Персональный АД Абрикосова
Курьер Кошкасмехов от рождения имел смешную фамилию, но внешность его в противоположность фамилии не вызывала смеха или даже улыбки. Это был монументальный мужчина: полный, высокий, с густой кучерявой шевелюрой и окладистой слегка старорусской бородой. Звали его Альбертом, но мало кто обращался к нему по имени. За глаза все сотрудники банка называли курьера Львом Толстым.
Кошкасмехов действительно чем-то походил на великого классика, главным образом бородой. В разбросанных по всему городу многочисленных подразделениях банка он был известен своим необычным поведением и общим контрастом между наглостью и бесцеремонностью, с одной стороны, и скромной должностью — с другой. Как и во многих других учреждениях, в банке было принято, что наглость и хамство — удел топ-менеджеров.
Кошкасмехов был человеком, не зависящим от общественного мнения. Хотя все сходились во мнении, что быть курьером в его возрасте не совсем прилично, он вовсе не стыдился своего низкого положения в корпоративной иерархии банка. Более того, он вёл себя гораздо увереннее почти всех наёмных сотрудников, которые больше всего на свете боялись потерять тёплые насиженные места. Взять хотя бы, как он входил в комнату, где располагался департамент маркетинга. Он всегда открывал дверь уверенным толчком, и то, что за все время еще никого не пришиб ею, было большой удачей для маркетологов. Говорят, что финансистам повезло меньше: Кошкасмехов таки прибил у них одного старичка из отдела контроля закупок.
Зайдя к маркетологам, он неизменно выходил в центр комнаты, выдерживал монументальную паузу, во время которой удостаивал всех присутствовавших взором, переполненным презрения и превосходства. Убедившись, что никто не хочет встречаться с ним взглядом, извлекал из своей сумки по одному подписанные конверты.
— Олексеенков! — громко провозгласил Лев Толстой в этот раз, строго оглядывая всех сотрудников. Впрочем, когда его взгляд встречался с Мишиным — был там один шустрый малый, с которым у курьера был неплохой контакт, похожий на дружбу, — незаметно подмигивал ему.
— Моя фамилия Олексенко, а не Олексеенков, — возражал получатель. Ему часто приходили документы, и он всякий раз поправлял курьера.
Курьер, как обычно, пропустил возражение мимо ушей и угрожающе спросил:
— Брать будете или отказ оформить?
Олексенко вздохнул и принял корреспонденцию. Сегодня он был не единственной жертвой курьера.
— Устинова Мария Юрьевна, — прорычал курьер имя директора департамента, тряся конвертом над головой.
Заместитель директора Червонцева робко подошла к нему.
— Вас можно поздравить с назначением на должность директора департамента маркетинга? Или это Мария Юрьевна сменила внешность? — зло и очень громко, почти срываясь на крик, спросил Кошкасмехов.
Заместительница онемела от недоумения. У неё затряслись руки.
— Корреспонденция вручается лично в руки получателю, — это всем понятно? — торжествующе обвёл глазами комнату Лев Толстой. — Лично!
Помимо прочего он был известен своими крамольными монологами. Вот и теперь, раздав корреспонденцию, он сел за небольшой пустующий стол, на котором располагался лоток с исходящими документами, достал из внутреннего кармана пиджака реликтовую перьевую ручку и принялся неторопливо составлять опись исходящих из департамента писем, проговаривая очередной свой монолог:
— Вот вы, господа, сидите в этом душном помещении и целый день с постными лицами смотрите в мониторы. При этом большинство из вас искренне считает, что жизнь удалась и все у вас хорошо.
А между тем представьте, что в это помещение попал, допустим, вместо меня какой-нибудь житель 19-го века. И вот сидит он на моем месте и смотрит по сторонам. И что же видит? Видит он неподвижных молчаливых людей, которые сидят и сосредоточенно смотрят в установленные на столах под углом 90 градусов черные дощечки. Вы, кстати, так ловко расставили здесь столы, чтоб никто случайно не увидел, что у вас там на экранах мониторов происходит, что пришельцу из 19-го века и не останется ничего другого, как подумать, что это дощечки. Вы там, что, порно смотрите или по сайтам распродаж лазите?
В ответ на эту реплику почти все оживились и непроизвольно начали печатать какие-то тексты на своих клавиатурах.
— Ну так вот, — продолжил Кошкасмехов, — время от времени люди в комнате начинают судорожно стучать пальцами по другим дощечкам, лежащим у них на столах. Ещё они возят одной рукой по столу небольшой ни на что не похожий предмет, сосредоточенно при этом глядя в вертикально стоящие дощечки. Что бы подумал визитёр из прошлого? — сам себя спросил Кошкасмехов и сам же себе ответил, понимая, что присутствующие будут его игнорировать до последнего. — Допустим, две мысли бы подумал: что он попал в дом для душевнобольных или вовсе в потусторонний мир. А если в потусторонний, то понятно, что в ад. Кто ж в раю будет подвергаться таким жестким мучениям — по девять часов сидеть на одном месте и смотреть в небольшой прямоугольник. Гребцы — рабы на галерах находились в гораздо более комфортных условиях. Сиди себе на свежем морском воздухе да греби. Не надо бояться, что тебя сократят, и домой по пробкам не надо ехать два часа или в метро толкаться. Хорошо, кстати, что мы упустили транспортный аспект. Если бы наш гость спустился в час пик в метро, он за пять минут увидел бы людей больше, чем за всю свою жизнь в каком-нибудь уездном городе Мценске.
— Любите вы сгущать краски, Кошкасмехов, — не выдержал наконец Абрикосов.
— Сгущать краски? — повторил курьер. — Ничего я не сгущаю, даже и не думал. Он встал, бесцеремонно взял из карандашницы ближайшей к нему сотрудницы линейку и принялся с вызывающе громким звуком разлиновывать журнал.
— Ну если хотите, чтоб сгустил, извольте, господа! — Он полез в стоящий на полу портфель и извлёк оттуда увесистый запечатанный сургучом черный конверт.
— Вот, — затряс он над головой толстым конвертом, — утверждённый рабочей группой по сокращениям список сотрудников банка, которым придётся покинуть учреждение.
Если до этого все 20 сотрудников, кроме Миши, усиленно игнорировали Льва Толстого, то теперь все оторвали взгляды от мониторов и как загипнотизированные смотрели на черный конверт.
Худшие слухи подтверждались, и все 20 банковских маркетологов впали в паническое настроение.
Курьер остался вполне доволен произведенным эффектом и с торжественным видом покинул кабинет. К слову сказать, этот конверт он запечатал собственноручно у себя дома вчера вечером, положив внутрь шестой том из полного собрания Достоевского с романом «Идиот» и два номера журнала Playboy за 1993 год.
Всякий раз, когда Кошкасмехов приезжал во второй половине дня, после раздачи писем они с водителем отправлялись в специально оборудованную комнату пить чай.
Как только он ушёл в этот раз, наиболее активная часть коллектива принялись обсуждать курьера. Все в очередной раз сошлись во мнении, что Кошкасмехов злой и невоспитанный человек и что этот чёрный конверт скорее всего его очередная провокация. Месяц назад по результатам его монолога половина департамента маркетинга приехала в 8 утра в выходной день на субботник поддержать топ-менеджеров банка, но не нашли на месте никого из высокого начальства, кроме обманутых Кошкосмеховым сотрудников других департаментов.
В кофе-руме Лев Толстой резко менял амплуа и от холодного высокомерия переходил к грубому панибратству.
— Кто-то в банке распространяет гнусные слухи, будто бы я племянник заместителя председателя правления и потому мне многое позволено, — демонстративно громко, чтобы слышали все, сказал он, обращаясь к своим постоянным компаньонам по чаепитию — водителю разъездной машины Палычу и молчаливому хозяйственнику, имени которого никто не знал.
Тут в кофе-рум вошёл Миша из маркетинга и присел за их стол. Кошкосмехов ловко выхватил у него из рук пряник, откусил от него и продолжил:
— Скорее всего, это вброс пиар-службы. Отвечу честно: все гораздо проще. Мне многое разешено, потому что должность курьера позволяет мне говорить все, что я думаю на самом деле, без опасения быть уволенным. Во-первых, мне действительно не страшно, а во-вторых, где они найдут курьера в Москве на такие деньги? Это ведь не какой-нибудь начальник отдела, которых на рынке тысячи безработных! Где сейчас найти курьера, русского, да чтоб без судимостей, да ещё и с опытом работы в делопроизводстве?
Он победоносно оглядел присутствующих и встретился взглядом с бледным лицом Абрикосова, который зашёл в кофе-рум вслед за Мишей с решительным намерением поставить на место зарвавшегося курьера.
— Послушайте, Альберт, очень хорошо, что вы гордитесь своей профессией, но сам факт, что вы курьер, вовсе на даёт вам права оскорблять окружающих коллег, — холодно сказал Абрикосов.
— Так-так, в офисе появился герой, — сказал Кошкасмехов, почему-то обращаясь к Палычу. Затем он решительно встал, достал из микроволновки разогревшиеся чебуреки и обратился уже к Абрикосову, передразнивая его тон и легкую картавость:
— Милостивый государь, уж боюсь уточнить, чем именно вас оскорбило моё праздное ворчание.
Он понял, что чебуреки сильно перегреты и придётся подождать пару минут, пока их можно будет есть, и разочарованно продолжил:
— Разве я виноват, что вы работаете на ненавистной работе, что у вас ипотека, сумасшедшая теща, жена, похожая на маму, и двое гиперактивных мальчиков.
«Откуда он все это знает?», — подумал Абрикосов. Он не без оснований считал себя довольно серой личностью, но даже и предположить не мог, что его фигура может кого-то заинтересовать. И тут он вспомнил, что про Кошкосмехова, помимо прочего, ходили странные слухи. Будто бы когда-то, будучи студентом, он увлёкся оккультизмом и так погрузился в эту тему, что теперь и сам обладает сверхъестественными способностями.
Не зная, что сказать, Абрикосов выдавил из себя:
— Если бы вы были воспитанным человеком, не стали бы говорить обо мне и моей семье такое...
Лев Толстой все же попытался укусить чебурек, обжёгся и раздраженно сказал:
— Не считаю себя хорошо воспитанным. Чего вы от меня сейчас хотите, извинений или, может, на дуэль вызовете?
Все дружно засмеялись. Особенно истово хохотал, зловеще сияя золотым зубом, безымянный хозяйственник.
Абрикосов из белого сделался пунцово-красным.
— Я хотел бы попросить вас впредь не читать в комнате маркетинга своих лекций-проповедей про офисное рабство, — почти прошептал он. Было видно, что в горле у него пересохло.
— Этого я вам обещать не могу, голубчик, — сказал Кошкосмехов, кровожадно глядя на чебурек. — В этом, может быть, моя миссия. А вам я бы посоветовал подумать над своим положением. Вы всегда заняты текучкой, и в этом заключается ваш самообман, вам некогда подумать о главном, а следовало бы найти время.
Абрикосов не знал уже, куда и деться, когда положение спас его начальник Олексенко, вошедший в кафетерий и поручивший ему срочно отнести в канцелярию пакет с документами.
— Пойду поработаю курьером, — попытался выйти из положения Абрикосов.
Он по-прежнему был красным и поэтому шёл по открытому пространству офиса максимально быстро. По этой же причине он решил воспользоваться лестницей, хотя в обычных обстоятельствах ни за что не пошёл бы пешком четыре этажа, хотя бы и вниз. Подходя к лестнице, Абрикосов корил себя за малодушие. «Взять бы и врезать в эту гнусную толстую курьерскую морду», — думал он, осознавая, что его основным просчетом было то, что он заговорил с курьером в кофе-руме, где у последнего были союзники.
Лифтовой холл и лестничные пролеты пронизывали самую сердцевину серой офисной башни.
Зажав под мышкой пакет, Абрикосов бодро побежал вниз, где-то даже перепрыгивая через две ступеньки, чтоб согнать адреналин. С каждым прыжком к нему возвращалась уверенность в себе. «Вот ведь скотина этот Лев Толстой, — думал Абрикосов, — ему легко, сразу видно, что он москвич. Квартира наверняка есть, снимать не надо, ипотеки нет. Не женат, без детей. В таком положении легко с системой бороться». Ещё через минуту Абрикосов почему-то вспомнил, что у москвичей полно родни, и немедленно пришёл к выводу, что у Кошкасмехова наверняка и лишняя недвижимость имеется, которую он сдаёт внаём, а курьером работает специально, чтобы терроризировать сотрудников банка.
Он подумал, что вроде бы бежит быстро, но до шестого этажа, где находится канцелярия, ещё не спустился. Шестой этаж он бы узнал сразу — на нём дверь синяя, а на остальных серые. Повернув на очередном пролёте лестницы, он обомлел. На стене справа от серой двери красовалась цифра 8.
«Что же это получается? Я так долго шёл вниз и спустился всего на один этаж?» — подумал Абрикосов. Он остановился и решил, что разумнее всего будет не обращать внимания на случившееся. «Просто не обращать внимания, просто не обращать внимания», — повторял он, спустившись ещё на один этаж, и продолжил повторять эту фразу, когда увидел слева от двери цифру 8. «Все понятно, ну конечно же, — пришла в его голову радостная мысль, — какой-то шутник перекрасил все номера этажей на цифру 8. Должно быть, я уже рядом с первым этажом, а синюю дверь пропустил, когда думал о Кошкасмехове». С этими мыслями он бодро побежал вниз, отсчитывая в уме этажи. Когда по его расчетам он досчитал до восьми и уже точно должен был достигнуть первого этажа, у Абрикосова сильно закружилась голова. «Это оттого, что я спускаюсь по часовой стрелке», — подумал он и, присев на ступеньку, стал думать, почему на всех лестницах спуск идёт по часовой стрелке.
Тут он наконец признал, что каким-то невероятным способом застрял на лестнице между восьмым и девятым этажами. Ладно бы застрял на любом другом этаже, тогда бы просто открыл дверь на этаж прошелся бы по открытому офисному пространству до лифтовой шахты и спокойно спустился бы в канцелярию на лифте. Как он выглядел теперь, уже мало интересовало Абрикосова.
Только на восьмом этаже находилась гигантская установка по кондиционированию воздуха всей офисной башни. Дверь с лестницы на этаж, где никого не было, была надёжно заперта, он убедился в этом после того как немного нервно подёргал ручку.
Какое-то время он простоял неподвижно, пытаясь уяснить, что же с ним случилось. Вместе с принятием ситуации у Абрикосова возникла новая идея. Он даже удивился, почему не подумал об этом раньше. Он стремглав бросился вверх по лестнице. Однако опять увидел цифру 8.
Тут он решил провести эксперимент, чтобы проверить, не сошел ли он с ума, достал из внутреннего кармана пиджака ручку и с трудом выцарапал на шероховатой стене «Пашка Е. лох». После этого бодро сбежал на этаж вниз: надписи под восьмеркой не было. Не увидел он её и поднявшись этажом выше.
Абрикосов сел на ступеньки, схватился за голову и попытался осознать, куда он попал и как отсюда выбраться. «Надо бы сообщить шефу, что не могу доставить конверт в канцелярию, так как выпал из трудового ритма и попал в другую реальность в районе восьмого этажа», — подумал Абрикосов и достал телефон. Индикатор сети показывал, что приёма нет. «Эх, как бы мне прогул не зачли с этой мистикой», — подумал он и посмотрел в узкий проём между перилами. Где-то далеко внизу виднелось дно лестничного пролёта. «Помогите, застрял на восьмом, вызовите монтеров», — закричал он.
Эхо стихло. Абрикосов порылся в карманах и бросил в узкую щель пролёта 10-рублевую монету. Она пролетела несколько этажей, врезалась в перила и со звоном срикошетила в лестницу несколькими этажами ниже.
«Значит, не все так плохо: выход есть, и он рядом, просто я не могу туда попасть», — подумал Абрикосов.
Он встал и принялся внимательно смотреть на число 8 рядом с запертой дверью в техническое помещение. И вспомнил, что восьмерка — это знак, который символизирует бесконечность.
Тут в голову полезли всякие мысли. «А не умер ли я, — подумал Абрикосов, — может, это такое чистилище или, что ещё хуже, ад?» Он вспомнил недоброжелательное выражение лица Кошкосмехова с крошками вокруг рта. Как он, пожирая недоеденный со дня рождения какого-то сотрудника торт, когда-то говорил назидательным тоном Абрикосову: «Проблема не в том, что ты в аду, проблема в том, что ты и есть часть этого ада, так как создаёшь его и будешь без него скучать».
Абрикосов очнулся от транса. Ему пришла ещё одна идея. Он посмотрел на восьмёрку, а затем перегнулся через перила, чтобы увидеть такую же этажом ниже. «Сейчас я увижу, как выглядят два восьмых этажа один под другим», — подумал он. Ему не хватало совсем чуть-чуть. Он максимально вытянул шею вниз и тут почувствовал, что теряет равновесие. Однако вместо ужаса почувствовал облегчение и какую-то злую радость.
Боль от падения, в результате которого у Абрикосова серьёзно пострадала вся правая половина тела, отрезвила его и заставила осознать отчаяние своего положения.
Он сел на ступени, обхватив руками колени, и положил на них голову. Абрикосов попытался ни о чем не думать, отгоняя всякие мысли, глубоко дышал и незаметно для себя уснул.
Вскоре ему приснился Кошкасмехов.
— Все бегаешь и бегаешь целыми днями, — говорил он, разламывая прямо руками лоснящуюся жареную курицу. — А чего бегаешь, зачем? — этого ты и сам не понимаешь. Все времени не было подумать, вот теперь и появилось, посиди, Абрикосов, подумай.
— А сколько ждать?
— Не понял ты, дурья твоя башка, ответил Кошкасмехов и вгрызся в оторванное куриное бедро. Смачно чавкая, он продолжил:
— Время — это не садовый шланг, а океан, разве я тебе не говорил? — Да это и не важно. Как бы тебе это попроще объяснить…
Кошкасмехов хрюкнул, пожевал немного курицу и, сформулировав мысль, продолжил, дирижируя обглоданной косточкой:
— Эта лестница — обобщенная модель всего твоего существования и твой персональный ад. Ты сможешь покинуть лестницу, когда осознаешь тщетность и бренность своего существования.
— Вопросы есть? — подытожил Кошкасмехов.
— А почему я застрял именно на восьмом этаже? — спросил Абрикосов.
Кошкасмехов изменился лицом, передвинулся к нему и, показав пальцем куда-то за его спиной, предупредительно прошептал:
— Обернись!
В эту секунду кто-то тронул его за плечо, отчего Абрикосов вздрогнул.
Настенька только что узнала очень важную новость из личной жизни одного из руководителей розничного блока и очень спешила поделиться этой информацией со своей подругой из секретариата правового блока.
Она бодро цокала каблучками по ступенькам лестницы, когда увидела сидящего на ступенях человека, уронившего голову на руки. По намечающейся лысине и складках на спине пиджака Настенька сразу же узнала Абрикосова.
Она подумала, что он плачет. Это был впечатляющий материал для обсуждения в курилке!
Настенька положила ему руку на плечо, и Абрикосов подпрыгнул от неожиданности.
Вставая, он завертел головой, чтобы прийти в себя и стряхнуть остатки сна.
Настя увидела, что он вовсе не плачет, а просто задремал на лестнице. «Вот это нервы, — подумала она, — так спокойно спать на лестнице, в то время как начальство готовит списки на сокращение, сможет не каждый».
Они молча спустились вниз до канцелярии…
В ту ночь Абрикосов спал очень плохо. Под утро ему приснился совершенно бредовый сон. Он работал сотрудником Азиатско-Тихоокеанского банка в главной конторе. На его рабочем столе, почему-то массивном и резном, заваленном бумагами с надписями: «Балансовый отчетъ», «Приходъ и расходъ», лежал узкий Ежегодникъ за 1913 год. На столе вместо компьютера у него и у коллег за соседними столами зловеще поблескивали кнопочками арифмометры, похожие на маленькие ручные кофемолки, стоящие на боку. Соседи были очень заняты, перебирали бумаги, считали что-то очень важное — треск арифмометров и сухие щелчки костяшек счёт складывались в какую-то диковинную конторскую симфонию.
Вдруг уверенным толчком распахнулась массивная дубовая резная дверь, и Абрикосов увидел курьера Кошкасмехова. Он был такой же, только почему-то вместо привычного твидового костюма был одет в чесучёвую пару и котелок, на носу сидели круглые очки в золотой оправе. В руках он держал стопку конвертов, подписанных от руки и запечатанных красными сургучными печатями. Раздав корреспонденцию, Кошкасмехов сел за небольшую пустующую конторку, достал из внутреннего кармана пиджака модную новинку — перьевую ручку и принялся неторопливо составлять реестр исходящих из департамента писем, проговаривая очередной свой монолог:
— Милостивые государи! Покорнейше прошу обратить ваше внимание на казус. Если вдуматься, все вы, господа, сидите в этом душном помещении и целый день с инфернальными лицами смотрите в свои арифмометры. Да-с! При этом большинство из вас искренне считает, что жизнь удалась и все у вас хорошо. Что скажете, батеньки мои? Не верно-с?
— Что бы подумал визитёр из прошлого, ну например, крестьянин из времен Иоанна Грозного? — сам себя спросил Кошкасмехов и сам же себе ответил, понимая, что присутствующие будут его игнорировать до последнего. — Допустим, две мысли бы подумал: что он попал в скорбный дом — лечебницу для душевнобольных или вовсе в потусторонний мир. Да-с! А если в потусторонний, то понятно, что в ад. В ад, господа, непременно-с! Ну помилуйте, разве милосердный Господь может устроить рай, где будут подвергаться таким жестким мучениям: по шесть часов сидя на одном месте разбирать бумаги и смотреть, что подсчитал маленький металлический предмет с ручкой. Смешно-с! Гребцы — рабы на галерах находились в гораздо более комфортных условиях. Солнце и свежий морской воздух, не так ли? Не надо бояться, что тебя сократят, и домой не надо полчаса на извозчике или на конке, в паровике толкаться. Так что, милостивые государи мои, вы все в аду. В персональном аду! Согласны со мной, а, Абрикосов?
«Что за бред такой снится», — подумал Абрикосов.
Наступила суббота, день рождения мамы. Али, как ее звал батя, то есть Александры. Теперь, увы, — день памяти, уж восемь лет как. Абрикосов поехал на Хованское кладбище. Среди чахлых кладбищенских березок, покрытых серой цементной пылью соседнего бетонного завода, среди коллекции крестов и памятников он не сразу нашел скромную серую плиту из камня. Этот камень помог достать безымянный офисный завхоз — серый гранит предназначался для облицовки офиса директора на седьмом этаже, но в последний момент не подошёл к лаку любимой секретарши и был списан за ненадобностью. Абрикосов приблизился к камню и замер — на серой с прожилками плите четко значилось АД АБРИКОСОВА
Он видел эту надпись много раз, последние восемь лет Абрикосов часто бывал у матери, не забывал. Но теперь… Да, конечно, он помнил свою скаредность — надпись АЛЕКСАНДРА ДМИТРИЕВНА АБРИКОСОВА выходила довольно дорогой. Он даже на точках сэкономил. «Думал, сам сделаю дрелью, но позабыл. Вот теперь и любуйся персональным адом. АД АБРИКОСОВА, ужас какой! Надо исправить…»
Утром в понедельник все началось как обычно. Сотрудники департамента маркетинга привычно занимались делами или имитировали таковые, уставившись в мониторы. Удар в дверь возвестил о приходе Кошкасмехова. Курьер, как всегда, вышел в центр комнаты, выдержал монументальную паузу, во время которой оглядывал всех фирменным, полным презрения и превосходства взглядом, по одному извлекая из своей сумки подписанные конверты.
— Абрикосов! — громко провозгласил Лев Толстой, жестко оглядывая всех сотрудников, доставая белый конверт без подписи, но почему-то с сургучной красной печатью.
— Но он без подписи. Почему мне? — удивился Абрикосов.
— Брать будете или отказ оформить? — как всегда угрожающе спросил курьер. — Корреспонденция вручается лично в руки получателю, — это уже всем должно быть понятно!
Абрикосов покорно принял конверт. Вскрыв его за рабочим столом, он нашел внутри маленькую узкую бумажку, на которой значилось следующее:
ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АД МОЖНО ПОКИНУТЬ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ.
ВАЖНО ИМЕТЬ СВОЕ СОБСТВЕННОЕ ЖЕЛАНИЕ — ЭТО СДЕЛАТЬ.
***
Прошел месяц. Вечером 8 июня Кошкасмехов, как обычно, сидел за столиком маленького кафе «Маски», затерявшегося в переулках любимого Арбата, и не спеша попивал кофе. Ему легко думалось о превратностях бытия, о профессиональной карьере и клиентах… Как обычно, в 20:00 за столик подсел тот, кого он ждал. В простых джинсах и свитере, в нелепой бейсболке «Я люблю Москву» никто бы и не узнал Сергея Волкова, великого и ужасного директора департамента депремирования и сокращения расходов. А узнал — ни за что бы не поверил. Ну на это, собственно и расчет был. Во многих знаниях много и печали, как известно.
— Ну, Альбертушка, друг, чем порадуешь? Как идет операция «Добровольцы»? В прошлом месяце перевыполнение на 12 %. Хорошо. Что на сегодня?
— Из списка сокращений по собственному желанию за последний месяц ушли 57 человек, из них 5 руководителей среднего уровня и 1 топ-менеджер. Экономия на выходном пособии составила 2,2 миллиона рублей. С некоторыми пришлось повозиться.
— Браво, Альберт! Всегда умный был. Вот только эта твоя эзотеричность тебе всегда мешала, по институту помню. Ладно, пока. До связи, работай! Нам еще 230 человек надо ссадить. — Сергей протянул Кошкасмехову пухлый конверт.
«Эзотерика, неуч! Хам! Я, профессионал экстра-класса, автор монографий по НЛП и гипнозу, вынужден заниматься расчисткой твоих авгиевых конюшен! Эксплуататор! Служитель мамоны!», — подумал Кошкасмехов и нервно допил кофе. Проклятый кризис не дал другой работы. Персональный ад!
***
Абрикосов ушел по собственному желанию через 2 недели после того письма. Новой работы сразу найти не удалось, он перебивался случайными заработками, разгружал вагоны, охранял машины на ночной стоянке, преподавал математику нерадивым школьникам и студентам — в общем, крутился. Но главное — его персональный ад в офисной башне кончился.
Сначала больше всего боялся за ипотеку, но тут удивила теща — распечатала «похоронную» кубышку и полностью погасила долг. Чудны дела Твои, Господи!
В день памяти матери Абрикосов, как всегда, поехал на «Хованское». Он ехал с легким сердцем, но нужно было все проверить.
|Александра Дмитриевна Абрикосова|
Вот теперь все правильно. Будто всегда так и было.
