shebuk

Что такое ГМО? Когда медицина победит рак и ВИЧ? Как генная инженерия может повлиять на омоложение, что делать с всемирной проблемой снижения толерантности к антибиотикам и почему неэффективна гомеопатия? Об этом мы поговорили с известным биологом и популяризатором науки Александром Панчиным.

Александр Юрьевич Панчин Биолог, лауреат премии «Просветитель» за книгу «Сумма биотехнологии». Старший научный сотрудник Института проблем передачи информации РАН им. Харкевича, член комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Участник оргкомитета и экспертного совета Премии им. Гарри Гудини, член совета просветительского фонда «Эволюция». Сфера научных интересов: биоинженерия и биоинформатика. Автор множества научных и научно-популярных статей, участник теле- и радиопередач.

— Александр, почему ГМО – это не только не вредно, но и полезно?

— Люди боятся ГМО, потому что не понимают, что это такое. Опросы показывают, что только 29% россиян представляют себе, что гены есть не только у генномодифицированных растений, но и у обычных. Примерно 80% считает, что ГМО очень опасны и вредны. Здесь, наверное, уместно сослаться на один из самых крупных обзоров, напечатанных в журнале Critical Reviews in Biotechnology (Nicolia et al, 2014), где рассмотрели около полутора тысяч публикаций по теме ГМО. Авторы пришли к выводу, что никаких дополнительных опасностей ГМ-организмы не несут.

— Что же такое ГМО?

— Это сорт растений, штамм микроорганизма или животное, у которого какие-то гены изменены в лаборатории. Важно помнить, что гены меняются (мутируют) у всех живых существ. Это происходит всегда и называется эволюцией. Разница между искусственно изменяемыми генами и теми, что мутируют сами по себе, в живой природе, заключается лишь в том, что в первом случае мы контролируем этот процесс, а во втором – нет. Кроме того, мы изменяем гены с какой-то целью. Например, чтобы получить растение, устойчивое к некоторому вирусу.

Генная инженерия – это технология, при помощи которой можно создавать самые разные организмы и, разумеется, если бы я захотел сделать что-нибудь вредное, я бы смог. Но у генетиков такой задачи нет. В этом просто нет никакого коммерческого интереса – люди стараются делать полезные вещи, которые будут востребованы на рынке.

И поскольку ГМ-организмы бывают очень разные, то говорить про пользу или вред ГМО в целом довольно странно. Но можно говорить о преимуществах конкретных ГМ-сортов. Возьмем, к примеру, орошение полей инсектицидами – химическими препаратами для уничтожения вредителей. Вместе с ними погибают и полезные насекомые. Для того, чтобы этого не происходило, мы можем создать генномодифицированные сорта растений, устойчивые к вредителям. Заодно сокращаются и затраты на использование инсектицидов. Есть примеры, когда без генной инженерии вообще невозможно вырастить ту или иную культуру. Однажды из-за вируса на Гавайях была уничтожена практически вся папайя. Селекционеры пытались создать папайю, устойчивую к вирусу, но ничего не получалось, а вот генные инженеры смогли.

При помощи генной инженерии можно улучшать и качество продуктов. Например, в США скоро должны поступить в продажу черные помидоры, богатые антиоксидантами. Они были проверены на грызунах и показали хорошие результаты в снижении риска раковых и некоторых других заболеваний. Кстати, о медицине. Практически весь производимый сегодня инсулин получают при помощи генномодифицированных микроорганизмов.

Не говоря уже о вкладе ГМО в повышение урожайности. Благодаря этим технологиям с одной единицы площади сегодня можно получать больше продуктов, а значит, не нужно уничтожать природные экосистемы, вырубать леса, истреблять животных. Я уже молчу про то, что нужно и просто накормить людей, которых на планете уже 7,3 млрд человек, а будет еще больше. Так что от некоторых ГМО очень много пользы. Но, увы, противники ГМО, как правило, считают технологию абсолютным злом.

— Может быть, кому-то выгодно создавать ГМО такой имидж?

— Оценивать это сложно, потому что у тех же сельскохозяйственных компаний очень много разных интересов. Есть страны, где фермерам дают деньги, чтобы они не выращивали еду, поскольку те или иные корпорации хотят подороже ее продавать. Есть сельскохозяйственные компании, которые не выращивают ГМО только для того, чтобы этим создавать рекламу своей продукции, потому что они знают, что у большинства людей есть ГМО-фобия. Есть производители тех же самых инсектицидов, которым невыгоден сам факт существования ГМО.

Политики же запрещают такие вещи потому, что их единственная задача – быть избраными на новый срок. Им выгоднее поддержать основную массу населения в таких вопросах, чем идти вразрез с мнением большинства. Так что я не сторонник теорий заговоров, как сказал Пелевин: «Миром правит не тайная ложа, а явная лажа». Не стоит подозревать злой умысел там, где все можно объяснить человеческой глупостью.

— Вы говорили о генной инженерии в медицине, есть ли какие-то перспективы победить такие болезни, как рак, ВИЧ и т. п.?

— Генная инженерия имеет перспективы применения для лечения трех групп заболеваний: наследственных, вирусных и онкологических. Что касается некоторых наследственных заболеваний у взрослых людей, то уже сейчас появилась так называемая генная терапия. Взять, например, больных гемофилией, у которых не работает ген, отвечающий за производство фактора свертывания крови. При помощи генномодифицированного обезвреженного вируса можно доставить исправленную копию этого гена в печень, где и образуется нужный фактор. Это позволяет облегчить симптомы.

Защита от вирусов связана с технологией CRISPR/Cas9. Это очень модное слово в современной биологии, система бактериального противовирусного иммунитета. В основе ее лежит белок, который умеет разрезать ДНК. Есть способы этот белок программировать, чтобы он разрезал ДНК в нужном вам месте, в том числе разрезать практически любой вирус. То есть можно снабжать таким белком клетки, которые, таким образом, будут устойчивы к вирусам. Подобные опыты уже были проведены на растениях.

Например, был создан табак, который умеет разрезать некоторые вирусы, заражающие этот вид растений. То же самое сделано и на культуре человеческих клеток (на человеке в целом – пока нет): их сделали устойчивыми к ВИЧ. В перспективе это может стать тем подходом, который поможет нам окончательно победить это заболевание.

И третье направление – онкологические заболевания. Раковые клетки – это клетки, которые словно сошли с ума, они неограниченно делятся и образуют смертельно опасные опухоли. Обычно иммунная система их уничтожает, но бывает так, что у клеток иммунной системы нет подходящих рецепторов, чтобы распознать раковую опухоль. И тогда при помощи пересадки определенных генов мы можем снабдить иммунную клетку такими рецепторами. По этой технологии некоторых пациентов уже смогли вылечить от лейкемии.

— Когда же эти достижения пойдут в массы?

— Все эти технологии пока еще находятся, конечно, в стадии эксперимента. Некоторые лекарства, связанные с генной терапией, уже вышли на рынок, а вот то, что касается лечения рака и вирусных инфекций, находится на стадии разработки. В широкие массы такие препараты выйдут, думаю, не раньше, чем через 10–20 лет.

— В этой связи хочется задать вопрос о проблеме, которую несколько лет назад озвучила Всемирная организация здравоохранения, – снижение толерантности к антибиотикам. Что на этот счет предлагает генная инженерия?

— Действительно, если подвергать бактерии постоянному воздействию антибиотиков, они вырабатывают устойчивость. Но есть меры, которые позволяют замедлить этот процесс. Первое правило – пить до конца весь курс антибиотиков. Потому что таким образом вы убиваете все бактерии. Если же вы пропили только половину курса, то часть бактерий, которые оказались более устойчивыми, вы оставили. И когда вы, условно, покашляете на какого-нибудь своего знакомого, то заразите его формой более толерантных бактерий. Через несколько таких заражений появится более устойчивая форма бактерий.

Второе правило – не пить антибиотики, если к этому нет показаний. Потому что таким образом вы делаете бактерии более приспособленными, и когда вам действительно понадобится тот или иной вид антибиотиков, он вам может попросту не помочь – бактерии будут сильнее лекарства, поскольку выработали к нему устойчивость.

Если же говорить о генной инженерии, то против бактерий можно использовать так называемые бактериофаги — вирусы, которые уничтожают бактерии и которые можно разработать в лаборатории.

— Что можно сказать о перспективах по поводу омоложения?

— Самая обнадеживающая связь между генной инженерией и омоложением была показана в одной работе, которая проводилась на грызунах. При помощи вирусов в разные клетки животных был введен ген фермента, который называется теломераза. При делении клетки удваивается ДНК, в результате чего немного укорачиваются хромосомы, и для того, чтобы это укорачивание не затронуло какие-то важные гены, на концах ДНК есть участки – теломеры, которые защищают ДНК от укорачивания. С возрастом длина теломер в клетках укорачивается. Теломераза достраивает теломеры, препятствуя этому процессу. Клетки получают способность больше делиться. Таким образом, грызунам продлили жизнь на 20%. Возникла идея сделать то же самое в отношении людей, но пока полноценных клинических испытаний не было. Нужно большое количество добровольцев, которые сделают себе инъекции этих вирусов и плацебо. И через N-ое количество лет мы узнаем, сработало или нет.

— Я знаю, что вы также занимаетесь развенчиванием мифов об эффективности гомеопатии. Расскажите об этом.

— Недавно был опубликован подробный отчет Минздрава Австралии, в котором провели анализ 57 систематических обзоров гомеопатии. И пришли к выводу, что нет ни одного заболевания из 61, рассматриваемого в этих обзорах, для которого была бы доказана эффективность гомеопатии. Эти результаты согласуются с массой других, опубликованных ранее в научных журналах. То есть гомеопатия не работает.

Для того, чтобы проверить эффективность любого медицинского препарата, его сравнивают с некой пустышкой, плацебо. И хотя, вероятно, препараты плацебо имеют некий психотерапевтический эффект, лечить ими серьезные заболевания вроде гриппа или рака бессмысленно. Исключения – какие-то симптомы вроде боли или тошноты. Действительно, человек может поверить в эффективность плацебо, полагая, что это лекарство, и у него будет меньше что-то болеть или его будет меньше тошнить. Или ему будет казаться, что у него что-то меньше болит или его меньше тошнит. Это тоже неплохо. Но мы сейчас говорим о реальной эффективности гомеопатии, доказательств которой нет.

Источник: Naked Science

Читайте также:

– Дикие лошади и ослы оказались способны копать колодцы до двух метров глубиной;

– Отток ученых из России не увеличился в пять раз, а упал втрое: почему не стоит доверять бывшим комсомольским вожакам;

– 10 поразительных космических событий, запечатленных на камеру.

В чем был прав, а в чем ошибался Дарвин? Что такое эволюция и по каким законам она функционирует? По какой причине особи женского пола такие привередливые и чем отличается живое от неживого? Почему благодаря развитию медицины средняя продолжительность жизни сократится до 30 лет, а детская смертность возрастет до 60%, и что с этим делать? Об этом нам рассказал известный биолог Александр Марков.

Александр Владимирович Марков – доктор биологических наук, палеонтолог, ведущий научный сотрудник Палеонтологического института dnhjtРАН, руководитель кафедры биологической эволюции биофака МГУ. Лауреат главной в России премии в области научно-популярной литературы «Просветитель», лауреат премии «За верность науке» Министерства образования и науки РФ в категории «Популяризатор года».

Внес вклад в развитие общей теории биологической макроэволюции и математическое моделирование макроэволюционных процессов. Автор более 180 научных публикаций и множества научно-популярных, в том числе известных книг: «Эволюция человека: Обезьяны, кости и гены», «Эволюция человека: Обезьяны, нейтроны и душа», «Рождение сложности», «Эволюция. Классические идеи в свете новых открытий» (в соавторстве с Еленой Наймарк). Один из авторов сайта Элементы.ру, основатель портала «Проблемы эволюции».

Александр Марков / ©gazeta

– Александр Владимирович, все слышали об эволюции, все якобы знают, что это такое. Но если выйти на улицу и задать этот вопрос, вряд ли кто-то скажет по этому поводу хоть что-нибудь вразумительное. Так что же такое эволюция?

– Этот вопрос слишком всеобъемлющий. Дело в том, что факт эволюции лежит в основе буквально всех современных биологических исследований, теорий, направлений и т. д. Это не какая-то отдельная отрасль, которая существует сама по себе. Она существует в тесной связи со всеми гранями современной биологии. Поэтому нормальный курс теории эволюции, или, лучше сказать, эволюционной биологии, рассчитан на 30–60 лекций. К сожалению, люди предпочитают примитивизированную информацию, которая позволяет им создать иллюзию, что они что-то знают и поняли. Это несколько даже обесценивает достижения науки. Но тому, кому действительно интересна данная тема и кто хочет в ней разобраться, тот не будет ограничиваться короткой информацией. А остальным, ну что ж, попытаемся помочь создать эту иллюзию. Если говорить в двух словах, то теория эволюции – это огромный комплекс знаний о том, как происходит эволюция органического мира. Факт эволюции – это абсолютно твердо установленная истина и уже давно не нуждается ни в каких дополнительных доказательствах.

– По каким законам функционирует эволюция?

– Наверное, проще всего будет ответить на этот вопрос, дав краткий обзор в историческом ключе. Современная эволюционная биология все-таки началась с Дарвина, с его работы «Происхождение видов», которую даже сегодня очень интересно читать, – она, как тогда было принято, написана живым, понятным языком. Это довольно редкий случай в истории науки, когда ученому, жившему еще в середине XIX века (в то время очень многих важнейших фактов в данном вопросе просто не было известно; например, никто не знал, что такое наследственность и как она устроена, какова природа изменчивости, почему дети похожи на родителей), удалось правильно угадать основной важнейший принцип, лежащий в основе эволюции всех живых организмов – принцип естественного отбора, на котором все зиждется и по сей день. Хотя, конечно, к основоположным идеям Дарвина сегодня добавилось огромное количество новых знаний.

Чарлз Дарвин / ©wikipedia

– Кстати, в чем ошибался Дарвин, а в чем был прав?

– Это вопрос, может быть, даже не столь интересен, потому что с тех пор, как он написал свою книгу, прошло 157 лет. Он не знал ни генетики, ни молекулярной биологии, практически ничего из того, что знает современная биология, поэтому разбираться, в чем он был не прав, не очень корректно, конечно. Он был не прав в тех рассуждениях, которые основывались на принятых в то время в науке расплывчатых представлениях о природе, скажем, наследственности. В то время никто еще не знал про гены, хромосомы, законы Менделя, что наследственность дискретна.

Поэтому Дарвин исходил из предположения о слитной наследственности – взглядов, которые существовали в то время. И для него был очень и очень сложным вопрос о том, почему организмы остаются изменчивыми. Ведь если наследственные зачатки родителей в потомстве сливаются в единую неразличимую массу, все это должно приводить к тому, что все особи в популяции очень быстро станут совершенно одинаковыми. То есть если наследственность слитна, а не дискретна, изменчивость должна очень быстро исчезать. Это было непонятно. Поэтому сказать, что представление о слитной наследственности было ошибкой Дарвина, будет нечестно по отношению к нему.

Другой пример. Во времена Дарвина была общепринятой точка зрения, что приобретенные признаки, такие как результаты упражнения и неупражнения органов, всякие там натренированные или, наоборот, атрофировавшиеся от бездействия мышцы, тоже могут наследоваться. Не были еще проведены специальные эксперименты, которые опровергли эти представления. Соответственно, Дарвин использовал это для объяснения многих фактов. Но дело не в том, в чем ошибался Дарвин, а в чем он был прав. Возьмите любого натуралиста тех лет и с высоты современных познаний мы найдем у него огромное количество «ошибок». Самое удивительное, что Дарвин, даже не зная, что такое наследственность и изменчивость, правильно угадал главный принцип естественного отбора. И на нем по-прежнему основываются современные представления. То есть действительно доказано, что естественный отбор работает, что это мощнейшая из сил. И в последние десятилетия, когда мы вошли в новую эру генетики и смогли сравнивать генетические тексты, наследственный материал разных видов, оказалось, что по этим текстам можно прямо увидеть, где именно работал естественный отбор, каков был его тип, на какие гены он действовал, с какой силой и т. д.

– Каким было дальнейшее развитие биологии?

– Первый этап – это начало XX века, когда были переоткрыты законы Менделя (принципы передачи наследственных признаков от родительских организмов к их потомкам. – NS) и появилась классическая генетика с ее хромосомной наследственностью. Сначала многим казалось, что генетика противоречит взглядам Дарвина, потому что он писал об очень маленьких, едва заметных изменениях, а генетики изначально работали с очень сильными мутациями – всевозможными уродствами. Их легче обнаружить и изучать. Но уже к 1930-м годам стало ясно, что никакого противоречия тут нет, что существует огромное количество мутаций с малыми эффектами, что практически все признаки полигенны, то есть зависят от множества генов, которые вносят в них очень небольшой вклад. И, соответственно, это делает дарвиновскую эволюцию не только возможной, но и неизбежной. Когда узнали, что наследственность не слитна, а существуют дискретные единицы – гены, разобрались в их эффектах, стало понятно, что естественный отбор обязательно должен работать и приводить к росту приспособленности с течением времени. Это то, что предсказывал Дарвин. Сформировалась так называемая синтетическая теория эволюции (синтез генетики и учения Дарвина. – NS). Некоторые ошибочно считают ее современным состоянием эволюционной теории. Нет, и этой теории тоже уже скоро исполнится сто лет. С тех пор произошло дальнейшее мощное развитие: были проведены новые исследования, появились новые факты.

В зависимости от концентрации ионов и нуклеотидного состава молекулы, двойная спираль ДНК в живых организмах существует в разных формах. На рисунке представлены формы A, B и Z (слева направо) / ©wikipedia

– Что же было дальше?

– Следующая революция происходит в 1950–1960-е годы, когда открыли структуру ДНК и раскрыли, наконец, материальную природу наследственности, расшифровали генетический код, вывели общие принципы того, как записана наследственная информация в ДНК, как она считывается и воплощается в конкретном организме. Это был величайший прорыв – люди стали понимать, как происходит эволюция на самом глубинном, базовом уровне. И, наконец, нынешняя геномная революция, которая уже позволяет нам непосредственно читать генетические тексты и сравнивать геномы разных особей, разных видов.

Мы можем вычислить, что в последние, допустим, сто тысяч лет естественный отбор в человеческих популяциях действовал на тот или иной ген. То есть поддерживал какие‑то мутации в конкретных генах, потому что они были полезны, повышали репродуктивный успех. А в других генах, к примеру, все мутации оказывались вредными и отбраковывались. Такие вещи очень хорошо видны и можно сравнивать эволюцию в разных линиях и условиях. А еще в общую канву было сделано много очень важных дополнений. Как, например, теория нейтральной эволюции. Ведь Дарвин рассматривал прежде всего полезные случайные изменения и лишь отчасти вредные, те что должны отбраковываться отбором. Но уже в середине прошлого века стало ясно, что огромную роль в эволюции играют нейтральные мутации, которые не полезны и не вредны, но все равно что-то меняют.

Они возникают и накапливаются в популяциях и позже, как выяснилось, могут играть важную роль в эволюции. Далеко не все различия между видами имеют какой-то адаптивный смысл. Многие представляют собой просто результат свободного накопления нейтральных мутаций. Но эта случайность подчиняется очень строгим статистическим закономерностям. И, в частности, благодаря этим закономерностям, мы можем рассчитать время жизни последних общих предков. Накопление нейтральных мутаций идет постоянно. Конечно, скорость этого процесса не совсем постоянна, там есть ряд усложняющих факторов, но в первом приближении ее можно назвать одинаковой. На этом основан принцип молекулярных часов. С его помощью, сравнивая нейтральные изменения в геномах двух видов, можно сказать, когда примерно жил их последний общий предок.

– Расскажите об основных законах эволюции.

– Основной закон – это сочетание наследственности, изменчивости и дифференциального размножения. Почему происходит эволюция? Объекты, которые способны к дарвиновской эволюции, называют репликаторами. Репликатор – это такой объект, который обладает четырьмя свойствами. Первое – способность к размножению. То есть репликатор должен любыми путями способствовать производству собственных копий – других объектов, похожих на него самого. Второе свойство – изменчивость. Это значит, что копии не должны быть стопроцентно точно похожи на родительский объект. Хотя бы иногда должны возникать какие-то случайные изменения. Третье – наследственность. Это означает, что хотя бы некоторые из этих случайно возникающих отклонений должны быть наследственными, то есть передаваться по наследству следующему поколению.

Причем, чтобы репликатор мог эффективно эволюционировать, количественные показатели изменений должны быть в определенных рамках. То есть изменчивость не должна быть слишком большой, а должна обеспечивать устойчивое воспроизведение каких-то основных свойств репликаторов в ходе поколений. Если мутаций будет слишком много, то наследственная информация будет утрачиваться. И, наконец, четвертое свойство – зависимость эффективности размножения от наследственных особенностей организма. Это означает, что хотя бы некоторые из наследственных отклонений должны влиять – положительно или отрицательно – на эффективность размножения, то есть на то, сколько своих копий создаст и передаст следующему поколению данный объект. И, кстати, эффективность размножения – это не значит скорость такового, не просто плодовитость – миллион икринок наметал и все.

Надо понимать, что имеется в виду количество потомков, которых вы произвели и которые успешно дожили до собственного размножения. Эффективность размножения правильнее будет оценивать не в количестве детей, а в количестве внуков. Хотя и это тоже не идеальная оценка. Так вот, если все четыре условия выполняются, такой объект не может не эволюционировать по Дарвину, он просто обречен это делать. И окончательным доказательством этого стала расшифровка структуры ДНК. Репликатор и четыре его свойства – и есть основной принцип, лежащий в основе эволюции. А зависимость размножения от наследственных особенностей – и есть естественный отбор. Простыми словами это означает, что особи с одними наследственными особенностями размножаются эффективнее, чем особи с другими особенностями. И, соответственно, в популяции становится больше тех признаков, которые обеспечивают более эффективное размножение.

Гоминиды произошли от общего предка / ©Tim Vickers

А что такое половой отбор?

– Половой отбор – это очень интересная, специфическая форма естественного отбора, характерная для тех организмов, у которых есть разделение на самцов и самок. Половой отбор – очень яркий механизм, приводящий к весьма впечатляющим результатам. Часто признаки, которые вырабатывались в ходе эволюции для того, чтобы выглядеть привлекательно в глазах какой-нибудь бабочки, например, выглядят привлекательными и в наших глазах тоже.

Комбинации ярких красок привлекают не только у бабочек, но и у людей – в силу неких фундаментальных принципов работы нервной системы всех животных. Но перейдем непосредственно к половому отбору. Во многих случаях главная задача самца – привлечь внимание самки. Ведь чтобы эффективно размножиться нужно не только выживать, спасаться от хищников и хорошо питаться, но и найти полового партнера. Причем желательно качественного, с хорошими генами. В противном случае у вас будет слабое потомство.

Если у вас есть возможность оставить потомство от многих партнеров, то выгодно, соответственно, найти много партнеров. Но это в большинстве случаев работает только для самцов. Потому что самцы производят маленькие и дешевые половые клетки, но в огромном количестве. Тогда как самки производят крупные яйцеклетки, которых ограниченное количество. У разных видов все, конечно, очень по-разному, но базовая ситуация такова, что мужские возможности к размножению в избытке, а женские в дефиците. Поэтому самцу выгодно спариться с большим количеством самок: чем больше самок он оплодотворит, тем больше у него будет детей. А самке, наоборот, невыгодно – ей достаточно одного самца, который оплодотворит все ее яйцеклетки. От того, что она спарится с тысячей самцов, больше детей у нее не будет.

Поэтому самцы часто начинают конкурировать между собой за женское внимание, и у них вырабатываются различные адаптации, помогающие побеждать в этой конкурентной борьбе. Например, оружие – рога у оленей или жуков-оленей. Или всевозможные яркие украшения – пятна на крыльях или хвостах. А у самок, наоборот, развивается привередливость. Ведь если за нее так активно конкурируют, ей нужно быть разборчивой, чтобы не ошибиться в выборе самого лучшего партнера. Поэтому, чтобы овладеть такой самкой, самцу приходится прикладывать совершенно невероятные усилия. Особенно ярко это видно у райских птиц или таких замечательных птичек, как шалашники, которые строят настоящие дворцы из веточек, и всячески их украшают цветами, ягодами, ракушками. Подбирают для своих шалашей предметы по цвету, по размеру. Для одного из видов даже показано использование оптических иллюзий, которые используют иногда и в архитектуре, чтобы здание казалось больше, чем оно есть. Эти птицы так раскладывают камушки на площадке, чтобы самке, которая стоит в середине беседки, казалось, глядя на самца, что он крупнее, чем есть на самом деле.

Райская птица / ©SciencePop

– Тут действительно задумаешься, что интеллект – это результат не только адаптации к внешним условиям среды, но и полового отбора…

– Да, есть такая вполне уважаемая гипотеза, что скачок в развитии человеческого мозга связан в том числе или даже, возможно, в первую очередь с половым отбором. Потому что высокоразвитый интеллект – это хороший индикатор приспособленности. И самкам, быть может, выгодно использовать признаки интеллекта самца, когда она делает выбор. Так как отлично работающий мозг – хорошее окно в геном. Ведь для хорошего развития мозга нужна слаженная работа сотен и даже тысяч генов.

Если какие-то из них подпорчены, то это с большой вероятностью скажется и на интеллекте. Демонстрируя свое остроумие, красноречие и творческие способности, самец тем самым показывает самке, что у него очень хорошие гены и потомство от него будет здоровым. А еще половой отбор способен порождать положительные обратные связи. Какой-то признак может раздуваться до невероятных размеров, потому что сам факт того, что части самок нравится этот признак, делает его выгодным для самца. Соответственно, отбор поддерживает этот признак у самца.

Но выбирать этот признак становится выгодным и для других самок, потому что его унаследуют их сыновья, а значит, в свою очередь, будут нравиться большему количеству самок. Поэтому сама мода на признак делает его полезным. Получается цепная реакция и признак может разрастись до гигантских масштабов. А в эволюции человека объем мозга быстро – за 2 млн лет – увеличился в целых три раза. Поэтому не исключено, что в этом участвовал половой отбор.

– Чем живое отличается от неживого, свойствами репликаторов?

– Вы правы. Многие философы пытались ответить на этот вопрос, но сложность в том, что мы знаем только одну форму жизни, которая вся, как нам теперь известно, имеет единое происхождение, единый генетический код. Поэтому мы не знаем, какие особенности нашей земной жизни являются обязательными для жизни вообще. А поскольку NASA ищет жизнь на других планетах, и им нужно понимать, что, собственно, они должны искать – эти парни всерьез задались вопросом отличия живого от неживого. И пришли к выводу, что живой следует считать любую химическую систему, способную к дарвиновской эволюции. То есть любой химический репликатор. Под это определение не подходят компьютерные вирусы, которые тоже могли бы считаться живыми, особенно, если бы им дали возможность свободно мутировать. Но есть загвоздка – они не химического происхождения.

Внеземная форма жизни. Марка Почты СССР / ©Внеземная жизнь

– Развитие медицины привело к тому, что естественный отбор снизился. С точки зрения этики, – это прекрасно, а вот с точки зрения биологии?

– Естественный отбор – это замечательная творческая сила, которая и создала все разнообразие вокруг нас. Но с человеческой точки зрения, естественный отбор – штука крайне неприятная. И подвергаться ему никто из нас не захочет. Как когда-то, в Средние века, когда детская смертность была на уровне 60%, а средняя продолжительность жизни составляла 30 лет.

Можно предположить, что тогда выживали самые здоровые, крепкие, сильные, способные и т. д. Действовал естественный отбор и отбраковывал всякие вредные мутации. Но благодаря развитию цивилизации, действие его слабеет. Выживают люди с такими наследственными мутациями, которые бы раньше погибли. С одной стороны, это плохо для нашего генофонда – эти мутации ослабляют здоровье человечества, снижают его интеллект, более свободно копятся в генофонде.

И если ничего этому не противопоставить, они так и будут свободно копиться, люди будут все менее здоровы и более глупы. Ведь в современной цивилизации человек даже с очень низким интеллектом все равно прекрасно размножается и оставляет потомство. В некоторых обществах на некоторых этапах истории, даже в наших социумах, возникает в том числе обратная зависимость – люди с низким интеллектом размножаются лучше, чем люди с высоким. Это прямой отбор на поглупение. Что, конечно, совсем нехорошо. Потому что общество, в котором численно преобладают глупые люди, – это деградировавшее общество, в котором будут процветать насилие и жестокость, уродские социальные институты. Потому что генетическая деградация обязательно сопряжена с социальной.

– Что же можно противопоставить этому?

– Не совсем понятно, но, в принципе, в перспективе только два пути. Либо мы ничего не делаем и ситуация продолжает нарастать – наше здоровье слабеет и мы все больше зависим от врачей. Но из-за накопления вредных мутаций даже самая высокоразвитая медицина быстро перестанет справляться с возросшей нагрузкой.

И даже, несмотря на наличие колоссально развитой медицины, каждый будет всю жизнь работать только на лекарства, и все равно все будут больные и чахлые, и все равно будут умирать в 30 лет, и все равно будет детская смертность, как в Средние века. Мы вернемся к тому, что снова заработает естественный отбор. Это пессимистичный сценарий. Оптимистичный состоит в том, что наука успеет придумать эффективные методы сознательной коррекции наших геномов, чтобы взять эволюцию в свои руки, чтобы вместо естественного отбора работали высокие биотехнологии и исправляли вредные мутации в генах эмбрионов.

А в дальнейшем даже подбирали какой-то дизайн, улучшали наследственные качества будущих детей. Конечно, тут возникнет масса всяких этических, социальных и юридических проблем, но дело в том, что у нас нет другого пути. Либо возврат к средневековому кошмару, либо путь развития биотехнологий. Третьего не дано. Я очень надеюсь, что человечество выберет второй путь.

Источник: Naked Science

Читайте также:

– Неизлечимо ипохондричная болезнь;

– Медицина в «полном объеме»: как виртуальная реальность спасает людей;

– Александр Панчин: «ГМО – это хорошо».

Консервативная и традиционная, наука рискует потерять свою творческую жилку. Так нужны ли науке люди с нестандартным мышлением, или они только часть проблемы?

В старости английский натуралист Чарльз Дарвин всерьез заинтересовался вопросом музыкальности червей. В своей последней книге, опубликованной в 1881 году, он описал ряд экспериментов над этими созданиями. Черви, как выяснил Дарвин, ощущают вибрации, проходящие через твердую поверхность. Кроме того, ученый выяснил, что черви не различают оттенков звука: они не реагировали ни на резкий звук свистка, ни на рев фагота.

В середине 18 века французский натуралист Бюффон проделал следующее: он добела накалил шары из железа и других материалов и затем, время от времени прикасаясь к ним, зафиксировал время, необходимое для остывания шаров до комнатной температуры.

За сто лет до этого Исаак Ньютон описал другой случай — между костью черепа и собственным глазом он просунул «шпильку» (вид тонкой швейной иглы с тупым концом, — прим. Newочём) и аккуратно двигал ею, изменяя форму глазного яблока.

«Эксперимент по воздействию на глаз» из записей Исаака Ньютона (1665–1666 гг.). Фотография предоставлена библиотекой Кембриджского университета.

Да, эти эксперименты немного безумны, но что-то «научное» в них все же есть, поскольку наблюдения и результаты были тщательно описаны. Дарвин, например, исключал гипотезу о том, что слух объясняет поведение земляных червей; Бюффон, изучая процессы охлаждения пород, рассчитал возраст Земли (его предположение — 75 000 лет); а самоистязание Ньютона помогло усовершенствовать его теорию оптики, прояснив взаимосвязь между геометрией глаза и обнаруженными в результате вмешательства эффектами. Такие методы, пожалуй, чересчур необычны, но ученые в поисках ответов лишь следовали тяге к познанию, став своего рода вольнодумцами в мире науки.

Стоит помнить, что Ньютон, Бюффон и Дарвин жили в совершенно другой эпохе — эпохе «ученых-аристократов», людей из обеспеченных классов, занимающихся различными исследованиями просто потому, что у них было много свободного времени. Современная же наука поощряет конформизм. Чтобы стать каким-никаким ученым, нужно получить степень, публиковать научные статьи, которые оценят коллеги-эксперты, искать финансирование и работу. Все эти факторы формируют молодых специалистов: их учат не только правильной работе в лаборатории, но и определенным сценариям поведения. Процесс усвоения культуры есть часть «парадигмы» — в том смысле, который вкладывал в это понятие философ и историк Томас Кун, — то есть набора ценностей, практик и базовых концептов, присущих большинству ученых.

Стандартизация, разумеется, не единственная проблема — найти работу в науке стало значительно труднее. Рабочих мест существенно меньше, чем людей, готовых занять их, а влиятельные научные издания можно пересчитать по пальцам. Таким образом, решения, которые принимают ученые (особенно на ранних этапах карьеры), становятся своеобразными и довольно рискованными ставками на то, что в перспективе окажется плодотворным и обеспечит достойную карьеру. Множество потрясающих, влюбленных в свое дело исследователей не добились успеха в научных кругах (лучше даже сказать «не стали заурядными») просто потому, что приняли «неверное решение». В нынешней обстановке ученые просто вынуждены оставаться консервативными: заниматься чем-то диковинным не лучший выбор, который, вероятнее всего, навредит карьере.

Безусловно, подобная «фильтрация» гарантирует, что современная наука, по сравнению с наукой времен Дарвина, будет серьезнее и лучше финансироваться. В общей парадигме есть немало хорошего: она облегчает коммуникацию и создает единую основу для накопления знаний. Однако профессиональная подготовка также включает в себя умение убеждать коллег в том, что ваша работа имеет вес, что она совпадает с их представлениями о «хороших вопросах» и «хороших ответах». Подобное делает науку более продуктивной, но в то же время косной и несмелой. В результате заниматься по-настоящему революционными научно-исследовательскими проектами (что и без того — дело редких авантюристов) становится все сложнее.

Биолог Барбара Макклинток приложила нечеловеческие усилия и заплатила высокую цену за свое новаторское исследование так называемых «прыгающих генов». Она, однако, не была изгоем в научном сообществе — к 1940-м годам ее профессионализм был широко признан благодаря фундаментальной работе о наследственности. Макклинток получила несколько грантов от Корнеллского университета, работала в Стэнфорде, занимала должность постоянного научного сотрудника Лаборатории в Колд Спринг Харборе в придаче к членству в Национальной академии наук. Но все изменилось, когда ее заинтересовал вопрос контроля работы гены. Иначе говоря, каким образом получается так, что идентичные нуклеотидные последовательности неодинаково работают на разных этапах роста организма и в разных его частях.

Считается, что хромосомы клетки состоят из упорядоченной последовательности генов, которая служит условным чертежом или картой для всего организма. Однако Макклинток обнаружила, что гены в каждой отдельной клетке могут передвигаться по хромосоме: они то включаются, то выключаются, реагируя на внешние раздражители, другие гены и прочее. Поначалу научное сообщество было настроено весьма враждебно — но не по отношению к открытию Макклинток, а к сложной, «узорчатой» модели биосистем, которую она разработала на основе полученных результатов. На протяжении 20 лет Макк-клинток вынуждали быть как все и заниматься исследованиями кукурузы. Лишь в 1970-х ее коллеги пришли в себя, и в 1983 году ее заслуженно удостоили Нобелевской премии.

«Для принципиальных изменений нужен подходящий момент», — словно безразлично пишет Макклинток в письме коллеге.

Как видно, даже одобрение со стороны научного сообщества не гарантирует, что «экстраординарное мышление», как у Макклинток, не заставит вас прозябать на задворках. Современная наука, может, и обладает высокой производительностью, но создается впечатление, что она не слишком ценит ничем не скованную изобретательность некоторых своих представителей. В таком случае, конечно же, людей вроде Макклинток нужно холить и лелеять, чтобы дать волю мечтателям, готовым плыть против течения и помочь недооцененным гениям изменить сложившийся порядок вещей. Такие люди по определению оригиналы, чудаки. И если наука желает проверить на прочность собственные устои, ей нужны чудаки. Во всяком случае, так говорят.

В следующей истории, вероятно, можно найти что-то отдаленно похожее на решение проблемы: необходимо вернуть «ученых-аристократов», которыми в современном мире станут предприниматели (как мужчины, так и женщины), венчурные инвесторы или миллиардеры из Кремниевой долины. В июле 2012 года калифорнийский бизнесмен Расс Джордж и коренные жители западного побережья Канады организовали сброс в Тихий океан 100 тонн сульфата железа. Это был грандиозный геоинженерный эксперимент под названием «удобрение океана». Цель эксперимента заключалась в стимулировании роста фитопланктона. Для фотосинтеза этим крошечным микроорганизмам, живущим во всех земных водоемах, необходимо железо, которое им «подарил» Джордж. Увеличение массы фитопланктона поможет восстановить популяцию лосося, от которого зависит благосостояние региона. Кроме того, умерший фитопланктон постепенно оседает на дно, унося с собой и переработанный углекислый газ. Если опыт окажется успешным, технику «удобрения океана» можно будет применять и в более крупных масштабах, увеличивая тем самым запасы рыбы и уменьшая количество углерода в атмосфере.

Реакция на действия Джорджа была мгновенной. Международная морская организация заявила, что эксперимент нарушил не один официальный норматив. Канадские власти провели у бизнесмена обыск, изъяв его наработки, и сообщили, что он предположительно нарушил несколько мораториев ООН. Джордж продолжал отстаивать свою точку зрения в печати. Он признался, что ему очень тяжело находиться под «этим черным облаком диффамации» лишь за то, что он «посмел сунуться туда, куда до него никто не совался». Бизнесмен утверждал, что пока научно-исследовательские организации лишь говорили о катастрофических рисках перемен в климате, только он предпринимал какие-то действия. Джордж с гордостью принял негласный титул вольнодумца.

Какой урок мы можем вынести из этой истории? Наука нуждается в нестандартном мышлении, и тем не менее она едва ли его принимает. Так почему бы просто не дать право на сумасбродство людям, у которых хватает изобретательности, храбрости, воли — равно как гордыни и денег — ведь в таком случае они без труда найдут себе занятие вне консервативных научных организаций. Несомненно, амбициозные руководители, у которых за спиной богатые частные компании, могут возглавить движение за авантюризм в науке. В самом деле, кто, как не создатель и одновременно владелец инноваций, сможет лучше всего руководить движением технологий и науки в сторону светлого будущего? Но сможем ли мы довериться таким людям, как Расс Джордж?

Откровенно говоря, нет. Одна из причин неверия сводится к самой жизненной истории борца с системой. Образ такого человека — архетип, часть человеческого прогресса, где отдельные индивидуумы — бунтари, гении — задают направление истории. Да, есть в этом нечто убедительное: боец, в одиночку идущий наперекор невежественной толпе, в конечном счете торжествует над общепринятым мнением. В таком случае выходит, что весь исторический процесс состоит из биографий великих мужчин (несмотря на успех Макклинток, в летописи науки женщин очень мало). Можно ли верить в такие истории? Откуда нам знать, что все они правдивы, а не просто занимательны?

Зачастую случается так, что появление научных инноваций лучше всего объясняется экономическими, социально-политическими или какими-то другими внешними факторами. Примером может послужить Галилей, сыгравший важную роль в смещении геоцентрической системы мира. Несмотря на его заслуги в области математики и астрономии, следует помнить, что благодаря значительным улучшениям технологии шлифовки линз стало возможным строить более качественные телескопы; распространение книгопечатания позволило Галилею продвигать свои идеи (он, несомненно, блестяще владел даром слова); а политический и религиозный контекст Европы эпохи Реформации и Контрреформации породил разнообразную и довольно открытую интеллектуальную дискуссию (пусть даже между Галилеем и Католической церковью был серьезный конфликт). Приняв во внимание все факты, сложно не признать, что значимость отдельного гения, меняющего ход истории, не так уж и велика. Поэтому историческому фону следует уделять большее внимание, и не стоит опрометчиво надеяться, что решить наши проблемы сможет парочка умных бунтовщиков.

Также стоит задуматься и над тем, кого именно мы слушаем. Большинство авантюристов от науки — богатые белые мужчины. И это неудивительно, ведь чтобы стать успешным оригиналом, нужно, вероятно, изначально находиться в особом положении. Оно и дает ту долю уверенности, необходимую для самобытного видения окружающего мира. Кроме того, человеку, чтобы пойти на риск, нужна эмоциональная и физическая поддержка, а его работы должны иметь определенный вес, и тогда на него обратят внимание. Сочетать в себе все вышеперечисленные качества удается лишь малой части людей, и они, скорее всего, будут представителями довольно узкой группы общества. С этой точки зрения становится ясно, почему тех, кто удостоился почестей за свой индивидуальный вклад в науку, можно именовать «учеными-аристократами».

Получается, такая группа не будет разнообразной. И это не только нечестно, но и накладывает неприятные ограничения, когда мы беремся оценивать науку саму по себе. Наиболее очевидно, что подобная замкнутость сужает круг потенциальных исследователей. Любая структурная особенность, не характеризующая человека как ученого и мешающая независимо мыслить, сдерживает развитие. Однообразие порождает субоптимальную науку. И дело не в количестве научных исследований, но в их объеме и качестве. Мне кажется очевидным, что происхождение, опыт и личное прошлое влияют на развитие идей. Поэтому, если мы хотим разнообразия мысли, нам необходимо разнообразие среди людей.

Классический пример можно найти в палеоантропологии. В 1960-х эта преимущественно мужская область науки была зациклена на одном лишь описании того, что управляло эволюцией человека. Подтверждением тому служит конференция «Человек-охотник», проведенная в 1966 году Чикагским университетом. Охота служила главной причиной эволюции: мясной рацион обеспечивал мозг энергией для роста, а потребность в сотрудничестве и познавательные способности, необходимые для охоты, заставили мозги расти. Разумеется, ни о каком равенстве между мужской «охотничьей» половиной и женской «собирательной» не могло идти и речи.

Однако со временем женщины стали работать и в этой области, и их взгляд обнаружил в казалось бы стройной теории нестыковки. Женщины-исследователи предположили, что охота, возможно, не была первостепенным занятием древнего человека. Нерегулярная «награда» в виде мяса была лишь дополнением к стабильному рациону, обеспеченному как раз собирательством. Позже в фокус попали проблемы деторождения: кооперацию можно объяснить тем, что детство стало длиннее (а мозг, как мы помним, увеличился), и воспитание требовало коллективной работы. Антрополог Кристен Хоукс из Университета Юты выдвинула так называемую «гипотезу бабушки», объясняющую почти уникальную (для мира животных) продолжительность жизни женщин после наступления менопаузы. Согласно предположению Хоукс, женщины нерепродуктивного возраста — бабушки — сыграли важнейшую роль в поддержании функционирования социальных групп. Теоретически мужчинам в голову тоже могла бы прийти подобная мысль. Да, современные технологии и находки сыграли свою роль в диверсификации наших взглядов на эволюцию человека, но процветанию новых научных гипотез, безусловно, способствовали опыт и взгляд женщин на эти проблемы.

Поэтому, если небольшой группе людей случится управлять развитием науки и технологий, мы, скорее всего, будем принимать решения, защищающие интересы этой группы. Такая кажущаяся неизбежной ситуация подводит меня к последнему замечанию: доверие к ученым-борцам-с-системой делает нас уязвимыми перед их эксцентричностью. Едва ли нам под силу контролировать причуды наших кумиров. Они могли бы выбрать лучшее применение своим времени и деньгам. Или попусту все растратить. В конце концов, это их время и деньги. Они не должны отчитываться перед людьми, на которых оказывают влияние. Неважно насколько благожелательны намерения — если только богатые белые мужчины могут быть настоящими бунтарями от науки, это плохие новости для всех остальных.

Сектор международного содействия и развития полон, как ни печально, отрезвляющих примеров того, что же может произойти, когда расстояние между «помощником» и «нуждающимся» слишком большое. Добровольческие организации, посылающие студентов и туристов из богатых стран на строительные объекты по всему миру, были раскритикованы за неэффективность и даже за эксплуатацию. Без нужных знаний и кругозора добрые намерения зачастую приносят больше вреда, чем пользы. Мне кажется, это касается в равной степени и науки, и технологий. Без людей, непохожих друг на друга, эти области будут развиваться, вольно или невольно укореняя существующее неравенство.

Парадоксально, но я не считаю, что проблему нехватки творческих умов можно решить путем обнаружения большего числа умных бунтарей. Конечно, нам нужны люди, которые готовы спорить и сопротивляться старым порядкам. Но, может быть, вместо того чтобы надеяться на гордых одиночек, мужественно борющихся с течением науки, науке самой следует стать более азартной и рисковой? Ведь надежду на удачу нельзя расценивать как бунт.

Это непросто. Вспомните, что мы говорили об этапах вхождения в научный мир, зависимости от мнения коллег и «ставках» на различные направления исследований. Всё это играет важную роль в поддержании научного авторитета и может быть чрезвычайно продуктивным. Но лишь в определенном контексте. Я не предлагаю полностью отвергнуть традиции. Но я предлагаю отказаться от мысли, что есть лишь один верный способ организовать научное сообщество.

Есть одна близкая мне область исследований, повсеместно критикуемая за сумасбродство, и отношение к ней остро нуждается в переосмыслении. В рамках этой дисциплины изучают экзистенциальные риски, к которым могут привести технологии будущего и научные прорывы — скажем, вышедший из под контроля искусственный интеллект, смертоносные супербактерии, ошибки геоинженерии, столкновение астероида с Землей. Такие угрозы Джонатан Б. Винер из Университета Дьюка в Северной Каролине называет «трагедией необычности» (tragedy of the uncommons): общество редко задумывается о масштабных, но маловероятных событиях, влекущих за собой глобальные последствия, и даже пренебрегает ими.

Но мы должны о них думать. Даже если шансы на массовое вымирание минимальны, мы можем предпринять какие-либо меры уже сейчас, понизив и без того невысокую вероятность. Для этого и нужна наука — бороться с подобными угрозами.

Однако из-за присущего науке консерватизма такие отвлеченные исследовательские программы воспринимаются как прогнозирование конца света. Уважаемые ученые никогда не станут заниматься подобной работой из страха попасть в «ловушку репутации». Может быть, именно это и не дает им принять в расчет самые маловероятные, но возможные и значительные результаты собственных исследований. Да, следует признать, что вероятность события, влекущего за собой исчезновение цивилизации, сложно рассчитать и даже выразить. Но это не значит, что мы не должны пытаться. Даже совсем небольшие усилия, потраченные на поиски вариантов более безопасного будущего и для планеты, и для всех видов, действительно того стоят.

Проблема разнообразия здесь стоит особенно остро. Да, риск вымирания касается каждого, но это не значит, что «непривилегированные» группы имеют меньший вес. Представьте, что с помощью геоинженерии можно предотвратить катастрофические изменения климата. Первыми изменения погоды и уровня моря почувствуют на себе прибрежные, скорее бедные страны. Но дело в том, что важные решения по принятию мер распределены неравномерно, так как геоинжиниринг эффективен только в больших масштабах, а с ним сопряжено больше опасностей. Кто возьмется решить, на какой риск пойти? В какой момент угроза глобального изменения климата окажется достаточно серьезной, что мы слепо доверимся новым и еще не изученным технологиям? Моя компетенция не позволяет дать четких ответов. Но если люди, принимающие такие решения, принадлежат небольшой — и привилегированной — части общества, хороших результатов не стоит ждать ни для кого, кроме них самих.

Области науки, в которых, как мы думаем, проводятся самые полезные исследования, более открыты. Но оценивая риски массового вымирания, мы даже не знаем, какие вопросы целесообразны. Когда ставки высоки, а предмет настолько сложен и туманен, самое время проявить креативность. Если мы не знаем, что хорошо, а что плохо, идея сделать ставку на что-то одно не оправдана. Поэтому, вместо того чтобы нанимать целую армию ученых, занимающихся одним и тем же вопросом, следует распределить их по всей области исследования.

То, как наука работает сейчас, не значит, что она всегда будет работать таким образом. Правила научной игры не появились из ниоткуда, их создавали упорным трудом и не менее упорной работой мысли — конечно, порой вмешивались случай или типичные для человеческого поведения черты, например, демонстрация авторитета. Ученые тоже люди, они так же реагируют на стимулы. И если мы хотим видеть менее консервативную науку, нам следует перенастроить систему распределения поощрений.

Можно, скажем, организовать лотереи на финансирование, повысив тем самым количество спорных исследований. В таком случае ученые, нуждающиеся в деньгах, будут чувствовать себя свободнее, ведь им не надо будет тратить часть сил на то, чтобы впечатлить судей. Поможет и создание новых исследовательских институтов — хорошо финансируемых, с высоким статусом. Вероятно, стоит также признать, что научный успех и важность исследования не всегда коррелируют.

С определенной долей уверенности можно сказать, что эти принципы отразятся на работе аналитиков, печатных изданий, финансирующих организаций и кадровых комитетов. Научные открытия все еще могут оцениваться по значимости, но нам следует расширить представление о ней: от «скорее ошибочно, но, вероятно, продуктивно» до «верно в определенных условиях» или «творческое и открывает новые пространства для исследований». Кроме того, если наука станет менее консервативной, необходимо подумать о том, как защитить новые, эксцентричные, исследования от непонимания обществом или неправильного использования полученных результатов. Необходимо научиться лучше обращаться с научными данными, концептуализировать их.

Но это лишь предварительные положения. Многое еще предстоит сделать, чтобы поставить на новые рельсы организации, контролирующие, формирующие и финансирующие науку. Для начала стоит признать, что романтический ореол вокруг сумасбродов от науки в какой-то мере мешает нам выдвигать дерзкие идеи. Не нужно быть бунтарем, чтобы думать, как он, быть авантюрным, чудаковатым и готовым пойти на риск. В некоторых областях науки подобному подходу следует присвоить статус-кво. Не нужно возвращать к жизни уникальных «ученых-аристократов» вроде Ньютона, Дарвина или Бюффона. Почему бы вместо этого не попробовать переложить их способ мышления на современную науку?

Эдриан Карри (https://aeon.co/users/adrian-currie) — философ, по окончании докторантуры проводит исследования в Кембриджском центре исследований в области искусства, общественных и гуманитарных наук. Основатель блога Extinct (http://www.extinctblog.org/), посвященного философии и палеонтологии. Автор книги «Rock, Bone and Ruin», которая готовится к публикации в издательстве MIT Press.

Источник: Naked Science

Читайте также:

– Наука наших странностей;

– 5 вещей быстрее света;

– В России спустили на воду корабль проекта 12700.

Мы представляем самые запретные места, среди которых Метро-2, Зона-51 и множество других мест на планете.

Метро-2 (Россия)

Мало какой объект в СНГ может похвастаться таким же количеством витающих вокруг него мифов. А что мы имеем по факту? Подземные коммуникации были построены еще при Сталине и тогда же получили кодовое имя D6. Система прилегает к московскому метрополитену, но скрыта от постороннего глаза. Ее существование оспаривалось, однако в пользу Метро-2 говорят как отчеты Минобороны США, так и скупая информация от официальных лиц России.

Объект пролегает на большой глубине – до 210 м. Строили его закрытым методом, так, чтобы все это держалось в секрете. Коммуникации соединяют Кремль, Желтый дом академика Жолтовского, Подземный город под Раменками, Академию Генштаба и аэропорт «Внуково-2». Очевидно, есть и другие объекты. Система имеет однопутное движение, при этом контактного рельса в Метро-2 нет. В роли подвижного состава выступают электровозы типа Л и вагоны «Еж-6». Сами станции похожи на технические платформы метрополитена.

Московский метрополитен / ©Depositphotos

Говорят, в условиях разрухи 90-х туда можно было попасть, что и удавалось некоторым диггерам. Сейчас же сделать это будет очень тяжело. А еще Метро-2 рассматривается в качестве убежища для первых лиц государства при ядерном апокалипсисе. Если, конечно, таковой произойдет.

Хранилище Судного дня (Норвегия)

Если ядерная война или другой глобальный катаклизм уничтожит цивилизацию, то спасти выживших поможет Хранилище Судного дня, или Всемирное семенохранилище. Находится этот тоннель на острове Шпицберген; туда для безопасного хранения помещены семена основных сельскохозяйственных культур. Место было выбрано не случайно: тектоническая активность здесь невелика, а вечная мерзлота обеспечит выживаемость семян даже при условии выхода из строя холодильного оборудования (по крайней мере, на некоторое время).

Все образцы хранятся в запечатанных конвертах, упакованных в специальные пластиковые пакеты, которые, в свою очередь, помещены в контейнеры. Места внутри достаточно, чтобы разместить 4,5 млн семян. «Ноев ковчег» имеет взрывоустойчивые двери и специальные шлюзовые камеры. Норвегия заплатила за проект 9 млн долларов из своего кошелька, хотя в хранилище отдельно представлена каждая из стран мира. Нужно ли говорить, что попасть в банк семян сможет далеко не каждый желающий. Зато виртуальную прогулку по Хранилищу Судного дня можно совершить прямо сейчас.

Всемирное семенохранилище / ©Wikipedia

Зона-51 (США)

А вот куда более масштабный и загадочный во всех отношения проект. Зона-51 – это военная база, которая находится в 133 км от Лас-Вегаса (штат Невада). Именно секретность породила вокруг нее большое количество мифов и легенд.

Главные, конечно, связаны с пришельцами: некоторые считают, что там хранятся останки инопланетян, погибших во время Розуэлльского инцидента. Все это не более чем слухи, зато известно другое. Например, что Зона-51 служит тестовым полигоном для новейших американских самолетов. В разное время там испытывались «невидимка» F-117, разведчик U-2 и другие крылатые машины. С объектом связывают и таинственную «Аврору»: якобы этот самолет может достигать гиперзвуковых скоростей.

Зона 51 / ©Google Maps

Воздушное сообщение над Зоной запрещено, подойти близко к базе тоже не получится. Но разве в наш высокотехнологичный век это является проблемой? Во всяком случае, спутниковые снимки дают представление об устройстве базы. Ничего необычного там нет: лишь ангары и другая характерная для таких объектов инфраструктура. Конечно, любителей всего необычного этот факт не останавливает, и они указывают на возможную подземную инфраструктуру.

В 2013 году ЦРУ рассекретило архив из 355 страниц, сделав его достоянием общественности. Как и предполагалось, никаких «зеленых человечков» там нет. Зато есть много данных об испытаниях разных летательных аппаратов. Впрочем, несмотря на все это, Зона-51 еще много лет будет оставаться источником вдохновения для многих фантастов.

Пещера Ласко (Франция)

Среди самых запретных мест есть и объекты культурного наследия. Первое место здесь занимает пещера Ласко, обнаруженная во Франции в 1940 году. Речь идет о юго-западном регионе страны Перигор. В пещере нашли множество живописных и гравированных рисунков, датируемых XVIII-XV тысячелетиями до н.э.

Вероятно, они были сделаны представителями солютрейской культуры. В пещере несколько коридоров, при этом совокупная длина всех галерей составляет 250 м. На изображениях можно видеть быков, баранов, лошадей, оленей и других животных. Во многих случаях без труда узнаются знакомые силуэты.

Пещера Ласко / ©Culture

Но почему пещера закрыта для посторонних лиц? Беда в том, что уже в 50-е годы в ней бывало до 1000 человек в день, а это влекло за собой выработку углекислого газа и влажных испарений. У пещеры началась «зеленая болезнь»: рисунки стали покрывать микроскопические водоросли. Чтобы спасти бесценные изображения, правительство Франции ограничило доступ к объекту. Затем, в 1987 году была открыта точная копия пещеры (а вернее, ее части), получившая название Ласко II. Находится она всего лишь в 200 м от «оригинала», и отличить новые рисунки от доисторических сможет только хороший специалист.

Хранилище мормонов (США)

Религиозные организации не привыкли показывать свои секреты. Это подтверждает хранилище документов в Гранитной горе, расположенное недалеко от американского Солт-Лейк-Сити. В нем находится бесчисленное множество документов, принадлежащих Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Отметим, что это крупнейшая из ветвей мормонизма.

Архив был создан в 1965 году, он расположен на глубине 180 м. На страже хранилища стоят вооруженные люди и двери весом 14 тонн, способные выдержать взрыв ядерной боеголовки. На 2,4 млн рулонах микрофильмов и на 1 млн микрофишей можно найти генеалогическую информацию и ряд других данных о религиозном движении. Объект включает в себя хранилища, административные помещения, а также лаборатории. С точностью рассказать обо всем этом нельзя: путь простым людям туда заказан. По слухам, ценнейшие экспонаты имеют датчики тепла и движения. Есть также специальный климат-контроль. При этом в 3 км от Гранитной горы расположено еще одно хранилище.

Гранитная гора / ©Summitpost

Хранилище саентологов (США)

Об этом объекте известно еще меньше, чем о предыдущем. В пустыне Нью-Мексико Церковь саентологии построила сооружение, где хранятся документы, имеющие особую значимость для движения. Подземное хранилище оберегают две гигантские двери: каждая весит 2,5 тонны. Считается, что конструкция выдержит взрыв водородной бомбы (надеемся, никто никогда это не проверит).

Не так давно были сделаны фото объекта. На них, в частности, видны два пересекающихся круга – один из символов Церкви саентологии. Рядом находится постройка, в которой, как можно судить, никто не живет. Вероятно, именно она является входом. Один из последователей учения заявил, что хранилище было построено в 1980-м и на это ушли миллионы долларов. Под землей в шкатулках из титана хранятся золотые диски с высеченными на них словами основателя учения Рона Хаббарда. Считается, что попасть в хранилище могут только представители верхушки Церкви. Все эти данные официально не подтверждены, однако войти туда и выяснить все самому все равно не выйдет.

Хранилище саентологов / ©Lookatme

Интересно, что объект также называют «храмом для пришельцев», что косвенно говорит о некоей связи с представителями других миров (во всяком случае, в эту связь верят сами сайентологи). С другой стороны, объект и странная символика могут быть лишь данью уважения Рону Хаббарду.

Источник: Naked Science

Читайте также:

– Обычно безвредная молекула вызвала гибель нейронов;

– Убийство Александра II воссоздали при помощи современной взрывчатки;

– Великое злодеяние: психология геноцида.

Ритуальные маски Африки, Северной и Южной Америки, Азии и Океании. Каково их назначение?

Изготовлялись маски всегда из подручных средств — дерева, коры, травы, кожи, материи, кости и т.п., и изображали человеческие лица, головы животных и всевозможных фантастических или мифологических существ. Ритуальные маски связаны с культами духов предков, животных (тотемизмом, являющимся первоосновой всех ныне существующих религий) и природы. Надевший ритуальную маску словно преображался в то существо, которое она изображала. Природа маски глубоко символична.

Происхождение той или иной маски не всегда понятно, но выделить некоторые типичные функции ритуальной маски все же можно. Так, известный американский антрополог и лингвист Франц Боас выделял функцию так называемой «персонификации духа», с помощью которого отгоняются враждебные силы, а также функцию маски как средства, призванного обмануть духа. Еще одна функция масок — это, конечно, сохранение культа предков и увековечивание их памяти. Советский философ и культуролог Михаил Бахтин подчеркивал также зрелищную роль маски как предмета смеховой и карнавальной культуры. Недаром же прообразы некогда ритуальной маски стали неизменным атрибутом театра (сюда можно отнести не только театральные маски, но и, собственно, грим, который тоже является разновидностью маски).

Ритуальная маска племени догонов, Африка. Такую маску имеют право носить только мужчины / ©Flickr

Разумеется, ритуальная маска — это, прежде всего, атрибут ритуалов. Но в чем заключается сущность ритуала в традиционных культурах древних и современных народов мира? Ритуалы призваны разделять область профанной (мирской, повседневной) жизни и жизни в мире сакральном. Переход из одного мира в другой невозможен без всевозможных культовых и магических предметов, в роли которых испокон веков выступали еда, питье, в некоторых случаях производимые с ритуальной целью увечья и т. д. Одним из важнейших инструментов такого перехода была и маска. Поэтому основная ее функция — это все же перевоплощение в некое существо из сакрального мира (животное, предка, духа, бога).

По предназначению немецкий этнограф Рихард Андре и русский антрополог и этнограф Дмитрий Анучин делили маски на: 1) культовые, 2) военные (нередко, например, у народов Меланезии, Африки, Америки маски были принадлежностью так называемых тайных союзов и использовались при посвящении юношей, военных набегах, отправлении правосудия и т.д.), 3) погребальные, 4) свадебные, 5) театральные и танцевальные.

Китайская маска / ©Flickr

Другая классификация учитывает характер изображения: простые изображения человеческого лица, 2) искаженные, устрашающие изображения, карикатуры, 3) изображения животных, 4) наголовники и т. д.

Несмотря на великое множество видов масок у разных народов мира, все они, так или иначе, универсальны. Почему? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться к смысловому значению маски. Для чего нужна маска? Чтобы закрыть лицо. А что такое лицо? Это выражение нашего «я». Наши эмоции, чувства, характер, возраст, принадлежность к социальному слою — все это отражается на нашем лице. Можно сказать, что наше переменчивое лицо и есть отражение нашей жизни. Именно поэтому закрывание лица в «переводе» с языка традиционных обществ означает символическую смерть. Символическая смерть — это неизменный атрибут ритуалов перехода. Проходя ритуал, представитель традиционного сообщества временно «умирает» для внешнего мира и «воскресает» уже в новом качестве, нередко — с новым именем и сущностью. Похожий ритуал, к слову, часто отображается в сказках, например в русских народных, когда Иванушку-дурачка варят в кипятке.

Индейская маска / ©Flickr

Вообще любое временное ритуальное сокрытие лица в «переводе» с языка символов означает смерть. Роль маски, к примеру, в свадебных обрядах сегодня выполняет фата, которой занавешивают (или некогда занавешивали) лицо невесты, которой в этот день из девушки предстоит превратиться в женщину и жену. Помимо цели — сокрытия лица — здесь играет роль и цвет фаты — белый, являющийся одновременно символом и чистоты, и смерти.

Таким образом, маска — это символ перехода в иную реальность. Феномен маски многогранен, но первооснова ее сущности — символ пребывания в области смерти.

Ритуальный грим, Папуа-Новая Гвинея / ©Flickr

Источник: Naked Science

Читайте также:

– Самые запретные места на планете;

– 10 поразительных космических событий, запечатленных на камеру.