В домашнем архиве учителя казахской средней школы села Казгородок Муташа Сулейменова хранится небольшая, изрядно потрепанная тетрадь. Давайте заглянем с разрешения автора в этот фронтовой дневник наводчика, а впоследствии командира расчета 45-миллиметровой пушки, и вспомним вместе с ним, как все было.

Год 1944-й. Конец июня. Наши войска только что вышли на левый берег Днепра, заняли оборону вблизи Могилева. Я в составе батареи 45-миллиметровых пушек 364-го стрелкового полка 139-й Краснознаменной стрелковой дивизии[6].

Бойцы отдыхают перед боем. У каждого свои думы, свои заботы. Вот к станине орудия привалился Вася Климов — наш командир орудия. Весельчак, балагур, каких редко встретишь. Стоит кому-нибудь загрустить по дому, по семье, как Климов вот он, рядом. И уже нет на лице солдата тоски-печали, а горькие думы уносятся прочь.

Как-то в первые дни службы в артрасчете, когда на боевых стрельбах я не поразил ни одной цели и, понятно, был в отчаянии, Климов подсел ко мне, хлопнул легонько по плечу своей сильной ладонью, спросил:

— Из Казахстана, значит?

Я удивленно посмотрел на Василия. Ждал, что он, как командир, за плохую стрельбу «стружку» снимать будет, а то чего доброго и в наряд пошлет. А тут… Сижу молчу. Климов как бы про себя продолжает:

— Слыхал про ваш край. Степи там, говорят, необъятные и пасмурных дней никогда не бывает. Ткнешь яйцо в песок — вмиг испечется!

Я улыбнулся. Хоть и горько было на душе, но улыбнулся. И стал рассказывать Климову о Казахстане, о богатствах, которые хранятся в недрах нашей Карагандинской области, о тучных хлебах, что шумят на полях колхоза имени Чкалова. И невеста, мол, есть, Алтынай звать, что в переводе на русский значит «золотая». Вот кончится война, сыграем шумную, веселую свадьбу.

Климов внимательно слушал мой рассказ, то удивленно вскидывая брови, то прищуривая свои светлые проницательные глаза. Потом сказал:

— Вот видишь, Муташ, какая у нас земля хорошая да богатая. А люди? А наши невесты? И эту землю, этот народ думают растоптать гитлеровцы…

— Не бывать этому, Василь! — крикнул я и сам удивился своей горячности.

— Правильно, Муташ, — поддержал меня Климов и тут же добавил: — Но, дружок, лозунгами да призывами врага не разобьешь. От каждого солдата и командира требуются выдержка, упорство, высокое мастерство. А ты вон… мимо…

Достал кисет, клок бумаги. И уже позднее, попыхивая самокруткой, добавил:

— Учись, Муташ. Тренируйся. Ни один снаряд, выпущенный тобой, не должен проходить мимо цели. Если трудно будет, помогу…

Стоит ли говорить, что после этих слов командира я всерьез занялся нашей «сорокапяткой». Через неделю-другую без промаха бил по целям, через месяц — стал наводчиком. А чуть позднее узнал, что Климов так же, как и я, призван в армию из Казахстана и хорошо знает наш степной край. Видать, тоже иногда грустил по дому, по родным местам…

Пишу на исходе дня. И не могу сдержать слез.

Только что похоронили Васю Климова, нашего командира.

…Бой разгорелся на рассвете 28 июня. Под прикрытием артиллерийских батарей и самолетов началась переправа. Днепр в районе Могилева не так уж и велик. Но попробуй переплыви даже маленькую речку, если по тебе хлещут очередями пулеметы, а тяжелые снаряды поднимают вокруг водяные смерчи.

Мы переплыли. На плоту. Всем расчетом. Дружно выкатили на крутой берег «сорокапятку», заняли полузасыпанный окоп, оставленный гитлеровцами, открыли огонь.

Весь день ухали взрывы, слышался треск пулеметов. Каждый дом, каждую улицу брали с боем. Стоило стрелкам ринуться в атаку, как Климов командовал нам:

— Вперед!

И мы поспевали за пехотинцами. Знали, что в боевых порядках стрелков огонь нашего орудия принесет больше пользы. «Вперед! Вперед!»

И вдруг команда оборвалась на полуслове. Я обернулся. Климов лежал у станины орудия, раскинув в стороны большие, опаленные в боях руки.

— Василий! Вась…

Командир был еще жив. И когда я подполз к нему, он тихо сказал:

— Вот и все, земляк… Отвоевался. А тебя ждет… Алтынай. Золотая, значит. Хорошее имя…

Август 1944 года. Весь день идет дождь, мелкий, надоедливый. Еще вчера подошли к городу Осовец. Хотели взять его штурмом, но не смогли: гитлеровцы прочно закрепились. Их пулеметы были установлены на высоте перед боевыми порядками нашего стрелкового полка. Высота господствует над окружающей местностью. Перед батареей стояла задача: по сигналу подавить пулеметные точки врага и вместе с пехотой ворваться в город.

Сейчас, когда я пишу эти строки, можно сказать, что задача в основном выполнена. Только на западной окраине города еще идет бой. Мы же находимся во втором эшелоне, приводим в порядок и себя и технику.

Расчет на этот раз действовал на левом фланге стрелковой роты. После того как была взята высота, мы обстреляли вражескую самоходку, что притаилась за углом двухэтажного дома. Она и сейчас стоит там с подбитой гусеницей, обгорелая. Потом помогли стрелкам выйти к центру города, захватить группу гитлеровских солдат и офицеров.

После смерти Климова меня назначили командиром расчета. Наводчиком орудия стал молодой русоголовый паренек, призванный в армию из освобожденного Донбасса. Однажды он спросил:

— Товарищ сержант, почему нашу «сорокапятку» называют иногда «смерть расчету»?

— Дураки называют, — отрубил я. Но тут же спохватился. — Смерть тому, кто не умеет стрелять, применяться к обстановке. Смелому да умелому, говорил Суворов, и сам черт не страшен!

Не знаю, говорил ли так великий полководец. Наверное, говорил. Ну да не в этом дело. Нужно было убедить солдата в том, что наша «сорокапятка», если за прицелом стоит мастер огня, такое же грозное оружие, ну, скажем, как танк или САУ. Сам-то я отлично понимал, что против гитлеровской брони нужны более мощные пушки. И они уже есть! Но и наша «сорокапятка» пока не подводила.

Бой за Осовец показал, что новый наводчик — парень не промах. Действует четко, энергично, обдуманно. Я даже слышал, как, заряжая пушку, он со злым озорством кричал: «Смерть расчету? — Ha-ко выкуси!»

1945 год. Апрель. Война близится к концу. Только что форсировали Одер. Наша батарея, как отметил комдив, действовала с огоньком. Артиллеристы в числе первых переправились через водный рубеж, окопались на небольшом плацдарме. Но бой обещает быть затяжным, жестоким. Вот по траншее бежит связной. Что-то кричит. Но что — не слышно. Затихшая было перестрелка разгорелась с новой силой…

Да, в прошлый раз я не ошибся. Сражение за плацдарм длилось трое суток. Ствол нашего орудия накалялся от стрельбы так, что на нем можно было печь лепешки. Ранило наводчика. Я сам встал к орудию и продолжал стрелять по атакующим гитлеровцам. Вдруг что-то с силой ударило в правую руку. На миг помутилось сознание. Позднее понял, что ранен. Как мог, перехватил бинтом вену, остановил кровь. Потом подоспели санитары. Но от эвакуации в медсанбат отказался: я не мог уйти с поля боя в эту жаркую минуту. Так, пожалуй, поступил бы и Вася Климов.

* * *

…Еще вчера писал эти строки, а сегодня в госпитальную палату влетела наша сестрица Оля.

— Победа, мальчики. По-обе-еда!

Мой сосед по койке, обожженный в бою танкист, сбросил с себя одеяло и, растопырив руки, силился поймать в объятия девушку. Кто-то закричал «ура!. А я лежал и плакал: то ли от радости, то ли от того, что многие из моих фронтовых товарищей не дожили до этого светлого дня. Среди них был и мой первый фронтовой наставник, мой командир Василий Климов, который больше всего на свете любил жизнь…

* * *

Дневник Муташа обрывается на записях, сделанных в Москве после Парада Победы, в котором он, Сулейменов, принял участие.

А после демобилизации Сулейменов вернулся в родную Карагандинскую область. И с увлечением учит ребятишек в школе.
С. ЧЕСТНОВ, гвардии капитан запаса, 1969г.