Никола ее уже и так и эдак выгнать пытался, только все не выходило. То травы знахарские жжет да по кругу с ними ходит, то крест животворящий носит. А то и вовсе попа пригласит. Поп, надо сказать, самым полезным оказался. Окропил кругом святой водой — хоть мухи передохли, и на том спасибо.
— Не разумею я, чем тебе подсобить, Никола, — на прощание поп сказал, — разве что бабку знаю одну. Не мне говорить, конечно…
Поп хитро сощурил один глаз и живо подмигнул вторым. Никола был не дурак и сообразил, что делать надо. Достал из-за пазухи рубль, какой берег как зеницу ока, и попу отдал. Поп рубль на зуб куснул, воровато по сторонам глянул и сунул в рукав. А потом заговорщически склонился к Николе и прошептал, опалив винным душком:
— Бабка та в соседней деревне живет. На самом краю ее изба. Ты к ней, Никола, поди да и скажи о своей беде. И не вздумай деньги предлагать! Иначе беды не минуешь. Вместо того просьбу ее исполни, и тогда выведет она бесовщину.
Поп важно крякнул и продолжил густым голосом, бороду поглаживая:
— Я, Никола, за тебя свечку поставлю Отцу нашему. Да поможет Он на твоем пути.
Осенил крестным знамением и ушел восвояси.
Никола котомку собрал, хлеб-сыр завернул да направил лапти в сторону соседней деревни. Долго ли, коротко ли, добрался он до соседского уезда. Без сомнения жители в сторону дома бабки указали, но предупредили: ты смотри, мол, злая она. Чуть не то скажешь, так и проклясть может. Никола на все согласен был. Лишь на пороге покореженной вкось избы замер испуганно, но с той стороны голос раздался:
— Заходи, коль пришел, чего порог обивать попусту.
Вошел Никола в сени, там бабка его встречает. Лицом как сморчок и маленькая такая, что будто ребенок. Зато глаза большие, черные и злющие-презлющие. Поворотилась к нему спиной, на лопатках платок топорщится, будто горб покрывает. Страшно Николе стало, но сдержался он и пошел за бабкой.
Завела она его в комнату, где все в свечах. И пламя-то смрадное, колдовское. Горит и не мерцает, никакого ветерка в нем нет.
— Ну, рассказывай, с чем пришел.
Бабка в углу за вязание села. Старая она, дряхлая, а пальцы над спицами так и порхают, как отдельно от нее живут. Завороженно на них пялился Никола, пока не проблеял:
— Помоги, — говорит, — матушка, что угодно для тебя сделаю. Завелась у меня кикимора и не уходит! Я ее и в окно, и в дверь гнал. Все перепробовал, дык пуще прежнего нынче буянит! Женке моей пряжу попортила, детишкам сны жуткие внушает. Скотина помирать начала. Жилья не дает!
— Кикимора, говоришь? То дело-то плевое. Кикиморы, милок, сами не заводятся. Подбросил ее кто-то тебе.
Никола распахнул рот широко.
— Как так?!
— А так. Куколку смастерил и в дом кинул или закопал на земле рядышком. Вот и проросла она в кикимору цельную, чтоб тебя со свету сжить. Но не боись, Никола, не зря ко мне пришел. Знаю я, как с бедой тебе помочь. Слушай меня и справишься с напастью.
Пальцы бабки остановились, не кончив вязания. Сложила она вместе две спицы — и слились они в одну черную и длинную, воском покрытую.
— Возьми свечу эту да домой с ней приди. Как полночь наступит, зажги и три раза громко крикни “Кикимора, выходи!” Объявится она тогда, страшная ужасть просто. Начнет рассказывать всякое, но ты не верь. Посмотри на нее через свечку и дунь. Сразу исчезнет! Сделаешь все верно, от нее избавишься. Уйдет она к тому, кто ее принес, и ему досаждать станет. А ты заживешь припеваючи как раньше. Только, милок, не забудь потом ко мне воротиться. Тогда и про оплату поговорим.
С трепетом Никола взял свечку. Странная она была, теплая и тяжелая. Воска на ней и не осталось вовсе. Спрятал в карман поясной и домой двинулся. Вернулся, когда ночь на деревню упала. Достал свечку ту, зажег, как бабка странная учила.
— Кикимора, выходи! — крикнул громко три раза.
Объявилась она у печки. Худая, уродливая. Лохмотья висят как болотная трава, шею рябую ярмо тяжелит. Нос крючком и в бородавках, волосы седые лицо закрывают. Посмотрел на нее Никола через свечку и задрожал от страха.
Кикимора к нему костлявые пальцы протянула и завыла:
— Наконец, вызвал ты меня! Помоги мне, любимый, кикимора забрала меня! Объятие одно подари мне, и я вернусь красавицей, какой раньше была!
Кинулась кикимора к нему, руки распростерши. Побелел Никола, но вспомнил, что бабка ему сказала. Щеки пузырем натянул да как дунул, что есть мощи. Огонь со свечки взбаламутился, птицей-Финистом сорвался с фитиля и, крылья желто-красные распахнув, охватил кикимору.
Закричала она неистово, заметалась. Перья яркие изукрасили ее языками пламени да спалили дотла. Осталась горстка пепла на полу, а в ней куколка маленькая, перевязанная красной шелковой нитью.
Поднял Никола куколку, повертел. Смотрит: у ней внутри локон волос. Узнал его сразу Никола. То от жены его прядь была. Пригорюнился он и куколку спрятал в мешок. Ждать утра не стал, в путь бросился к бабке.
На новом рассвете добрался он до избушки на окраине. Бабка ждала его, на крыльце сидела. Смотрела, кулаком подбородок подперевши.
— Что, Никола, узнал правду-то?
Всплеснул Никола руками и наземь рухнул в расстройстве и усталости.
— Как ж мне быть теперь, если жена моя родная извести меня вздумала! Плохо ли я относился к ней, что ль, или жили мы худо? Никогда не колотил ее сильно, да и детишек любил наших. Хозяйство у нас было хорошее, а теперь что?
Покачала бабка головой, но не сказала ничего. Только поднялась и в избу пошла, Никола за ней.
— Скажи, матушка, что делать мне? Подарок сделаю, какой захочешь, денег дам, сколько надо. Корову продам даже, — в отчаянии бормотал он.
— Денег, говоришь? Хорошо, помогу и во второй раз тебе. Свечку-то не потерял еще?
Никола свечку достал и отдал бабке вместе с куколкой. Бабка с куколки прядь волос сняла и вкруг свечки обмотала да красной нитью прижала.
— Вот, — говорит, — домой отправляйся. Сделай все, как в прошлый раз, но не кричи ничего. Само прошлое твое к тебе выйдет, с ним и будущее сыщешь.
Вновь пустился Никола в дорогу. Ноги уже не ходят, двигаются еле, на одном упрямстве домой добрался да спать рухнул и до самого вечера пролежал.
В полночь вновь свечу зажег и через нее на хату посмотрел. Увидел он жену свою и то, как она куколку под пол подложила, но в обратном порядке. Двинулась она к дверям спиной, у самого порога вдруг кикиморой обратилась и за двери попятилась. Задержав дыхание, Никола за призраком последовал.
Вышел из дома, а призрак кикиморы спиной в лес пошел. Никола за ним, след в след ступая да глаз не спуская с лица ужасного.
Чаща кругом все темнее становилась, тропинка все уже, но пламя свечи горело ровно и не дрожало. Брел Никола за призраком, пока не уперся в холм земли свежей. Кикимора в него рухнула — и растаял морок.
Никола свечку в землю вдавил и на колени бросился. Разрывать землю стал, пока не наткнулся на руку чужую. Откопал когда, увидел жену свою. Лежала она, глаза закрыв, и была ни жива ни мертва. На веках по монетке, под языком корешок примулы колдовской. Вытащил его Никола и к монеткам потянулся.
Затрепетало тут пламя свечи, и из него ведьма вышла.
— Стой, окаянный! — вскричала, — любую плату обещал ты мне, рублёв дашь, сказал. Отдавай теперь монеты, мои они, мне принадлежат.
Снял Никола с век жены монетки да понял, что глаза ее в ладонях держит. Закричал в ужасе, но бабка ладонь морщинистую протянула:
— Плата моя законная. Сам обещал.
И засмеялась пронзительно. Затрясся Никола, не хотел глаза отдавать, только бабка пуще прежнего захохотала:
— Не отдашь, обоих погублю. Таков договор наш, такова сила ведовская моя. Сам плату предложил, не отвертишься теперь.
Пришлось Николе глаза отдать. Схватила их бабка, в рот кинула и раскусила как орехи. Захрустели они, лопнули. Сок по губам потек. Наевшись, бабка в свечное пламя шагнула и пропала.
Жена вздохнула, охнула и веки размежила — а под ними пустота зияющая.
— Ох, Никола, — пробормотала, — спала я так долго, что теперь глазоньки открыть не могу. Иль ночь такая темная, что не вижу ничего?
Зарыдал Никола, жену на руки подхватил и домой понес. Свечку колдовскую в лесу с землей насыпанной рядом оставил, побоялся взять. И не обернулся ни разу, пока шел.
Оправилась жена вскоре, да только зрение к ней так и не вернулось. Рассказала она, что после того, как детей к родителям отвезла, домой решила повернуться. На пути обратном кикимора ее запутала, дорожки-тропинки в лесу переплела и в яму заманила. Сверху песком присыпала волшебным, чтобы силы жизненные тянуть. Но когда пробудил жену Никола, спали чары, а кикимора сама подохла.
— Зачем ж ты призвала ее?
Заплакала жена тут.
— Ох, Коленька, ведьма сказала мне, что кикимора младшенького нашего от икоты вылечит. Заберет икотку проклятого с него да поглотит. Вот я и пригласила ее, а оно видишь, обернулось как.
Помирились они и детей вскоре домой вернули, только вот зрение к жене так и не пришло. Доктора городского вызывали, все бесполезно. Попа приглашали опять, тот головой качал. Осмотрел все, взял рубль да ушел, крестным знамением осенив обоих напоследок.
— Дурак ты, Никола, — пробурчал и двор покинул, — оба вы дураки.
Так и остался Никола с незрячей женой жить. Но пусть дураками они оба были, но счастливей стали, чем раньше. Будто ценить счастье свое научились. Или же просто в миру дуракам немного для счастья надобно.
