Каждый год, перед самыми летними экзаменами, по сложившейся традиции, костяк нашей группы сваливал из города на облюбованное место. Место это было на 43-ем км. по Черлакскому тракту. Иртыш совершал здесь плавный изгиб, неся свои мутные песчаные воды в сторону города. Вот тут, на берегу, под вековыми ивами и любили отдыхать три подруги и пять парней.
В первый свой поход мы набрали массу продуктов, необходимость в которых отпала при последующих поездках. В паре километров от стоянки стояла колхозная ферма и маслодельня, где можно было отовариться свежим парным молоком, творогом и сметаной, заодно и пощипать за крутые бока местных молоденьких красавиц. А вверх, по пути к трассе, разлеглось огромное картофельное поле, отгороженное от дороги осинами и молодыми соснами. Торгаши садили здесь в начале мая дружным многочисленным коллективом здоровенную картошку, которую туристы, по мере надобности подкапывали на еду. По прогретой майским солнцем земле прыгала, скакала и ползала многочисленная наживка. Иртыш давал в эти теплые дни хорошие уловы, оголодавшей за зиму, рыбы.
Походы длинной в три - четыре дня всегда были полны приключений. С одним таким походом, в котором участвовал я, вас и познакомлю.
В тот год наша компания, не изменившая своим традициям, подалась на природу на майские праздники. Лёд давно сошёл, трава уже поднялась и деревья стояли с зелёным, вполне окрепшим листом. Душа пела и рвалась ввысь, в предвкушении заслуженного отдыха, в котором можно хоть на миг забыть все тяготы учебного процесса.
Собрались рано утром у входа в общежитие. Там проживало большинство из этой компании. Я и ещё двое городских парней терпеливо, посасывая цигарки, ожидали на лавочках остальных. Вован, всеобщий любимчик и балагур, тихонечко бренькал на двенадцати струнке, щуря от табачного дыма левый глаз. Вскоре вывалились с тяжёлыми ношами ещё двое. Один из них, Коля–солдат, здоровенный детина, многозначительно позвенев упакованной в рюкзак посудой, поинтересовался: – А что у нас со Шнапсом?
- Шнапса хоть улейся! – ответил за всех Вован, продолжая наигрывать одному ему известную мелодию. – Будем давиться «Верховиной», «Хересом» и Беленькой. Пиво брать не стали. Финансы - поют романсы! - Тут он сделал гитарный проигрыш «Очи чёрные…».
- Зер Гут! – ответил Коля–солдат. – Будем повышать градус! А не хватит, опять спички тянуть бум, кому в сельпо лапти драть.
Из общежития вышли, наконец, девчонки, упакованные всевозможными мешочками и сумками, на манер колхозниц – барахольщиц. Караван двинулся к остановке.
Коля-солдат, на правах старшего верховодил этой компанией. И не мудрено, почти единственный на потоке, отслуживший в СА, закончивший рабфак и не вылетевший до конца третьего курса, он с добродушной улыбкой всегда разруливал разные бытовые и учебные ситуации, в которые попадали его наивные и сопливые одногруппники. Мелюзга, одним словом.
После двух пересадок мы выехали за город, приближаясь к заветному километру. Солнце поднималось всё выше и выше. Воздух был пропитан запахами хвойного леса и близкой воды. Весёлый щебет птиц и далёкое мычание коров – вот она, эйфория.
Знакомая огромная ива, с веткой, нависшей над разлившимися водами Иртыша, показалась путникам при подходе к месту отдыха. Всё. Пришли. Для ускорения действий по устройству лагеря, решено было, с устатку, впрыснуть по маленькой… потом ещё, по маленькой. Запас вина был велик, но та скорость, с которой мужская часть поглощала «Верховину», стала настораживать женскую половину группы.
Работа закипела. Девчонки и Коля-солдат устраивали лагерь, остальные таскали хворост и вынесенные водами Иртыша топляки. Дорогой, Вован, несущий бревно в паре со мной, периодически комично подпрыгивал и взвывал на весь берег, на манер Никулина и Карандаша в идентичной сценке: - Осторожно, Шурик! – чем смешил вторую пару, постоянно роняющую от хохота свою ношу. Вскоре уже костёр вывалил первые клубы дыма в сторону города. Три двухместки торчали в стороны своими острыми углами и многочисленными растяжками. Уже были вырыты ямки под холодильники и притащены брёвна к устройству обеденной зоны. Варить похлёбку никому не хотелось. Решили закусывать тем, что было взято в дорогу: салом, луком, колбасой, консервами и резиновыми плавлеными сырками «Орбита» и «Дружба». Вот она – СВОБОДА! Свобода в действиях, свобода во времени.
Рыбу ловить в первый день не стали. Хотелось отдыхать…. И не просто отдыхать, а отдыхать активно: дышать чистым воздухом, беситься, играть в мяч и орать песни под налитое вино. К вечеру, изрядно набравшись, наша весёлая компания решила сделать запас картошки для последующих обедов и ужинов. Сказано – сделано.
Вооружившись двумя ведрами, Вован, я и Паха – городская часть группы, слегка пошатываясь, отправились мышковать на поле. Уподобившись китайцам, которые сегодня картоху сажают, а завтра её выкапывают, потому, что «кусати осень хоцца», наша троица наколупала с ещё не просевших бугорков приличные экземпляры, твёрдые и не проросшие. На обратном пути, сетуя на торгашей, что они ещё не додумались посадить на этом поле банки с тушёнкой и разные фрукты, о чём в следующий раз их непременно надо попросить, мы наткнулись на стадо коров. Животина растянулась на полкилометра и направлялась в посёлок, в заботливые руки хозяек. Меж крупнорогатых вертелись шустрые козы. И как ни странно, пастуха не было видно. Видимо стадо было слишком умное, что б отходить далеко от дома, либо пастух появлялся при стаде только на околице и то, в день получки.
В лагере девчонки, домыв посуду, складывали её под навес, а Коля-солдат с сотоварищем доплетали под вечер изгородь от ветра, которую всегда устанавливали полукругом у обеденного места. По прибытию мы молча вывалили картошку, взяли два топора и так же молча, подобно партизанам, подались в обратный путь.
- Дров им, что ли не хватает? – высказал мысли в слух Коля-солдат.
А в это время Трио Великих Злодеев задумало своё Черное Дело. Мы шли за МЯСОМ. Мясо ещё не вытянулось с картофельного поля, поэтому шло по пахоте медленно, не торопясь. Как бы давая осмотреть себя со стороны, дать прицениться к своим мясистым бокам и ляжкам. У некоторых коров и коз были привязаны колокольчики и ботало. Их во внимание решено было не брать. Зачем излишний шум? Прикинув, что целую корову даже голодным студентам до утра не осилить, а могилу для большей части туши рыть на ночь в облом, решено было забить годовалого бычка, коих тут было в изобилии. Коричневый бычок бегал между нами, как щенок, петляя и взбрыкивая, припадая на передние ноги и снова вспрыгивая, в неожиданном направлении. Азарт – дело наживное. Поддатые загонщики стали заводиться. Кому-то пришёл на память анекдот, как чукчи ловят белых медведей: у них добыча сама бежит до дома, а там, возле юрты её и убивают. Бычка, медленно, но верно, оттирали к лагерю. И в тот момент, когда уже виден стал костёр, в стаде замычало несколько коров. Бычок, резко развернувшись, засеменил к своим сородичам. Я, недолго думая, тоже рванул, но в другом направлении. Я побежал в лагерь, за верёвкой.
Оставшиеся в лагере мирно пекли картошку, переговаривались, как вдруг, к палаткам выскочил "загонщик".
- Где верёвка? Мясо уходит! – закричал я и стал выворачивать на изнанку несколько полупустых рюкзаков. Найдя нужное, снова ускакал в направлении к картофельному полю и лесу.
- Не понял! – туповато проворчал Коля-солдат. – Какое мясо?...... МЯСО?! – догадка оглушила его слегка помутнённое объятиями Бахуса сознание. – Да, твою же ма-а-а-ать! – заорал он и кинулся за мной. В след, подчиняясь стадному инстинкту, подались и остальные.
Перед ними открылась следующая картина: трое товарищей, накинув лассо из бельевой верёвки, размахивая топорами и руками, протяжно улюлюкая, пытались тащить по направлению к лагерю бедное животное. Наши попытки терпели крах, так как бычок попался уже другой, с норовом и играть с двуногими долбо… ему совершенно не хотелось. Он трепал нас, как кукол, а мы, боясь обрыва верёвки, сильно и не напирали. Смех и грех….
- Отставить! – заорал на троицу Коля-солдат. Мы бросили свои попытки и бычок, обрадованный свободой, ломанулся догонять стадо, унося на своей шее белую длинную верёвку. – Вы что, охренели? – орал он. – Да вы знаете, сколько щас корова стоит? Да не меньше пяти тыщ рублей! Да её хозяйка вмиг хватится, ещё распотрошить не успеете, как вам деревенские бошки поотрывают!
- Ну хоть козу-у-у-у, ну хоть козлёночка!- заныл Вован. – Мы его сразу съедим, а шкуру в воду, подальше. Ы-ы-ы-ы-ы-ы!
Коля-солдат, отобрав топоры и немного успокоившись, подгоняя шутейными пинками горе-разбойников в сторону лагеря, стал рассказывать как они, будучи в Армии, сами таскали по вечерам гусей на футбольном поле райцентра у зазевавшихся тамошних хозяек. И как ощипывали их в шесть секунд, ловкими умелыми движениями, предварительно ошпарив в ведре кипятка. А потом сливали с таза и ссыпали перо в заранее выкопанные ямки, такие глубокие, что в пору столбы телеграфные было ставить. И ямок таких подле бараков было на целое гусино – утиное кладбище.
А Вован, всё ещё оглядывался и грозил кулаком еле виднеющемуся в темноте, уходящему стаду. Уносящему с собой все те не съеденные шашлыки и сочные стейки, сурпу и сонмы других мясных блюд, которые рисовал его возбужденный разум.
Потом все ели подгоревшую печёную картошку, от души посыпая горячие комочки крупной солью, заедая резанным колечками луком и запивая терпким Хересом. Оооо, эти не в меру умные испанцы, подарившие миру сей божественный нектар!
Песни пели уже позёвывая, под тихие гитарные переборы. Вино не водка, эээээх-хэ-хэх…
На утро, какушка во рту была у всех, как будто уходящее вчера в темноту стадо оставило на последок там большой привет, при чём привет вполне весомый и ощутимый. Бррррр! Но ещё не появившиеся из женской палатки, пред очи, дамы, на отрез отказались выдавать на опохмел спасительную влагу в виде пары бутылок вина. Мотивировали они это тем, что вчера раз десять просили сообразить чайковского перед сном, который и можно было выкушать с утреца во спасение. Ан, нет, не услышал их просьб ни один. Вот и помирайте, а мы, мол, уже опохмелились…..
Паха и Вован нарезали круги вокруг палатки и через брезент пытались достучаться до сердец тиранок. Тщетно. Девицы выползли лишь тогда, когда раздались громкие крики Коли-солдата, который в одних трусах, зайдя в ледяную воду Иртыша чуть выше колена, стал выводить из себя похмелье, ахая и охая ежесекундно. А на берегу, ежась и заворачиваясь поглубже в фуфайки стояла толпа страждующих студиозов, без желания повторять утренний моцион.
Набрав подальше ведёрко воды, для девчонок, раскрасневшийся Коля-солдат вышел из воды, брызгаясь в сторону одногруппников. Нет, дураков на такие подвиги среди них больше не было. Смирившись с горькой своей участью, мужская часть населения, накосив пожелтевших и высохших за зиму сосен и вполне подъёмных молодых осин, занялась заготовкой дров на оставшееся время похода.
День прошёл без происшествий. Ловили рыбу, рыбка шла мелкая, но клевало часто. Вован забрался на иву и восседал на суку, который навис над обрывом. Он отполз метра на три от береговой линии и вел корректировку заброса поплавков. Комментарии были острыми и удачными. В мутной воде Вован конечно ничего не мог разглядеть, но зная, как облупленных, своих сотоварищей, он вовремя вворачивал, словно футбольный комментатор, свои остроты и колкости. Всех это только подзадоривало. Смеялись и девчонки, которые поодаль шуршали в это время по кухне.
После полудня Коля-солдат, Вован и я, как три наиглавнейших дамских сердцееда, подались проторенной уже тропой за молочкой. Надели стройотрядовки с массой всевозможных значков. Денег было немного и мы, обнаглевшие от своей неотразимости и городского шарма, на все сто были уверены в своей победе. Шли весело, подкалывая и подзадоривая друг друга…
Через полчаса процессия понуро тащилась назад, неся литр сметаны и полкило крупнозернистого рассыпчатого творога. Стыдно было возвращаться с пустыми руками, но просьбу девчонок решили выполнить и донести бесценный груз до лагеря. А не поддаваться уговорам Вована, слопать молочку самим, типа никого не было и не позорить себя таким провалом миссии. А провал был на лицо. На трёх точках, куда подолгу тарабанились студенты, нам открывали пенсионерки - сторожихи, которые заявляли, что в виду праздника, "все ушли на фронт". И что-то нам подсказывало, что наши дежурные улыбки и намёки на старух никак не подействуют. Да и не улыбало щипать обвисшие и дряблые задницы, даже за сто килограммов творога. Последняя сжалилась над бедными стройотрядовцами, собратья которых когда-то успели отметиться добрым делом в этом колхозе, и продала нам общественный продукт, оставленный кем-то из работниц в холодильнике.
Вечер прошел в относительном спокойствии, если не считать постоянной клоунады Вована, во время поедания тройной ушицы, в которую умудрились не накрошить только бабушкин старый комод, по сложившейся студенческой традиции, вопреки воплям Пахи. Вован корчил рожи в предсмертных агониях, якобы подавившись костями. То, якобы отравившись густым варевом, пускал слюни по подбородку, закатывая глаза и хрипя что-то в адрес горе поваров. Всеобщее желание замахнуть под дичь Беленькую, резко пресёк Коля-солдат.
- Вот поймаете здорового Судака или Щуку, тогда и будет «под дичь», а под этот клестер, только компотом прихлёбывать!- намекнул он на отсутствие опыта у рыбаков и их корявые ручонки.
Наигравшиеся за день в бадминтон девчонки, полуразвалившись, возлежали на прогретой за день траве, не снимая, однако, свитеров и неторопливо потягивали Херес. Парни, гремя металлическими походными кружками, накачивали себя Верховиной. Темнело, трескучий костёр ярко освещал центр лагеря, разрумянившиеся лица и неубранные остатки стола. По краям светового пятна, в страшных немых судорогах корчились неясные тени. Вдалеке выли и лаяли деревенские собаки. Огрызок луны, сквозь редкие облака, отражался желтеющей дорожкой в речной глади. Ляпотаааа! Мы с Пахой изредка поднимали свои отяжелевшие задницы, что бы проверить выставленные в ночь снасти. Донки зарядили мальками, загодя наловленными Колей-солдатом на мелководье драной тюлькой с общажского окна. Вспоминали вчерашнее стадо, со звонкими колокольчиками, которые можно было бы приладить к нехитрой снасти. Предлагалось даже насадить наживкой вчерашнего бычка или малую его часть. И все на перебой гадали, какая реальная рыба на ЭТО сподобится клюнуть. Коля-рыбак с упоением рассказывал, как за 2 года, неся ратную службу в Забайкалье, он умудрился перепробовать всю местную рыбу, от мелкой сорожки до гиганта тайменя. Пробовал он и солёную черемшу, и по местным рецептам приготовленные грибы. Темы менялись одна за одной, нить еле подхватывалась и не было б им конца, если бы не по детски счастливый визг девчонок, отошедших очередной раз в темноту, до ветру.
- Иииии! Ёжик! Смотрите, ёжик! – на весь берег радостно кричали они.
Мы побежали в их сторону. Растянувшись дугой, выгнали на свет мелко семенившего ёжика.
- А давайте его в общагу заберём! – предложила староста группы.
- Аха, и на цепь посадим! – парировал я, видевший в детстве ёжей в домах знакомых. – Он вам будет мышей ловить и всякие комиссии, во главе с деканом, а по ночам цокать по полу когтями и фыркать. А утром, вместо завтрака и штукатурно-малярных процедур, вы будете собирать очередной урожай ароматных какашек.
- Ничего, мы ему через год тут невесту поймаем и будем разводить ёжиков для всего студгородка, – подхватил Паха.- Молоко дешёвое, лишь бы к пиву не пристрастились! А то у студента последняя радость исчезнет.
Через некоторое время ёжика отпустили и он с радостью рванул в темноту. И долго ещё шуршала высокая прошлогодняя трава.
- Это он с ежихой на радостях ёжиков строгает, для общаги – отметил Коля-солдат, сладко потягиваясь и зевая.
Устраиваясь на ночлег, мужская половина ещё долго толкалась и ворочалась, ругаясь на стойкий запах ног и неминуемый храп, который не дал многим нормально поспать в предыдущую ночь. И только в девчачьей палатке тихо и быстро уснули.
Утром третьего дня моросило. Я, разбуженный утренней нуждой раньше всех, наспех натянув сапоги, помчался к донкам. В тени огромной ивы, под обрывом, на узкой полоске песка стояло четыре рогатины. Оказав посильную помощь природе по подмыву и так осыпающегося берега, я, намочив кончики пальцев в холодной воде, потер глаза. Утренний моцион будем считать законченным. Начав с нижней по течению донки, медленно стал выбирать леску.
Потихоньку из палаток стали выползать помятые ото сна морды. Всех парней, как магнитом тащило к ближайшему укрытию – под обрыв, именно туда, где я проверял снасти на наличие вожделенной рыбины. Каждому, кто подходил ему со спины, открывалась странная картина: сидя на коленях по самой кромке воды, не смотря на накатывающие маленькие волны, мочившие одежду, я, прижав руки к груди и кланяясь, как при молебне, что-то бормотал сам себе, не замечая никого вокруг.
- Недоперепил! – поставил общий диагноз подоспевший Вован.
И тут я встал. В руках, как маленького щенка, цепко прижимая к груди, я держал полуторакилограммового судака. Глаза мои светились таким счастьем, что только ушедший в ночную тьму ёжик не смог бы догадаться: водка «под дичь» состоится.
Паха проверил оставшиеся снасти. Ещё один судачишка и щурогаечка, грамм по триста каждые, сулили полноценную наваристую уху к обеду.
Водка под уху шла хорошо. Ложками молотили дружно. Тосты за мой улов и за будущие успехи звучали один за другим. Вован выдавал их на гора на манер грузинских, витиеватых и долгих, как песня гор. За сим не заметили, как здорово захмелели и стали нести чушь, порою беспричинно смеясь и толкая соседей. Ещё не успевшие опьянеть, девчонки стали выпроваживать парней в палатки, подремать до вечера. Вставали неохотно, ворча и упираясь. Через час все уже валялись в полудрёме по своим местам, кроме Вована, ускакавшего в поле и не давшего себя убаюкать.
Позже, Вован долго кружил вокруг девчонок, пытаясь выцыганить хоть полкружки на поднятие настроения. Бесполезные уговоры неминуемо разбивались, как волны Иртыша о песок. Дамы были не измены в своём решении.
Может по этой причине, может скуки ради, а может и по причине той клоунской придури, которая постоянно присутствовала в действиях Вована, он сотворил следующее. Взяв большой кусок крепкой туристической бечевы, он забрался на одинокую огромную иву, на тот самый сук, торчавший с обрыва над водой, с которого он ранее рулил горе-рыбаками. И как-то умудрился классическим узлом привязать себя за ноги к этому суку. Сам момент этих действий девчонки не видели, как и не видели очередные кривляния, в попытках привлечь к своей персоне женское внимание. Заметили Вована, когда он стал нешуточно завывать, вися на этом суку вниз головой, на расстоянии четырёх метров от ствола, почти касаясь руками холодной воды. Сил привести себя в нормальное положение у него уже не было, лицо покраснело от притока крови и избытка давления накопленного дерьма на куриные его мозги. Девчонки кинулись к палаткам и стали нас за ноги дергать, уснувших уже к тому времени. Мы вяло отбрыкивались, помня, как ещё пару часов назад, эти же подруги насильно гнали нас спать.
- Вовка повесился! – этот крик поднял бы и калеку. Чуть не переворачивая палатки, мы в одних носках выскакивали наружу и, видя уже описанную выше картину, спешили к берегу.
Вован уже не орал, а сипло хрипел. Из глаз его катились слёзы.
- Братцы, не дайте подохнуть глупой смертию, снимите меня отсюда! Во век не забуду, забьюсь на Чебурашку! Проста-а-а-а-авлюсь! – клятвенно обещал самоистязатель, не прекращая даже в таком положении шутить.
Наспех обувшись и посовещавшись, мы дружно стали карабкаться на вековое дерево. Никто не захотел лезть по грудь в холоднючую воду, подставлять плечо опускаемому Вовану. Поэтому решено было поднимать, уже тряпкой висевшее, тело за ноги, оставляя сук на уровне коленей и плавно передвигать товарища по суку к стволу, до полного касания. Потом, перерубив верёвку, преспокойно опустить горемыку на землю. Сказать, не значит сделать. По пути к стволу пришлось обтесать все неровности и сучки, труха которых постоянно сыпалась на уже затихшего висельника. Мы, изрядно вспотевшие и вымотавшиеся, наконец-то придвинули Вована к стволу. Честь торжественного разрезания верёвки досталась Коле-солдату, что он, не спеша и сделал. При виде долгожданного берега и возникшего возле самого носа ствола, Вован ожил, обхватил из всех оставшихся сил дерево свободно болтающимися до этого руками и прижался лицом к шероховатой, как терка, коре. В момент освобождения тело поползло вниз, вдоль ствола, царапая морду и ладони. В какой-то момент оно, встав на голову и постояв в такой позе немного, стало заваливаться ногами в сторону обрыва и если бы не наши руки, не миновать Вовану падения в воду.
К столу бедолагу тащили втроём. Ноги у поганца волочились по земле двумя окривевшими верёвками. Шутка ли, провисеть почти час над водой, да ещё в таком несуразном положении.
Коллегиально решили: влить в это тело достаточное количество спиртного, что бы оно не подавало признаков жизни до самого утра. А там и домой пора собираться….
Вечер прошёл в приятном спокойствии, доедали всё, что можно было не оставлять на завтрак. Допивали всё, что ещё оставалось в бездонных рюкзаках. Ночью не хватало гитары, но будить Вована, как-то даже в голову никому не приходило. Имя его в слух не произносилось, по молчаливому согласию, дабы не накликать новой беды. И тут произошло то, что никто не ожидал. Сильно упоенное тело Вована выползло на свет костра и, с закрытыми ещё глазами, на коленях, как крыса под дудочку Нильса, поползло на звук чоканья металлических кружек. У всех отвисли челюсти. А тело приняло сидячий вид, открыло глаза и, взяв стоящую рядом ополовиненную бутылку Верховины, преспокойно влило её содержимое в себя. Кинулись отбирать, но было уже поздно. Тело уже приняло горизонтальное состояние, беззаботно улыбаясь и причмокивая в крепком сне мокрыми от вина губами. Винить уже было некого. Что произошло, то произошло. На том и порешили. Спать Вовану – на улице. Участь быть облеванным намешавшим разных напитков идиотом не нравилась никому. Все решили, что на этом можно ставить жирную точку. Конец приключениям, сон и молитва! Хаааа! Как мы глубоко ошибались. Натура Вована просто не позволяла закончить всё на такой минорной ноте. Потому, часа в три ночи, когда все уже крепко спали и видели свои десятые по счёту сны, я, обычно спящий чутко, внезапно почувствовал запах гари. Мне очень не хотелось вылазить наружу из теплого лежака, но запах усиливался. Высунув голову из палатки и продрав глаза, я увидел Вована, мирно похрапывающего на краю костровой ямы, с дотлевающими углями.
- Гори-и-и-и-им! – во мне проснулся, спавший с детства, пожарный. На крик из палаток стали выглядывать обеспокоенные сонные физиономии. А над Вованом уже завихрялся шлейф желтоватого дымка. Тлела его фуфайка. Я выскочил босиком, перевернул тело на живот и, схватив первое, попавшее под руки ведро, окатил содержимым спящего. В ведре оказался чай. Ну не сам чай, а по большей части его нифеля. Но их хватило, что б тлевшая фуфайка зашипела и из недр фуфайки вырвался пар. Кто-то, вылив остатки вечернего борща, рванул к реке. Окаченное холодной водой тело открыло глаза и, внезапно подскочив, стало метаться в темноте, спотыкаясь об растяжки палаток, сшибая лагерный шест с флагом, кухонную изгородь и колья для сушки белья. Наконец оно нашло свой финал! Нога Вована попала в мусорную ямку, старательно вырытую загодя Колей-солдатом. Тело ещё какое-то время поступательно двигалось вперёд, но нога, плотно застряв в яме, так и осталась там.
Как минимум вывих был точно обеспечен!
- А-а-а-а-а-а! Пристрелите меня! Как больно! – выл Вован в темноту , пугая окрестную дичь.
Сон был испорчен. Разожгли костёр. Сняли с Вована фуфайку, потоптали для приличия. Потом сняли с него, сопротивляющегося, штаны, осмотрели ногу. Каждый из присутствующих вынес свой вердикт. Но запомнился последний. Коля-солдат высказал мысли вслух: - Если мне не дадут спать чьи-то вопли и стоны, – он многозначительно посмотрел на калеку – то я отрублю ему ногу, по самые помидоры, и домой он поскачет на одной…., если доживет до утра!
Стоны прекратились. Все разбрелись по своим местам. Сон и молитва. Сон ….и … молитва-а-а-а.
Утром застали такую картину. Вован за оставшуюся ночь соорудил себе костылик и уже неплохо, в припрыжку, передвигался по периметру лагеря. Чувствуя за собой вину, он вскипятил воду, заварил чай, нарезал и обжарил на углях уже черствый хлеб и достал последние консервы.
- Садитесь жрать, господа, кушать подано! – услужливо восклицал виновник всех бед.
Вскоре, добив последние бутеры, допив чай, мы стали сворачивать лагерную стоянку. Уже была брошена мелкая монета в мерно текущие воды Иртыша, и брошены последние взгляды на окрестные пейзажи. Закопаны мусорные ямы и пепелище. Этот берег и эта злополучная ива будет ждать нас до следующего мая, когда мы такой же дружной компанией посетим это гостеприимное место для шумного отдыха, с новыми приключениями…..
Из того, что следовало далее, можно отметить следующее. Обросший за эти дни щетиной, Вован скакал на своём костылике впереди всей команды, неся на своих плечах полегчавший рюкзак и гитару. На спине, выщипанной ватой, зияла обгоревшая дыра, ещё сохранившая остатки нифелей. Так он и ворвался в пригородный автобус. Бомжеватого вида калека c ободранной физиономией, с дорогой гитарой и нормальными, с виду, друзьями.
В институт он заявился с лангеткой, в цветастом тапочке на больной ноге, размер которого старательно подбирала его заботливая мать. - Хорошо хоть пампушку не приляпал на тапочек, - смеялись вчерашние туристы. И рассказывали в подробностях остальным о четырёх счастливых днях, проведенных на природе.
А пока, впереди, нас ждала летняя сессия, со своими переживаниями и бессонными ночами.
