протяжении всей своей карьеры Шарон, будучи безоговорочно уверенным в своей правоте, игнорировал мнения других. Это всё ещё работало, пока над ним имелся какой-то контроль, но окончилось катастрофой в 1982 году, когда этого контроля не стало. Неисполнение приказа – табу, но это табу он регулярно нарушал, считая себя ближе к реальной ситуации, хоть и отрицал это порой. Но порой он писал и такое:
Я думаю, что когда старшего по должности офицера нет на месте событий, можно игнорировать или изменить приказ.
Действие по месту и обстоятельствам стало частью военной культуры израильской армии. Однако делегирование ответственности вниз имеет свои недостатки: сверху видно дальше, а взаимодействовать с соседями своевольным командирам труднее. Эти недостатки могут быть компенсированы хорошей связью и доверием, но какое доверие может быть к офицеру, не исполняющему приказ? В интервью 1974 года Шарон обозначил свои приоритеты: сначала – благо страны, затем – обязательства перед подчинёнными, и только потом – верность командованию. Так демократии не воюют. Интересы страны и все обстоятельства могут быть должным образом поняты только на высшем уровне. Шарон оправдывал своё неподчинение приказам в 1973 году тем, что они были «плохие». Настоящей причиной было отсутствие доверия к нему со стороны командования, которое и пыталось контролировать его этими приказами. Это он считал несправедливым, пытаясь уклониться от исполнения, что ещё больше усугубляло недоверие.
Стоит упомянуть, что, захватив Западный Бейрут, израильская армия захватила и посольство СССР, устроив на его территории нужник под открытым небом. Было ли это инициативой Шарона – остаётся лишь догадываться. Советский Союз ограничился дипломатическим протестом, но в альтернативных предложениях, вроде нанесения атомного удара по самому Израилю, недостатка не было. Так неосмотрительные и самонадеянные действия военных могут поставить под угрозу существование всей страны.
Холодная война наложила свои требования на военную стратегию. Для того, чтобы ответный ядерный удар был своевременным и неотвратимым, руководитель государства должен обеспечить быстрое и беспрекословное исполнение своих приказов. Однако следовало также исключить «ложное срабатывание» системы: избежать действий без приказа. Появление тактических боеприпасов расширило круг лиц, принимающих решение об ударе. Во время Карибского кризиса вопрос управляемости встал с особенной остротой. Мир стоял на грани атомной войны.
На фоне непрекращающихся агрессивных действий США в отношении Кубы Хрущёв весной 1962 года принял решение разместить ракеты на Кубе (ох уж эта манера западных комментаторов описывать коллективные действия советского руководства царскими жестами генсеков). Цель была не только защитить Кубу, но и защитить Советский Союз, который на тот момент отставал по межконтинентальным носителям. Одновременно с развёртыванием ракетных комплексов было решено направить на Кубу группировку дизель-электрических подлодок под командованием капитана I ранга Виталия Агафонова.
Кеннеди, хоть и был энергичным и мотивированным президентом, опыта Эйзенхауэра ему недоставало. Военным ястребам из генштаба он не доверял, а полагался на мнение своего брата Роберта, советника по национальной безопасности Макджорджа Банди и министра обороны Роберта Макнамары. После того, как 14 октября выгруженные ракеты сфотографировал самолёт-разведчик U2, президент организовал «исполнительный комитет» ExComm, в который вошли доверенные лица, а также наиболее ответственные исполнители. Первым желанием Кеннеди было разбомбить всё к чертям, но быстро стало ясно, что всё разбомбить вряд ли удастся. Поэтому было принято решение о морской блокаде, которую назвали «карантином», так как собственно блокада – это акт войны (в отличие от размещения ракет). 22 октября президент сообщил публике о своих намерениях.
Структура американского командования испытывала определённое напряжение. Военные были недовольны ограниченным влиянием на принятие стратегических решений и осторожностью гражданских. Кеннеди доносил своё мнение, в основном, через Макнамару. Главным ответственным за реализацию блокады был адмирал Джордж Андерсон, который сказал президенту, что флот не подведёт. Он хотел быть готовым к эскалации конфликта и сказал своим командирам готовиться к «полному спектру» военных средств. Андерсон стремился действовать согласно устоявшейся флотской философии. По ней ключевые решения должен принимать командующий на месте. Макнамара же считал консультации с центром необходимыми. Между ними произошёл тяжёлый разговор, при котором Андерсон дал понять, что будет открывать огонь в случае неподчинения чужих судов требованиям. На что ему было отвечено, что без предварительного согласия президента по русским никто стрелять не будет.
Карантин вступил в силу 24 октября. Вооружённые силы США были приведены в уровень боеготовности DEFCON 2. Советы стали реагировать ещё до объявления блокады. Хрущёв собрал Президиум ЦК, где обрисовал ситуацию. Было решено отвечать на наземное вторжение ударом тактическими атомными боеприпасами. Что касается стратегических, то боеголовки к ним были ещё в пути, на борту сухогруза «Александровск». К счастью, он успел прибыть на Кубу до начала блокады. Тем судам, которые не успели, было приказано остановиться (гражданским) или повернуть назад (с военным грузом). Пару дней спустя «гражданские» продолжили своё движение. Танкер «Бухарест» был перехвачен и пропущен. Американцам хотелось задержать какое-нибудь судно, и они нашли подходящего кандидата: ливанский сухогруз «Марукла», идущий из Риги с советской командой. 26 октября в 8 утра проверяющие высадились на борт и проверили документы, чтобы убыть, спустя полчаса. Затем настала очередь танкера «Грозный», который не реагировал на предупреждения. Кеннеди связался через доверенного с Хрущёвым и попросил его придержать суда, чтобы не было необходимости их останавливать. 28 октября «Грозный» стал в дрейф.
Тяжело пришлось группе из четырёх подлодок под командованием Агафонова. Если бы Андерсон с подчинёнными были в курсе, что советские судна располагают торпедами с ядерными боеголовками, они бы действовали более осмотрительно. Проблемой лодок проекта 641 была необходимость зарядки батарей электродвигателя, для чего необходимо всплывать. Этим воспользовались американцы. Они преследовали и заставили вплыть Б-36, Б-59 и Б-130. Б-36 удалось снова погрузиться и скрыться. У Б-130 вышли из строя аккумуляторы, и ей пришлось качаться на волнах до прихода буксира. Б-59 не удалось уйти от обнаружения и преследования. Американцы стали бросать сигнальные гранаты в воду. Командир лодки Савицкий приказал привести торпеды в боевую готовность, но после разговора с начгенштаба бригады Василием Архиповым и замполитом отказался от своей затеи. 27 октября в 9 вечера лодка всплыла в лучах прожекторов американских фрегатов. Капитан американского судна при виде открытых торпедных отсеков извинился перед Савицким за использование светошумовых гранат. Капитаны обменялись улыбками. На палубу фрегата вышла корабельная банда и стала играть джаз, чтобы намекнуть русским, что война ещё не началась. Б-59 двигалась на восток в окружении американских кораблей, а 29 октября погрузилась и ушла. Б-4 с Агафоновым на борту не всплыла, но её тоже обнаружили, по словам автора. Почему её не принудили всплыть, он не разъясняет. Эпизод с Б-59 считается многими пиковым событием Карибского кризиса. В тот же день, кстати, советская ПВО сбило американский самолёт-разведчик U-2 над Кубой. По возвращении домой подводников ждала обструкция адмирала Сергея Горшкова за то, что их обнаружили. Хоть на самом деле они были вынуждены всплывать для зарядки батарей и сеансов связи.
Автор заключает, что проблемы у Советов были, скорее, в цепи командования, нежели во взаимодействии между военными и гражданскими. Удивительно, но у американцев тогда плохо было с военной связью, несмотря на небольшие расстояния. Иногда надёжнее было отправить вертолёт с депешей, нежели передавать приказ по радио.
Кризис закончился простой сделкой, в ходе которой Хрущёв согласился убрать ракеты, а Кеннеди – не вторгаться на Кубу. Также американцы неформально согласились со временем убрать свои ракеты из Турции.
Я долго ждал, когда же автор напишет про ракеты в Турции. Всё же написал, в конце, между делом. Почему не в начале, как в Википедии написано? Не потому ли, что это возложит часть вины за развязывание кризиса на американцев? Этот мотив – умалчивать про собственные агрессивные действия, приведшие к опасным ситуациям – будет повторяться снова и снова. Вчера умолчали про ракеты в Турции, сегодня – про милитаризацию Украины.
Должен ли быть военный политиком? А политик – военным? В какой-то мере – да. Но мир наш сложен, и потому универсальные специалисты нынче в большом дефиците. Приходится заставлять работать политиков и военных в одной упряжке, которую каждый тянет в свою сторону. Получается не всегда идеально. Но всегда интересно разобраться в перипетиях принятия и исполнения решений, влиявших на судьбы планеты в недавнем прошлом. Этому посвящена новая книга британского военного историка, профессора Лоуренса Фридмана, которая рекомендовали участникам конференции по международной безопасности в Мюнхене в 2023 году.
Командование. Политика военных операций от Кореи до Украины.
Всем известно: приказы не обсуждают. Их исполняют, несмотря на внутренние сомнения и неопределённости. Неисполнение ставит под вопрос не только сам приказ, но и всю иерархию, на которую он опирается. Неисполнение – нарушение субординации, уход – дезертирство, а смещение командира – мятеж. Приказывают не всегда приятные вещи. Как правило, приказы связаны с намеренным насилием и ставят подчинённых в ненатуральное положение, когда они должны стремиться убить других, рискуя при этом самим быть убитыми. Можно отреагировать помягче: промедлить с исполнением, исполнять недостаточно решительно, а также интерпретировать приказ по-своему. В общем и целом, командовать непросто. Подчинённых нужно мотивировать чем-то посложнее кнута и пряника. Можно призывать к патриотизму, защите своих семей и солидарности с товарищами. Можно повысить лояльность, заботясь о своей команде и не подвергая её излишнему риску. Можно выстроить доверие к себе, разделяя тяготы и опасности и создавая репутацию победителя в неблагоприятных обстоятельствах.
Все эти вещи сами собой разумеются в рамках военной иерархии. Но, как правило, иерархия эта имеет вершину, которая упирается в политическую власть в стране. Которую нужно слушаться. Поэтому политическая чувствительность является неотъемлемой частью компетенции высших офицеров. Нужно уметь не только сражаться, но и вести переговоры, чувствовать как чужую культуру, так и боевой дух своих частей. Там, наверху, где гражданская и военная сферы пересекаются, неизбежно возникают потери на трение между теми, кто оформляет цели, и теми, кто эти цели должны достигать. Вообще, линия раздела часто лежит на самом деле между теми, кто пишет приказы наверху и теми, кто исполняет их на местах. Взаимопонимание тех и других далеко не всегда идеальное. В условиях войны политическая система проверяется на прочность. Диктатура имеет преимущество смелого формулирования и быстрого исполнения решений, но вот поиск и устранение недостатков таких решений затруднён. Более того, диктатор часто вынужден ставить верность себе выше профессиональной компетенции своих кадров.
Послевоенная политика главных игроков на мировой арене формировалась, с одной стороны, желанием избежать Третьей мировой войны, а с другой – трудностями при ведении войны против негосударственных образований. Приходилось выбирать средства и иметь в виду, что не все цели могут быть достигнуты, а также, что враг останется не до конца побеждён и снова поднимет голову. За ограниченную войну выступало и международное сообщество в лице ООН и других организаций. В то же время, новые технологии расширили выбор доступных средств ведения войны. Третья мировая пока не разразилась. Но войн поменьше хватало. О них – эта книга.
Сэмюэль Хантингтон обрисовал в одной из своих книг основные черты сделки между гражданским и военным руководством страны: гражданские признают «автономный профессионализм» военных, получая взамен политическую нейтральность и добровольное подчинение. У каждого своя область ответственности. Солдаты не должны править государством, политикам не следует советовать, как воевать. Правительство задаёт направление, спрашивая при этом совета у военных. После согласования последние занимаются исполнением, оставив оперативные решения за собой. Но всё же эта формула не предотвращает вмешательства военных в планы политиков. Да и политики часто не могут остаться в стороне от методов ведения войны. По крайней мере, они должны вникать в подробности действий своих военных, чтобы иметь возможность сменить того, кто не справился. Короче, на практике те и другие влезают в дела друг друга. Это смог наблюдать и Хантингтон во время своей молодости.
На начало войны в Корее Макартур был популярнейшей персоной в Соединённых Штатах. И точно популярнее президента Трумэна. Во время Второй мировой он командовал вооружёнными силами США в Тихом океане, а после рулил побеждённой Японией. Корейской войной он также занимался из Токио, при этом ни разу не прилетев в Вашингтон для консультаций. Гора не шла к Магомету, так что встреча президента с главнокомандующим произошла на острове Уэйк в Тихом океане 15 октября 1950 года. Особой покорности президенту Макартур не выказал, хоть и выслушал прямые намёки на то, что его могут сменить. У него было право на спокойствие: армия Ким Ир Сена отступала после контрнаступления войск ООН под его командой. В высадку под Инчхоном никто не верил, однако это смелое мероприятие удалось.
Мандат Объединённого Штаба обязывал его уничтожить северокорейскую армию во главе военного контингента ООН. Но так, чтобы не вызвать серьёзного вмешательства СССР и Китая в конфликт. Для Макартура сомнений не было: для этого нужно было гнать противника дальше на север, за 38-ю параллель. Они всё равно уже вовсю бомбили врага на его территории. Этого требовала военная логика. Однако по мере приближения линии фронта к границе с Китаем начинала работать логика политическая, которую Макартур понимать отказывался. Он не боялся Советов и китайцев, говоря, что ВВС США быстро решит проблему.
Через несколько дней был взят Пхеньян. 24 октября Макартур стал гнать свою армию дальше на север в нарушение данных ему приказов, несмотря на то, что уже в начале месяца было несколько болезненных столкновений с китайцами. 5 ноября он разбомбил пограничные мосты: ещё одно явное нарушение приказов под предлогом настоятельной необходимости. Это не помогло, тем более, что пограничная река Ялу вскоре замёрзла. 24 ноября было объявлено новое наступление, которое началось хорошо. Но плохо кончилось: на месте предполагаемых 25 тысяч китайских солдат оказалось в 8 раз больше. Войска ООН побежали, а Восьмая армия оказалась обратно за 38-й параллелью, готовясь защищать Сеул. И если раньше снимать Макартура мешала его сила, то сейчас – его слабость. Коней на переправе не меняют.
Дело решилось весной, когда президент стал искать пути к миру, а главнокомандующий саботировал эту инициативу. На высланную ему речь Трумэна он ответил согласием, но завершил своё ответ словами: «Победе замены нет». 11 апреля Макартур был уволен за несоблюдение субординации. К этому времени его ореол значительно потускнел, хоть ситуацию на фронтах удалось стабилизировать. Как заметил один из работников штаба, он потерял уверенность в самом себе, а затем эту уверенность стали терять и его подчинённые. Однако и они были озабочены ограничениями в свободном выборе средств ведения войны. Генерал получил восторженный приём по возвращении в Штаты, где он продолжал выступать за быстрое окончание войны путём её эскалации. Любыми средствами.
Для увольнения может быть три причины: некомпетентность, неподчинение и несогласие с политикой правительства. Казалось бы, Макартура убрали из-за второй причины, но на самом деле он уже вовсю критиковал политику своего начальства к началу весны. Потом его спросили, подчинялся ли он Трумэну. В ответ он стал говорить, что есть президент, а есть страна и Конституция. Другими словами: что делать офицеру, когда ему отдают приказ, который преступен и входит в противоречие с его базовыми ценностями и совестью?
А что так стыдливо – «любыми средствами»? Почему не написать прямо: Макартур собирался забросать Китай атомными бомбами. Почему не упомянуть, что против него воевал не только Китай, но и СССР, у которого уже было ядерное оружие на тот момент? Эти умолчания с самого начала заставляют меня усомниться в полной искренности нашего автора.
Французская армия в Индокитае и Алжире
Вышеупомянутый вопрос ещё более рельефно высветился в ходе двух колониальных войн Франции. В Индокитае солдаты были вынуждены сражаться без столь необходимого подкрепления, в котором им отказали там, наверху.
Во Франции это время было турбулентным. В те годы военные перевороты в Западной Европе были вполне мыслимым делом. Испания и Португалия управлялись военными диктатурами, трясло и Грецию с Турцией. Придя к власти, военные оправдывали свои действия верностью высшим ценностям государства и способностью более эффективно противостоять вызовам времени. Проблемы в стране усугубляли рассогласованные действия военных и политиков. В Индокитае значение обороны Дьенбьенфу трансформировалось в ходе мирных переговоров, а в Алжире армия жёстко зачищала поляну, чтобы сохранить Алжир французским, в то время, как правительство отказалось от этой цели.
После войны генерал де Голль не собирался расставаться с колониями. Против этого не возражали и англосаксы. Однако Хо Ши Мин сумел прочно оседлать волну антиколониального национализма, и после прихода к власти коммунистов в Китае французы могли держать оборону, лишь опираясь на помощь США. Разработка национальной стратегии в Париже затруднялась громоздким процессом принятия решений. Недостаток политического импульса и координации отдалили столицу метрополии от событий на местах. Сменявшие друг друга правительства были изношены войной, и общественное мнение продолжало остывать. Настроения в Париже смещались в сторону переговоров. Интерес к ним только возрос после окончания войны в Корее.
В марте 1953 года во главе французских войск в Индокитае стал генерал-майор Анри Наварр. Он излучал уверенность, но не знал обстановки на местах и был вынужден опираться на своих подчинённых в принятии решений. Было ясно, что нужны значительные подкрепления, однако Комитет национальной обороны ограничился лишь частью того, что было запрошено. Не были заданы и приоритеты в кампании. Наварр решил сконцентрироваться на горном северо-западе Индокитая, который был почти полностью в руках коммунистов. Французское присутствие там опиралось на две базы ВВС, откуда можно было начинать экспансию. При потере ценности базы могли быть оставлены. Эта концепция оправдалась в Насане, где французы основательно потрепали войска Вьетминя. Второй базой была открытая долина на северо-западе Вьетнама в десятке километров от Дьенбьенфу (название переводится как «утверждённая граница»). Решение об установлении базы было принято вместе с командующим сухопутных сил Северного Вьетнама Рене Коньи, который базировался в Ханое. Наварр же сидел на юге, в Сайгоне. На месте командовал полковник де Кастри. Главнокомандующий не считал распыление ответственности на нескольких принимающих решения ощутимой проблемой.
Высадившись в джунглях, французы не стали скрывать мотивов остаться там всерьёз и надолго. Это уяснил вьетнамский генерал Зяп. Он поставил цель уничтожить гарнизон базы, чтобы ускорить наступление мирных переговоров в Женеве. В условиях трудной местности и постоянных бомбёжек вьетнамцам удалось стянуть серьёзные войска на место сражения. Это было подвигом логистики. Наварру стала ясна уязвимость позиций в Дьенбьенфу, и он запросил подкреплений, чтобы иметь возможность прорваться. Париж остался холоден к его просьбе, ограничившись, в основном, авиацией. Коньи был, однако, довольно оптимистически настроен, считая положение гарнизона вполне устойчивым.
Однако взлётные полосы, неизбежно расположенные в низине в условиях горной местности, были уязвимы перед артиллерией Вьетминя. Зяп терпеливо изнашивал силы противника огнём, отгрызая при этом кусок за куском на периметре французской обороны. Коньи слишком поздно обнаружил, что у Зяпа достаточно и пушек, и снарядов. Он не собирался оставлять базу, боясь падения боевого духа в войсках. Также он отказался от предложения Наварра нарастить гарнизон и не дал де Кастри дополнительный батальон.
13 марта 1954 года началось основное сражение. Вьетминь пошёл штурмом на Беатрис (все укрепы на холмах получили имена любовниц де Кастри). Французы были настолько огорошены, что не смогли организовать контратаку. Самоуверенность в их рядах сменилась унынием. Им повезло, что Зяп не продолжил давить, иначе бы ему досталась быстрая победа. В конце концов, порядок удалось восстановить. У Коньи запросили ещё один батальон, но тот уже разуверился в своих подчинённых. Не хотел менять приоритетов и Наварр. Де Кастри мужественно оборонялся до конца месяца, снова просил поддержки и получил её, но совсем немного. Наварр повздорил с Коньи, от кого непременно схлопотал бы в морду, не будь генералом. Битва была всё ещё не проиграна, потери вьетнамцев были гораздо выше. А потом пошли дожди, авиация стала бессильна, бронетехника завязла в грязи. Стали сказываться собственные потери. На замену доставили всего 783 пехотинца.
Зяп решил ускорить события в преддверие запланированной на 8 мая конференции в Женеве. Коньи, вероятно, надеялся, что гарнизон продержится до этого времени, и дипломаты спасли бы военных. Он направил резервный батальон, но, идя по земле, помощь не подоспела вовремя. Те 107 человек, которые добрались по воздуху, принесли с собой газеты, в которых уже писали, что Дьенбьенфу не устоит больше нескольких дней. Для поднятия боевого духа Коньи повысил в звании де Кастри, отправив ему свои же звёздочки на погоны. Вьетнамцы и звёздочки забрали, и шампанское выпили. Ведь парашют с грузом унесло на их позиции. К вечеру 7 мая Дьенбьенфу пал. Вьетминь взял 11721 пленными, из которых 4436 были ранены. Потери у Зяпа были велики, но они того стоили. Французы ушли с севера Вьетнама.
Никогда нельзя недооценивать врага. Если бы Ханой и Сангон по достоинству оценили боевой дух защитников, то помощь бы пришла вовремя, и не было бы этой позорной сдачи. Дьенбьенфу не получил нужного веса в глазах командования, являясь в то же время важнейшей позицией. Такой же двусмысленной была точка зрения парижских политиков, которые не согласовали стратегию с военными. Вон оно как – командовать издалека.
Тем временем открылся новый театр военных действий: Алжир, который был не колонией, но частью Франции. Для борьбы с восстанием впервые с 1895 года был объявлен призыв. По всем военным меркам это был успех. Бороться с восставшими решили их же методами: диверсии, террор, пытки, убийства без суда и прочее насилие. Короче, «специальные меры». Те, кто приводил их в исполнение, искренне считали, что ведут борьбу за Францию.
Однако военная победа – это необходимое, но не достаточное условие для достижения политических целей кампании. Фронт национального освобождения (FLN) Алжира получил широкую международную известность своими ненасильственными мерами сопротивления и пользовался симпатиями левых в самой Франции. Январь 1957 года ознаменовался сотней терактов и всеобщей забастовкой в конце месяца.
В это же время на пост командующего французскими войсками в Алжире был назначен прославленный генерал Рауль Салан, в подчинение ему дали Жака Массю, вернувшегося как раз из бесславного путешествия в Суэц. Массю стал бороться не с отдельными террористами, а со всей организацией. Начались повальные обыски, аресты, пытки. Бросить человека за решётку тогда ничего не стоило, и неудивительно, что система оказалась перегружена. И это работало. По их словам, конечно. Убили 4000 человек без суда и следствия – это всё были готовые на теракты члены FLN. К концу марта террористическая сеть была сокрушена. В июле повстанцы решились на последние акты отчаяния, включая взрыв на танцплощадке. В сентябре глава алжирских боевиков Саади Ясеф был схвачен. Потребовалось много лет, пока общественности стал известен весь масштаб пыток и казней, но слухи и догадки распространялись быстро, что привело к скорым обвинениям в самой Франции. После того, как консервативное правительство страны пало в апреле 1958 года, социалисты собирались сформировать новое (с коммунистами в составе). Замаячила реальная перспектива оставления Алжира. Там начались беспорядки, и офицеры организовали комитет общественного спасения с Массю во главе.
В таких условиях ключевую роль сыграл генерал Салан, который возвратил в политику удалившегося было де Голля. Но де Голль не собирался вставать в ряды путчистов, а предпочёл возглавить правительство по предложению президента страны, находящейся, по его словам «на грани гражданской войны». Положение и в самом деле было серьёзным: из Ле-Бурже уже вылетели самолёты, чтобы принять на борт десантников для захвата ключевых объектов Парижа. В правительство де Голля были широко представлены как левые, так и военные. После получения вотума доверия на референдуме, де Голль приказал армии выйти из комитета общественного спасения и сменил Салана на генерала Мориса Шалля.
Шалль продолжил давить восстание, которое было выдавлено из городов в сельскую местность. В результате половина вооружённых формирований мятежников была уничтожена. Военные действия велись почти столь же жестоко, как и ранее. Однако своими мерами военные только укрепили ненависть мусульманского большинства Алжира, что выразилось в массовых демонстрациях. Лидеры повстанцев нашли убежище в Тунисе, найдя там признание международного сообщества в качестве Временного правительства Алжира. Общественное мнение твёрдо встало на его сторону. Перед де Голлем встал выбор: или признать независимость Алжира, или дать ему автономию в составе Франции. Массю смотрел на это с явным неодобрением, которое он не стал скрывать. Он поплатился за это своим постом. Армия пришла в беспокойство, последовали протесты со стороны французских поселенцев в Алжире, и де Голлю пришлось одеть генеральскую форму и обратиться к нации. Ему удалось изолировать протестующих, которые в отчаянии стали прибегать к террору. Тем временем проалжирские демонстрации продолжали нарастать. Де Голль стал намекать на вариант с независимостью. Ответом стал военный мятеж в Алжире, к которому присоединились Салан и Шаллль, но не Массю, который заранее предполагал, что игра проиграна. Мятеж был плохо продуман и организован и потому не удался. Всего лишь 25 тысяч из 400 тысяч военных присоединились к нему.
18 марта 1962 года Франция признала независимость Алжира. Европейское население в массе своей бежало во Францию, а дружественные Франции мусульмане оказались без защиты и были вырезаны. Так бесславно окончилась идея «французского Алжира любой ценой». Военные сделали всё, чтобы достичь победы, но в конфликтах подобного рода победа – весьма капризная барышня. Офицеры, положившись на де Голля, забыли ненадёжность генерала, который не давал им твёрдых обещаний и одевал форму, чтобы утихомирить их. Опыт Алжира высветил ещё раз тему, столько раз возникавшую в ходе двадцатого столетия: стоит ли подчиняться преступным приказам? Приказы, как известно, не обсуждают. Или? В 1966 году французская армия получила новый Устав. Вот цитата из него:
Подчинённый, получивший приказ, который он считает незаконным, должен опротестовать его.
Тема гражданской ответственности военных никуда не делась и в наши дни. Сегодня десятки офицеров публикуют письма в прессе, в которых предупреждают об опасности исламизма. Цитирую одно из них:
Если разразится гражданская война, армия будет поддерживать порядок на своей земле.
Вот он, двадцатый век с его СМИ и могущественным общественным мнением. Если раньше безжалостные колонизаторы гасили несогласие огнём и мечом, то теперь их сограждане успешно мешают им это делать. Подобные события мы увидим ещё неоднократно.
