Здравствуйте!
Подскажите, пожалуйста, работающие блокираторы звонков и смс для андроида. Спам одолел, сил нет.
Кошки для красоты, прилагаются.

Part I

Part II

Аннотация:

Парень по имени Дима крупно задолжал местному криминальному авторитету, и теперь вынужден бежать в глухую деревню, что прячется в брянских лесах, где у него остался дом от бабушки. Но, как выяснилось, Малые Мшары - не очень-то гостеприимное место...

Наконец, убедившись, что никаких луж рядом нет, он остановился и едва не упал. Уперся на ободранную сосну, чтобы перевести дыхание. Здесь, под дождем, в мглистой роще Тофик уже не казался таким опасным, а перспектива продавать наркотики детишкам выглядела почти заманчиво. К черту все! Нужно валить в город, броситься в ножки надменному кавказцу и умолять о прощении за этот неудавшийся побег, извиняться перед Михэлем за свое поведение и просить его свести с нужными людьми, чтобы реализовать товар побыстрее. У него оставалась еще неделя – вполне можно успеть расплатиться с Тофиком и дальше жить спокойно в городе, забыв эту поездку как кошмарный сон. Но где-то в затылке уже поднимало свою уродливую голову отчаяние: ближайший автобус будет только во вторник, а денег у Димы не хватило бы на электричку. Но хуже всего – под этим ливнем он точно не найдет обратную дорогу к трассе.

Выпрямившись, парень огляделся по сторонам – нужно было искать убежище, пока он не продрог до костей. Ноябрьский ветер ловко лавировал меж деревьями, забирался под куртку, вымораживая внутренности, проходясь ледяным языком по ребрам.

Кругом был лишь кустарник и сосны – совершенно одинаковые, точно специально посаженные тут, чтобы сбивать путников с дороги. Еще не осознавая своего положения, Дима по-детски тоненько завыл, губы кривились, а по верхней губе текли сопли – кажется, он окончательно потерялся. Или...

— Эй! Вы меня слышите? – заорал он, увидев высокую тощую фигуру, чьи очертания почти сливались с пейзажем. – Я потерялся! Вы знаете дорогу отсюда? Эй!

Фигура оставалась неподвижной. В темноте не удавалось разглядеть лицо, но незнакомец был явно выше Димы как минимум на целый метр. Неужели он наткнулся на пугало? Но кому нужно пугало посреди леса? Или это лишь ветки, сложившиеся в человеческий силуэт?

На пробу парень помахал рукой, и силуэт ответил, в тот же миг взмахнув длинной конечностью, точно кто-то спрятал в лесу огромное кривое зеркало. Не поверив своим глазам, Дима принялся водить рукой над головой, и фигура идеально, без доли секунды задержки, отвечала на его жест идентичным движением.

В нормальной ситуации его бы это ужаснуло, заставило закричать, развернуться и вновь побежать, куда глаза глядят, но к этому моменту Дима уже устал бояться. Это был слишком долгий день, наполненный слишком странными происшествиями. И единственный способ узнать, что это за фигура – подойти поближе.

Стоило Диме сделать шаг вперед, как чучело тут же шагнуло назад и застыло, будто ожидая, что парень сделает дальше. Еще один шаг – и силуэт вновь шагнул назад. Длинные ноги делали шаги куда шире, и неизвестная штуковина теперь была еще дальше, чем была.

— Эй, не бойся! Я тебе не наврежу. – дрожащими от холода увещевал Дима. – Мне просто нужно найти обратную дорогу. Поможешь?

Но вот еще шаг, и создание вновь отшатнулось, точно от огня. Круглая голова откинулась назад, и в просвете меж деревьями Дима, наконец, разглядел «лицо» чучела. Вернее, лица-то как раз не было. Тощее черное тело, будто собранное из валежника, венчал обычный холщовый мешок, чем-то набитый изнутри. Содержимое мешка беспрестанно шевелилось, точно что-то, запертое там, страстно желало вырваться наружу.

Сердце пропустило удар. Дима машинально сделал шаг назад, и чучело «отзеркалило» его – шагнуло вперед. Длинная конечность вывернулась, выпрямилась и приземлилась далеко впереди, подтягивая за собой тощее тело на добрые пару метров – куда ближе, чем раньше. От неожиданности Дима отступил еще на шаг, споткнулся о корень и повалился наземь, а чучело в свою очередь сделало широкий прыжок, и присело на корточки, оказавшись совсем рядом.

Потеряв контроль над разумом, Дима издал совсем уж нечеловеческий визг и побежал прочь – вглубь леса, стараясь не замечать, как трещит кустарник под шагами неведомой твари. Все, что занимало его мозг сейчас – бежать. Бежать как можно быстрее, бежать прочь, и, может быть, это создание не достанет его. «Бежать-бежать-бежать» — отстукивала сердце, и он послушно переставлял ноги, не смея оглянуться. Трещали ветви и корни, качались деревья, когда преследователь задевал их своими расставленными в стороны лапами, чавкала под ногами влажная почва, дождь хлестал в лицо – все было против Димы.

Где-то в глубине души он уже смирился – пусть. Пусть гигантская тварь уже настигнет его и развесит кишки по деревьям. Пусть уже вылезет из ближайшей лужи холодная белая рука и затащит его в ледяные глубины. Пусть уже тварь из сортира покажет свой омерзительный лик, унося с собой Димин рассудок. Наверное, поэтому, когда вокруг щиколотки захлестнулась какая-то веревка, и неведомая сила потянула вверх, под кроны деревьев, он не стал дрыгаться, кричать и паниковать, а вместо этого резко втянул воздух и обмяк – сознание покинуло Диму, предоставив лесным ужасам на растерзание лишь его тело...

***

Очнулся Дима оттого, что дождевая вода стекла по нёбу и попала в трахею. Закашлявшись, он попытался похлопать себя по спине, но руки не шевелились, более того – никак не ощущались, как и ноги. Глаза не улавливали ничего, кроме какой-то ненадежной, пахнущей затхлостью и просвечивающей дырками тьмы холщового мешка. Прислушавшись к своему телу, парень застонал – руки и ноги его были связаны, и он свисал на них как обезьяна, прилипшая к ветке вверх ногами.

— На помо... Кха! На помощь! – прохрипел он, на что кто-то удивленно заметил:

— Гьяди-ка очнулша!

Голос раздался откуда-то сверху и было трудно определить, кому он принадлежал : тембр был звонкий, молодой, но сам говор собрал все возможные речевые дефекты. Можно было подумать, что у говорившего нет зубов.

— Мамка поладуешшя, — ответил женский голос, слова были так же искалечены как и у первого говорившего.

— Ага. Давно живоо не едала. – букву «л» голос заменял краткой «ы».

— Мож пока шами? Шуточку? Я ему оштоложно шею плокою...

— Не надо! – завыл Димка, осознав, что «плокоют» сейчас именно его шею.

— Чыч! – в голову сбоку прилетело чье-то колено. – Не ной! Батька ушлышит, шам не обрадуешша.

— Мужик, отпусти меня, пожалуйста! У меня деньги есть, связи есть, что хотите! – умолял Димка, — Наркота есть! Много! Хотите?

— У наш нынше одна наркота. – отрезал женский голос. – Помолши, а то не донешём.

На сей раз Дима и правда благоразумно заткнулся – сейчас он не в лучшем положении для диалога. Эти двое явно не слишком дорожат его здоровьем, и оставили в живых, потому что... так вкуснее?

Наконец, после добрых минут двадцати тряски, звякнула цепь, послышался надрывный лай. Но откуда? Дима не видел в деревне ни одной собаки.

— Фу, Олежка! И тебе доштанетша, хорош блехать!

«Олежка – странное имя для собаки!» — невпопад подумалось Диме. Вдобавок, лай звучал как-то неестественно, точно кто-то лишь изображает собаку.

Скрипнула дверь, и Диму грохнули на деревянный пол, отчего тут же заныло в ребрах. К конечностям медленно возвращалась чувствительность, и те мстили Диме за дурное обращение уколами тысяч маленьких иголочек.

— Явилиш! – сварливо гаркнул кто-то сверху, следом раздался удар ног о пол. – Нешто пошамать приташшилы? Это шо? Шобаку словили?

— Лушше, мам. Гля сама...

С головы Димы стащили мешок, и тот зажмурился от яркого света керосинки. Рядом переступали четыре ноги в галошах на босу ногу – две волосатые и застолбованные, а рядом – две тонкие, девичьи. Сначала Дима погрешил на игру света, но попривыкнув, скрипнул зубами – опять нелюди. Кожа на ногах была фарфорово-бледная, полупрозрачная, а под ней стелились трассы ярко-красных вен, напоминающих тех колодезных червей.

— Ой, детки, хорошо как! Закатим пир на вешь мир! – всплеснула руками поднявшаяся с лавки баба. Широкомордая, с такой же белой кожей, она едва ли не сливалась с печкой, если бы не толстые красные сосуды, беспорядочно разбросанные по лицу. Беззубая улыбка обнажала мечущийся в голодном рту язык. Невольно Дима обратил внимание на пальцы бабы – слишком короткие, будто обрубленные. Присмотрелся – действительно, на каждом не хватало по фаланге.

— Ни, мам, потом шама будешь выть. Давай мы ему ногу на шуп пуштим, а самого – в погреб, пушшай хранитша. – с подвыванием ответил тот, что был повыше. Голос показался Диме странно-знакомым.

— Ага. А колмить ты его шем будешь? – ответила девчонка, судя по голосу ей никак не могло быть больше шестнадцати. – Блушникой да лебедой?

— А хоша и так! – кивнул «сын», нагнулся к Диме, приподнял ему голову, вгляделся. – Молодой вроде. Продержишшя. Давай, мам, пилу.

Дима же в свою очередь рассматривал своего похитителя и не мог поверить своим глазам. Густая щетина, драный ватник и бледная кожа отвлекали, заставляли сомневаться. Но он помнил эту улыбку – тогда в ней тоже не хватало зубов, помнил эти зеленые с искрой глаза, но главное – помнил эту дурацкую кепку с логотипом чая «Dilmah» — теперь затасканную и выгоревшую на солнце – ведь он сам ее и подарил.

— Лешка? – выдохнул он пересохшими губами, — Ртищев?

Тот сморщил сросшиеся брови, помотал головой, всмотрелся получше в пленника, взялся за подбородок, повертел из стороны в сторону.

— Подлешнов, ты штоль? – удивленно проронил тот. Диме оставалось лишь кивнуть. Вот уж кого он в последнюю очередь ожидал повстречать, так это своих товарищей по летним каникулам – тех, с которыми ходил на рыбалку, рвал малину, строил домик в лесу и пытался отделаться от надоедливой младшей сестры Настьки, которая теперь тоже стояла рядом. С тех пор она изменилась – заметно округлилась грудь, что пряталась под драным сарафаном, вытянулись ноги. Большие глаза, за которые Настьку всегда дразнили «лягушкой» теперь весьма гармонично смотрелись на миловидном, пускай и мертвенно-бледном с кровавыми прожилками, личике.

— Мам, это Подлешнов! – радостно возвестил Лешка.

— И шо, не ешть его таперича? – безразлично поинтересовалась теперь узнанная Димой тетя Зося, которая угощала его земляникой из лукошка, и готовила лучшие в мире пирожки с луком и яйцом.

— Мам, мам, я поняла! – тоненький голосок Настьки резанул как ножом по сердцу, взывая к глубоко зарытым воспоминаниям – противная девчонка, едва что-то шло не как ей хотелось, тут же принималась шантажировать: «А я все маме расскажу!». Только теперь эта фраза далась бы ей с трудом – зубов не оказалось и у нее. – Это же внук бабы Жондел! Он летом плиежжал, помнишь?

— Жондер? – вновь всплеснула укороченными пальцами тетя Зося. – Так ражвяжите его шкорей, шо ж он в вереуках, як на убой?

Блеснул длинный тонкий нож. Дима зажмурился, но Лешка действительно перерезал путы. Усевшись, парень принялся растирать затекшие конечности. В голове роился миллион вопросов, которые хотелось вывалить один за другим – что здесь происходит, что за жуткий дед расхаживает по деревне, как они здесь выживают... Но что-то в грязной избе не давало Диме покоя – чего-то не хватало. Наконец, мозг выстроил нужную связь, и с губ сорвалось само:

— А где Олежка?

И тетя Зося и Настька скорбно отвели глаза. Лишь Лешка вздохнул, протянул руку, помогая подняться:

— Ойдем, окажу...

Ночной двор, лишенный освещения, казался совсем покинутым – не верилось, что здесь могут жить люди. Масляная лампа выхватывала из темноты вросший в грязь едва не по кабину трактор, распахнутую дверь пустого курятника – раньше братьям за такое влетало, но теперь потеряло значение: кур там явно уже не было. Наконец, свет упал на будку, и Дима со свистом втянул воздух:

— Это...

— Ага. Олежка.

— Кто его так?

— Батька.

Старший брат Ртищев поднял голову, кажется, поняв, что речь идет о нем. Руки и ноги его были обрублены до сустава, и перемещался он на неровных обрубках. Олежка привстал на секунду, после вновь опустился на четыре «лапы», тоскливо тявкнул. Зубов у него, как и у прочих не было.

— Не ыдержал. Бежать пытался по болоту. Ну, батька его и накажал.

— Да что у вас тут вообще происходит?

— Идем в дом. Там сё рашкажу...

— Шлучилош это опосля твово последнего приежда, — нараспев рассказывала тетка Зося. – Ни ш того ни ш шего вштал на ноги батька.

— Дед Елижар, мамин родштвенник, — пояснил Лешка. – Он паралижованный был, ждеш жа печкой лежал.

Вспомнилось что-то такое — пару раз Олег и Лешка не шли гулять, говорили, что нужно «мыть батьку».

— Вшпомнил? Так вот...

Втроем, перебивая друг друга, они кое-как смогли поделиться с Димой своей историей, и чем дальше тот слушал, тем больше мурашек пробегало по его спине. Тот то и дело перебивал, переспрашивал – понять местный говорок, да еще и в исполнении беззубого – та еще задачка, однако, кое-как Диме удалось разобраться в истории вымершей деревни и несчастного семейства Ртищевых.

Оказывается, старик Елизар приходился тетке Зосе дедом и был человеком лихим, коварным, лютым. В свое время успел попартизанить – немцев резал только в путь, заманивал их в топи брянские, а там душил едва не голыми руками как кутят. Ни в Бога, ни в Ленина не верил, ходил кланяться болоту да валунам, рыжим от мха; говорил, что живы еще старые боги. Вот уже добрые лет дед Елизар десять не вставал – паралич разбил старика после тяжело перенесенного «яншефалита». Но в то злосчастное лето дед вскочил посреди ночи – бормотал что-то про «нечисть на егойной земле» и «грязную кровь». На родню кидался с кулаками, вырвался и сбежал в лес. С тех пор начали находить странные скрутки на деревьях вокруг Малых Мшар – рябиновые ягоды, мелкие косточки и прочий мусор, а еще слышно было как старик зовет-кликает кого-то.

В те дни пропала корова бабки Надьи. Та пошла ее искать, а вернулась бледная, больная. Лежала на печи, не ела, не пила и почти не говорила. Только попросила ее схоронить здесь, в родной деревне. А по ночам видели, как дед Елизар ей под дверь грязь да ягоды рябиновые швыряет, сам не подходит. Хотели его подловить всей деревней, но старик оказался хитрее лисы – никак его было не достать. Наконец, померла бабка Надья. Хоронили ее какие-то родственники из Новгорода на местном кладбище – недалече от церквушки.

А осенью настала пора собирать урожай. Уродилось в том году богато – огромные красные помидоры, розоватые взбухшие кабачки, малинового цвета картошка и клубника размером с яблоки, только успевай собирать. Бабы давай закрутки делать, мужики, само собой, все в кузова грузили. Хотели ехать в город продавать – да ливень зарядил, каких не видывали никогда. Дороги все в кашу размыло – ни пройти, ни проехать. Запруду затопило – все разлилось, закисло. А в окно видали, как ходит дед Елизар по полям, да урожай топчет. Видать, видали, а выйти не смели – страшен был батька: глаза выпучены, руки-ноги как у куклы болтаются а за спиной будто кто стоит – огромный, глазу не видимый, но заметно как капли дождя от него отскакивают, что от кровли.

На следующий день собрались мужики, кто с чем – с лопатами да вилами – деда Елизара изловить, да уму-разуму научить. С тех пор и пропали – ни слуху о них, ни духу. А старик – знай себе по деревне бродит, в хаты заходит точно немец. А как выходит – не остается никого живого в хате, мертвяки одни. Нас только пожалел – семья ж, говорит, как-никак.

— Только жубья повыдирал, да пальцы поотрубал. – скорбно завершил свой рассказ Лешка.

— Зачем?

— Шоб бежопашные мы были. Не кушалиш, не царапалиш...

— Ш тех пор Малые Мшары и вымирают. Никто шуда не приходит, а кто пришел – не уходит. – подытожила тетка Зося. — Он шам так и шкажал – буду, говорит, душить деревню, покуда не жабудут о ней шовшем, и камня на камне не оштанетша.

— Но... зачем? Зачем это ему? – подал наконец голос Дима.

— Не он это, — прошамкала Настька, — Вшелилошь в него что-то, видать, договолилшя ш кем-то, тело швое ему завещал, а тот и жвелштвует...

— Но теперь ждешь ешть ты. – ободряюще хлопнул его по плечу Лешка. – А, значит, ешть у нас шанш.

— Шанс на что?

— Деда Елизара ижвешти. Шоб не душил он Малые Мшары больше.

— Зачем? Давайте просто уйдем! – воскликнул Дима, запоздало вспомнив, что приехал сюда в общем-то добровольно. – Он же сам хочет, чтобы мы ушли! И пусть гниет эта деревня к чертям собачьим, вместе с вашим долбанутым стариком!

— Не вшё так прошто. – вздохнула тетка Зося. – Не можем мы отшуда уйти. Кругами водит, путает, вше одно – суда вожврашаемша. Да и тебя он уж не отпуштит – теперь, когда ты вшё видел, вшё жнаешь.

— Так... Отсюда можно позвонить? У вас остался телефон? – Дима еще не знал, чей номер собирается набрать – полиции, МЧС или мамин, но ему нужно было убедиться, что внешний мир еще существует, что он не сократился до размеров этой полумертвой деревушки.

— Дед Елижар вшё пожабирал – радиолы, телевижоры, телефоны. Говорит, гряжная кровь череж них шепчет. – развела руками тетка Зося. Тут же вспомнился голос в наушниках – неужто бабушка и есть грязная кровь?

— Я ее слышу! – поделился Дима, показывая наушники, — Вот отсюда!

— Да ладно! Ну-ка! – Лешка грубо отобрал плеер, и Диму укололо ностальгией – точно также они в детстве дрались за игрушки. Лешка, теперь повзрослевший, бледный как моль с кровавыми прожилками по всему лицу, зажал наушники в кулак, приложил к уху. – Молчит. Что она тебе говорила?

— Говорила «знайди мене».

Некстати, вспомнилась слезливая передача с первого канала.

— «Жнайди»... А шо ешли... – не договорила тетка Зося.

— Дед Елижал только ее и боялшя, дом по кливой дуге обходил, — шепеляво затараторила Настька. – Шо ешли она там, на небешах жа нами шледит и нам помогает?

— Но что ожначает это «жнайди мене»? – недоуменно морщил брови Лешка.

— Могила. – догадался Дима. – Нужно найти ее могилу.

При этих словах семья Ртищевых вдруг как-то присмирела

— Э-э-э, брат, там пушто нынче... – протянул Лешка. – Ражрыли – и девяти дней не прошло. Пропало тело... Где оно теперь – неижвештно.

Тут же наушники зашипели, взорвались белым шумом, заставив всех присутствующих подпрыгнуть. С опаской Лешка протянул Диме наушники. Тот прислушался.

— Амбар... Старый амбар... Тама, Митюля, покоюся. Знайди мене, освободи, дай волю... Томится душа, рвется наружу, держат ее замки на ящике железном... Знайди мене, Митюля...

— Говорит... – Дима осторожно отложил плеер, — в амбаре каком-то. Вы знаете где это?

От взгляда Димы не укрылось, как пробежала дрожь по лицу тетки Зоси, как подобрала под себя конечности Настька, и как тяжело засопел Лешка.

— Тяжко будет. Тот амбар дед Елижар и облюбовал. Нам туда ходу нет.

— Это почему?

— Оберегами он его увешал, жаколдовал, как ешть. Мы по кругу ходим, жайти не можем.

— Там твоя бабушка, жуб даю. – добавил Лешка и усмехнулся, демонстрируя голые десна.

— Но ты! Ты можешь! Тебя он пуштит! – радостно пискнула Настька.

— Один? К деду? Вы чего? Я туда не пойду! – замахал руками Димка. Вспомнились гадкие сны и многосуставчатая тень за спиной старика. – Это ж верная смерть!

— Шходи, Димка, миленький! Я для тебя что хочешь жделаю! – горячо затараторила бледная девчонка – лишь смутная тень егозы, что вечно бегала ябедничать мамке, если ее не брали в игру. – Что пликажешь! Только шпаши наш, Димка! Нет больше мочи так жить. Да и не жижнь это вовше...

— Ты, Димас, думаешь, мы от хорошей жижни вшех шобак в деревне поели? – с тяжелым вздохом спросил Лешка. – Мы тут так, не живем, шущештвуем. Иногда кажется – лушше уж в трясину башкой, чем так...

— Неможно так больше, Дим. – горько подытожила тетя Зося. – Жнаешь, каково это – когда детки от голода рыдают, а в лешу – ни белки, ни грибов. Жемля ждешь не родит – вшё батька потравил. И не уехать, ни уйтить... Помоги нам, Димка. Нешто думаешь, мы по швоей воле в людоеды жаделалиш? Вот хошь, на колени перед тобой вштану!

И правда – тетя Зося бухнулась на пол избы и принялась кланяться, попеременно крестясь. Вскочил Лешка, принялся поднимать мать с пола, бормоча:

— Мам, хватит, перештань, мам...

Дима сидел, оглушенный новыми обстоятельствами.

— Я... но что я ему сделаю? Что я могу? Он же меня...

— А мы его отвлешем! – радостно воскликнул Лешка. – Ты, давай, топай ошторожно к амбару, а мы шум подымем – батька тоби и не жаметит.

— Я не знаю...

— Пожалуйшта, Дима, пожалуйшта! – разноголосо шепелявили Ртищевы. – Навеки тебе должны будем! В ногах валятьша будем!

Внутри у Димы тяжело переворачивались какие-то душевные жернова, перемалывая в труху все, что он знал о мире; все, во что верил. Окружающая реальность превратилась в какой-то фантасмагорический театр, и по злой иронии судьбы, на этот раз ему уготована роль не статиста, но главного героя. И эта ответственность давила, сминала всю его невеликую храбрость, всю его недоразвитую решимость, перетирала в порошок. И лишь одно не позволяло рассудку спасовать; не давало лечь на пол и, прижав коленки к груди, рыдать, пока все не исправится – у него просто не было выбора.

— Хорошо. Ладно. Да. Я сделаю это! – вымолвил он наконец бесцветным голосом, и тут же был едва ли не задушен в коллективных объятиях Ртищевых. – Хватит! Хватит, мне дышать нечем! Перестаньте!

Когда семья людоедов, наконец, уняла радость и выпустила его из попахивающего застарелым потом кольца рук, он осознал, на что все же согласился. В голове вспыхивали картинки одна страшнее другой – вот его утаскивают в воду белокожие красавицы с отростками вместо ног; вот тощая фигура из леса разрывает его тело надвое; вот тварь из сортира топит его в запревшем дерьме... Но пуще прочих сердце Димы наполнял ужасом многосуставчатый силуэт, который тот видел за спиной старика, пока еще не проморгался от дыма.

— Ладно, — выдохнул он вновь, отрезая последние сомнения. – Нам нужен план...

***

Особой изобретательностью план не отличался. Дед Елизар все время где-то хоронился, но стоило кому-то извне оказаться в Малых Мшарах, как старик тут же объявлялся где-то поблизости, уговаривал уехать подобру-поздорову. После эти люди пропадали. По заверениям Ртищевых – либо уезжали, либо становились жертвой дедовских козней, однако, Дима подметил и третий вариант – в будке Олежки покоилась груда костей, и парень был готов поклясться, что различил в ней обглоданную до кости человеческую кисть.

— Значит, нужно сделать вид, что кто-то приехал из города. Зажечь костер, включить музыку, навести шуму, — рассуждал Дима.

— Какую мужыку? Тут и элештришештва-то нет. – развела руками тетя Зося.

— Да, но есть... Вон же! Баян! Лешка, ты еще играешь?

— Ну так... – смущенно пробормотал тот.

— Так, значит, нужно развести большой костер – как можно дальше от амбара. Лешка будет играть на баяне, а вы... Во! — Дима заметил эмалированный тазик с засохшими по краям бурыми разводами. Думать об их природе не хотелось. – В тазик бейте! Чтобы пошумнее.

— Хлаблый ты... – восхищенно выдохнула Настька.

— Нет. – отрезал Дима. – Отчаянный.

***

Дождавшись туманного и промозглого утра – когда дождь прекратится и Мумка вновь будет заперта в запруде, Дима с Лешкой вышли на разведку. Костер решено было разводить близ сельпо – на максимальном расстоянии от амбара. Сам амбар находился на окраине Малых Мшар и представлял собой дряхлое деревянное строение, наполовину утопавшее в земле. Над ветхой крышей, покрытой битым шифером, беспрестанно наворачивали круги вороны, оглашая округу своим оглушительным граем, а стены были все увешаны какими-то пучками травы, ягодами сухой рябины и мелкими косточками.

— Шереж ворота не войдешь. – кивнул Лешка на дощатые двери. Поймав недоуменный взгляд Димы, пояснил. – Швторки в жемлю ушли на полметра минимум. Шереж окно лежть нужно.

— Через окно?

Узкое слуховое оконце находилось совсем низко – можно было без особого труда допрыгнуть и цепиться за край. Пролезть бы.

— Ты ждеш в куштах шиди, жди...

— Чего ждать?

— Как вороны улетят – жначит, дед Елижар жа нами пошел. Они – его глажа и уши.

— А когда он к вам придет... Ну... – Дима засмущался. – Что вы будете делать?

— Не жнаю. – пожал плечами Димка. – Отбрехаемша. Или нет. Оно вшяко лушше, шем так жить...

— Лешка... – Дима протянул руку старому другу, тот ответил. Кожа у него была холодная, слегка влажная, а от прикосновения к обрубкам пальцев парня передернуло, но руку он не отнял. – Постарайся выжить.

— И ты... – Ртищев завертел головой, оглядел себя, потом, будто вспомнив что-то, снял кепку и нахлобучил Диме на голову, повернул козырьком назад. – Увидимшя – вернешь.

— Ага.

Кивнув, бледная тень старого друга растворилась средь голых деревьев, а Дима принялся сосредоточенно следить за чертовыми птицами. Вот выбилась из стаи одна, вторая, а следом и прочие ринулись за ней вглубь деревни, откуда доносилось далекое эхо звона и воя, будто мучали кошку. Убедившись, что последняя черная птица покинула свой пост, Дима осторожно двинулся к амбару.

***

Разбудило деда Елизара карканье за окном. В последнее время он очень много спал – поизносившееся за годы тело нужно было беречь. Шутка ли – питаться мышами да воробьями и пить из грязной запруды в неполные девяносто? Сам дед Елизар не до конца понимал, что с ним происходит – сознание его давно уж сжалось в незначительный комок, и изредка пугливо выглядывало из раковины тела наружу. Расхристанные и разбросанные по черепной коробке остатки рассудка почти не осознавали окружающей реальности, и лишь не отступало удивление – как так, ноги идут, он двигается и разговаривает, но как будто не по своей воле?

Иногда он видел тень на стене, или ловил какое-то движение краем глаза. Пару раз замечал в воде отражение изломанной, многосуставчатой фигуры за спиной; та была вся увешана дохлыми воробьями, мышами и загнившими в болоте трупами. В эти моменты память услужливо подкидывала что-то такое из прошлого: как ходил он на болото бить челом, умолял любые силы остановить фашистских захватчиков. Но стоило ухватиться, потянуть за эту ниточку, как рассудок взрывался тревогой и паникой, хотелось запятиться в угол, закрыть глаза руками и рыдать, но... Тело его теперь слушалось того, другого.

— Чужой! Чужой! – слышалось в вороньем грае.

Тело поднялось само – как лежало, точно подтолкнул кто сзади. Ноги понесли вперед, неловко и невпопад. Плечо болезненно врезалось в дверь, и дед Елизар застонал – тот, другой, боли не чувствовал. Ночевал старик, где придется – множество раз другой оставлял его посреди леса стоймя, облокотив о дерево. В последний раз дед Елизар едва не околел, с тех пор другой приучился сбрасывать тело старика в какой-нибудь хате – пока тот не оголодает или не понадобится. Как сейчас.

Конечности рвались вперед – куда быстрее и проворнее, чем на то было способно стариковское тело. Суставы нещадно хрустели, боль расходилась от ног выше по всему телу, пятки давно потеряли чувствительность, затвердели как подошвы – другой не морочился с обувью. Спасибо хоть, одежда какая-то осталась.

Вдалеке, со стороны сельпо гремела какая-то какофония: надрывался на все лады расстроенный баян и гремел металл, будто оркестровые тарелки. Ноги увеличивали темп, и вот уже почти девяностолетний старик несся по раскисшему большаку подобно олимпийскому атлету. Нестройный вой баяна раздавался все ближе, а в нос ударил вонючий дым, какой бывает от мокрого валежника. Преодолев узкую полоску леса, другой потащил его прямо через заросшее крапивой кладбище. Нога запнулась о какое-то надгробие, стесав ноготь с большого пальца, но ритм бега даже не запнулся – боль невидимому кукловоду была незнакома. Наконец, вывалившись из крапивы – весь в волдырях и ссадинах – дед Елизар увидел перед собой изменившееся за годы семейство Ртищевых, что скакали вокруг большого костра, что язычники; колотили в тазы и ведра, а Лешка вовсю растягивал в стороны меха инструмента. Увидев старика, те застыли, тяжело вздыхая. Зоська – непутевая внучка – зашмыгала носом, принялась утирать свои вспухшие на солнце глаза.

— Родственнички, значить, — проквакал другой его гортанью. – По якому поводу субунтуй?

— Яблошный Шпаш! – дерзко выкрикнул Лешка и потянул в стороны меха. Баян горестно застонал.

— Яблошный, значить. – кивнул старик, оглядывая округу. – А этот, малахольный де?

— Так шхарчили, батюшка. – ответила тетка Зося в легком полупоклоне.

— Ага. Схарчили, значить. Ну-ну. – дед оглядел бунтарей, сплюнул, обратился к Настьке. – А ну-ка дай мне, дочка, от то полено.

Девочка осторожно протянула старику длинную доску с тремя ржавыми гвоздями, на которую указывал узловатый палец. Дед принял ее, взвесил в руке, крякнул от досады:

— От так жалей вас, упырье отродье...

А следом доска вонзилась Лешке в глотку. Тот, выпучив глаза, стонал, осознавая произошедшее, а старик тем временем крутанул доску как следует и выдрал ее из Лешки. Вместе с доской наружу выплыла бурая масса кишок, а на гвоздях повисла нижняя челюсть. Ртищев еще какое-то время стоял, глядя на своего прадеда наливающимися кровью бельмами, а после упал как подкошенный.

— Ну что, Настенька, доченька, — обратился старик к правнучке, — Сама головушку подставишь, али помочь?

***

Продолжение следует...

Автор — German Shenderov

#6EZDHA