WallisS

Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7.

Сограт, сентябрь.

- Что-то мне... плохо, - кисло заметила Хьордис, глядя на подбирающуюся к лагерю "табуретку". Из всего многообразия местной нечисти эти, по ее мнению, отличились особо. Человеческое тело с неестественно вывернутыми конечностями и слепым, искаженным лицом, глядящим в небо - бывали монстры и поуродливее, но тошнило только от этих.

- Смотри мне, только попробуй заболеть, - Кшистоф, засучив рукава епископской сутаны, колдовал над котелком, - не то, чтобы я особенно беспокоился о твоем здоровье, но твоя болезнь нам финансово невыгодна.

Архимагесса и паладин только переглянулись.

- Высокие...

- Высокие отношения, - хмыкнул лорд Натаниэль, - хотя тебя же я как-то терплю.

- Что значит, "терплю"?

- София, пожалуйста...

- Нет, ты поясни!

- А может, эту хрень, наконец, кто-нибудь убьет?! - не выдержала сталкер.

Пронтера, май.

Посвящение Кшистофа в епископский сан проходило торжественно, хоть оба напарника и сопротивлялись этому, сколько могли. Однако друзья Дамьена не позволили им на этот раз прятаться в темному углу: "Это ж один раз в жизни бывает!" - глубокомысленно сообщила Лима.

И день тогда был солнечный: в первый раз на памяти Хьордис погода соответствовала настроению. Сталкер уже куталась в свои волчьи меха, страдая по невозможности привычно встать рядом с напарником, что причиняло какое-то почти физическое неудобство. Ей даже не дали встать в первом ряду, тонко намекнув, что представителям ее профессии лучше особенно не светить своими персонами в храме. Хорошо было убийцам, они для себя эту проблему решили давно и теперь развлекались вовсю, в ожидании начала церемонии бродя по залу невидимыми, оттого гостей то и дело заставляли нервничать смешки и шутливые реплики, доносящиеся из пустоты.

А потом вдруг стало спокойно. Свет лился в зал сквозь высокие окна - одинокие пылинки в нем словно сияли сами по себе. Был полдень, хрустальные голоса поющих послушниц казались доносящимися если не с небес, то, по крайней мере, из этого солнечного марева. И все ощущалось почти так же правильно, как в тот момент, когда Хьордис пила одну на двоих чашу вина с главой Гильдии Разбойников, принимая от него отороченную волчьим мехом куртку.

Она не видела Кшистофа уже несколько дней: соблюдая положенные ритуалы он постился и проводил время в одиночестве и молитвах. Хьордис, впрочем, и без него нашла, чем заняться, успела навестить всех, кого хотела, выпить с Рене и ее танцовщицей, которую уже и маленькой-то назвать было сложно - хотя эта ослепительная красавица и пряталась по привычке за спину убийцы, теперь гордо носящей пояс с черепом. В общем нет, сталкер не тосковала.

Было просто не по себе, будто вышел из дома без ножа и лука.

Кстати да, изменив любимым даггерам, Хьордис не расставалась с арбалетом, меняя его исключительно на крепкий и тяжелый орочий лук, доставшийся в наследство от дяди. иногда ей казалось, что она даже понимает охотников и их тягу к смертельной точности: в шипении летящей к цели стрелы было что-то, от чего замирало сердце почти как прикосновений ее священника.

Или вот, как сейчас, если смотреть, как в сиянии совершается обряд.

- ... и мне по-прежнему жаль, брат, что вы не выбрали путь экзорциста. Что же, вероятно, Господь таким образом наставляет вас в смирении, коего вам по-прежнему не хватает, - едва заметно улыбаясь, говорил кардинал.

Коленопреклоненный Кшистоф лишь опустил ресницы.

- Сначала, - сказал он потом напарнице, - мне было стыдно. Я все время думал о тебе, а не о Боге. Но раз Бог - это любовь, то мне нечего стыдиться.

Они все так же не расставались. Доходило до смешного: до привычки держаться за руки даже в походе. Впрочем, оба знали, что у каждого основательную часть души съела мысль о возмездии и глухая ненависть - но может быть именно поэтому они и "приросли" друг к другу, по отдельности просто не ощущая себя целыми.

Кшистоф больше не кашлял. И, кажется, сам до сих пор не верил своему счастью, иногда по привычке пытаясь отказаться от участия в каком-нибудь походе, потому что "там воздух плохой". Хьордис избавилась от всех своих шрамов - впрочем, в недолгий срок обзавелась впечатляющей коллекцией новых, заодно обнаружив у себя дядину привычку жмуриться и хихикать в воротник. Епископ поначалу ворчал: "У меня такое ощущение, что я с Дамьеном сплю, это нездорово!"

Их даже спутники по походам воспринимали, как одного человека. Они восторженно внимали феерическим скандалам, которые напарники ухитрялись закатывать друг другу, посмеивались над дежурной руганью, порой даже подливали масла в огонь, но всегда понимали, что если один из этих двоих говорит "я решил", то в девяти случаях из десяти это означает "мы решили".

И они ждали, затаившись, словно змеи перед броском, набираясь сил и опыта. Порой один из них терял терпение, но всегда был второй, чтобы одернуть и удержать от опрометчивых поступков. И когда Кшистоф говорил "Я больше не могу ждать, идем", Хьордис часами уговаривала его повременить. Бывало, что срывалась она, и тогда епископ буквально держал ее за руки.

Убить? Убить врага они могли и сейчас. Но Кафра не дала бы ему умереть окончательно, а если и так - безумец Эмер все же не был трусом, и убивал не только беззащитных. Он попал бы в Вальхаллу - при одной мысли об этом напарники одинаково белели.

Рядом с их родителями? Рядом с Альбертом и Дамьеном?

Никогда.

Пронтера, сентябрь.

- Мы замышляем великое зло, - устало сказала Хьордис, наблюдая за глашатаем, который выкрикивал призыв в команду Эмера. Кшистоф поймал на ладонь упавший с сентябрьской липы лист и медленно сжал его в кулаке.

Епископ смотрел на свою женщину и взгляд его был до ужаса, до одури спокоен.

- Нет. Просто Господь воздает ему по делам его. Нашими руками.

- И мы же будем за это наказаны.

- А это уже как водится. В этом мире, душа моя, только кроткие блаженны.

Потом оказалось, что так же тихо и так же терпеливо ждали не только они. И это была даже не Рене, давно возблагодарившая Кафру за возможность снова и снова убивать Эмера на пронтерской арене - даже ее, убийцы, не хватало на такие планы, которые строили напарники.

Зато вполне хватало злонамеренности и воображения у архимагессы Софии Геффенской. Лорд Натаниэль, ее супруг и паладин, не одобрял даже мысли об этом... ровно до тех пор, пока не стал свидетелем очередной выходки Эмера и его отряда.

Тогда они, собственно, и встретились все вчетвером.

Проклятый монастырь, июль.

- Господи, что это?..

- Смотри! В глаза смотри! Не спать, кому говорю! - колдунья железными пальцами держала танцовщицу за подбородок, не позволяя той опускать голову. Священницу сняли с поддерживающих ее веревок и уже уложили на длинный стол, ветхий, но вполне выдерживающий вес человеческого тела.

- Сюда вторую, - махнул рукой Кшистоф, и Хьордис перерезала веревки, на которых висела окровавленная танцовщица - та рухнула на руки высокому паладину в черненых доспехах.

...Поход в Проклятый монастырь оказался успешным, но после того, как команда отправилась в Пронтеру, епископ и сталкер решили остаться и поохотиться вдвоем, в конце концов, попытка - не пытка. И выходило даже вполне успешно, так что и проведенным здесь вдвоем временем оба остались вполне довольны, насколько это определение относилось к выматывающей нервы непрекращающейся бойне в коридорах.

Хотя нельзя сказать, что напарники ожидали легкой прогулки. Да и само призвание путешественника обычно порождает странное отношение к походам - если один из них вдруг оказывается легким, то потом всегда кажется, что чего-то не хватало.

Об этом сказать что-то подобное язык бы не повернулся.

Слабые стоны из закрытой комнаты первой уловила Хьордис. Истребив всю нежить в одном из северных коридоров, напарники сидели в полной тишине, и только поэтому звук вообще достиг ее ушей. Зато следом за этим послышался звонкий женский голос с металлическими нотками, таким бы приказы отдавать... и вот его уже невозможно было не расслышать.

Они влетели в комнату, чуть ли не выбив дверь, и застали весьма двусмысленную картину.

- Что вы здесь делаете? - напряженно спросила Хьордис, натягивая тетиву. Стрела замерла, отыскивая цель.

В захламленной комнате первым, что бросалось в глаза - были два истерзанных тела, привязанных к потолочным балкам, на манер жутких марионеток. Зрелище, знакомое до боли. Судя по ошметкам одежд, это были священница и танцовщица, кажется, совсем еще юные. Последняя еще даже могла открыть неестественно блестящие на изуродованном лице глаза.

Особнав, что делают с ними еще двое - сероглазый паладин и ослепительно-рыжая архимагесса - Хьордис чуть виновато опустила лук.

Колдунья, шипя сквозь зубы, продолжала попытки влить в танцовщицу белое зелье, но та не могла глотать, а лишь давилась и кашляла.

- Господи, священник! Глазам не верю, - выдохнул паладин, укладывая на стол давно потерявшую сознание девушку, которой тут же занялся так и не сказавший ни слова Кшистоф.

- Витату забыла, - сквозь зубы пояснила колдунья, - хотя тут все равно руками собирать, а из нас с мужем медики, как...

- Мой напарник медик, - сказала Хьордис, роясь в сумке в поисках бинтов.

- Ну какие же сволочи, - устало сказал супруг архимагессы, подающий Кшистофу полотно, панацею и лекарства так, будто всю жизнь ему ассистировал, - убить мало.

- Действительно мало, - хмыкнула рыжая, вдвоем с Хьордис вытирая кровь со второй "находки", - а я вас помню, ребята. Вы у меня в Геффене были. Тоже "друзья" лорда Эмера?

Сограт, сентябрь.

Сталкер все никак не могла понять, на что рассчитывают Эмер и его друзья. Собранная им команда не могла стать для Шайтана даже забавой. Два архимага. Один паладин. Один епископ на всех... Ну сама сталкер еще вполне прилично наловчилась красть заклинания у колдунов. Эмер и оружейник, видимо, полагали, что пойдут вперед, но скорее всего упадут под первыми ударами. Айрни еще и его "Песнь о Браги".

Все.

Ни цыганки, ни профессора, ни охотников...

Хьордис казалось, что они и так идут на смерть, эти странные ребята с одним на четверых безумием. Может быть, Лорд-Рыцарь сам уже поверил своей лжи и тому, что спасет мир от Шайтана. Или слишком много наобещал своим поклонникам и пришло время пытаться исполнять обещания...

Так или иначе, они четвертый день бродили по некогда солнечной пустыне Сограт, среди руин и чудовищ, которые не шли ни в какое сравнение с теми, что обитали здесь раньше. Дрались, не отступая, и как же это было странно - прикрывать в бою спину смертельным врагам.

Впрочем, они не общались даже на привалах, обе четверки держались особняком, и Эмер беседовал с ними исключительно с помощью коротких приказов.

Безумцы шли умирать.

Просто они - и здесь Хьордис улыбалась особенно нехорошо - просто еще они не знали, как именно.

- Я так устала. Мне кажется, это никогда не кончится. Кажется, что мы всю жизнь бродили по этой проклятой пустыне...

- Выдохни, - София серьезно смотрела в лицо Хьордис, - осталось совсем недолго ждать. Натаниэль говорил мне когда-то, что перед рассветом всегда особенно темно. У нас все готово?

Сталкер улыбнулась, высыпая на ладонь колдуньи горсть мушиных крыльев и несколько крыльев бабочки.

- Это все, что у них было.

"Все-все-все-все..." - эхом зашелестел ветер в песке.

Когда Шайтан вышел на них во всем своем кошмарном величии, было даже как-то скучно. И самой сильной эмоцией, которую испытала Хьордис, было облегчение.

Ждать оказалось куда как сложнее. И с каждым ударом "Владыки Кармина", с каждым завыванием "Дыхания бури", с каждым словом молитвы, сорвавшимся с губ Кшистофа ей становилось все легче и легче. Лук гудел в руках - она не колдовала, хотя София и поделилась с ней заклинанием.

Вот смят несколькими тенями менестрель, но прежде, чем он успел исчезнуть, Кшистоф воскрешает его - и только морщится окровавленный паладин.

Не дать. Никому. Умереть.

не дать. Никому. Уйти.

И снова взвыла леденящая метель, укрывая битву, морозом обжигая каждый вдох. От заклинаний Шайтана тряслась земля - вон вылетел из седла Эмер, падая на сломанное копье, что-то вспыхнуло справа, даже сквозь мороз обдавая жаром - и тают на волосах ледяные кристаллики.

Кажется, до сих пор только она не получила никаких ран.

С каждой стрелой словно падали оковы ожидания с души. Все легче и легче, вот оно, наконец-то случилось, и не было никакой горечи от предвкушения скорого возмездия. Неправы оказались моралисты и сочинители духовных побасенок - это было прекрасно.

Прекрасно было даже знать, что эти чудовища, ничуть не лучше, чем Моррокские Тени, сейчас роются по карманам, не в силах отыскать хотя бы одно волшебное крыло, которое унесло бы их прочь от места битвы.

Эмер не бежал. Дрянь, но не трус - он кинулся на Шайтана сам, и был тут же схвачен громадной рукой. Архидемон поднес воителя к одному из своих глаз.

- Стой! Стоооой... - но кажется, Хьордис ошиблась в недавнем определении золотоволосого героя. Или страх все же добрался до него, но только в последнюю минуту, - я... я хочу служить тебе...

Надежно прикрытый очередным порывом метели за ее спиной Кшистоф открыл портал.

...Шайтан хохочет так, что от одного этого звука темнеет в глазах, сжимая ладонь, сминая Эмера, как игрушку - сталкер оборачивается и видит, как епископ со страшным блеском в глазах тут же оживляет Лорда-Рыцаря.

- Ты... будешь мне служить, - соглашается архидемон, прихлопывая другой ладонью полуживого Айрни. Менестрель что-то жутко кричит, но слов не разобрать. Тени в стороне терзают Говарда.

Оборвав "нить", Натаниэль швырнул в портал жену, готов шагнуть сам, и осталась только Хьордис.

А сталкер бросается в сторону, следом за архимагом Орисом, которого никто не заметил в суматохе - тот спешит прочь, роясь в сумке.

- Крими... забыла... не уйдешь!

Это был тот еще рывок. Сумка в мгновение перекочевала в руки Хьордис, чуть ли не одновременно с посохом и одеждами архимага - тот остался один, без оружия и артефактов, без карт и венца. Хьордис, издевательски улыбаясь, делает шаг назад...

И мир вспыхивает ослепительным пламенем с очередным взрывом демонского хохота.

Пронтера, три дня спустя.

- Так и не нашли?

- Нет. И наверняка уже не найдем.

- Господи... господи, забери и меня тоже, Господи...

- А что что он, пришел в себя?

- Вроде бы. Кажется, плачет.

...- И мы же будем за это наказаны.

- А это уже как водится. В этом мире, душа моя, только кроткие блаженны.

И это была невыносимая тишина: тишина постели, в которой ты один,

тишина собственной вины. Тишина, которая означает, что отныне жизнь

твоя наполовину пуста. И говорят, что Бог должен заменить тебе все,

но Бог - это любовь.

А твоя любовь умерла.

Пайон, сентябрь-октябрь.

Нет, он не потерял надежды, и это было самое страшное. Несказанное "а

вдруг?" жгло грудь как тот полузабытый кашель, на каждый женский

голос за спиной хотелось обернуться.

Ни на что другое Кшистоф не реагировал, и когда его вели обедать, то

не понимал, куда и зачем. Молился, прозрачным взглядом смотрел поверх

тарелок и уходил опять, сидеть на пороге, прислонясь виском к

дверному косяку.

А вокруг чашей ледяной родниковой воды застыла солнечная осень

Пайона.

- Сын мой, я могу выслушать тебя, если тебе есть, что сказать.

- Нечего, отец Ульф. Уходите, я сам... разберусь.

- Кшистоф, это гордыня. Я понимаю, тебе кажется, что у тебя никого не

осталось. Поверь, мы тоже скорбим, и...

- Вы скорбите, я верю. А я... кажется, умер.

На исходе второй недели он начал отходить от шока. Все так же почти

не ел, но уже говорил и даже садился играть в шахматы, правда, часто

бросая партию на середине. Ульф качал головой - "такие не живут",

огорчался, подолгу размышляя: обычных людей держали в мире многие

вещи. Прочные сети из знакомств, обязательств, романов, воспоминаний,

приязней и неприязней, важных вещей и всякой мелочи, что же до

Кшистофа, то он, сосредоточенный, как смотрящий в цель наконечник

стрелы, по мелочам не распылялся. У него были месть, вера и Хьордис.

И отец Ульф не знал, сможет ли теперь одна только вера удержать

альбиноса, и если да - то кто еще в этом пламени сгорит. Вера без

любви, знаете ли, страшная вещь.

Кшистоф снова лечил людей в Пайоне. В отряды его не звали, весть о

случившемся быстро разошлась среди путешественников. Не то, чтобы

даже уважали его горе, это было сродни страху прикоснуться к чему-то,

что не знаешь, как пережил бы, случись оно с тобой.

Да он и не согласился бы. Гостей вежливо заворачивал от порога, с

пациентами молчал, и только раз проявил какое-то подобие эмоций:

когда встретил по дороге от лавки весело болтающую юную парочку -

аколита и воровку. Те благочестиво перекрестились, кланяясь

незнакомцу в старой сутане, но особенного внимания не обратили. А он

вздрогнул, прижимая к груди недовольного енота Хьордис, да так и

застыл, глядя им вслед.

Потом побрел домой, по щиколотку в опавших листьях.

В доме было холодно и пусто: вообще, строго говоря, это даже был не

дом. Ну... не его дом, хорошо. Старое пристанище Ульфа, где он давно

не появлялся, и в которое приволок младшего священника, как только

тот более или менее пришел в себя. Да там и оставил, пробыв с ним

пару недель. "Живи," - сказал он, - "вспомни, как это".

Кшистоф даже не пытался. Не ходил на второй этаж - неинтересно, спал

в большой темной кухне - там к огню ближе, и ходить далеко не надо.

Ничего не готовил - не хотелось, вполне хватало молока и свежего

хлеба, которые носили ему благодарные горожане. Ну, еще иногда

купленных в лавке овощей. Лечил, потом молился, потом служил в

местной церквушке - главное, чтобы ночью сразу упасть и уснуть.

А вот сегодня не повезло. Службы не было, больные чувствовали себя на

удивление хорошо, даже престарелая матушка Ирмине с ее артритом и

букетом других старческих заболеваний.

Но надо было что-то делать, так что священник, засучив рукава

холщовой рубашки и налив себе "на потом" холодного утреннего молока,

принялся за уборку.

Получилось немного шумно, но даже если бы и не получилось, прихода

этих гостей Кшистоф бы все равно не заметил.

Они умеют.

Альбинос разогнулся, вытирая предплечьем лоб: мокрая грязная тряпка в

руках, пол почти побежден. Осталось выплеснуть воду из ведра и...

Убийцы стояли у двери: оба совсем молодые и смертельно серьезные,

один еще немного пижон и не снимает маски, второй вместо нее надел

каменное выражение лица.

"Интересно," - безучастно подумал Кшистоф, - "что они скажут перед

тем, как..."

- Добрый вечер, - первый, светловолосый юноша, по голосу - откуда-то

из окрестностей Геффена, перекрестился, кланяясь, - благословите,

отче.

Второй эхом повторил и приветствие, и просьбу: поднимая руку, епископ

даже испытал какие-то отголоски удивления. Потом вздохнул, кинул на

пол тряпку, обтер о рубаху ладонь и повторил попытку.

- Отче, тут такое дело, - белокурый открыл дверь, - эта женщина...

вот она говорит, что она вас знает.

Сограт, сентябрь.

Нестерпимо ныл правый бок, на котором она лежала, и подвернутая под

себя правая рука - так, что хотелось кататься по песку от и кричать,

но она уже знала, что от этого будет только хуже: все тело, кажется,

превратилось в открытую рану и любое прикосновение обжигало болью. К

тому же, у нее просто не осталось сил - она даже не плакала уже,

потому что от соленых слез саднило обожженные веки и щеки, только

скулила тихо, зажмуриваясь и безуспешно пытаясь натянуть на голову

коротенькую курточку: отчего-то среди мутного бреда в голове засела

только одна четкая мысль - нельзя лежать с непокрытой головой,

заработаешь солнечный удар. Злое солнце Сограта кусало голые плечи и

ноги, жгло щеки - а разбойницу отчего-то бил крупный озноб, и она

начинала уже забывать, что находится посреди пустыни, но упрямо

натягивала куртку на голову.

Она звала Кшистофа и не понимала, почему священник не откликается;

потом смутно, сквозь пелену боли, вспомнила, как перед вспышкой

видела, как тот исчезает в сиянии телепорта - и что сама она вовсе не

там, где они повстречали Шайтана... а потом опять забыла, и снова

звала Кшистофа. Порой в бреду ей даже казалось, что священник все же

склоняется над ней, и когда на плечи легла неожиданная прохлада,

разбойница уверена была, что это он пришел - он же не мог не придти,

если она зовет - и Хьордис даже попыталась подняться к нему

навстречу, силясь разомкнуть обожженные веки.

- Кшистоф?..

- Лежи-лежи. - голос принадлежал определенно не альбиносу. - Эк ее,

ты посмотри...

- В храм ее, там подлатают.

Хьордис моментально обмякла: дрожащая рука подломилась и женщина

снова упала на горячий песок.

- А где... Кшистоф?..

- Не здесь. - лаконично ответили ей. - Пей вот.

Кто-то поднес к губам сосуд с какой-то жидкостью, от едкого запаха

которой Хьордис скривилась, но незнакомец настойчиво требовал, чтобы

она выпила - и она покорно пила эту дрянь, кривясь от горечи. Она все

никак не могла открыть глаза - ресницы слиплись от крови и любая

попытка разомкнуть их причиняла боль.

- Священники? - коротко поинтересовалась она.

- В некотором роде, - откликнулся второй голос.

На плечи разбойницы легла какая-то ткань, и Хьрдис мгновенно

заскулила и дернулась, пытаясь скинуть тряпицу - ожог на плече

вспыхнул ужасной болью - но чьи-то руки не дали ей сбросить накинутый

плащ.

- Лежи-лежи, - снова потребовал незнакомец, - сейчас подействует,

ничего чувствовать не будешь.

Боль и правда отступала - не сразу, но постепенно, а вместе с этим

голова наполнялась каким-то липким туманом, будто разбойница была

пьяна.

- Глаза, - полуразборчиво пробормотала она, - глаза... промойте,

пожалуйста... святые отцы.. веки не открыть.

Два склонившихся над ней ассасина удивленно переглянулись и один из

них вкрадчиво произнес:

- У тебя открыты глаза, сестричка.

...- Держи меня за руки. Пожалуйста, держи. Ты мне точно не

приснилась?

- Ты говорил, тебе больше не снятся кошмары.

- Перестань, пожалуйста. Хотя... теперь я точно знаю, что не

приснилась. Во сне ты обычно молчишь.

- Во сне я лучше, чем в жизни. - она смеется.

- Ты просто лучше всех, - он сидит на полу, обняв ее колени, -

говори. Говори еще.

- Эй, я тут слепая, а не ты.

- Я люблю тебя, - он сел рядом, гладит ее по голове, - ты... больше

не уходи.

- Я не уйду, - обещает она, - только...

- Только что?

- Я боюсь, что ты разлюбишь.

- Почему?

- Ну... нелегко жить с калекой.

- Ты не калека. Ты просто ослепла. Возможно... не навсегда. И да - ты

выйдешь за меня замуж. Заметь, это был не вопрос.

- Ты пользуешься моей беспомощностью, - она смеется и пытается

нашарить его руку, - но ты сейчас так говоришь. Потому что любишь,

потому что тебе меня жалко... а со временем ты устанешь. За мной

всегда надо будет присматривать... у нас уже не будет той жизни, что

была. Я перестану ухаживать за собой, потому что не вижу, как.

Превращусь в пугало - ты будешь смотреть на меня с жалостью и

отвращением и стыдиться отвращения, потому что... вроде как нехорошо

так думать о слепой.

- Мне не жалко тебя, женщина, - зло говорил он, - и потому что мне

тебя не жалко, я найду Рене и ты пойдешь у нее учиться, раз убийцы

дерутся вслепую и на звук метают ножи, то и ты сможешь стрелять. И ты

не превратишься в пугало, женщина. Я буду ухаживать за тобой. Я буду

тебя расчесывать, я научусь делать тебе прически и одевать тебя. Я

помню все зелья, которыми ты пользовалась, все штуки, которыми

умывалась. И когда настанет день, в который ты сможешь посмотреть на

себя в зеркало, ты будешь довольна. А до тех пор... я буду твоими

глазами.

- Кшистоф, но ты же не должен.

- Да. Я не должен. Я хочу.

Эпилог

Пронтера, июль.

Синие летние сумерки легли на столицу. Вот-вот начнут зажигаться

фонари, а пока фонарщики еще допивали вино в ближайшей таверне и

собирались на работу. Где-то кричал глашатай, объявляя очередной

набор в команду, на соседней скамейке мило щебетали две юные лучницы,

и вечер пах липовым цветом.

Все было прекрасно.

Крестоносец опустил взгляд на руки, некоторое время сидел так, а

потом не выдержал и обхватил ладонями голову, монотонно раскачиваясь

в такт собственным безрадостным мыслям. Среди них даже мелькало

"повеситься к девиручи", но уж этого-то он себе точно позволить не

мог. Даже не потому что это грех.

- Эй, парень. Эй?

Он вздрогнул - прямо напротив сидел на корточках убийца, снимая

маску. Асассин обеспокоенно хмурился, глядя ему в лицо.

- Случилось что?

Крестоносец вздохнул. Другой послал бы тебя подальше, зараза

моррокская, и правильно бы сделал. Но за спиной питомца пустыни

Сограт стояли еще двое - волшебница и священник - и тоже, кажется,

жаждали проявить сочувствие.

- Вы только не волнуйтесь, - колдунья погладила его по голове, - все

хорошо будет. Мы можем вам помочь?

- Да как вы...

Брат Святого Ордена устало прикрыл глаза и - неожиданно для себя -

заговорил:

- Понимаете, - сбивчиво попытался объяснить он, - я... матери всегда

не везло. Сначала ее отец бросил, она вообще про него не говорила, я

только знаю, что Лорд-Рыцарь был, а потом отчим... сестренку оставил

и удрал. И я, идиот. Она хотела, чтобы я в Академии Юно учился, как

она. а я удрал в Излюд. Ну там... мечи, приключения. Я... вернулся, а

ее... нет уже. И даже дом отобрали - говорят, за долги, а какие

долги, я достаточно денег присылал, и сестренку... забрали, говорят,

что помолвлена с одним там. А я знаю, что она его терпеть не могла.

Только толку с того, его семья полгорода купила...

Путешественники переглянулись. Убийца хлопнул крестоносца по плечу,

по-кошачьи фыркнув на зажигающийся за спиной фонарь:

- Спокойно! У меня отец - епископ, я ему скажу и девиручи лысого твою

сестру кто насильно обвенчает. А если попытаются, то мама ее просто

выкрадет, и дело с концом. Не пойдешь же ты в одиночку там всех

убивать.

Воитель удивленно оглядел всю компанию.

- Убийца против убийства?

- Это потому, - наставительно заявил асассин, - что мы знаем цену

человеческой жизни.

- Ага, обычно - с точностью до зени, - хмыкнул рыжий священник, за

что тут же поймал подзатыльник от волшебницы.

- Габриэль!

- Конечно, я тут мировое зло, - развел руками святой отец, - но в

общем, сэр, он прав, этот пожиратель ядов. Мать вашу уже не вернешь,

конечно, но она любила вас наверняка - и потому простит. А сестру

вернем, а то чушь какая-то получается.

- Ребят, вы же меня не знаете совсем... - слегка опешил крестоносец.

Асассин рассмеялся:

- А больно долго это исправить. Где твоя пека, парень? Бери ее

пойдем, у нас дома ужин стынет, и предки мои заждались уже - если еще

задержимся, мама наши головы на заборе вывесит.

- Леди Хьордис может! - с готовностью подтвердила колдунья, - так что

давайте поторопимся.

Он как-то не понял, как его успели сдернуть со скамейки, когда

удалось объяснить, что верная гранд-пека квартирует в конюшнях

Святого Ордена, а потом еще попытаться запомнить имена всей троицы и

успеть назвать свое, пока вся компания буквально волочила его за

собой, строя по дороге планы.

- А мне говорили, - задумчиво сказал крестоносец, минуя круг

фонарного света, - что у Господа нет рук, кроме моих.

- Фигня все это, - отрезал священник по имени Габриэль, - так говорят

те, кто никогда не искал.