Подал документы для оформления социальной карты москвича в мфц, необходимой для бесплатного проезда в городском транспорте. Никто в процессе оформления не поинтересовался хочу ли я заиметь счет в банке ВТБ, позволяет ли мне это моя религия...
Приходит срок, получаю карту, а она бляха настоящая банковская с номером, пин кодом, рублевым счетом и мордой лица на обратной стороне, никак не обычный проездной.
Похожа вот на эту.

Ранее имел опыт взаимодействия с ВТБ-не впечатлился и закрыл все продукты пару лет назад, забыв как страшный сон.
Ну да ладно ВТБ, значит ВТБ никуда не деться.
Оформил на нее социальные выплаты, все приходит исправно. В личном кабинете карта появилась, деньги попробовал на нее перевести, вроде все нормально, только перевод возможен по номеру карты, по номеру телефона не находят эту карту другие банки. Ну ладно пустяк, не так уж часто переводы принимаю.

Позиция моя такая - минимум карт, минимум счетов. Избавился наконец то от навязанной работодателем ранее карты богомерзкого почта банка, закрыл продукты Сбера, которыми пользовался 15 лет, зачем мне много счетов и карт.... Будем пробовать сожительствовать с данной социальной картой ВТБ.
Немного увлекаюсь инвестициями в рублях. Открыл ИИС, а ВТБ автоматом мне открывает брокерский в рубле, ну ладно норм ... И еще кучу брокерских счетов в разных валютах, которые я в руках то не держал никогда.

Ладно. Потом закроем. Пытаюсь ознакомиться с тем, какие вклады можно открыть в личном кабинете. Какие еще предложения есть. На попытку открыть вкладку "сбережения", да и в принципе любую другую вкладку, включая "переводы", система выдает что-то типа: "У вас не заключен договор банковского обслуживания, пройдите в ближайший офис ... бла, бла, бла..."
Психанул. Прошёл в офис в центре Москвы.

Миловидная девушка (далее - Д) в офисе поинтересовалась чем сможет мне помочь.
1) Родная закрой пожалуйста богомерзкие брокерские счета, все кроме счета в рублях и рублевого ИИС соответственно.
2) Давай подпишем этот договор, без которого мой личный кабинет "кастрирован".
Д: "Хорошо, давайте паспорт, сейчас оформим договор, вы получите мультикарту, откроется мастер счет, бла, бла, бла и еще пару мультисчетов в валюте, и все будет огонь"
Я: "У меня есть социальная карта ВТБ, мне ее хватит, валютные счета тем более не нужны"
Д: "Не получится подписать договор и остаться только с социальной картой"
Я: "Тогда нафиг договор"
Д: "Ну тогда возможности личного кабинета будут не полные"

Я при ней перевожу средства по номеру карты через личный кабинет другого банка на счет социальной - удачно, тут же пробую пополнить ИИС с социальной карты - не получается, открываю в две секунды в личном кабинете текущий счет, (ранее мне эта процедура не была доступна почему то), перевожу деньги с социальной карты на новый текущий счет и пополняю ИИС с текущего счета - удачно, "вытягиваю" средства с социальной карты на карту стороннего банка - успех. В принципе все потребности закрыты.
Я: "Нафиг договор, все, что мне нужно вроде работает, не хочу ничего лишнего от ВТБ"
Д: "Почему Вам не нравится ВТБ?"
Я: "Да нравится, нравится, карту навязали я смирился и готов с ней жить но больше ничего, кроме социальной карты, одного брокерского, ИИС и уже теперь одного текущего счета мне не нужно"
Я: "Вопрос закрыт, давайте ко второму вопросу"
Д: "Вы знаете можно закрыть только все брокерские счета сразу, а потом, через 5 рабочих дней прийти к нам в офис и открыть нужный Вам рублевый"
Я: "В нормальном банке эти процедуры делаются с телефона, не выходя из ванной комнаты моего дома, 21-ый век же...."
Д: "Ну необходимо будет все же прийти, когда счета закроются, через 5 дней не открывайте брокерский через личный кабинет, а то снова 100500 счетов во всех валютах мира откроются"
Я: "Понял, хорошего дня, вернусь на следующей неделе"
Ушёл из банка. Звонит мой телефон, девочка эта звонит: "Вы далеко ушли? я Вам не те экземпляры заявлений отдала"
Я: "Сейчас вернусь"

Вернулся сравниваем экземпляры - и правда не те отдала. Все документы идентичны, за исключением фразы "экземпляр клиента" на паре из них.
Я: "Почему нельзя использовать однообразные заявления, чтоб не париться какой из экземпляров отдавать клиенту...?, вот мелочи вроде, а осадок остается".

В итоге брокерские счета закроются через 5 дней и сразу все, заявление о банковском обслуживании не подписано, открыт дополнительный, нафиг не нужный но необходимый для взаимодействия с брокерскими счетами текущий богомерзкий счет.
И в календаре появилась повторная явка для открытия рублевого брокерского счета, на закрытие которого я только что подписал заявление и без которого ИИС не будет работать.

Почему Вам не нравится ВТБ блеать??
PS: А Вы пробовали решить какой нибудь вопрос, позвонив по горячей линии в ВТБ, все понравилось?"

Автор: Pencils

Источник: Derpibooru

– Кобелино, кобелино, есть одна награда – смерть! – на последнем слове голос соседки срывается в хриплый хохот. Невнятно гудит задетая её телом труба, похотливо бормочет Муравьед. Пугачёва в своём замке должна вздрогнуть и крепче обнять муляж Галкина, чтоб отпустило.

Ровное журчание душа скрывает дальнейшие слова, шорохи, движения. Вода смывает соседское соитие в канализацию и дальше, дальше. Туда, где в осклизлых трубах под нашим домом, под детской площадкой, под гаражами, пугая червей, проносится усталым поездом метро в никуда: ...ерть, ...ерть...

А я смотрю в зеркало над старым умывальником.

Прыщи на лбу давно уже не подростковые, просто прыщи. Русые до белёсого волосы по плечи. Никакой помады – я и так редко её достаю, а уж в ванную – зачем? И глаза... Ох, уж эти серые утиные глазки. Тьфу!

Меня зовут Анфиса. Печаль эта со мной уже тридцать три года. И я стою перед зеркалом, слушаю соседей сверху и вздрагиваю, зябко поводя плечами.

По странному капризу строителей вентиляция доносит по вертикали санузлов почти все звуки громче шёпота. Этажа на три в обе стороны, затухая. Поэтому я не пою в ванной, мне стыдно. Только чищу зубы, сплёвывая на покрытый трещинками фаянс, придерживаю на груди норовящий соскользнуть халат и слушаю чужую жизнь.

– Анечка... – задыхаясь, зовёт мать. Встать она не может, только повышает голос.

Я открываю тугой кран и смываю белые с красными нитками крови разводы с умывальника. Прах к праху, пусть вода унесёт и это.

Ненависть. Меня ведёт за руку ненависть ко всем этим людям вокруг. К самой себе, не давая даже зайти к зубному. Впрочем, я вру – на платную клинику просто нет денег, а в районную поликлинику – страшно.

Вообще без зубов оставят.

– Что, мать?

Я зову её так уже год после инсульта. Не мама, не мамочка, не... Все эти слова в прошлом, до ненависти. И до её инсульта, превратившего человека в парализованную наполовину опухшую куклу.

– Принеси воды, Анечка.

И здесь вода. Повсюду одна вода... Не оборачиваясь, толкаю задницей дверь ванной, она бьётся о косяк и со скрипом приоткрывается заново: защёлка давно сломана. Новая ручка? Не смешите меня. У нас на лекарства с трудом хватает. Пенсия двенадцать, моя зарплата – двадцать три. На руки. Чистыми. Иногда я запираюсь в ванной и беззвучно плачу.

– Да, мать.

Мне пора бежать на работу, но я стою и смотрю, как она держит неловкой правой рукой стакан, проливает на себя воду. Полуприкрытый глаз дробится гранями и кажется жутковатым размытым пятном. В комнате воняет больницей, мочой и неуверенной смертью.

Мать почти роняет пустой стакан. Я иду на кухню, наливаю ей воду, со стуком ставлю на тумбочку, придвигаю ближе домашний телефон.

– Звони Сергевне, если что. Ей два этажа вверх, а мне полчаса езды. И полчаса обратно, не забудь. И с работы выпрут за отсутствие, я и так...

Она поджимает губы. Парализованная половина лица остаётся застывшей маской, поэтому кажется, что мать ухмыляется.

– Беги, Анечка, – невнятно говорит она и сжимает здоровой рукой одеяло в комок.

Одеваюсь по-солдатски, минуты за две, стараясь не оборачиваться. Не видеть её за приоткрытой дверцей шкафа. Я опаздываю, шеф снова скажет, что таких работниц, как я, на порог бы...

Уже на лестнице сталкиваюсь с Муравьедом: плюгавый мужичок, с плешью и редкими зубами, мразь. Но Натаху ебёт исправно, тут ничего не скажешь, то-то она напевает.

– А что, Анфиска, не завалиться ли нам вечерком в кафетерий?

Мне хочется ударить его. По-мужски, кулаком в зубы, чтобы стереть похотливую улыбочку. Чтобы не смотрел так сально, скот, хуй ещё от жены не просох, а туда же – в кафе-е-терий... Гнида.

– Пошёл бы ты в жопу!

Он не обижается, скалится и норовит схватить меня за задницу.

– А что? Могу и в жопу. У нас слесарь один в сервисе только туда бабу свою и пользует. Красота, говорит, твёрденько всё, а то пиздёнка расшатанная.

И улыбается. Эта тварь улыбается.

Я понимаю, что бить его уже не хочется. А вот заблевать ему потёртую куртку, чтобы он охуел и отстал – да. Уворачиваюсь от растопыренной пятерни и сбегаю вниз по стёртым ступенькам. Мелкая ересь дождя, запах ноября. Детская площадка. Проход между гаражей. Лужи. Короткий огрызок улицы, угол, остановка автобуса. Лезу в сумочку за мелочью и понимаю, что телефон забыла на зарядке. Мать теперь не дозвонится, как ни старайся. Мне почему-то становится тепло и спокойно. День без идиотских вопросов хотя бы от неё.

...есть одна награда – смех...

В автобусе холодно и душно. Странное сочетание, но так бывает. Негромкое радио, привычные остановки. Люди заходят и выходят, дождь за окнами превращается в мерзкую липкую пелену. А ведь придётся выйти, окунуться в неё с головой.

Пункт выдачи. Глупее работать только в пункте приёма, это ещё одна ступень вниз, на самое дно, где медленно гуляют призраки таджикских дворников. Выдачи. Само слово сродни вою и плачу.

Я опаздываю на три минуты, скользнув за спинами первых клиентов в сторону двери в подсобку. Марина уже работает, шефа пока нет, удача, удача... Вы-да-ча. Куртку на вешалку, бейджик на плоскую грудь слева, дежурную улыбку на лицо по центру. Под маску.

Понурой феей я появляюсь за стойкой. Глаза и маска. И напротив меня – глаза и маска. Дуэль сонных взглядов, мир без любви. И так весь день. И так – всю жизнь.

Ближе к обеду приходит соседка Натаха. Меня, конечно, не узнаёт: и в подъезде-то не здоровается, а уж здесь все на одно лицо. С марлевым выражением.

– Код сто тридцать два.

Даже интересно, что эта корова заказала. Явно не виагру, Муравьед и так хорош.

Тонометр? Я не спешу обратно в зал, не барыня, подождёт.

Открываю белую с синим коробку, разворачиваю плёнку. Прибор, смешной хобот шланга к манжете, какие-то провода. А дорогая штуковина, не по моим доходам. Матери Сергевна меряет давление старым, советским ещё, уродцем с грушей, внимательно следя за пульсом через фонендоскоп. Сидит, поджав губы, вслушивается.

Дёшево и сердито, как раз для нас. Для нищих.

Аккуратно роняю тонометр на стопку чьих-то коробок: разбить не разобьётся, но хоть поломается что-то внутри. Раз, другой, третий, мягко, но неотвратимо.

Так ей и надо. Так им всем и надо.

Заворачиваю всё как было и несу на выдачу. Забирай, тварь, забирай. Он хороший.

– Анфиса Леонидовна, нельзя ли побыстрее? Клиент ждёт.

– Да, Евгений Евгеньевич.

Натаха нервно стучит акрилом когтей по стойке, пианистка хуева. Второй рукой держит телефон, понятно, что спешить ей некуда, но каков вид...

– Ваш заказ.

Она не глядя суёт приборчик в цветастый шоппер и уходит. Правильно, Муравьеду надо здоровье контролировать, а то сотрётся напрочь раньше срока.

День тянется соплёй, за окнами темнеет, а на часах всё ещё шесть. С минутами. Мы работаем до семи вечера, потом надо ещё в магазин, надо ещё доехать.

Ноги болят. Говорят, это у всех от работы продавцом, но позже. К сорока пяти. А у меня вот уже вовсю. Бракованная модель человека, без особого прошлого, без какого-то завтра. Русая белка в колесе.

– Закрываем, – распоряжается шеф. – Марин, подвезти?

Меня не спрашивает. Скоротечный отсос – это не ко мне.

– Спасибо, Евгений Евгеньевич, – масляно соглашается напарница. Ну да совет вам и любовь, сидения только не заляпайте.

Улица, магазин, размазанные пятна фонарей, сырость, автобус.

– Мать, я дома! – бросая пакеты с едой на пол, говорю я. – Телефон забыла, вот ведь овца. Ты как?

К привычной вони подмешивается острый аромат спирта с нотками чего-то медицинского, специфического. Камфора, что ли?

Я переступаю через пакеты, не разуваясь, и заглядываю в комнату. Матери нет. Вообще нет, только развороченная грязная постель, подушка – почему-то на полу, россыпь бумажек возле шкафа. На тумбочке пустые стаканы, ампулы, ватка с пятном крови.

– Документы искали. Паспорт, полис...

Сергеевна, соседка снизу, сидит за столом, теребит в руках платок.

– И чего? – глупо спрашиваю я.

– Нашли. Не сразу только. И чего она Наташке позвонила, не могла меня подождать...

Соседка начинает плакать. Беззвучно, просто капли по щекам текут сами.

– На полчаса я, дура, вышла... Хлебушка купить... А она весь подъезд обзвонила.

На тумбочке возле моего кресла, по ночам становящегося кроватью, начинает биться в беззвучной истерике телефон. Я обхожу Сергевну, словно боясь её коснуться, беру трубку.

– Да. Да, я. Погодите, но... Ясно. Да не глухая, всё поняла. Валерьянки? Может, и выпью. До свидания, ага.

Аккуратно, будто хрустальную, кладу трубку на место, даже не сдёрнув с зарядки. Двенадцать пропущенных.

– Мамке твоей худо стало, а ты ж без телефона...

– Забыла.

– Да понятно... Давление померять хотела. Мне звонит, а меня нет дома. Она к Натахе, вдруг поможет. Та и пришла, прибор новый, электронный, точный.

Я почему-то вижу, как роняю его на коробки. Раз, другой, третий.

– И чего? – будто поломанная игрушка, повторяю я.

– Так это, криз... Двести на сто сорок. Мать твоя чего сказала, то ей Натаха и дала выпить. Такое же сбивать нужно срочно.

Я сажусь на материну постель. Плевать, что в куртке и джинсах, не важно это.

– Лекарства приняла, а ей совсем худо, Анечка. «Скорую» вызвали, это я уж, а мамка сознание теряет. Бредила чего-то, тебя звала. Я Наташке говорю, давай мне померяем, твоим новым электронным. А его видать заклинило, двести на сто сорок. У меня. У Наташки. Поломанный он, бракованный. Мать еле вытащили, тяжелящая... А кто звонил-то?

– Из больницы.

Сергевна шевелится, платком щёку вытирает. Теперь у неё только одна мокрая, правая.

– И что говорят?

– Да уже ничего. Валерьянки посоветовали. Пустырничку. Стресс, всё-таки... Ну, и соболезнования. Не приходя в сознание.

Сергевна встаёт и идёт к двери, не хочет мне мешать, наверное. Обходит пакеты с покупками, выходит на лестницу. Там как раз Муравьед домой поднимается, видно сейчас, откуда погоняло: рожа пьяная, голова наклонена, обводит ступеньки заплывшими глазами, словно добычу ищет. А руки врастопырку и пальцами шевелит. Охотник вернулся с холмов...

Я запираю дверь и иду в санузел, включаю воду и сажусь на холодный край ванны.

Трубы гудят, смывают под землю всё, что было, всё, что накопилось за жизнь, с негромким шелестом льётся вода, под которой мы все живём, проклявшие сами себя. Бракованные модели человека.

© Юрий Мори