Истории Александра Градского, Армена Джигарханяна,
 
 
В жизни знаменитых людей очень часто появляются весьма странные персонажи.Прикрываясь благими намерениями, чувствами, окружая их наигранной заботой, они втираются в доверие, чтобы подобраться к деньгам и имуществу артистов и знаменитостей.
Особенно лакомым кусочком для таких персонажей – являются пожилые артисты, являющиеся отличной целью для мошенничества в силу возраста. За примером далеко ходить не надо: актер - Алексей Баталов (https://www.gazeta.ru/social/2023/05/26/16855982.shtml), Бывший участник поп-группы «Иванушки International» Олег Яковлев, композитор Александр Градский и многие, многие другие.
Однако не все ситуации становятся достоянием общественности или поступают в работу Следственного комитета, некоторые охотники за имуществом звезд действуют максимально хладнокровно и продумано - как например в сложившейся ситуации с композитором Александрой Пахмутовой и ее супругом, ныне умершем, автором стихов и песен НиколаемДобронравовым. Их имена неразрывно связанные и в жизни, и в сознании нескольких поколений людей. Почти 70 лет они вместе писали песни, которые исполняли известные артисты и пела вся страна, но именно сейчас, их слова стали пророческими: «Одни кидались за идеи в огонь, мужественно переносили пытки, бесплатно отстраивали страну, другие прикрывались их спинами и отстраивали себе чужими руками роскошные дачи...»
Так, в жизни этой, не побоимся сказать, Великой семьи в определенный момент появился «Друг семьи» - Евгений Малышко. Пользуясь ее возрастом и состоянием после смерти супруга, Евгений взял на себя полный контроль над жизнью А.П. - все общение с прессой, с друзьями и родственниками. Пожалуй, с 2022 г. нет ни одного интервью или мнения Александры Пахмутовой не со слов Малышко, того самого «Друга семьи».
Но все действия таких персонажей – всегда сводятся к деньгам. Ждать наследства – слишком долго, и тут у господина М. возникла гениальная идея – создать фонд имени Пахмутовой и стать там директором. Просто представьте – только за 2024 г. выручка фонда составила более 40 млн. руб., и логичным кажется вопрос, а сколько средств из этой выручки идет Александре Пахмутовой, а сколько непосредственно в карман «Другу семьи»? Однако ответа на этот вопрос мы не получим, ведь возможности спросить этот вопрос непосредственно у Александры Пахмутовой – нет, благодаря все тому же «Другу семьи».
Однако даже таких шальных и простых денег кому-то недостаточно. Возглавив фонд, «Друг семьи» получил возможность не только заработкана творческом достоянии А.П. но и наследстве Н.Д. – ведь А.П. стала наследницей прав на тексты песен супруга. Что самое ужасное в этой ситуации, обладая такими правами «Друг семьи» получил возможность даже диктовать список участников на вечера посвященные памяти Н.Д.
По имеющимся сведениям, «Друг семьи» опять хладнокровно продумал свой финансовый триумф наперед и уже является единственным наследником Александры Пахмутовой, вписанным в завещание, тем самым рано или поздно получая возможность избавиться от «балласта» и необходимости нести образ заботливого и преданного друга, заботящегося об интересах великого композитора.Остается лишь вопрос, есть ли в нашем государстве меры защиты и противодействия таким дельцам и будет ли торжествовать правда и справедливость, если даже такие великие люди не могут их найти в конце своей жизни?

Недоработанное стихотворение из трех строф, вторая зачеркнута.
При формальной незаконченности стихотворение отличает чеканная завершенность смысла, выраженного в отточенных, весомых формулах: «любовь к родному пепелищу», «любовь к отеческим гробам» «самостоянье человека», «животворящая святыня» «алтарь без божества». В них нашли итоговое поэтическое воплощение мысли, вызревавшие у Пушкина с середины 1820-х, — о значении наследственной памяти, о личном историческом сознании, с связи с национальным прошлым, проходящей через Дом и Род.
Ближайший поэтический контекст стихотворения составляет перевод из Р. Саути «Еще одной высокой, важной песни...» (1829) (тема домашнего очага) и «Моя родословная» (1830) (тема родовой памяти, в которой семейная история сливается с большой историей отечества).
«Уважение к мертвым прадедам» имело для Пушкина аспект социальный: в письмах, заметках, прозе он акцентировал особую ответственность дворянства как сословия, призванного хранить и передавать национально-историческую память («Роман в письмах», 1829, «Гости съезжались на дачу...», 1828-1830, «Опровержение на критики», 1830). Но в стихотворении о «двух чувствах» эта тема звучит надсоциально, обобщенно, с философским углублением — здесь дана пушкинская «философия почвенности» (С.Л. Франк). «Любовь к родному пепелищу» и «любовь к отеческим гробам» получают статус вечных общечеловеческих ценностей, они заповеданы свыше («Два чувства Богом нам даны...» — первый вариант первого стиха) и в то же время интимны, «дивно близки», питают сердце. Если в статьях и прозе Пушкин говорит об «уважении к мертвым прадедам», «уважении к минувшему», о праве «гордиться славою своих предков», то в стихах на место «уважения» и «гордости» приходит «любовь» (этому слову отведена сильная позиция анафоры в 3-м и 4-м стихах) — так разговор о родовой памяти переводится из плана исторического и социального в сферу душевной жизни человека.
Наряду со всеобщим в этом стихотворении есть и лично-биографический момент: в связи с переменами в самоощущении, в виду близкой женитьбы тема Дома приобрела к 1830 году особое звучание для Пушкина, заменив собой хронотоп дороги, характерный для его лирики предшествующих лет.
Во второй, отброшенной позже строфе оформлена своего рода поэтическая антропология Пушкина:
На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека. Залог величия его.
Слово «самостоянье», созданное Пушкиным, означает ту вертикаль жизни человека, через которую реализуется его истинное назначение («величие его»), и восставлена эта вертикаль на «двух чувствах», на заповеданной любви. Таким образом, личная состоятельность ставится у Пушкина в зависимость от укорененности в почве родовой и национальной истории; «любовь к родному пепелищу» и «любовь к отеческим гробам» оказываются фундаментом бытия личности.
В третьей строфе Пушкин переходит от антропологии к самой обшей онтологии: масштаб жизни отдельного человека заменяется масштабом всей земли: «Земля была б без них мертва...» Сама жизнь, бытие вообще определяются верностью родному дому и памяти предков — любовь к ним обеспечивает связь времен и продолжение жизни.
Мысль о священности «двух чувств» — главная внутренняя тема стихотворения; пройдя через несколько отброшенных вариантов («священные два чувства нам», «они священны человеку», «они священны в нас от века»), она обретает вид центральной формулы — «животворящая святыня», — в которой слово «святыня» усилено и обогащено сакральными коннотациями прилагательного «животворящий». Священны не сами по себе «пепелище» и «гробы», а способность человека любить их, его личная память, имеющая благодатную, животворящую силу.

Третья строфа характеризуется исключительной густотой сакральных понятий и образов: «животворящая святыня», «как ... пустыня», «алтарь без божества». В недоработанном стихе так или иначе заложено значение «источника в пустыне», независимо от того, какое конкретное слово могло бы быть здесь у Пушкина. «Источник в пустыне» — библейский образ, традиционно символизирующий духовный источник самой жизни; к тому же семантическому полю примыкает последний стих — «И как алтарь без божества».

Автор: Fluvivyy