Как снимали фильм "Страх и ненависть в Лас-Вегасе"
Двадцать лет назад Терри Гиллиам отправил своих зрителей в психоделический трип в город греха. Разбираем, как воссоздавался на экране мрачный наркотический опыт Хантера Томпсона: «гонзо-режиссура», широкоугольная оптика, одноглазый оператор и японский Джимми Хендрикс
Подготовка и съемки: многолетний запуск, сценарий за десять дней и препродакшн-кошмар
Попытки экранизировать роман Хантера Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» начали предпринимать почти сразу же после выхода книги в начале 1970-х годов. Среди режиссеров, бравшихся за материал, были Мартин Скорсезе и Оливер Стоун, а кандидатами на дуэт главных героев успели побывать Джек Николсон и Марлон Брандо, Дэн Эйкройд и Джон Белуши, Джон Малкович и Джон Кьюсак. Однако актеры успевали выйти из подходящего возраста или даже умереть, а проект все стоял на месте. (Стоит отметить, что в 1980 году, например, вышел фильм «Там, где бродит бизон», частично основанный на этом романе: там главную роль сыграл Билл Мюррей. Но картину приняли прохладно.)
Ситуация изменилась только в начале 1990-х, когда производством картины занялась компания Rhino Films. Она привлекла в качестве режиссера и автора сценария Алекса Кокса. Тот обязался снять фильм в кратчайшие сроки и уложиться в довольно умеренный бюджет. Вскоре, однако, Кокса уволили, а на его место пригласили Терри Гиллиама, который прежде уже несколько раз так или иначе пересекался с проектом. Вместе с кинодраматургом Тони Гризони он с нуля написал свой сценарий, причем, поскольку сроки поджимали, текст был подготовлен всего за десять дней.
Творческий процесс Гиллиам описывает так: «…мы решили, что будем писать быстро, полагаясь на первые пришедшие в голову инстинктивные решения. Мы оба считали, что хорошо чувствуем книгу, поэтому просто двигались по тексту, брали то, что нам нравится, отбрасывая то, что не нравится, набирали реплики из разных мест и по ходу дела решали, как этот материал структурировать». Повествование авторы, как и в книге, разбили на две примерно равные части. Центром каждого из актов являются наркотические «приключения» в разных отелях. В середине повествования присутствует своего рода антракт — «трип» прерывается попыткой героя Джонни Деппа покинуть Лас-Вегас. Однако бегство оказывается безуспешным, герой возвращается на еще один «круг ада», а у зрителя, словами Гиллиама, «ориентиры теряются жестко и напрочь».
В целом препродакшн фильма Гиллиам называет не иначе как «настоящим кошмаром». Долгое время все делалось исключительно на устных договоренностях, а продюсеры грозили отстранением от проекта и старались сократить бюджет, хотя по мере подготовки становилось очевидней, что расходы необходимо увеличить. В итоге бюджет действительно вырос с семи миллионов долларов до девятнадцати. На съемки было выделено сорок восемь дней, однако на деле группе потребовалось пятьдесят шесть дней с августа по октябрь 1997 года. Гиллиам, известный умением работать быстро, укладываться в два-три дубля, но отмечает, что здесь снимать приходилось «исключительно прагматично». Форсированный темп съемок он впоследствии описывал так: «Промедление смерти подобно. Никаких пересъемок, никаких возвратов к снятым сценам. Гонзо-режиссура, под стать хантеровской гонзо-журналистике».
Кастинг: набор 18 килограммов и жизнь с Хантером Томпсоном
Еще когда режиссером фильма числился Кокс, к ленте подключились актеры Джонни Депп и Бенисио дель Торо. Причем оба отнеслись к подготовке предельно серьезно. Дель Торо предстояло сыграть доктора Гонзо, прототипом которого был адвокат и друг Томпсона Оскар Зета Акоста. Чтобы воплотить образ, актер детально изучил биографию Акосты, а также всего за девять недель набрал внушительные восемнадцать килограммов.
Депп играл журналиста Рауля Дюка, альтер-эго Томпсона, и чтобы, словами актера, «украсть его душу», он четыре месяца прожил вместе с писателем, изучая характер, привычки, походку, интонации своего героя. Особой задачей была имитация специфического голоса Томпсона.
Для этого Депп воспользовался техникой, позаимствованной у Марлона Брандо (он как раз незадолго до «Страха и ненависти» снимался в режиссерском дебюте Деппа «Храбрец»), известного своей феноменальной неспособностью запоминать текст. На площадке актер был в наушниках, в которых звучал необходимый предварительно записанный текст.
Благодаря столь щепетильному отношению к роли, Томпсон в итоге даже признал, что не видит в образе Дюка никого, кроме Деппа. А в знак особого уважения Томпсон даже лично налысо побрил актера перед съемками.
Локации и декорации: Лас-Вегас, пустыни и павильоны
Действие книги и фильма почти целиком происходит в Лас-Вегасе, однако по ряду причин, лишь часть съемок удалось провести в тех же местах, что описаны Томпсоном.
Первая проблема — столица развлечений за четверть века сильно изменилась. Как рассказывает Гиллиам: «В Вегасе остался всего-то один квартал, который еще чем-то напоминает Вегас семидесятых годов: там остались старые мотели и старые вывески. Это улица Норт-Фремонт, она располагается на задворках Лас-Вегаса».
Вместе с тем, к большинству отелей и казино, которые подходили для фильма, группу отказывались подпускать даже близко, видимо, понимая, в каком свете жизнь Лас-Вегаса предстанет на экране. Распахнуть свои двери согласились только отели и казино Stardust и The Rivera. Однако и они серьезно ограничивали работу команды по времени, разрешая снимать только в короткий промежуток между двумя ночи и шестью утра.
Значительную часть интерьеров пришлось строить в павильонах Warner Bros, в том числе одно из наиболее безумных помещений фильма — казино Bazooka Circus, под которым угадывается реальное казино Circus Circus. В целом оформление пространства подсказали действительные интерьеры казино-отелей — авторы их не сильно преувеличивали. Например, узоры ковров растительной формы и ядовитой окраски Гиллиам наблюдал во всех развлекательных заведениях во время одного из визитов в Лас-Вегас в 1960-х.
Помимо Лас-Вегаса, несколько сцен было снято в Калифорнии, в пустынных областях Аризоны и Невады и у каньона Ред-Рок. Говоря о наиболее сложных эпизодах, Гиллиам выделяет сцены на дорогах и в пустыне: они были особенно дорогостоящими, длительными и физически малоприятными из-за постоянно висевших в воздухе пыли и песка. Причем последнее обстоятельство создавалось намеренно с помощью ветродуев.
Джонни Депп в интервью отмечает оригинальность такой задумки: «Это было очень необычно — сама идея позволить тоннам песка забить ваше горло, да еще на протяжении многих миль вокруг. Это все упрощает: вы думаете только о том, как бы прикрыть рот, потому что ваши легкие полностью пропитаны этой ужасной пылью».
Визуальное решение: влияние живописи, голландский угол и ретро-шарм
Оператором картины выступил Никола Пекорини, имевший за плечами только один полный метр, но зато проработавший много лет второй камерой у Витторио Стораро и обладавший богатым опытом стедикамщика. Он буквально напросился к Гиллиаму в группу. Режиссер сдался под напором его энтузиазма, хотя и продолжал даже после съемок удивляться тому, что у Пекорини всего один глаз. Сотрудничество оказалось настолько удачным, что в дальнейшем Пекорини стал частым соавтором Гиллиама (свежий фильм «Человек, который убил Дон Кихота» снимал именно он).
В «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе», возможно, Гиллиам наиболее явно использует ряд своих характерных визуальных приемов. Прежде всего, это широкоугольные объективы (в основном 14-мм и 16-мм), деформирующие объекты и пространство в кадре и, словами Гиллиама, «дающие ощущение общей атмосферы» и «вызывающие беспокойство». Другое характерное решение — голландский угол, вызывающий чувство странности, дискомфорта и дезориентации.
Причем Гиллиам обнаружил такую особенность этого решения в картине: «Мы так много используем этот прием в первой части фильма, что, когда начинается самая жуть, а мы выравниваем горизонт, это дезориентирует еще больше». Совокупность использования широкоугольной оптики и голландского угла, по мнению режиссера, позволяла передать эффект «наркотического трипа».
Ключевым визуальным референсом картины авторы называют живопись американского художника Роберта Ярбера. Гиллиам, размышляя о влиянии его работ, описывает их так: «Флюоресцирующие неоновые цвета на черном фоне, странные призрачные события, причем все они происходят в гостиничных номерах».
Книга Томпсона выходила с иллюстрациями Ральфа Стэдмана, из-за чего в сознании массового зрителя уже существовала визуальная интерпретация произведения. Гиллиам поначалу думал развить сложившийся канон на экране, однако вскоре понял, что идея нереализуема: «Несмотря на то, что иллюстрации замечательно передают сумасшедшую энергию книги, я понимал, что мы не сможем взять и буквально перевести их на киноязык, превратив в трехмерные изображения. Так что я старался не обращать на них внимания». Тем не менее некоторые образы воспроизведены в фильме почти буквально, например, образ автостопщика.
Несмотря на стремительную подготовку и стиль «гонзо-режиссуры», картина тщательно продумывалась в деталях. Например, Гиллиам отмечает значение костюмов: «Костюмы стали символизировать все, что происходило в Америке в то время, ни одно политическое и общественное движение не было оставлено без внимания. Мы часами обсуждали политический смысл цветов и текстур». В качестве примера можно привести съезд окружных прокуроров, где все одеты в красное, белое и синее, то есть цвета американского флага.
Но часто цвет в кадре несет не столько символический, сколько эмоциональный заряд. Например, для номера отеля Mint использовалось радикальное сочетание лилового и зеленого цветов, намеренно выбранное для создания ощущения тревоги и дискомфорта. Вообще для каждого заведения авторы продумывали свое, все более и более неуютное цветовое решение, подчеркивая тем самым ключевую мысль: «Каждое новое казино, в которое попадают герои, превращается в следующий круг ада».
Один из наиболее впечатляющих визуальных образов фильма — рептилии в гостиничном холле, которые видятся главным героям под воздействием кислоты. Изначально Гиллиам хотел, чтобы «твари» выглядели как бы написанными Фрэнсисом Бэконом. Однако такое решение было слишком дорогим и трудоемким. Для съемок было необходимо более двадцати костюмов-голов ящериц, но бюджета хватило только на семь. Поэтому для создания ощущения массовости группе пришлось изворачиваться: на съемочной площадке использовалась система зеркал, а в разных кадрах появлялись одни и те же головы, только в разных костюмах.
Особый ретро-шарм фильму придает использование в некоторых автомобильных сценах рирпроекции. Интересно, что на задник проецировались не специально отснятые кадры, а фрагменты из телешоу 1970-80-х годов «Вега$».
Музыка: психоделика, эксперименты и японский Джимми Хендрикс
Первоисточник Хантера Томпсона дает четкие указания по поводу музыкального сопровождения, и для Гиллиама это местами было проблемой. Например, «гимном книги» считается композиция The Rolling Stones «Sympathy for the Devil», однако использовать эту песню в фильме не было возможности. Во-первых, она не подходила по ритму, а во-вторых — стоила половину музыкального бюджета картины. В итоге ее место занял трек «Combination of the Two» Дженис Джоплин и Big Brother and the Holding Company.
Тем не менее The Rolling Stones в саундтрек удалось заполучить — в фильме звучит другой хит группы «Jumping Jack Flash». В целом аранжировка картины строится на классике рока и психоделики 1960-70-х годов, в том числе музыке The Yardbirds, Jefferson Airplane, The Youngbloods.
Помимо этого, Гиллиам решил обратиться к музыкантам, чей творческий путь был как-то связан с Лас-Вегасом. Так к саундтреку добавились Том Джонс и Дебби Рейнольдс. Гиллиам отмечает, что на выбор композиций влиял такой принцип: «Чем более дикими становятся обстоятельства, тем убедительнее звучат утешительные песни».
Изначально не предполагалось, что в фильме будет больше пяти-шести композиций других исполнителей. Полноценную музыку для фильма должен был написать Рэй Купер. В процессе концепция поменялась и Купер создал для фильма лишь несколько необычных зарисовок. Необычность их состояла в том, что музыкант наложил друг на друга несколько мелодий и добавил игру японского гитариста Томоясу Хотэи, который, по словам Гиллиама, «гениально сымитировал» Джимми Хендрикса. Столь эклектичный саундтрек вполне соответствует не только хаотичной атмосфере фильма, но и сюжетному мотиву безудержного смешивания всех возможных наркотических веществ. Возможно, лучший тому пример — хрестоматийная сцена с «белым кроликом».
Фильм снимался широкоугольными объективами, а картинка была выдержана в ядовитых, как говорили в 1990-е, кислотных, ирреальных цветах. Режиссер и художник были вдохновлены футуристическими гротескными работами живописца Роберта Ярбера. Неон, металл и резиновая чешуя ящериц смешались на экране. Гиллиам утверждал, что хотел создать кино, неудобное для зрителя как с точки зрения нарратива, так и просто на уровне физиологических ощущений. Двухчасовое погружение в одурманенный разум разочарованного аутсайдера из 1960-х должно было стать незабываемой и нелегкой прогулкой. В общем, фильм Гиллиама оказался куда более бескомпромиссным политическим высказыванием, чем то, что хотел сделать Кокс.
Титры
Еще до премьеры Гиллиама ждал неприятный сюрприз. Гильдия сценаристов США запретила режиссеру указывать в титрах себя и Гризони как авторов сценария, мол, историю-то уже написали Кокс и Дэвис, и именно их имена были напечатаны на первых постерах фильма перед премьерой в Каннах. Гиллиам оспорил это решение, указав, что делал новый сценарий, а все совпадения в текстах связаны с использованием одного и того же первоисточника. Гильдия пошла на компромисс, обязав указывать в титрах всех четырех. Решение удовлетворило Кокса, но не Гиллиама, который через год публично сжег свою членскую карточку гильдии.
Какая доля в адаптации книги остается за тем или иным сценаристом, толком неясно по сей день. И все же единственный автор фильма, бесспорно, Гиллиам. «Страх и ненависть» остается самой известной его работой, может быть, наряду с «Бразилией». Впрочем, критика и публика оценили фильм далеко не сразу. В прокате картину ждал коммерческий провал. Не были в восторге и критики, которые, как и рассчитывал Гиллиам, чувствовали при просмотре дискомфорт. Создателям пеняли на невнятный сюжет, непонятный юмор и отсутствие психологизма.
Но число поклонников фильма росло с каждым годом, а критики со временем сменили отзывы на восторженные. Изменились каноны кино (вряд ли фильм Гиллиама менее понятен зрителю, чем, скажем, «Неоновый демон» Николаса Виндинга Рефна или третий сезон «Твин Пикс»), а вместе с ними и привычки зрителей. Вместо демонстрации сюжетных перипетий и обязательного катарсиса «Страх и ненависть» предлагает психоделический стрим чужой и все же узнаваемой жизни. Фрагмент прошлого показан Гиллиамом как видеодневник, как повседневность — ирреальная и убедительная, странная, но обаятельная.
В России же статус культового фильм приобрел сразу. У нас не слышали о его провале на Западе и недоумении критиков, зрители из всех социальных слоев приняли кино Гиллиама как вполне естественную, почти натуралистическую историю. «Страх и ненависть» с картинами наркопотребления, вольной жизни, хулиганства с оружием в руках и дубляжом Андрея Гаврилова был удивительно созвучен русским 1990-м. В конце того десятилетия — и благодаря фильму — до страны дошла мода на книги Томпсона.
Его первым переводчиком стал «панк от книгоиздания» Алекс Керви, один из основателей «альтернативной» серии «АСТ» в оранжевых обложках, известной тогда каждому подростку. Именно благодаря Керви вошел в обиход якобы более правильный, но громоздкий вариант названия «Страх и отвращение».
Реклама книг и неслабеющая популярность фильма, разошедшегося на цитаты как в среде гопников, так и среди филологов, сделали Томпсона едва ли не более известным в России, чем на родине. Молодые читатели примеряли на свою жизнь изобилующие сквернословием и поэтическими метафорами переводы — видимо, они так же отзывались в сознании постсоветских людей, как и неизбывное разочарование героев Томпсона, тоже переживших великую эпоху.
