Няроха везли на нартах куда-то вглубь дремучего леса по волчьей тропе, о которой ни сам лесной житель (или вогул, как говорили русские), к своим пятнадцати годам успевший поставить не один десяток черканов и даже умудрившийся прошлой зимой подстрелить шатуна из самострела, ни разу не слыхал. Более того, он был уверен, что даже Кучам – первый охотник в павыле, в ученики к которому стремились попасть все здоровые мальчишки, и бывавший, по его словам, в местах, где менквы бродят также свободно что твои куры по двору, - не знал про эту тропу.

Огромный олень, запряженный в упряжь, мерно шагал по снегу, с легкостью в одиночку таща за собой нарты, на задней части которых кутался в меха Нярох, начавший мерзнуть после полутора часов неподвижного и молчаливого сиденья на санях, а впереди - безмолвный э̄лмхо̄лас няйтынг, пришедший от Видящего с тем, чтобы призвать себе в помощники молодого и сильного вогула. Казалось, целую вечность назад посланец Видящего, предупреждавшего народ Няроха о бедах и напастях (то о пожарах лесных, то о половодьях, то о врагах чужеродных), выбрал молодого вогула из угрюмой толпы таких же молодых ребят, которых согнали со всего павыла – как было много лет подряд прежде. Стоя среди сверстников, Нярох слышал, как один из мальчишек, стоявших рядом с ним, молил Нум-Торума о том, чтобы посланец шамана-отшельника выбрал именно его в качестве ва̄ӈынхума. Однако большая часть угрюмых ребят стояла, как и он сам, молча, недоверчиво глядя на фигуру в медвежьей шкуре, чье лицо скрывала маска из коры кедра, с прорезями для глаз и носа.

От стариков Нярох слышал, что прежде фигура Видящего почиталась у его соплеменников наряду с низшими богами, и сама считалась наделенной божественной искрой. Воля живущего в чаще шамана беспрекословно исполнялась; подчиняться ему считалось за счастье. Ну а быть избранным ему в помощники и вовсе считалось невероятной удачей: семье, член которой безвозвратно уходил в чащу к Видящему, в деревне обеспечивался почет и уважение, а соседи ежемесячно приносили родителям ушедшего в лес дары.

Но теперь ситуация изменилась. Люди начали считать Видящего пережитком прошлого, лишающим деревню в частности, и народ в целом – молодой и сильной крови, которая могла бы принести куда больше пользы своему народу, живи ее обладатель среди сородичей, а не среди древних деревьев вместе с полубожеством. Этому мнению способствовало, в частности, все возрастающая потребность Видящего в помощниках: если прежде он отправлял своего посланника раз в пятнадцать лет, а то и реже, то со временем начал требовать новых соратников все чаще и чаще – Нярох помнил, как в прошлый раз э̄лмхо̄лас няйтынг приходил всего три года назад. Никто не знал, что происходило с теми, кто уходил к Видящему – старики, опять же, утверждали, будто шаман-отшельник отправляет их бродить по всему Камню, быть его глазами и ушами, однако после прошлого визита деревни посланником, приверженцев этой версии можно было по пальцам пересчитать. 

А дело было в следующем. Прежде как-то само собой считалось, будто периодически наведывающееся в деревню существо - это куль, злой лесной дух, которого Видящий сумел переманить на свою сторону. Но три года назад, когда в очередной раз хмурым февральским утром деревню посетил «куль», как всегда замотанный в медвежью шкуру, с маской из кедра на лице, одна из баб бросилась к нему с объятьями. Произошло это аккурат в тот момент, когда перед ним выстроили с десяток ребят, достигших пятнадцатилетнего возраста и он, присматриваясь, ходил вокруг нервничающих вогуличей, будто на рынке выбирал оленя покрепче.

-Килим! - хрипло прошамкала старуха в рваном тряпье, с невиданной силой начав прорываться вперед, расталкивая людей, полукругом столпившихся вокруг Посланника, высматривающего наиболее подходящего ученика своему хозяину.

Это была Евья - в деревне ее сторонились и даже побаивались. Насколько было известно Няроху, она была не так стара, как выглядела: испещренное многочисленными морщинами лицо, покрытые легкой молочной дымкой глаза, кривящийся в вечной ухмылке беззубый рот могли навести на мысль, что она - самая настоящая Хранительница мудрости, но на деле же Евье было не больше пятидесяти зим. Ее старшего сына когда-то давно забрал себе в помощники Видящий, а младшего сына, вместе с мужем, во время рыбалки разорвал на части бесшумно подкравшийся из леса медведь-людоед, одно время повадившийся бродить в окрестностях павыла. Именно тогда ее истерзанного горем, а от того податливого разума и коснулся Куль-отыр, сделав безумной.

Свой дом у нее сгорел (поговаривали, будто она сама его и сожгла, камлая с темными духами, в попытке прикоснуться к миру мертвых, чтобы пообщаться с ушедшими), и теперь Евья жила где-то среди чужих юрт, прячась в сенях и пристройках с инструментом, никому особенно не мешая и не попадаясь на глаза. О том, что Евья у тебя «погостила», можно было узнать по пустым туескам, в которых хозяева оставляли речную рыбу специально для незваной гостьи - безумицу предпочитали подкормить, нежели накликать на себя беду своим «негостеприимством».

-Килим! - вновь воскликнула она, подскакивая к замершему, словно от удивления, э̄лмхо̄лас няйтынгу. -Ты вернулся!

Толпа возмущенно зароптала. Сотвори кто-нибудь другой подобное - его бы мигом схватили за загривок и выгнали прочь. Но отмеченную Куль-отыром трогать никто не хотел, опасаясь на себя перенять ее безумие.

А в это время посланник Видящего неподвижно стоял, рассматривая темными глазами вогулку. И было в позе духа - опущенные плечи, сгорбившаяся спина, - что-то необъяснимо человеческое, нечто такое, заставлявшее живо представить, как под маской из коры толстого дерева по лицу, неуловимо напоминающему лицо стоящей перед ним женщины, текут слезы. Но затем Посланник медленно покачал головой и отвернулся от Евьи, продолжив свое прерванное занятие.

-Сын! - крикнула Евья в отчаянии, а затем с силой развернула стоящую перед собой фигуру и начала срывать с ее лица кору кедра, обнажая синюшную, испещренную капиллярами кожу, еще более морщинистую, чем у нее самой.

И тут человек в медвежьей шкуре - а теперь даже самого верующего старика трудно было бы убедить, что под маской прячется испещренная множеством зубов пасть куля, из которой выглядывают огненные глаза, - резко оттолкнул вогулку, тихо всхлипнувшую и схватившуюся за грудь.

В воцарившейся тишине, люди переводили взгляд с вдруг зашатавшейся Евьи на Посланника, ничего не понимая. Но когда утоптанный снег под ногами Евьи расцвел кровавыми цветами, стало понятно, что э̄лмхо̄лас няйтынг никому не позволит мешать ему выполнить волю Видящего. Нярох, осторожно выглядывающий из-за спины отца видел, как убийца спрятал в рукав окровавленный костяной нож, обвел взглядом ошарашенную, замершую толпу, а затем схватил первого попавшегося мальчишку из числа претендентов и быстро пошагал с ним к нартам, где огромный олень нетерпеливо бил по снегу мощными копытами.

Именно после того дня среди некоторых жителей начали вскользь, как бы ненароком, высказываться идеи о прекращении многолетней практики потакания Видящему, ведь вреда от этого становилось едва ли не больше, чем пользы - что было просто немыслимо в прежние времена. Семья Няроха еще пока придерживалась старых взглядов, а посему никто не бросился отбивать его у Посланника, но вот сам Нярох, будь его воля, ни за что бы не поехал к шаману-отшельнику. И теперь, пока он трясся в нартах, лишь любопытство удерживало его от того, чтобы спрыгнуть с саней и вернуться в деревню, несмотря на недовольство родных.

«Узнаю, куда делись все прежние помощники и сбегу», - твердо решил Нярох, решивший разоблачить старого шамана.  

Он уже давно потерял ориентацию в пространстве, даже примерно не представляя, в каком направлении ехали нарты – то ли в направлении Каменных гор, где без устали дул ледяным ветром злобный Луи-вот-ойка, то ли в противоположном направлении – в земли неуловимого Ялпын Уя. Укутанные снежным одеялом деревья были похожи друг на друга как близнецы – ни одного отличительного знака, за который зацепился бы взгляд пусть пока неопытного, но талантливого в охоте Няроха. Уже и свет короткого февральского дня начал догорать; на небе зажглись первые звезды, а сани все ехали. Любой другой, на месте новоиспеченного ва̄ӈынхума упал бы духом: как домой-то возвратиться, даже если и узнаешь тайны Видящего? Но только не Нярох.

«Обратно по следам пойду, если не заметет их. Или оленя украду, он дорогу знает», - подбадривал себя вогулич. «Или, уж если на то пошло, старика заставлю меня к своим вывести! Раз он так далеко в лес прячется, значит, недобрые тайны хранит – старосты меня поймут!».

Но как только спеленатая тайга расступилась, обнажив крупную поляну, на которой, в отблесках рядом горящего костра, стояла огромная фигура, высотой с трех взрослых мужчин, Няроха охватил благоговейный страх.

«Верховный!», - мелькнуло в его голове.

Он бы спрыгнул с саней и бросился на колени, не будь столь ошарашен. Но когда нарты подъехали чуть ближе, Нярох разглядел фигуру чуть лучше и понял, что это стоял не Нуми-Торум и даже не один из его сыновей. Это был идол, пусть поражающий своим размером и величественностью, но все же – идол, а не бог во плоти. Истукан был сделан из расколотого бревна толстого дерева, обтесанного до состояния доски толщиной в ладонь и шириной с пару локтей взрослого человека. К нижней части исписанного орнаментами тулова крепились два бруска, врытых в землю, игравших роль «ног». Овальная голова, выпуклая с тыльной стороны, терялась во мраке, лишь слегка разгоняемого светом костра. Каждый раз, когда всполох огня отодвигал завесу ночной тьмы в области головы идола, Нярох видел разные выражения резного лица: от удивления, до кровожадной ухмылки.

«Это все воображение», - пытался убедить себя он.

Когда нарты остановились рядом с костром, откуда-то из темноты вышел одетый в шубу из волчьего меха сухой старик, с непокрытой, несмотря на февральскую стужу, седой головой. Он оценивающе прищурился, рассматривая прибывшего вогулича, которому предстояло стать новым ва̄ӈынхумом.

«Видящий», - понял Нярох.

-Там дом, - проскрипел он, махнув рукой за идола, спустя некоторое время молчаливого разглядывания. –Место возле чувала – твое. Располагайся.

Нярох, кивнул, взял с саней узелок с пожитками и пошел мимо истукана, опасливо косясь на него, к избе из сруба, похожей на те, что стояли у русских поселенцев в Пелыме, куда парень иногда ездил с родителями, обменивать оленье мясо на железные наконечники стрел и крючки. Когда он был на полпути к дому, сзади послышался громкий рев оленя, сменившийся утробным рычаньем, резко оборвавшимся через несколько мгновений. Обернувшийся вогулич наблюдал странную картину: шаман чем-то острым вспорол живот запряженному в нарты оленю, с тошнотворным чавкающим звуком вытащил из него кишки и, порезав их на куски, набросил на своего посланника, зачем-то снявшего с себя медвежью шкуру и кисы, и теперь стоявшего в одной рубахе-косоворотке и льняных штанах.

По сутулой спине э̄лмхо̄лас няйтынга, кривым, бессильно свисающим рукам, тонким, измученным костяными болезнями ногам и седым редким волосам, Нярох понял, что тот едва ли уступает возрастом самому Видящему. Когда он весь оказался покрыт кровью и оленьими кишками, шаман коротко кивнул, после чего человек с маской из кедра на лице медленно побрел прочь – прямо в ночную тайгу. Позабыв об усталости от долгой дороги, Нярох рванул к шаману.

-Зачем? – воскликнул он, подбегая. –Его же там сожрут волки, прежде чем он задохнется от холода!

-В этом весь смысл, - проворчал шаман, недовольный присутствием Няроха. –А теперь – иди в дом.

-Нет! – выкрикнул он - на его глазах совершалось безумство, и он должен был его остановить.
Вогулич подбежал к бредущему в окутанный тьмой стан деревьев человеку и схватил его за плечо, запачкав ладонь в крови.

-Не смей! – натужно прокричал старик позади.

В этот момент идущий в лесную тьму медленно обернулся к Няроху, безучастно взглянул на него из прорезей маски, и продолжил свой путь.

Нярох протянул руку, чтобы схватить самоубийцу за плечо, силой остановить его, но тут за спиной проревел голос такой силы, что у него кровь остановилась в жилах.

-НЕ СМЕЙ! – от этого гласа затрепетали деревья, сбрасывая свой снежный покров, а разбуженные птицы выпорхнули из своих укрытий, стремясь убраться подальше.

Отдернувший руку вогулич медленно обернулся, с опаской находя взглядом шамана, ожидая увидеть вместо него богатыря из древних легенд – невозможно было представить, чтобы обычный человек, пусть даже и камлающий с духами, мог обладать столь мощным голосом. Но Видящий был все также обычным стариком – он стоял, скрестив руки на груди, с усмешкой глядя на Няроха: ничего не говорило о том, что мгновение назад он чуть ли не заставил холодное дыхание Луи-вот-ойка изменить свое направление.

Но затем боковым зрением Нярох увидел идола, в позе которого что-то изменилось. Медленно переведя взгляд, он увидел, что тот будто бы развернулся в его сторону и теперь смотрит прямо на наглеца, дерзнувшего прервать древний ритуал. Резное лицо кривилось в гневе, а глаза подсвечивались каким-то внутренним огнем, готовым излиться на молодого вогула.

-Иди лучше в дом, - насмешливо произнес шаман. –И помни - ва̄ӈынхум обязан исполнять волю Видящего. Если, конечно, он не хочет сгинуть в подземном царстве Куль-отыра...

Нярох развернулся и торопливо пошел в дом, по широкой дуге обходя идола. В воцарившейся тишине, нарушаемой лишь треском костра, он услышал рев волчьей стаи, почуявшей добычу. Набравшись храбрости, он бросил последний взгляд в сторону выбравшего его в деревне человека, и увидел, как тот отодвигает тяжелые ветки елей, продолжая неумолимо шагать навстречу своей гибели.

***

Спалось молодому вогулу на новом месте плохо, прерывисто. Чувал, подле которого на лежанке из лапника расположился Нярох, нагрел воздух в избе так, будто в него положили неостывающий кусок огненного варева, в котором обитали духи подземного мира. Однажды он проснулся весь в поту и увидел сидящего в углу хозяина дома, пристально рассматривающего своего нового ва̄ӈынхума. Лицо Видящего терялось в тенях, но на краткий миг, когда всполох в чувале слегка обозначил его черты, Няроху показалось, будто старик шевелит губами, будто разговаривая сам с собой. Затем он вновь забылся поверхностным, беспокойным сном, в котором он оказался в родной деревне, во время ритуала Избрания.

Нярох стоял в толпе, старательно прячась за спины остальных ребят, в то время как э̄лмхо̄лас няйтынг рыскал взглядом по мальчишкам, выглядывая именно его. Под взглядом посланника все пригибались, и Няроху приходилось пригибаться к самой земле, проскальзывать между чужих ног, чтобы не попасться на глаза, выглядывающие из маски кедра. В какой-то момент он потерял из виду фигуру в медвежьей шкуре и уже было обрадовался, что тот ушел несолоно хлебавши, как вдруг кто-то схватил его за загривок и развернул к себе.

Окровавленный, истерзанный хищными животными человек, одетый в одну лишь рубаху-косовортку, каким-то чудом еще живой, несмотря на ужасные раны, приблизил свое лицо к Няроху и тот увидел, что под ошметками древесной коры, на которой остались следы волчьих когтей, на него смотрит его собственное, но постаревшее на полвека лицо.

-Береги свою ласточку... – прохрипел незнакомец с лицом Няроха.

Вогулич с криком проснулся, сев на лежанке. Избу наполнял слабый свет солнца, пробивавшийся сквозь мутное слюдяное окошко. Чувал, пыхавший жаром всю ночь, остыл; о силе его очага осталось лишь слабое напоминание, в виде едва теплившихся углей. Шамана внутри не было. Взглянув на стол в углу, Нярох увидел остатки плохо убранной деревянной стружки. Вспомнив кошмар, он непроизвольно потер грудь в области нижнего ребра - кости были целы, а значит, душа-ласточка никуда не могла деться из костяной клетки.

Нярох никогда особенно не верил в поверья его народа о том, что в человеке существует несколько душ: ис-хор, «могильная душа», продолжающая жить в нематериальном мире после смерти человека; улем-ис, «сонная душа», прилетающая к человеку ночью и дарующая ночное забытье; лили, «маленькая душа», передающаяся от предков из поколения в поколение и, самая важная, минне-ис - ласточка, несущая в себе искру Нум-Торума, привносящую жизнь в человеческое тело. Злые духи могли украсть у человека ис-хор, лишив его загробной жизни, недоброжелатели путем заговора могли заставить упорхнуть имеющего форму тетерева улем-ис, обрекая жертву на бессонницу, либо же сам человек, гнусными своими поступками мог загубить лили, живущую в волосах, лишив себя возможности продолжить род.

Без этих трех душ человек мог продолжать жить - мучаясь от хворей и несчастий, но жить, причем иногда довольно долго. Но без минне-ис, обитавшей в нижней части правого ребра, где кости не давали свободолюбивой ласточке бездумно вылететь наружу, тело, лишенное искры Нум-Торума, погибало очень быстро.

Нярох считал россказни о душах выдумкой, а верящих в них соплеменников - недалекими. Даже его родные, чтущие Видящего, осторожно вели беседы о душах с соседями, ибо сомневались в их существовании. Но после всего увиденного накануне, Нярох был готов разом поверить во все, что прежде слышал от стариков.

Одевшись, он вышел наружу в поисках шамана, пребывая в готовности разом упасть на колени перед принявшим форму идола божеством, если тот еще злится на него. На улице стоял морозный солнечный день – один из тех февральских деньков, когда зима, чувствующая скорое наступление весны, дает недвусмысленно понять, что не собирается отступать без боя. Теперь, при свете Хотал-эквы, Нярох увидел, что дом стоял на берегу скованного льдом озера, которое со всех сторон, кроме той части, где стояла юрта, вплотную обступал лес. За ночь выпал снег, застеливший поверхность ровным одеялом, на котором явно отпечатывались следы лыж, ведущие от дома в сторону леса. Помня о волчьем вое, раздававшемся прошедшей ночью не так уж далеко, вогулич недолго думая взял лук и колчан с костяными стрелами, которые приметил у поленницы под навесом и побрел по свежим отметинам на белом покрове.

Проходя рядом с идолом, Нярох старался не смотреть на божество, чтобы ненароком не разозлить его. Однако поравнявшись с ним не удержался и бросил взгляд на деревянную фигуру. Она была совершенно неподвижна, повернута в сторону леса – как и в тот момент, когда Нярох впервые увидел ее. На солнечном свету идол потерял огромную долю своей загадочности и уже не вызывал, как в ночи, благоговейного трепета: теперь это был обычный истукан, вырезанный из старого дерева среднего таланта скульптором, стоявший рядом с заснеженным костровищем.

На его грубо отесанном лице застыло, по воле резца, изумленное выражение: круглые глаза, широко раскрытый, будто в возгласе изумления, рот. Не добавляла величавости и шапка из снега на выпуклой голове идола, под воздействием обдувавшего ее легкого ветра ставшая похожей на колпак. В общем – обычный, грубовато сделанный истукан, пусть ростом и выше обычного. Няроха так и подмывало пустить стрелу в снежный колпак, и лишь нежелание тратить чужие стрелы на баловство остановило его от этого.

«Неужели ночью привиделось мне?...», - задумался Нярох. «Может, старик использовал какую-то уловку, чтобы напугать меня? Например, как Мухоморщик».

Задумавшись над этой мыслью, он побрел по следам в тайгу, крепко сжимая сосновый лук. Из своего опыта он знал, что при свете дня волки не нападут на здорового, полного сил человека – если только он не обмазан кровью и оленьими внутренностями, как навечно ушедший в ночь э̄лмхо̄лас няйтынг. Но даже если какой-нибудь молодой, отбившийся от стаи, где старшие могли бы научить уму-разуму, неопытный волк попробует напасть, то ему хватит пары тонких костяных стрел, которые иглами вспорют шкуру и отобьют всю охоту полакомиться человечиной.

Идя по лыжному следу, Нярох почувствовал, что все благоговение перед идолом и Видящим пропало, сменившись определенным разочарованием, что стало для него удивлением. Он всегда немного завидовал своим легковерным соплеменникам, для которых мир был полон чудес. В их мире можно было выстругать из сосны иттарму, положить ее на грудь умирающему родственнику и поймать в нее минне-ис, когда ты выпорхнет из своего обиталища. Ну а после дать любимому человеку новую жизнь в новом теле – достаточно вселить ласточку в новорожденного младенца, которые своих душ до трехдневного возраста все равно не имеют. Более того, это считалось благим делом, ведь своей ласточкой малыш мог не обзавестись – оттого, дескать, многие из них и умирали, не прожив и недели.

Но Нярох был не таким. Он, может быть, был бы и рад иметь столь же незатейливое представление о мире, но его натура, его привычка докапываться до самой сути, не давала ему этого сделать. Собственно, благодаря своей любознательности, которую Нярох, порой, и сам в себе ненавидел, но не мог побороть, он и узнал, что самый уважаемый человек в деревне на самом деле является Обманщиком.