Русские добровольцы в Англо-Бурской войне
Добровольцы из России С началом военных действий из европейских государств и США в Южную Африку направились добровольцы, желавшие принять участие в войне на стороне буров. Прилив добровольцев из Европы доходил до 400 человек ежемесячно. Общее число отправившихся в Южную Африку составило свыше 2500 человек. Их национальный состав определялся следующим образом: 1 Голландцев – 650 Русских – 225 Немцев (включая австрийцев) – 550 Итальянцев – 200 Французов – 400 Ирландцев – 200 Американцев – 300 Шведов – 150. Часть добровольцев отправлялась по личному по- чину, на свой риск и средства, часть – по вербовке различных комитетов, функционировавших во Франции, Германии и других государствах.
Подпоручик русской службы Евгений Фёдорович Августус в своей книге воспоминаний, посвящённой российскому военному атташе на стороне Англии Павлу Александровичу Стаховичу, так объяснял причины, толкнувшие его на поездку в столь дальние края:
"Что заставило меня, очертя голову, бросить Родину, службу и, забыв мудрую пословицу: Ерёма, Ерёма, сидел бы ты дома, – отправиться в Трансвааль, на войну, чтобы сражаться за чуждый народ, за чуждое мне дело? Не берусь ответить. Карамазовский (имеются в виду герои романа Достоевского «Братья Карамазовы») ли порыв самопожертвования, или просто желание опасности, риска, желание испытать острое наслаждение игрой своей жизнью?
отдельных добровольцев, по прибытии на фронт ожидало некоторое разочарование.
"Довольно комично было видеть, как вытянулись лица у некоторых офицеров, когда они узнали, что бурам не нужны их познания из тактики, уставов, самоокапывания и ружейных приёмов. Конечно, перспектива не блестящая, сняв золотые эполеты, надеть патронные сумки, баклагу и встать в ряды простым бойцом, но они забыли то обстоятельство, что не нам, воспитанным в душных стенах военных училищ и казарм, учить народ, где каждый воин по призванию, где каждый обладает инстинктивным чутьём охотника и воина. О каком-либо жаловании, конечно, никто не заговаривает, хорошо и то, что правительство берёт на себя заботы по экипировке и продовольствию волонтёров. Более других разочаровался мой соотечественник (подпоручик Леонид Покровский), когда последние его надежды попасть куда-нибудь в штаб лопнули точно мыльный пузырь и мне пришлось выслушать град укоризн злому року, по которому он бросил полк, где он был и полковым адъютантом, и командиром учебной команды, а теперь, здесь, даже не приняли во внимание, что он прошёл курс в сапёрной команде и умеет строить непроходимые искусственные препятствия. Но большинство волонтёров, между которыми были в числе прочих французские офицеры, потомки старинных аристократических родов, и один австрийский граф с громкой фамилией, отрешились от всяких иллюзий и ждали с нетерпением только момента посадки в поезд."
Подпоручик Августус как непосредственный очевидец предельно безжалостно описывал боевые действия:
"На другой день назначено перемирие. С обеих сторон выкинуты белые флаги. На гору поднимаются мерным шагом английские санитары с носилками. Буры толпами разбрелись по полю вчерашнего сражения и, добродушно улыбаясь, вступают в беседу с английскими носильщиками. Те угрюмо отмалчиваются и озабоченно снуют между грудами мёртвых тел, отыскивая раненых, ещё подающих при- знаки жизни. Нужно обладать нервами мясника, чтобы равнодушно взирать на эту потрясающую душу картину поля сражения, от которой и теперь ещё, при одном воспоминании, у меня холодеет сердце. Кучками нагромождены тела англичан, искавших за валами спасения от убийственного огня буров. Разве эти безжизненные громады каменных гор стоили того, чтобы из-за них погибло столько молодых цветущих жизней, чтобы из-за них пролилось столько крови! Ещё вчера она билась горячим ключом, вызывая жизнь и движение, а сегодня она за- стыла чёрными лужами на изрытой земле, запеклась на грязных мундирах, на посиневших уже лицах убитых. Вон лежит раскинув руки и ноги здоровенный детина с красной нашивкой сержанта – снарядом раздробило ему го- лову и она представляет теперь безобразный ком рыжих волос, крови и мозга. Вон другой, широко раскрыв глаза, точно живой, с креп- ко сжатой в руке винтовкой: его молодое безусое лицо застыло с выражением какого-то недоумения: За что? За что? А уж мухи копошатся на лице, залезая в глаза, в рот. Буры хлопочут над своими жертвами, по праву победите- ля собирают винтовки, котелки и скатанные одеяла, составляющие снаряжение солдат, отстегивают и снимают с раз- дувшихся животов поясные ремни и подсумки. Вон бур, у которого на ногах вместо башмаков изорванные опорки, заприметил у офицера сапоги с жёлтыми голенищами. Bei gute Skunnen! (Славные сапоги) – ухмыляется он. Но сапог не поддается. Ещё одно усилие – и у него в руках сапог с оторванной ногой. Кость выше колена раздроблена осколком. С проклятием швырнул он от себя сапог и заковылял дальше. Другие распарывают карманы, снимают бинокли, часы. Зачем всё это мёртвым, если всё равно их оберут свои же санитары. Look here! (Погляди-ка) – подзывает меня знакомый бур и, улыбаясь, показывает снятый с груди у молодого белокурого офицера бархатный медальон в золотой оправе; в медальоне портрет миловидной женской головки с изящным профилем. Return happy my Harry (Счастливо вернуться, мой Гарри), гласит надпись на обороте. Не вернётся бедный Harry к своей милой; пал он сражённый вражьей пулей, и хищные коршуны выклюют ему ясны очи, когда-то горевшие юношеским блеском. Невыносимое зловоние и отталкивающие картины обирания и раздевания трупов заставили меня покинуть поле сражения и я пошёл за своей лошадью, размышляя дорогой о трагической участи женщин, которым иногда так горько приходится раскаиваться, что скромному пиджаку предпочли блестящий военный мундир.
Российский офицер Леонид Семёнович Покровский (позднее погибший в рядах буров, в конце декабря 1900 г., в самый разгар партизанской войны) переслал домой с оказией несколько писем, которые были напечатаны весной–летом 1900 г. в газете «Варшавский дневник». Эти воспоминания интересны и тем, что автор подробно описывал и участие в боях своих соотечественников.
"Ровно две недели тому назад наша команда, всего шестьдесят человек, была назначена в резерв сторожевых постов. Англичане стояли по ту сторону Тугелы, верстах в 4-х от реки, в лесистых горах. Буры заняли позиции на вершинах Спионскопа. Спионскоп – это длинный (более 4-х вёрст), параллельно реке горный хребет, и очень высокий (саженей 20–25), усеянный громадными камнями, за которыми так хорошо скрываются буры, весьма крутой к реке и пологий к нашему лагерю, где почивали спокойные бюргеры. По реке, шагов на 80–100 один от другого, были выставлены сторожевые посты. Да у моста стояло 10 человек. Мост-то буры не уничтожили в надежде со временем самим переправиться по нему, когда англичане начнут отступать. Между мостом и Спионскопом, опять-таки параллельно реке, тянется холм саженей 10 высоты, длиной около 3/4 версты. За этим-то холмом мы и засели.
Наше назначение – поддержка сторожевых постов – собственно, для формы только. Ведь не могли же бы мы, шестьдесят-то человек, принять бой. Отступать? Да на фронте нельзя, высоко и круто, не влезешь скоро-то, а в сторону – далеко, а мы были без коней. Здесь охрана вообще неважная. Сторожевые-то посты ведь выставлены только там, где броды есть, это – недалеко по обе стороны моста. А где глубоко, буры особенно не охраняют: знают, что вплавь англичанам не перебраться (как у всякой горной речки, на Тугеле течение быстрое), а лодок и плотов они не имеют; лес-то видите, мел- кий. Редко разве проедет разъезд, на обязанности которых, собственно, и лежит охрана всей реки. Дело было за полночь. Лежим это мы да покуриваем южноафриканские трубки. Один молодой бур что-то рассказы- вал, должно быть, что-нибудь весёлое: все смеялись. Я, конечно, туда же для компании, хотя ни черта не понимаю по их- нему. Неподалеку кафры варили для нас кофе. – Ваня! Попьём что ли кофейку-то? А то скоро, кажется, англичане придут, – окликнул меня мой боевой трансва- альский приятель Бузуков, бесшабашная головушка: был в трёх кампаниях, трансваальскую переживает четвёртую. Он, оказывается, ходил по ту сторону Тугелы, хотел высмотреть англичан, да чуть сам не попался ихним солдатам. Вдруг, откуда ни возьмись, с горы кубарем слетел бородатый бур, да как заревёт во всё горло: «Англичане большими силами переправляются через мост: многие уже на этой стороне!» – На гору! – скомандовал наш фельдкорнет. Пока я искал для себя удобный камень, чтобы скрытно и, главное, безопасно для себя можно было стрелять в противника, наши посты уже отступили на нас.
За ними следом шли англичане. Мы, конечно, сразу же дерка, давай Бог ноги, поближе к своим. Англичане заняли наш холм. Начинало светать. Тёмные силуэты заметно двигались на вершине брошенной нами позиции. «Двинуться вперёд, а потом отступить и заманить англичан на эту сторону холма», – проговорил прискакавший какой- то бур. Мы поползли на животах, пользуясь всяким камушком и кустиком как закрытием от неприятельского глаза. Вот уже у подошвы горы. Ещё немного вверх… и мы столкнемся с английскими штыками, жутко!.. Ну, слава Богу, вот и камни! Наконец-то добрались и теперь есть где укрыться! «Хорошо ещё, что англичане не стреляли в нас, когда мы пошли по равнине», – говорили между собой мои храбрецы-соседи. Мелькавшие всё время на вершине горы тени вдруг почему- то скрылись. Наш передовой боковой секрет сообщил, что англичане спустились немного по скату горы. Оказывается, эти меднолобые решили, что не стоит из-за каких-то 60 человек и ружья марать, заберем, дескать, их живьём, без выстрела, да и себя не обнаружим, а их было 1 regiment (полк) – 800 человек. Мы-то тогда не знали, что их так много. Ну что же? Они вниз, а мы – наверх, и всё ползком. Доползли это сажени на 3–4 от вершины, да и засели, наверх-то не полезли, побоялись наткнуться, притом и камни-то попадались уж больно хорошие. Живо раскупорили мы свои патронташи и, расположившись шагов на пять один от другого, уже прицеливались к вершине, готовые пристрелить первого храбреца. Англичане по расчёту времени решили, что мы уже должны быть на вершине, и вот, взяв ружья на руку, первая их шеренга чин- но двинулась в атаку. Подходят к вершине, глядь…, а нас-то и нет, не видно. Высунули они свои головы в нашу сторону, дескать, буры, где вы?
А мы паф, паф, паф – и полетели простреленные английские головы; да прямо на нас немедленно появилась вторая шеренга: такая же участь. Третья – то же. Дальше – по две шеренги, они сдуру-то шли в затылок и одна пуля убивала двоих. Были и такие, что подходили к нам почти вплотную, это которых мы не успевали пристрелить на вершине, так таких достреливали уже в упор. Тяжело тогда было: руки устали, плечо от отдачи выстрелов болит… Ведь сколько пришлось стрелять-то!! И верите, все пули у них в голове. На двадцать- то пять шагов ведь можно было без промаха стрелять.206 Ну и ругал же я их за ихнюю тактику. Стреляю и ругаюсь. Мне как русскому офицеру, изучившему до тонкостей военное искусство, да ещё в деле ведения боя в поле, побывавшему в ежовых рукавицах моего начальства, обидно было, очень обидно было смотреть на подобное извращение стратегии и тактики. Ну, зачем они уходили с горы-то? А потом: пустили в атаку шеренгу – побили; другую – побили. Видишь что-то плохо, ну и гони сразу всех; всех-то не успеют перестрелять, да гони не шагом, а бегом, да и на вершине-то не останавливайся, да не выглядывай: «Эй, буры, где вы?»
Ну где же превосходство организованной армии? Единственно, что у них есть, так это сплочённость части в том смысле, что когда уже человек триста (300) валялось на нашей стороне, из пожелавших всем родным и знакомым никогда не ходить в атаку на буров, так все остальные, без исключения все, оставили по- пытку взять нас живьём, не хотели и стрелять в нас и – давай Бог ноги! А мы тогда на гору, опять за камни, и по пятам давай посылать им Маузеровского гостинца. В это время загорелся бой по всей линии. Грохот орудий, трескотня выстрелов с обеих сторон положительно оглушали, а часто разрывавшиеся вблизи снаряды и с визгом пролетавшие над головой дум-дум мешали сосредоточиться и хорошо уяснить картину боя. Но вообще все выгоды позиции были на нашей стороне. Высоко над нашими головами пролетели бомбы с вершины Спионскопа и удачно разрывались в толпе неприятеля. Да к нам прибыло 1 орудие и сокрушительной картечью преследовало остатки улепётывавшего от нас полка. Рассыпавшиеся далеко по обе стороны моста многочисленные ряды англичан уже повели наступление, невзирая на сильный огонь буров, направляемый как с вершины Спионскопа, так и с нашего холма подоспевшими подкрепления- ми. Но середина, сильно поражаемая нашим артиллерийским и ружейным огнём и увлечённая бегством отбитых нами, вспомнила о возможности спасения и бросилась через мост. А фланги сначала подумали, но в силу сплочённости своего бараньего стада в деле отступления, не хотели отставать от своих и вот… понимаете, ничего подобного в жизни я никогда не видал, да и не увижу! Ну и хаос, ну и картина! Вот так войска, ну и дисциплина!…
Сначала все бросились на мост, но там и без того громадная толпа, страшная давка, шум, крик, гам… точь в точь как французы на Березине. Тогда все в реку. Да многие на броды-то не угодили, глубоко, тонут. А буры по ним из-за камушков всё жарят, да жарят. Раненые утопающие хватаются за здоровых: драки и – вместе тонут. А течение-то быстрое, несёт и больных и здоровых, и живых и мёртвых. Всего в этом сражении англичан было 6000 человек. Выбыло из строя убитыми и ранеными до 3000 человек. Да и немудрено: ведь мы их лупили всё время, пока они не убрались в свои лесистые горы, а это далеко по ту сторону реки. Из отбитого же нами полка, из 800-то человек, мы справлялись после, осталось в живых всего только 174 человека. Видал я баранов, много видал, но таких, как англичане ещё не видывал. А славное было дело-то! Не знаю, удастся ли вам побывать в таком! Ведь из 60-то человек мы все живы и здоровы. Прямо – чудо. Вот только кофейку с Бузуковым я так и не выпил."
продолжение следует...
использованы материалы:
Августус Е. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899–1900 гг. Варшава, 1902.
Варшавский дневник. 26 марта (8 апреля) 1900. № 85
