alanych

Отец окончил школу в 1952 году. Но средств на учёбу в вузе не было, и ещё около года прожил в отчем доме. Далее моя информация расходится. Отец рассказывал, что после смерти Сталина он в компании друзей рассказал анекдот, который заканчивался фразой – «умер Максим, ну и йух с ним». Утром его арестовали, и по политической статье он получил 10 лет. Однако мама говорила, что на эту тему отец заливает. Среди его документов она как-то обнаружила диплом участнику фестиваля народной самодеятельности в 1956 году в Москве. Отец хорошо пел и играл на гитаре, но осужденный по политической статье через пару-тройку лет вряд ли смог бы принять участие в таком фестивале. Тётя достаточно скупо пояснила следующее. Братья переругались из-за родительского наследства и оставили отца нищим. Он обиделся и уехал на всякие народные стройки. Отец в своих путешествиях объехал всю Сибирь, Дальний Восток и даже Камчатку. Не имея ни кола, ни двора, отец избрал местом отдыха от заработков в суровых краях теплую Алма-Ату, где жили сестра и тетя Амалия. Сюда он приезжал и откровенно спускал, всё что зарабатывал. Женщины хоть и осуждали такой стиль жизни, но ничего с собой поделать не могли. Баба Маля любила так как он был точной копией деда, которого она любила, а Лёля (тётя Вика) относилась как к своему подросшему ребенку, которого она вынянчила в своё время.

Сказать, что он прожигал жизнь, я не могу. Постепенно параллельно работе отец само образовывался, много читал и знал из литературы, науки. Более того специально выписывал на бабу Малю кучу журналов и всё это регулярно осваивал. Бабушка как-то мне сказала, что он легко мог разговаривать как с академиком, так и с алкоголиком. Я сам был свидетелем, когда собралась компания достаточно образованных людей, в том числе преподаватели вузов во главе с доктором философии. Спор шёл о материальности или нематериальности пространства. Я, честно говоря, завис, их подслушивая. Мало что понимал, но видел, что главным оппонентом профессору был отец. Это было приятно, ибо я был предупрежден, что придут очень образованные люди. Отец умел, и нагнетать спор, и разряжать обстановку. Когда спор пришел к логическому тупику, отец разрядил его следующим пассажем: «А вы попробуйте проехать от Зеленого базара дома на такси, и ваш карман быстро поймет насколько материально пространство». Профессор рассмеялся и заявил, что действительно уже пора пить водку и обратить внимание на пришедших с ними жен. Помимо этого отец очень легко осваивал новые профессии, специализируясь конечно на строительных. Здесь умел всё, но считался первоклассным маляром. Кстати эта привычка на молодости не кончилась, когда ему было глубоко за 50, он выучился на машиниста башенного крана с программным управлением. Так просто надо было, техника пришла, а спецов не было – взял и выучился.

Отец впервые задержался в Алма-Ате на лето, когда слишком быстро растратил деньги и вынужден был идти работать в местные СМУ. Там он встретился с мамой, влюбился и два года ухаживал, пока она не отказалась за него выходить замуж. После этого отец уехал на четыре года в Заполярье на Диксон и в Игарку. По советским временам там были очень хорошие заработки. Об этом периоде отец вспоминал с некой ностальгией, а тётя резюмировала – «Бабник». Вернувшись, отец добился маминой благосклонности, отбив ее фактически у жениха. Наверное просто набрался жизненного опыта, и сразу стал маме интересен. Как родители жили, меня не касается, и разбирать их полеты я не собираюсь. Потому что у них было всё, и закончилось не очень хорошо. Чуть позже я понял, насколько мне отца не хватало в среднем школьном возрасте. Приходилось добирать уже самому, когда стал постарше.

После карантинного лагеря семья воссоединилась, и получила место приписки в одной деревне на юге области, где должны были проживать. До деревни добирались пешком двое или трое суток. Еды почти не было. Пришли в сельсовет уже вечером, где им определили заброшенный полуразрушенный дом на окраине, куда добрались впотьмах. Дети были очень голодны, и бабушка обратилась к ближайшей соседке, которая накануне получила похоронку на мужа.

- Не могли бы вы дать мне немного хлеба и молока, у меня дети голодные.

- Пошли на х… фашисты ё…..ные – зло ответила соседка.

- Извините – сказала бабушка и ушла.

Кое-как разместились на ночлег в необустроенном доме и собрались спать на голодную. Тут раздался стук в окно. Тетя Вика открыла, и сын соседки молча протянул крынку молока и свежий каравай хлеба. У отца сохранилось самое раннее воспоминание в жизни, как ночью они ели этот хлеб с молоком и вкуснее этого не было ничего. Кроме них в деревню приписали ещё несколько немецких семей, и отношение к ним было конечно настороженное. А с той соседкой позже бабушка сильно подружилась, и они по-женски поддерживали друг друга, чем могли. Подружились с ее сыном и мои дядьки, а уже после войны самый веселый и шустрый из моих дядек даже обрюхатил ее дочь, только она не рискнула выходить замуж за немца, даже при послевоенной нехватке мужиков.

За полгода семья обустроилась в доме, деду сразу нашлось применение в колхозе. Появилась своя хоть колхозная корова, что было огромным счастьем. Потихоньку из таких маленьких радостей жизнь стала налаживаться, потому как практически все работали насколько могли. И вот летом 42-го года деду прислали предписание прибыть в райцентр с последующим направлением в труд армию. Помня о судьбе братьев деда, фактически деда стали готовить как на похороны. Тётя рассказывала, что бабушка за два дня буквально постарела в лице и провожала деда, думая, что больше его никогда не увидит. Настроение было практически траурное. В это время через деревню проходил цыганский табор, и одна пожилая цыганка подошла к забору и попросила бабушку помочь с едой. Бабушка дала ей также хлеба и молока. Вдруг цыганка неожиданно ей сказала:

- Да не загоняй ты себя в могилу. Завтра твой муж вернется, и войну вы переживете. Береги себя и счастья твоим детям.

С тем и ушла, бабушка стояла, как вкопанная не зная верить или нет. А утром дед постучал в окно и рассказал следующую историю. В райцентре разобрались, что дед не подлежит призыву в труд армию и приказали немедленно вернуться. Дед на радостях, где на попутных подводах, где пешком, за одну ночь вернулся домой.

Ближе к концу войны тетя Вика вышла замуж за одного из таких же немцев-переселенцев и покинула отчий дом. С мужем они попали в трудовой лагерь в Казахстане. Там с ней произошло горе. Она потеряла мужа и ребенка при операции, когда ей вырезали аппендицит. Больше детей у нее не было. Из лагеря она перебралась в Алма-Ату к сестре бабушки Амалии Давыдовне, которая работала тогда на швейной фабрике. Тётя тоже была хорошей швеей и устроилась там же. С войны и до самой пенсии она проработала на этой фабрике от простой швеи до мастера, потом бригадира и до начальника отдела технического контроля. Она дважды выходила замуж, а детьми ее стали все ее племянники (я так вообще крестный сын) как родные, так и двоюродные и троюродные. Как могла она восстановила и поддерживала связь между всеми своими братьями и сестрами, с которыми они жили до войны в Добринке. Меня всегда удивляло, когда она приходила перед праздниками к бабе Мале (так я называл ее, думая в раннем детстве, что она моя настоящая родная бабушка) с несколькими десятками открыток и заполняла их, поздравляя и желая счастья. К ней приезжали в Алма-Ату все родственники вместо курортов из Тюмени и области, Новосибирска, Омска, Саратова, Нальчика, из каких-то аулов по Алматинской области и ещё черт знает откуда. Здесь проходили встречи братьев и сестры во главе с Танте (тётей по-немецки) – бабушкой Амалией, которая по жизни стала моим родной после смерти родителей.

Бабушка умерла в 1948 году, когда отцу было 10 лет. Он единственный, кто не получал от бабушки за провинности. Во-первых, папа умел не попадаться на шалостях, во-вторых, поскольку он был самый младший, за него чаще всего получал дядя Ролянд, потому что не доглядел. Умерла от той болезни, которую получила при переселении из Поволжья в Сибирь. Лекарства, которые доставал дед могли только приглушить, но не вылечить до конца. Дед пережил бабушку на 4 года, суровые условия военного времени сильно подорвали его здоровье. Года три после бабушки он ещё держался, а потом буквально зачах в течение года. Отец остался на попечении братьев, но если старший Рудольф поступил в институт в Тюмени, фактически они остались вдвоем с Роляндом. Тот в свою очередь бросил школу, когда дед был ещё жив, и пошел работать. Учеба ему не давалась, они даже учились в одном классе отцом несмотря на разницу в 10 лет. Папа, наоборот, в 16 лет закончил среднюю школу, но учится в вузе ему не светило несмотря на способности. Дальше нужно было снова выживать в условиях послевоенного времени.

В предвоенные годы дед как грамотный специалист был главным бухгалтером уже двух колхозов. Крутился как белка в колесе. Лёля (тётя Вика – старшая сестра отца) вспоминала, что он не мог успокоиться, пока баланс не сойдётся до копейки. Мог полночи не спать и лёжа в кровати в уме сводить эти балансы. Дед всегда считал в уме. У меня кстати тоже привычка, когда пишу текст, всю черновую работу делать в уме, и потом уже просто записываю. Семья при этом не шиковала, но и не бедствовала. Бабушка занималась воспитанием детей и хозяйством, дед обеспечивал уровень жизни. Воспитателем бабушка была жестким, порой даже жестоким. Особенно доставалось шебутному дяде Ролянду, так у него возникла даже привычка – стоило Марии Давыдовне его позвать, как он тут же прятался в туалет на крючок. Била она детей за провинности очень сильно, но стоило деду появиться в доме, как все расслаблялись. С детьми он разговаривал ровным голосом и никогда не наказывал, а стыдил. В остальном обычная семья обрусевших немцев. Причем русский язык дети начинали учить только со школы или во дворе, дома говорили по-немецки. Однако, если в гости приходили не говорящие на немецком гости, включая жен родственников из числа русских, все переходили исключительно на русскую речь. На мой вопрос, почему так, отец объяснил: «Неприлично говорить на языке, который не все понимают. Это может вызвать недоверие у гостей».

Война перевернула всё. Мои считали себя частью советского народа, в который входили все народы страны, и в одночасье превратились во врагов даже для друзей и близких знакомых. Причем у бабушки и ее сестры Амалии два брата в это время полноценно служили в Красной Армии на территории Украины. В боях под Киевом вместе со всеми они попали в окружение, а затем и в плен. Фашисты к немцам, служившим в Красной армии, относились особенно жестоко как к якобы предателям. Так оба брата были казнены по доносу сослуживца, что они немцы, рассечкой. Сгибали два дерева, привязывали за руки к стволам и обрубали веревку, сдерживавшую деревья. Людей буквально разрывало на части. Этот факт Лёля установила в 70-е годы, когда и на запросы немцев стали отвечать, на основе документов по просьбе своей тетушки Амалии. Тёте и другой родне ничего не сказала, да и мне рассказала уже после смерти бабушки. Всем она сказала, что просто попали в окружении и были убиты в бою.

В Красной армии к немцам в первый год также относились жёстко. Два младших брата деда добровольцами пошли записываться на фронт. Однако их направили в труд армию. При приближении фашистов к Москве подразделение, где были оба брата деда, по приказу какого-то чина из НКВД просто расстреляли. Этот факт недостоверен, тёте ничего не удалось узнать про этих дядей. Информация ходила на уровне слухов, но они ей верили.

Почти сразу летом 41-го года было объявлено о переселении поволжских немцев вглубь страны в Казахстан и Сибирь. Бабушка Амалия со своими детьми попала в Казахстан, а дед с бабушкой Марией и детьми в Тюменскую область. Тётя рассказывала, пришли специальные представители и объявили сбор в 24 часа. Что смогли унести, взяли с собой, погрузили в теплушки и увезли. В дороге не кормили, были и умершие. По приезду всех отправили в карантинные лагеря, причем мужские и женские отдельно. В это время бабушка серьёзно заболела, нужны были лекарства и деду удалось их достать. Опять же повезло благодаря его грамотности и профессии, деда сразу привлекли к административной работе в лагере. Через благожелателей в администрации он и добыл их. Нужно было ещё доставить лекарства в женский лагерь. Сделал это 14-летний дядя Ролянд, как самый шустрый. За ночь он сбегал туда, передал тете Вике (Лёле) и вернулся обратно. Но сосед, с которым дед в Добринке как бы и дружил даже, настучал начальнику лагеря по фамилии Скоробогатов. По иронии судьбы фамилия семьи отца в переводе на русский звучит также. Начальник вызвал стукача, деда с отцом на руках (3,5 года) и дядьев и учинил допрос:

- Ты видел, как этот пацан уходил из лагеря? – спросил он стукача.

- Да, видел.

- Ты знаешь, что его жена тяжело больна?

- Знаю.

- Ты понимаешь, что я сейчас должен его расстрелять за нарушение режима по закону военного времени вместе с пацанами?

Стукач молчал.

- Ты, сука, жил с ним рядом. В тебе хоть что-то человеческое есть? – начал бить того пока не превратил лицо стукача в кровавое месиво. – И запомни, сука, если ты кому-нибудь об этом расскажешь, я успею тебя кончить так, что ты пожалеешь, что на свет родился, раньше, чем за мной придут.

Этого человека в нашей семье считали спасителем. До конца своей жизни Лёля ставила свечку за упокой его души каждую Пасху. Война проявляла разные качества людей, но в любой системе всегда были люди. Моим несказанно повезло, что в эти страшные и тяжелые времена, судьба сталкивала их с настоящими людьми, которые выручали, а иногда и спасали их.

Историю семьи собирала старшая сестра отца – тетя Вика. Поскольку она была моей крестной матерью, я привык называть её Лёлей. Так чаще всего называли ее и в нашей семье. Лёля собирала не только рассказы и воспоминания, многим историям имеется документальное подтверждение на уровне хотя бы состоявшегося факта. Историй много, я перескажу наиболее эмоционально окрашенные, иначе можно запутаться в деталях родственных отношений и потерять главное – стремление и заботу предков о своих детях и желание дать им лучшую жизнь, чем была у самих.

Отец родился в семье поволжских немцев, призванных в екатерининские времена. Они были из категории мастеровых и крестьян, стремившихся к лучшей жизни, поэтому главным девизом для молодых всегда было – «Стань мастером своего дела». В Поволжье предки вместе с другими переселенцами организовали чисто немецкое поселение Крафт, которое сегодня, кажется, называется Добринка в Саратовской области или рядом с этим селом. По крайней мере в Добринке родился мой отец младший из всех детей своих родителей.

К концу 19 века в селе Крафт почти все принадлежали к двум родственным кланам (если так можно сказать) Райхерты и Шнейдеры. Как говорила Лёля, в селе все друг другу были в той иной степени родственники, так как чаще всего женились на представителях противоположной фамилии. Так и мои - дед был из фамилии Райхерт, а бабушка из семьи Шнейдер. В основном это были крестьяне, мастеровые и торгово-купеческое сословия. Но в начале 20 века мои прадеды – Давыд Карлович Райхерт и Давыд Христианович Шнейдер, круто изменили жизни своих семей и покинули почти одновременно Российскую империю в 1899 и 1900 годах. Уезжали не только мои, все кто могли себе позволить, попытались уехать из России. Почему то немцам стало неуютно здесь еще до создания Антанты.

Шнейдеры отправились в Южную Америку, кажется, в Аргентину, а Райхерты в Северную в США. И там и там их никто не ждал, и всё пришлось начинать с нуля. По дороге начались первые потери. У Шнейдеров умерла старшая дочь, сестра-близнец бабушки Амалии, которая была старшей сестрой моей бабушки. Я несколько раз находил для бабы Мали (так я ее называл) остров в Атлантическом океане, где похоронили ее сестренку. Работали на плантациях как проклятые, однако за 8 лет смогли накопить только на обратные билеты в Россию. Райхерты также не нашли себя в Северной Америке, но по крайней мере мой дед Александр Давыдович там успешно окончил школу и получил профессию бухгалтера. Обе семьи вернулись в Россию в 1910 году и достаточно быстро восстановили свои хозяйства. Работали много, начавшаяся первая мировая война, конечно, не принесла ничего хорошего, новой хозяйства моих прадедов постепенно крепли. Последующие революционные события как-то минули особо страшными последствиями их село или о таковых предпочитали не распространяться. По крайней мере при первой советской переписи населения и получении документов прадед Давыд Карлович почему-то внес изменения в фамилию семьи и записал всех Рейхертами. Если б он знал, что лет через пятнадцать это станет смертельно опасной фамилией.

Приехавшие обратно предки поселились рядом друг с другом. Через некоторое время стало понятно, что старшие дети обоих семейств Александр Давыдович и Амалия Давыдовна симпатизируют друг другу. Процесс ухаживания затянулся на 5 лет, после чего состоялась помолвка. Всё шло к свадьбе, дед стал вхож в дом невесты, чем не преминула воспользоваться моя бабушка Мария Давыдовна, которая умудрилась забеременеть от деда. Амалия Давыдовна разорвала помолвку, несмотря на то, что дед на коленях вымаливал у нее прощение. Нравы были очень строгие. Бабушку выгнали из дома родителей за позор, но Давыд Карлович поселил ее в отдельном доме, который приготовили для несостоявшихся молодых, всё-таки она носила под сердцем первого внука – дядю Рудольфа. Деду присудили алименты 30 рублей в месяц. Едва родился племянник, Амалия Давыдовна вышла замуж за мастерового по фамилии Шульц и уехала из села. Деду ничего не оставалось делать, как принять судьбу. Однажды он принес алименты, предварительно разменяв деньги мелочью по 1, 2 и 3 копейки. Уже тогда он был главным бухгалтером только что образованного колхоза- немцы всегда были исполнительными по отношению к власти. Бухнув мешок с мелочью на стол, сказал:

- Считай, а я пока за ребенком послежу.

С тем и остался, чуть позже они с бабушкой по-тихому расписались, как было положено при Советской власти. У деда с бабушкой выжило четверо детей. Следующими родились девочки-близнецы, среди них и тетя Вика – моя Лёля. Как и Амалия Давыдовна, в возрасте 5 лет она потеряла сестру-близнеца, которая умерла от скарлатины. Следующим был дядя Ролянд, абсолютно не похожий на Рейхертов и скопировавший деда Давыда Христиановича по бабушкиной линии. Последним в 1938 году родился мой отец, которого назвали Анатолием – точная копия деда. Отца и деда скопировал и я, думаю поэтому бабушка Амалия безумно меня любила, меня и назвали в честь деда.

Продолжение следует....

После смерти деда снова стало очень тяжело жить в финансовом отношении, и мама уже летом устроилась работать на почту. Работать почтальоном ей нравилось, она разносила письма, газеты, пенсии, общалась с разными людьми, особенно бабушками и дедушками. Люди чаще всего одинокие охотно подкармливали почтальоншу, она читала им приходящие письма. Очень скоро маму стали узнавать в городе и эта теплота людей конечно нравилась. Мама очень тепло вспоминала этот период своей жизни. Но когда ей исполнилось 18 лет, её послали в командировку в Алма-Ату. Главпочтамт находился в центре города и на маму город произвел просто потрясающее впечатление. По приезду домой она заявила бабушке:

- Я хочу жить в Алма-Ате.

К тому же все вузы тогда находились в Алма-Ате, а мама по настоянию отчима загорелась стать агрономом. Через полгода, отработав положенный срок, мама уволилась и с небольшой котомкой и 10 рублями уехала в Алма-Ату.

Прежде всего, надо было найти жилье, и ей повезло встретиться на вокзале со своей будущей подругой тетей Паной крепкого телосложения молодой женщиной, работавшей на мясокомбинате забойщицей. Та предложила снимать у нее времянку, помогла устроиться на работу в мясокомбинат. Через месяц мама вызвала бабушку, та продала дом в Текели и переехала к дочери. Но скоро выяснилось, что поступать в вуз и работать проблематично. Нужно было хотя бы заработать себе жилье. Лучше всего это было сделать, работая на стройке. Пришлось отложить мечты о высшем образовании и пойти работать разнорабочей, потом маляром. Уже там на стройке в 1959 году мама познакомилась в бригаде с моим отцом. Папа был маляром высшего разряда и маму к нему прикрепили как помощницу. Бригада была веселая, молодая. Они сначала строили дома по проспекту Коммунистический, потом селе ловушки в урочище Медео. Отец как и мама был человек с хохмами и здесь они сработались, устраивая товарищам различные каверзы. К примеру в обед народ любил полежать на досках и слегка вздремнуть. Парни естественно поближе к девчатам, и желательно попарно. Папа с мамой, когда парочка засыпала аккуратно через шланг подливали воду под спящих, а потом разыгрывали просыпающихся с мокрыми штанами разными хохмами.

Папа говорил, что влюбился в маму сразу и бесповоротно. Но у мамы были иные планы на жизнь, и когда через полтора года ухаживаний папа предложил ей выйти за него замуж, мама, воспринимавшая отца больше как приятеля, отказала ему. Отец бродяга по натуре тут же уволился и уехал из Алматы за полгода до того как стали раздавать их бригаде квартиры. В 1961 году маме дали квартиру в рабочем поселке Новостройка близ известного катка Медео. Вот тогда у бабушки снова началась тоска по первому сыну – дяде Ване. Мама нашла его за две недели. Просто подала заявку в Горсправку с данными дяди Вани и получила через неделю три адреса. Два в Алмате, один в поселке за Капчагаем. Там она и нашла брата, который уже был женат и имел трех дочерей. Дядя Ваня был уверен, что бабушка умерла. Семья воссоединилась. Потом мамины племянницы жили у нас когда учились в Алмате. А когда я подрос, то регулярно с бабушкой ездил к дяде Вани летом погостить.

Вскре мама уволилась со стройки и решила, наконец, осуществить мечту о высшем образовании. Но не так-то все просто. Она поступила в сельхозинститут на заочное отделение по специальности агроном по садоводству и виноградарству только в 1964 году. Естественно надо было на что-то жить, и мама окончила курсы продавцов. Стала продавщицей летом газированной воды, а зимой мороженного (представляете насколько счастливым у меня было детство, если жена рассказывала, что у них в семье покупка мороженного была маленьким праздником).

Начав учиться в вузе, мама встретила там парня по имени Юра уже инженера, в которого впервые влюбилась. Чувства оказались взаимными, и парень предложил ей замужество. Всё дело шло к свадьбе. Пришло время знакомиться с родителями, мама пришла в гости к ним. Семья достаточно интеллигентная, но узнав, что мама была и в детдоме родители жениха вынесли вердикт, который мама случайно услышала:

- Сынок, делай как хочешь, но жениться нужно на ровне. Она не нашего круга человек.

Но мама надеялась, что у парня хватит сил преодолеть всё. Они даже подали заявление в ЗАГС, однако через две недели парень забрал заявление и уехал в Новосибирск. Такого удара мама просто не ожидала. В этот самый момент отец вернулся в Алма-Ату, здесь жили его сестра тетя Вика и тетя Амалия (сестра матери). Папа разыскал маму на ее новой работе и снова начал ухаживать без всяких намеков. «Два раза мужик одно и тоже не просит» - его правило. По окончании лета отец собирался снова на север на заработки.

Тут несостоявшийся мамин жених прислал телеграмму, чтобы она встречала его на вокзале. Но вместо Юры приехали его бабушка и тетя. Мама проводила их до дома родителей бывшего парня и тот же вечер разыскала отца.

- Толик, ты ещё хочешь на мне жениться?

- А как твой парень?

- Его нет и уже никогда не будет.

- Тогда пошли в ЗАГС.

И они подали заявление. Тут бабушка от такой новости всполошилась:

- Замуж за немца, да ты с ума сошла. Детей фашистами будут дразнить.

- Мама жить мне, я твоим женихам в паспорт не заглядывала.

Появившемуся две недели спустя жениху она заявила:

- Твои родители правы, жениться нужно на ровне. А ты мне не ровня, у нас в роду замуж выходили только за крепких мужиков.

Родители поженились 25 августа 1965 года, ровно через 9 месяцев появился я. Когда они уже были давно разведены и отец приехал погостить в очередной раз я поинтересовался как он оценивает их совместную жизнь, папа ответил:

- Главное, что между нами всё было честно. Она замуж за меня в 28 лет вышла девушкой, и ни разу не дала повода усомниться, что я единственный нужный ей мужчина, пока не развелись.

На аналогичный вопрос маме она ответила:

- Главное, что я чувствовала, что он меня любит и всегда возвращался домой ночевать. Дом у мужчины там, где он остается ночевать. – а потом добавила – Если бы бабушка его не довела, мы бы никогда не развелись…

Родители прожили в браке 10 лет и завели двоих детей меня и брата. Могла быть и сестра, но после развода мама сделала аборт. Столь длительное время на одном месте отец ни до, ни после никогда не жил. Причиной стала действительно бабушка, которая постоянно отца подзуживала, и однажды он не выдержал и ударил ее. Мама не смогла простить, и они развелись.

Бабушка умерла в возрасте 77 лет. В день смерти она прибрала весь дом, вечером загнала меня домой «Сашка, а ну домой, а то палкой оголоушу!». Брат к тому времени уже сбежал жить к отцу. Потом попросила маму нагреть воды и искупать ее. Когда они остались одни, она заявила маме, что сегодня умрет и стала давать инструкции как ее похоронить. Потом они сидели всю ночь и бабушка рассказывала маме всю свою жизнь. Часа в 4 утра она сказала маме:

- Поди поспи, а то я тебя замучила.

Мама отключилась буквально на полчаса. Полпятого утра она подошла к бабуле, которая лежала в позе покойника и уже не дышала. С утра меня удалили к соседям, с бабушкой я только попрощался, на кладбище не поехал. С нею вместе ушло то время, которое привязывало наше сознание к традициям и правилам её времени. Наступало всё другое.

За годы войны мама забыла, как выглядит бабушка. Единственное, что она помнила о своей матери, что у той под левой лопаткой есть крупное родимое пятно. У мамы имелось точно такое же. По иронии судьбы на моем теле оно трансформировалось в пятно похожее на кровоподтёк, что периодически смущало другую бабушку, она думала, что я где-то подрался и получил удар палкой. По окончании войны бабушка взялась искать своих детей. Но документы не сохранились, и ей пришлось методично объезжать детдома, в которые отправляли детей из Казалинского распределителя. Маршрут получился солидный – Кзыл-Орда, Шымкент, Ташкент и далее по детдомам Узбекистана – это в 1945-1946 годах. Далее надо было выбирать Туркмения или Казахстан, бабушку потянуло в Казахстан – Джамбул, Токмак (Киргизия), Алма-Ата, Талды-Курган и, наконец, в Уштобе она попала уже весной 1947 года. Маме было почти 10 лет. Когда я попал в Уштобе по делам, зашел в Акимат и попросил показать мне детдом, где жила моя мама. Мне с удовольствием пошли навстречу, показали, где жили дети войны, в каких условиях учились. Было видно, что люди гордятся своими предками, которые в годы войны спасали детей-сирот и работали на общее благо.

Несмотря, на раскосые глаза (заболевание проявилось в детдомах) мама говорит, что по-прежнему выглядела как куколка и её часто хотели удочерить, обещали вылечить. Но она упорно стояла на своем: «У меня есть мама и папа и скоро они за мной приедут». На мой вопрос: «У тебя на глазах бабушку объявили мертвой, откуда ты знала, что она выжила?» мама отвечала: «Не знаю, просто была уверена, что скоро мама придет». И вот однажды ее вызвали к директору, у которого сидела какая-то женщина нищенского вида, которая сказала: «Я твоя мама». Мама ответила: «А у моей мамы было родимое пятно под лопаткой». На это женщина просто повернулась спиной и подняла блузку – всё сошлось.

Бабушка забрала маму, но жить им было практически негде. В это же время в такой же ситуации оказалась и детдомовская подруга мамы Муська (другого имени не знаю и видел её однажды, когда мы случайно столкнулись с ней в Алма-Ате. Тетя Муся куда-то уезжала, и они почти час стояли посреди улицы и ревели обнявшись).

Две женщины объединились и вырыли себе по землянке по соседству. У бабушки не было постоянной работы, тем не менее маму к новому учебному году она подготовила с иголочки – новая форма, белый фартук, манжеты. В таком виде с мама с Муськой впервые отправились не в детдомовскую школу. Всё было хорошо до последнего урока, по окончании которого дети расшалились и Муся случайно опрокинула чернильницу маме на фартук, мам тут же запустила в подругу свою чернильницу, облив ту с ног до головы и мгновенно получила обратку. Подравшись и помирившись подруги пригорюнились, теперь надо держать было ответ перед матерями. Решили, что Муськина мама добрее и пошли к ним домой. Женщина увидев девчонок в таком веселом виде, только всплеснула руками, раздела, дала золы и обмылок хозяйственного мыла и отправила мыться на речку. Сама же, простирав одежду, повесила ее сушиться. К вечеру пришла бабушка и, увидев результаты первого учебного дня, схватилась за прут и гоняла маму по двору, громко ругаясь. Остыв немного женщины привели одежду горе-дочерей в более менее порядок. Пришлось маме полгода ходить в школу в «пятнистой» форме.

Попытки бабушки узнать судьбу мужа успехом не увенчались. Ответы на запросы вообще не приходили. Беспокоиться было о чем. В бабушку (46 лет) влюбился парторг Текелийского рудника по фамилии Птицын. Этого человека очень уважали и начальство, и рабочие. Он был большевиком с 1905 года, активно устанавливал Советскую власть и в числе 25-тысячников приехал в Казахстан организовывать колхозы. О его прежней семье мама ничего не знала. Бабушка промучившись с полгода в сомнениях, согласилась выйти за него замуж, благо с дедом они документально не были зарегистрированы. Своего отчима мама безумно любила, называла отцом и считала, что именно он организовал ее хорошо учиться и вообще по жизни наставил на путь истинный, если можно так сказать. Птицын же организовал маме лечение, и ее раскосость исчезла, она вообще стала красавицей. Но счастливая жизнь продлилась недолго до середины 1949 года. Пришла разнарядка на установление официального 12-часового рабочего дня. Это означало сокращение зарплаты за сверхурочные, как платили ранее. Рабочие заволновались и парторг поддержал народ, заявив на митинге, который собрали для разъяснительной работы:

- Я не для того участвовал в трех революциях и двух войнах, чтобы люди работали как рабы по 12-14 часов в сутки.

В тот же день вечером его забрал черный воронок. Рабочие пригрозили забастовкой, а рудник всё-таки был стратегическим прямого московского подчинения и людей решили не раздражать. Птицына отпустили, но за неделю что его держали в НКВД и били, чтобы он подписался, что он замаскировавшийся враг народа, почки ему отбили основательно. Человеку в 65 лет этого было достаточно. Через месяц он умер.

А еще через полгода под новый 1950 год дед разыскал бабушку и маму. Когда бабушка привела кого-то 70-летнего старика и сказала: «Это твой папа», мама не хотела ей верить. Единственное, что когда отец ее обнял она узнала запах рук и вспомнила, как бабушка во время очередного переезда передавала её деду через окно, и тот привязывал дочку ремнем к себе. Дед ничего не рассказывал о войне, ясно, что 45-й год был для него не окончанием. Мама считала, что дед сидел после войны, возможно по документам вычислили, кто он такой, и что фактически 5 лет бегал от расстрела. Дед опять устроился конюхом, несмотря на возраст оставался довольно крепким мужиком. Жили как и все в начале 50-х годов, пока дед не умер. Произошло это зимой 1952-53 гг. во время сильной пурги. Дед возвращался домой, и внезапно отказали ноги, на руках вдоль забора он дополз до калитки и отключился. Бабушка в ту ночь трижды выходила к калитке, даже кричала, а дед лежал рядом и не мог ответить. Утром его нашли и констатировали смерть от переохлаждения.

Окончание следует…

Тогда в Саратове бабушка с дедом даже не успели попрощаться. Просто дед не пришел вечером на вокзал. Бабушка пошла на базар, и ей сказали, что у всех подряд мужиков проверяли документы. Всех кто не местный уводили в военкомат под ружье. А когда она вернулась дядю Ваню и маму уже забрали в милицию, где она и нашла их. Потом их оформили беженцами и посадили на эвакуационный поезд до Актюбинска. По приезду там же на вокзале беженцев стали распределять по подводам. Объявили, что они едут в один из колхозов, где будут жить и работать во время войны. На подводах они ехали дня три, а на четвертое утро люди проснулись, а подвод вместе с местными казаками нет. Ночью они сбежали от беженцев, завезя всех в пустыню.

Бабушка рассказывала, что ей стало неспокойно уже на второй день. Она поспрашивала у местных, в какой стороне что находится. Поэтому когда подводы исчезли, у бабули был план идти на юг. По ее расчетам там находился ближайший крупный населенный пункт - Казалинск. Шли осторожно недели полторы. Всю еду бабушка отдавала детям, сама же кушала, что поймает или найдет. В результате к концу похода бабушка сильно заболела брюшным тифом, но сумела вывести детей до станции и там, на лавочке просто отключилась. Прибежавший фельдшер объявил её умершей. Бабушку увезли в морг ближайшего военного госпиталя, а дядя Ваня с мамой спрятались. Позже в морге бабушка стала стонать и ее перевезли в палату для безнадежных. Но и там через три месяца она сумела выкарабкаться, потом еще почти месяц числилась тяжелобольной. К этому времени мамы с дядей Ваней в Казалинске уже не было. Где их искать бабушка не знала, и помогать ей в поисках было некому. Поэтому бабушка всю войну проработала санитаркой-нянечкой в военном госпитале под Казалинском. Надежду найти детей она оставила на послевоенное время.

Дядя Ваня (14 лет) и мама (4 года) остались на станции. Сбились в кучу с другими эвакуированными беспризорниками и выживали, как могли примерно месяц. Мама рассказывала, что её обязанностью было побираться на базаре материшинными частушками, типа:

Ах ты юбка моя

Юбка тюлевая

По базару босиком

Запиздюливала…

Через месяц всю их группу поймали милиционеры и отвезли со станции в город Казалинск в детский дом-распределитель. В нем дети-сироты проходили примерно месячный карантин, потом их развозили по детским домам Туркмении, Узбекистана и Казахстана. В детдоме-распределителе было голодно. Пайки были маленькие, даже малышам не хватало, но дядя Ваня как уже почти взросленький пристроился на кухне помогать и регулярно подкармливал маму. Когда старшие забирали у малых их пайки дядя Ваня по маминой жалобе приходил и «восстанавливал справедливость». Но и мама уже знала, что если у тебя пытаются забирать еду надо драться, орать, кусаться. Тогда старшаки отстанут. С наступлением холодов стало вообще грустно. Детям вместо сказок рассказывали про подвиги героев и страдания людей от фашистов. Все дети сидели и ревели почти каждый день. Мама с ее характером долго это терпеть не могла. Однажды во время такой полит подготовки, она громко хрюкнула. Дети замерли, воспитательница прекратила читать, а мама губами изобразила порчу воздуха. Дети засмеялись. Её тут же вывели и начали отчитывать:

- Да как ты смеешь маленькая мерзавка..

- А чё вы нас пугаете. И так всем плохо, холодно, голодно страшно и вы ещё каждый день пугаете.

Очень красивая и строгая воспитательница ничего не сказала, но теперь помимо политинформации стала им еще и сказки рассказывать, от этого было гораздо теплее и легче по воспоминаниям мамы. Через два месяца дядю Ваню и маму распределили в детдом в Уштобе под Талды-Курганом.

Поезд шел поздней осенью очень долго. Останавливались подолгу на различных станциях, добывали себе пропитание как могли, в том числе и воровством. Дядя Ваня по прежнему опекал сестренку, как мог. Но видимо у него произошел конфликт с другими старшаками настолько, что на последних перегонах уже за Алма-Атой он сбежал с поезда. Почему так никогда и не рассказывал, но видимо были причины, раз спрыгнул с поезда на ходу в пустой заснеженной степи. Дядя Ваня не погиб, блуждая по степи, он наткнулся на

хибару, в которой жили старик со старухой. За неделю до появления дяди Вани они получили похоронку на единственного сына. Они и приняли его, а позже оформили дядю Ваню под опеку. После войны, когда пришло время, он хоронил их как родной сын.

В Уштобинском детдоме порядка было больше. Младшие жили отдельно от старших, и хоть по-прежнему еды не хватало (мама рассказывала про суп из лебеды и крапивы), отстоять свой кусок хлеба среди сверстников все-таки было полегче. Будучи детдомовцами шкодили конечно как все дети. Только их шкоды чаще касались того, чтобы прокормиться. Прежде всего воровали уголь на станции, забирались в идущие медленно вагонетки, набивали мешок или просто выбрасывали уголь на землю. Потом подбирали, набивали мешок, и его можно было выменять на буханку хлеба. Однажды мама с подружкой сперли аккуратно по кочану капусты из телеги, проезжавшей мимо. Хрумкали прямо во время урока и были застуканы учительницей. Их отвели в учительскую, и пошли за директором. Пока учителя ходили они съели всю капусту и их пронесло. Был испорчен какой-то журнал, который тут же засунули в печку. Пришел директор: «Где капуста?» - «Да не было никакой капусты». Стали искать, и действительно нет. Но по запаху нашли следы преступления и наказали вдвойне.

Я всегда удивлялся, как мама фактически такие страшные истории рассказывала с юмором, даже когда эпизод касался страшной травмы (она упала с дерева в воду и у нее лопнули барабанные перепонки), которая сильно сократила ее жизнь. Сегодня я думаю, именно это умение заглянуть в глаза смерти и рассмеяться, спасало ее в годы войны.

Продолжение следует…