Впереди, с трудом передвигая ноги, плёлся осуждённый. Увидев его, толпа сдавленно охнула - на бедолаге не было живого места. Вся спина и грудь были изодраны до мяса и костей, руки, перебитые в суставах, беспомощно болтались, следы ожогов покрывали шею и лицо. Ещё три дня тому назад на весёлого и румяного трактирщика Степана засматривались девки, а теперь это был самый настоящий живой труп, для которого эта последняя прогулка была самым что ни на есть избавлением.

За ним шли двое дюжих служивых с пиками. Грозно оглядывая толпу поверх голов, они изредка окрикивали слишком приблизившихся зевак, иногда тыкали оружием в спину осуждённого, когда тот слишком уж замедлял ход.

Позади плелись ещё трое. Дряхлый поп в засаленной рясе, пузатый судья в красном сюртуке, да палач с факелом, роль которого охотно взялся исполнить местный дурачок Володька. Он важно надувал щёки и пытался изобразить чинную походку, что ему не удавалось по причине лягнутого Савраской колена.

По прибытию к месту казни, служивые умело привязали несчастного к столбу и стали деловито обкладывать его тело хворостом.

- Тьфу ты, держи свой целковый, твоя взяла! - раздосадовано сплюнул Фома, увидев, что еретика обложили по самую шею.

- Но ты видел, какой всё-таки крепкий дух у нашего Стёпки-то окаянного? Все лютости заплечные пережил, на костёр идёт, но не отрёкся от ереси своей! - с неподдельным уважением протянул Никодим.

- Тихо ты, дурень старый! Сам туда попасть хочешь? - страшно зашипел на деда кузнец, и парочка снова умолкла, опасливо озираясь по сторонам.

Судья стал перед толпой и, брезгливо косясь на пританцовывающего от возбуждения и нетерпения Володьку,  развернул свиток.

- Казни подлежит Степан Савакин, мастер путей стряпного и питного, речами кощунственными умы народа смущавший, души людские мыслями премерзкими наполнявший, да добрым людям  сладкими речами диавольскими ересь внушавший. В упорстве и одержимости своих, не отрёкся раб божий Степан от ереси богомерзкой, а посему подлежит казни огнём, дабы очистилась душа его от грехов перед страшным судом!

- Начинается! - возбуждённо зашептала толпа.

Поп затянул молитву, а дурачок начал бегать вокруг столба и поджигать хворост со всех сторон. Осуждённый, который до этого момента обессиленно и безучастно стоял привязанным к столбу, вдруг зашевелился. Он поднял голову и вперился взглядом в толпу. Равнодушие, которое до этого было единственным, что выражало изуродованное лицо Степана, сменилось на причудливую смесь злобы, презрения, смирения и... торжества! Народ испуганно смотрел в это лицо, и воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием разгорающегося хвороста.

Казнимый криво ухмыльнулся, глаза его вспыхнули мрачным дьявольским светом, тело его напряглось так, что казалось, вот-вот лопнут удерживающие его верёвки. Глубоко, насколько позволяла искалеченная грудь, вдохнул и зычным голосом, который был слышен за несколько вёрст, закричал. Услышав этот крик, несколько девиц упало в обморок, две старушки отдали богу души, а народ упал на колени и начал истово креститься.

"НА КЕФИРЕ, СУКИ!!! НА КЕФИРЕ!!! ХА-ХА-ХА!!! НА КЕФИРЕ!!!" - кричал и хохотал несломленный Степан...

И вспыхнуло пламя.