Rudakopsky

Мы тырили медь c территорий хиреющих предприятий, которыми город был обложен, как ипохондрик грелками. Проникали туда во все дыры в заборе, и всем было посрать. И на нас посрать, и вообще в целом. Сидит попка-вахтер где-нибудь на проходной и палит массовые хищения, а до нас ему дела нет, как мы с пацанами шныряем по цехам и тырим проволоку в сумари. Сдавали потом. Беспредельщики и бухарики совершали ночные рейды на дачные домики и огороды – мусинские, в основном, те что в районе Мусино,- но для нас это была нравственно табуированная территория. Все наши предки имели по участку, потому что выжить в 90-х без собственных посевов было совершенно немыслимо. И получается, что мы бы крали будто у самих себя.

Однажды Васек Золотарев предложил прятать в мотках проволоки кусочки свинца. Свинец – он тогда даром никому не уперся, мы из него «битки» выплавляли для игр, но он придавал вес. Удельный вес свинца больше меди,- так сказал Васек, и я зауважал его после этих слов, как Бодхисатву. Какое-то время афера прокатывала, и мы озолотились на этой ниве (нет), но в конце концов итог был закономерен. Нас раскусили и поступили согласно кодексу времени: нахерачили в таблоиды, выставив на обзор всему миру назидательные фингалы.

Где-то в том периоде времени я впервые бухнул. Ведь об этом же речь, да? Об этом мне советовал нарколог, всяко не про медь! Проследить весь путь болезни от начала до конца. Речь исключительно о бухле, и о том, какие мы все разнесчастные, перемолотые девяностыми в бесчувственный фарш. Хрень это все собачья. Девяностые – всего лишь повод поныть для неудачников и бухариков, типа меня. Но я ныть точно не буду. Ибо грешен зело.

На вырученные как-то с меди деньги мы решили накупить бухла. Тогда в моде числились коктейли в таких полупидорских сифонах; их мы и затарили. Покупал я, как самый жердяй. Так-то на возрастные ограничения все тогдашние продавцы взирали с презрением, но все равно очевидного цуцика могли завернуть с порога, поэтому я со своим ростом в этом деле считался атаманом. Мы набрали коктейлей полный рюкзак – тот самый, куда ранее складировали медь,- и отправились бухать в садик №49, расположенный в нашем родном 54-м квартале, еще только вчера носившем гордое хулиганское название 54-й Штат.

Меня накрыло с первой же бутылки. Инструментов по определению кондиции во мне не имелось, поэтому я ходил и до всех докапывался:

- Че, думаешь, я пьяный? Я не пьяный! Послушай лучше, чего тебе расскажу!

Пацаны отреагировали на первое в жизни бухло по-разному. Кто-то сразу пошел за веранду блевать. Кто-то ржал, как истеричный конь – ихр-ихр-ихр. Кто-то горланил цоевские песни. Кто-то тупо сидел на скамеечке и лыбился Медному Богу, ниспославшему нам добре проволоку. Васька Золотарев где-то надыбал замазганных детских игрушек и возился с ними втихушу. Леха Агопов по кличке Агопа поймал бычку и начал ко всем цепляться и вызывать на поединок. В итоге нервы у Золотарева не выдержали, он отложил на время свою игрушечную меланхолию и надавал Агопе в бубен так, что тот кувыркнулся в песочницу. Ту самую суровую песочницу, которую мы уже успели зассать.

Позже мой разомлевший от алкоголя разум смутно различил чей-то въедливый ор, а секунду спустя я вмиг протрезвел, осознав, что нас запалили, и ор накатывает приливом. Какой-то тип – то ли сторож, то ли тренер местной сборной – выскочил из здания детсада и, громыхая матершинными сюитами, ринулся в нашу сторону. Присоединиться к нашей вечеринке он явно не планировал, так что мы побросали на произвол судьбы все наше добро –початые и непочатые бутылки – и задали стрекача.

Все, кроме Золотарева.

Васек первым из нас осознал, что время пионерии и бегства от сторожей давно закончилось. Как подытожилось жирным росчерком кабинетных указов время идеалов, девизов, пиетета, субординации и элементарного уважения. Время наставлений и беспрекословного послушания, время отказа в пользу старших от места в транспорте, время соблюдения чистоты и морального облика, время безопасных прогулок с родителями поздним вечером у кинотеатра «Строитель», время счастья. Внезапно мир оплели джунгли, и повылезали ночные хищники, и приходилось выживать. А первым этапом выживания во все временя считалась стихийная ломка старых стереотипов, а если не получается – что ж, всегда есть она, родименькая, пусть даже обернутая в полупидорскую тару. Бухни, челдобрек! И все заладится. Вдарь по одной, прочисти мозги. Ты сам поймешь, как заблуждался.

В какой-то момент я обернулся на бегу, и стереотипы треснули безвозвратно, и я прекратил бег. А Васек его и не начинал. Васек, пока мы драпали, увлеченно долбил по морде этого то ли сторожа, то ли тренера местной сборной по плаванью. И в итоге впечатал его мордой в песок той самой песочницы, куда ранее определил Агопу. Которого я, к слову сказать, вовсе не наблюдал бегущим с нами, а куда тот делся – хрен знает. Он мне и на следующий день нигде не попадался – походу, хворал с похмелюги.

Они все умерли потом… Включая Агопу, сковырнувшегося от передоза, Васю Золотарева, избитого однажды так, что у него потекли мозги, паренька по имени Антон Кислицын, брякнувшегося по пьяни под поезд и размазанного по рельсам ириской, вечно грязноватого Саню Односумова, который кого-то почикал в драке, после чего не вылезал из тюрем и вскоре там и сгнил,- и много кто еще. Вся моя дворовая шпана на небесах, а стало быть – нет у меня прошлого.

Но оно возвращается. Стоит лишь мне опрокинуть рюмаху с утра, оно возвращается, а перед тем, как я сошел с ума и стал кидаться на людей, я заливал с утра на протяжении нескольких лет. Память о прошлом возвращается, а вот текущие события я могу путать или вовсе забывать, и случай с Димой Ваняткином должен был меня предостеречь, но я не внял. А когда наша братия внимала знакам? Разве что в угоду Статье №2 АК РФ.

В тот вечер в детстве я ощутил столь мощный прилив энергии от алкоголя, от ломки шаблонов, от завершения чего-то надоедливого и тошного, что никак не мог заставить себя зайти домой. Но алкоголиком еще не стал. И я был свободен в выборе - завершить на этом этапе, как многие люди, впервые попробовав наркотики, ограничиваются единственным опытом, и живут потом всю жизнь счастливо и буднично. Алкоголиком я стал со второго раза, и об этом тоже, вероятно, надо будет написать, ведь нарколог повелел.

Даже после того, как надвинулась ночь, и мои корефаны растеклись по домам, я стартовал бродить по улицам. Мне хотелось приключений, или же просто зачесалось в одном месте в штанах, но в силу малолетства я этого не осознавал. Я шагал, балдея, по ночному тротуару вдоль улицы Островского в сторону Калинина, впереди меня тащился какой-то тип, и я машинально подстроил темп, чтобы мне не пришлось его обгонять – в дни моей молодости могло прилететь в рыло только за то, что некошерно обогнал ровного поцыка.

Навстречу из-за угла вынырнули четыре мента, идущие навстречу цепочкой по росту дураков,- патрулирование улиц осуществлялось на регулярной основе в тот год. Когда менты поравнялись с идущим впереди меня типом, то двое из них вдруг на ровном месте ринулись к нему с дубинками и стали охаживать по бокам. Озвучивая при этом правила поведения в обществе, в частности - норму придерживаться правой стороны тротуара, а не как корова подскажет. Мне расхотелось гулять, и я решил, что мне пиндык. Мало того, что я тоже шарашил по левому краю – след в след за впередиидущим типом,- так еще и был бухим! Терпиле удалось высвободиться и задать деру, и менты его преследовать не стали. Я ожидал своей очереди пройти сквозь строй дубинок, но менты лишь смерили меня молчаливым осуждением, и мы разошлись. Я резво втопил в сторону дома, где задрых до обеда.

Год спустя померли две мои двоюродные прабабки. Всецело непримечательное действо, притом что я с ними не общался и видел воочию раза полтора. За исключением двух моментов, которые никак не назвать незначительными. Номер один: бабульки обитали через стенку в смежных хатах, на первом этаже по улице Ленина, невдалеке от Обелиска, в самом центре города. Номер два: хаты безоговорочно перешли по наследству нам с мамкой.

Мать тут же сориентировалась, объединила обе хаты, перевела их в нежилой фонд и стала сдавать в аренду под офисы. А позже грянул бум на гаражи, и цены на капитальные постройки взвинтились до небес, и мать разом продала всю оставшуюся после отца недвижку и купила мне отдельную двухкомнатную квартиру на той же улице, но кварталом севернее. Ту самую, в которой я жил с Леной и двумя детьми, Лешкой и Артемкой. Ту самую, в которой сейчас пишу эти строки в лютом одиночестве, потому что я убил всю свою семью.

С той поры ни я, ни мать не знали проблем с деньгами. Мама больше уже не работала. А что до меня – я не работал вовсе. Иногда ради кайфа устраивался в магаз продавцом. В основном – чтобы оснастить свои возлияния приколюшной компанией.

Продолжение следует...

Бабулек не оказалось поутру на привычных насестах, и мы с братвой, закаленные ельцинскими лозунгами, заподозрили смуту. Недобрые мысли вкупе с перспективами остаться без курева ужасали, поэтому мы правдами-неправдами наскребли на пачку и двинули к киоску. Там-то нам и открылись истинные перспективы на ближайшее будущее, в виде измененных ценников на курево и на пиво. А больше ни на что ценников не было, и до обеда народ не мог купить себе даже заскорузлого хлеба, потому что каждый магазин приветствовал покупателей плакатиком «переучет».

Батя все девяностые чего-то там химичил со строительством капитальных гаражей и ныкал себе под матрац. Хорохорился, что хочет накопить стартовый капитал, рвануть в Москву и стать крупным застройщиком. Хотел стать застройщиком, а стал героем. На́ тебе!- вся его нычка в момент стала историческим достоянием и превратилась в фантики.

В могилу же батю свел не стресс, не шок, не инфаркт и не оплеванная любовь к родине, выкинувшей очередной фортель и просравшей полимеры. Для начала отец хорошенько обиделся на весь мир и нажрался. Пил он сурово и горько, в основном – в однюху. Сколько я его помню, он всегда так делал, и последний «заплыв» не стал исключением. Посиделки с дружбанами «за жизнь» у него были не в фаворе. Как и посещение злачных мест.

- Ты че, не бухаешь, что ли?

- Я че, не мужик? Всяко бухаю! Но это дело интимное и требует дум.

Так он обычно мазался, когда его звали в компашку. Бухалово требует дум – и хряк потом в одно рыло! Смотрел при этом политический цирк по телеку, слушал «Кьюр» или «Нирвану», а иногда просто тупил в окно, киряя попеременно. Бесчинств не устраивал. Меня или мать пальцем не тронул. Говорил всегда: ему хватило звездюлей в детстве от собственного отца, моего деда, которого я почти не знал. Так что дальше по линии династии он распространять насилие не намерен.

А в тот раз переклинило. Слава богу хоть не в нашу с матерью сторону, а то куковать бы нам всей семьей на небушке. После дефолта батя квасил две недели, по истечении которых к нему снизошел старина Вакх, а может – козел Пан, и раскрыл глаза на истинных виновников. Батя кирнул прощальную, молча потопал в гараж (понастроил же, и не все успел продать), откопал там самопальный ствол, который в те времена можно было бесхлопотно прикупить за теми же гаражами во 2-м или 3-м гаражных поселках, и отправился наводить порядок. Не куда-нибудь, а в мэрию, мать ее! Ту, что на Площади Ленина и на которую взирает Ленин.

И навел бы, будьте спок! Потому что – хотите верьте, хотите нет – в девяностых не было там внутри никаких металлодетекторов, и даже тревожной кнопки, скорей всего, не было тоже. Существовал обмороженный охранник, предсмертно щурившийся на маячивший туда-сюда сброд. Я почему знаю – я же был там, внутри! И не за чем-нибудь, а поссать. Мы толпой отирались поблизости, и некоторым приспичило, хоть стены мэрии орошай. Но Васек Золотарев тормознул:

- В мэрию айда, там тубзаган есть.

Я говорю:

- Ебу дался? Кто нас нафиг пустит?

А он:

- Спорим, что пустят? Зуб даю, что проведу.

И провел! Кивнул обмороженному охраннику с видом сынка градоначальника, бросил на ходу: мы к мэру по поводу школьного клуба. Охранник, не изменившись в лице и в нутре своем, равнодушно кивнул в ответку. Хотя рожи некоторых из нас явно не тяготились печатью школьных клубов, да и вообще любых, кроме подвальных. Так что мы поссали в административных тубзиках, а Васек до кучи подпалил туалетную бумагу, и мы линяли оттуда в спешке, толкаясь и гыгыкая, как истинные клубные братья.

Полагаю, у бати тоже были все шансы добраться до туалета, а там до кабинета мэра – два шага и - за угол. Ведь не туалету же он шел мстить, и точно не охраннику. Но не столкнулись два поезда, ибо не судьба. Батя приближался к дверям мэрии, со своим заряженным стволом и перегаром на два района, и тут дверь эта распахнулась, и навстречу вышли два мента.

Милитоны на него не взглянули даже, живо обсуждая, кого бы сегодня замести. А вот батя задергался, запаниковал, зачем-то вытащил ствол и дал фальстарт. Двухнедельный запой поспособствовал тому, что стрельба его напоминала веер. Говорили потом, что батя ухитрился «замочить» голубя. И больше никого он не подстрелил – по той простой причине, что попадал исключительно в воздух и в стены мэрии. А вот в него попали, менты-то тоже были при оружии. Попали знатно. Раз восемь.

Мы остались вдвоем с матерью. Ну и с фантиками под матрацем, таки да, ведь как ни крути, чего-то они продолжали стоить.

Продолжение следует...

К АА-шникам я пока не удосужился, а вот к писулькам приступил. Вчера. Анонимно зарегился на популярном развлекательном сайте и запостился прямо там. Получилась неудобоваримая хрень. Хорошо хоть не забанили. Не знаю, что имел в виду нарколог под определением «писать», но писатель из меня аховый, хоть и дружу с граммар-наци через вторые руки. Поэтому буду, как индеец в лодке, описывать красоты берегов, неба и посталкогольного настроения. Скорей всего, интернет-сообщество проклянет меня, когда узнает обо мне правду. Возможно, найдутся люди, которые захотят меня убить. Я не буду закрывать перед ними двери.

Первый звоночек прозвенел давным-давно, когда умер Дима Ваняткин. Мы с семьей обедали, а я плюс к этому изнывал от рядового похмелья. Оба наших пацана – Леха (5 лет) и Артемка (3 года) – торчали дома и действовали на нервы. Типично цепное заражение: сначала затемпературил один, потом другой. Дети поели и умчались в свою комнату, а я достал из холодильника запотевшую 0,5 и плеснул себе первоначальную. В те далекие времена я еще как-то ограничивал семью и себя самого, стараясь не прикладываться раньше обеда. Правда, потом я заметил, что мои «обеды» все больше и больше смещаются к завтраку, стараясь его затмить наглухо, но об этом после.

Лена ковырялась в телефоне и вдруг выдохнула:

- Кошмар какой!

- Чего там?-поинтересовался я.

- По ватсапу только что написали. Ты помнишь Диму Ваняткина?

Я помнил. Дима Ваняткин ходил в одну садовскую группу с Лешкой. Милый чернявенький мальчуган, на все приветствия отвечающий застенчивой улыбкой. У него наблюдались синяки. Пару раз батяня Димы Ваняткина устраивал в саду цугундер по поводу синяков, хотя, насколько я понял, мальчик уже с утра приходил покоцанным.

Как-то я столкнулся с ними на крыльце детсада. Первым семенил Дима Ваняткин. Следом – его обличительный папахен. Красная морда высвечивает путь: заметно издалека. Есть люди, по которым сразу видно, с первой рюмки. Я могу, к примеру, уговорить 0,5, и ни одна собака не прикопается. Ваняткин же старший сразу вызывал устойчивое желание свинтить ему башку и сократить быдлонаселение. Впрочем, он тоже мог считать, что со стороны выглядит Бандерасом.

Переступая порожек, Дима Ваняткин запнулся. У них там гадский порожек при входе, Леха тоже постоянно за него цепляется, хотя знает уже. Мальчуган смог удержаться на ногах. Но вновь чуть не грохнулся, заработав ощутимый тычок от папахена-Бандераса.

- Шагай давай, в натуре. Мудила кривоногий.

Проходя мимо, папахен растопырил локти с явным намерением меня задеть. Вот что у людей в голове? Во мне 100 кг веса и два метра роста, этот перденыш мне до плеча не доставал. Я посторонился, уходя от конфликта. Хотя мне могло быть простительно, я ведь тоже принял в тот день на грудь (как и в любой другой). Так что локоть колдыря меня не достал, а вот тлетворное облако – достало. Видимо, чувак заседает давно, а еще пренебрегает душем, зубной щеткой и качественной закусью. Все на благо алкопойла! - Статья №2 Алкогольного Кодекса Постсоветской России.

Мудила кривоногий… Убил бы нахрен!

И тут, сидя напротив Лены, я вдруг понял, что все уже знаю! Кто-то рассказывал мне вчера про Диму Ваняткина. Кто-то… За последний год я был трезвым в общей сложности месяц. Тяжелая алконагрузка и стойкое следование Статье №2 объясняли провалы в памяти, несколько размытые на периферии события и лица. Но все-таки… Разве, черт меня раздери, такое можно просто взять и забыть?!

- Что с ним?- прошамкал я невнятно, стараясь не выдать, что все знаю.

- Умер. Погиб. Вчера вечером отец выбросил его с балкона. Насмерть.

Я попробовал оглушить себя рюмкой, но не почувствовал вкуса, и попробовал вторично. Я без понятия, что должен был сделать этот застенчивый мальчуган, чтобы вывести папахена из себя до такой степени, что тот выволок его на балкон и сбросил на асфальт. Перденыш хотел вздремнуть, а Дима играл в машинки и шумел? Или мальчик ударился и заплакал, а батяня решил преподать ему урок и воспитать авиатором? Или нагрянули алколоидные демоны, и папахен принял сына за горгулью?

Но я знал правду про повод, и мы все ее знаем, вся страна, весь мир. НЕТ никакого повода. В случае с Ваняткиным-старшим повода нет и не будет, он просто, мать его, это сделал. Взял и сделал: он схватил сына в охапку, поднес к балконным перилам, а мальчик ведь до конца мог думать, что батяня просто с ним играется, или в шутку хочет напугать. Кто вообще может представить, чтобы человек выбросил своего сына с балкона?

В тот день прозвенел первый звоночек – далекий, но тревожный. И я не услышал его, слишком раздавленный шоком и желанием как можно скорей напиться вдрызг. Я ведь выходил накануне за пивом, кого-то встретил, этот кто-то рассказал мне про Диму, а пока я шел домой – я начисто все позабыл. Я забыл о том, что батяня убил Диму Ваняткина, пока мне не напомнила об этом Лена днем позже. Я просто, сука, забыл!

Мы с Леной посмотрели друг на друга. У нее короткие волосы с обесцвеченными прядями и серые глаза. Когда Лена дома, то не укладывает волосы, и те торчат в разные стороны, делая ее похожей на панка. На ней домашний темно-красный халат, удачно скроенный под ее легкую полноту – подчеркивающий выпуклости и скрывающий недостатки.

- Пишут, что не сразу умер. Соседи вызвали скорую, отвезли в реанимацию. Умер в коме два часа спустя.

- А что батя?- спросил я.

- В СИЗО кукует. Присядет надолго. Можно опять порассуждать об отмене смертной казни. Сейчас начнется в соцсетях.

- Да какая разница!- всполошился я.- Отменили ее или не отменили, этот урод всяко не должен жить.

- Ты пойдешь убивать?

- Я – нет. Я не могу убивать, у меня двое детей, кому я их оставлю? Как насчет мамы Димы? Его бабушек-дедушек? У них был сын, внук, чей-то племянник, брат. А теперь его просто нет. И все опять будут жить дальше и делать вид, что так и надо?

- Месть его не вернет.

- Если месть будет обязательной, кто-то в следующий раз задумается…

- Ой ли? Да ладно! Думаешь, его папаша в таком состоянии боялся бы возмездия, или хоть как-то думал о карме? Или думаешь, его мамаша – нормальный человек? Да этот козел бил сына постоянно, а она с ним жила, и все догадывались. Все вокруг догадывались и молчали. И ты молчал. И я. В саду молчали, комитеты молчали. Всем есть дело только до отчетности, а по сути – всем срать. Так что если мстить, то и нам с тобой. Мы все его убили.

Я тоскливо взглянул на бутылку. Плеснул себе в рюмку еще.

Я не знал, что еще можно тут добавить. И это самое чудовищное в реальном мире. То, что больше сказать нечего. Дима Ваняткин умер, его больше нет с нами. Точка.

Я вышел на балкон покурить. Потом отправился в детскую, повозиться с мелкими. Скоро Лешка задаст вопрос, куда делся из группы Дима, и нужно ему будет как-то объяснять. А пока мы просто играли. Периодически я заскакивал на кухню, пока не добил свою 0,5.

Потом пошел за пивом.

- Получи, пидарасина проклятая!

Промазала. Предмет оказался стеклянным, я слышу отчаянно разлетающиеся осколки. Через минуту шатающаяся фигура муженька невозмутимо маячит в окне кухни. Ищет, чем бы «шлифануть». Баба остервенело кидается вдогонку, разбрызгивая по пути словесную истерику.

Прав был Иисус: истина не в церкви и не в догмах, истина — рядом, вокруг. Стоит лишь выйти перекурить на балкон, проникнуться, слушая тихие звуки любимой оперы. Влажная сигарета посреди отчаянной жары. Стыдливое убожество внутриквартальных дорог и тротуаров. Бесконечная укладка асфальта перед ремонтом тепловых сетей. Бухие мужики и бабы. Ругань и мат на всю улицу, бьющиеся предметы, забившиеся в угол дети. Ночью — безэмоциональный секс. С утра — по новой. Колесо набирает обороты, лопасти чертят контуры построек нового, уникального мира взамен захиревшего старого. Ценности идут в качестве топлива, их бросают в топку незаметно, под сурдинку, день за днем, год за годом, вплоть до истинного возрождения России.

Deh Norma!

Исследовав все материалы по рассматриваемому делу, показания многочисленных свидетелей, признательные показания пациентки Вероники Мещеряковой, мы можем, наконец, позволить несколько утверждающих выкладок. В первую очередь необходимо подчеркнуть, что, несмотря на сохранение логических цепочек, несмотря на научно-исследовательскую базу под данными выкладками, приходится во многом ссылаться на удивительное совпадение. По отдельности все эти события не имели бы шанса осуществиться. Фактор совпадения играет в нашем деле решающую роль.

Первое, это – мама, Вероника Мещерякова, после гибели сына ставшая временно нашей пациенткой. В первой половине жизни Вероники Мещеряковой произошло событие – с ней или же с близкими людьми, - которое могло нанести ей непоправимую психологическую травму. Информация о том, случилось ли это в детстве или подростковом возрасте, отсутствует, равно как отсутствуют сведения о характере предполагаемой травмы, поскольку память пациентки заблокировала любые воспоминания о событии. Попутно под тот же блок попала масса деталей, которые так или иначе могли бы поспособствовать восстановлению памяти. Как выяснилось в беседах, Вероника Мещерякова не помнит фамилии одноклассников, она очень смутно может воскресить в памяти лица детских друзей и подруг, она часто путает даты и очередность ключевых событий. Прошлое имеет для нее расплывчатую, аморфную форму. Вероника лишь помнит, как выглядели ее родители, да и то благодаря сохранившейся у нее фотографии. Самое поразительное, что она не помнит названия города, в котором родилась, она называет родной город Арыком, хотя такого города не существует. Все это время ей удавалось прекрасно интегрироваться в социуме, когда же какие-то события либо разговоры касались ее прошлого, Вероника закрывала тему под предлогом того, что не любит вспоминать. Еще лет тридцать назад такое бы представлялось немыслимым. Однако в современных реалиях, когда у людей катастрофически мало времени на общение, это выглядит логичным. Попытка разузнать о прошлом Вероники через спецслужбы не нашла отклика, поскольку эти детали не относятся к делу. Остается надеяться, что правоохранительные органы не скрывают нечто такое, чего остальным знать не положено.

Второе – папа семейства, Сергей Мещеряков, прошедший ад военной кампании в Чечне и приобретший там физическую и психологическую травмы. По рассказам близких людей, Сергей вспоминал о службе в армии неохотно и почти ничего не рассказывал, и в абстрактном случае это тоже выглядело бы логичным и оправданным. Однако множество иных факторов позволяют заподозрить наличие у Сергея аналогичного расстройства, как и у его жены. Сергей Мещеряков не рассказывал о травмирующих событиях потому, что он их не помнил. Развитие же болезни у него было иным, нежели у Вероники, и связано это в первую очередь с принятием алкоголя. Алкоголь частично снимал блокировку. Вероника Мещерякова не могла себе такого позволить, в силу того что мать, что женщина, да и просто как человек, не склонный к выпивке. И потому у нее воспоминания оставались запертыми на все замки, а у Сергея Мещерякова – периодически прорывались. Вот только, накопившись за период их подавления, плюс трансформируемые алкоголем, иногда эти воспоминания перекрывали Сергею связь с реальностью. Иными словами, в те минуты или часы, когда, находясь в подпитии, Сергей Мещеряков вспоминал прошлое, он мог не отличать память от реальности. Мог принимать воспоминания за реальность.

Главный персонаж этой истории, Игорь Мещеряков. Первоначальные подозрения, что Игорь Мещеряков обладал способностью к самогипнозу, мог вводить себя в состояние транса и с легкостью это практиковал, нашли полное подтверждение в результате расследования. Не нашли подтверждений предполагаемые причины периодически возникающих травм у мальчика. Первоначальная гипотеза, что методика давала сбой, в результате чего Игорь резко выпадал из самогипноза и терял сознание, развалилась после признаний Вероники Мещеряковой. Абсолютно все травмы были получены Игорем от отца, Сергея Мещерякова. Именно Сергей Мещеряков, вернее, его душевная болезнь, была причиной того, что Игорь стал вводить себя в гипноз. А дальше уже сам Игорь, самостоятельно, блокировал собственную память. Блокировал выборочно - так, как считал нужным, и в этом состоит одна из уникальностей Игоря Мещерякова. Те же недуги, которые терзали его родителей, Игорь Мещеряков интуитивно развил у себя, и, таким образом, все члены семьи оказались запертыми в одной клетке, с одним диагнозом.

По свидетельству Вероники Мещеряковой, впервые это случилось, когда Игорь был совсем маленьким. Сергей Мещеряков, употребив вечером алкоголь в объеме, равном примерно одной бутылке водки, поиграл с сыном, посидел перед сном за компьютером, после чего отправился спать. Никаких потенциально провоцирующих факторов пациентка вспомнить не смогла. Вероника исключила ссоры, любые трения между членами семьи, так же как и какие-то сторонние конфликты, не было неожиданных встреч или странных звонков, каких-то необычных разговоров. Здесь, скорей всего, пациентка заблуждается, возможно, в силу субъективности. Провоцирующий фактор наверняка имел место, однако он мог случиться за некоторое время до описываемых событий, вплоть до месячной давности. Мы предполагаем, что этот фактор – откровения Игоря Мещерякова с мамой после того, как он застал отца за адюльтером, что повлекло за собой напряжение между родителями. Фактор, случившись, остался в подсознании, ожидая своего часа, а точнее, ожидая подходящего состояния главы семьи – как физического, так и нравственного.

В ту ночь Вероника Мещерякова проснулась от шума и обнаружила, что мужа нет рядом в постели. Она определила, что шум исходит из комнаты сына, и пошла туда, чтобы узнать, в чем дело. Но зайти в комнату она не успела, так как дверь распахнулась, и Игорь выбежал ей навстречу. Он был весь в слезах, на лице читались паника и ужас, а за ним по пятам из комнаты следовал его отец. Вероника попыталась закрыть сына собой и выяснить у мужа, что происходит, почему Игорь плачет, а он сам так себя ведет? Однако она сразу поняла, что что-то не так с Сергеем, поскольку он попросту ее не замечал, как будто ее не было. Выходя из комнаты сына, он кричал на него, обзывая салагой, веля ему взять оружие и вернуться в строй. Кричал, разумеется, не ему, не Игорю. Кричал кому-то. Вероятно, принимая Игоря за этого кого-то.

Действуя спонтанно, Вероника Мещерякова обошла мужа и попыталась спрятаться с сыном в комнате, откуда тот только что выбежал. Они закрыли дверь на щеколду, погасили свет и забились в угол. Вероника впервые видела мужа в момент приступа и понятия не имела, на что тот будет реагировать. Она логично предположила, что, затаившись в комнате, они оборвут некие ассоциации, Сергей может забыть о них и оставить в покое. Однако эта попытка не сработала. Поначалу Сергей Мещеряков стучал в дверь и требовал, чтобы Игорь (вернее – кто-то) открыл ее и не пытался прятаться, потому что хуже будет. Потом попытался сломать дверь, но не получилось. Тогда Сергей отправился на балкон и принес топор. Ему удалось сломать дверь. Он вырвал Игоря из рук жены и, продолжая ругаться, сделал тому что-то вроде «подсечки», - это когда ударом ноги подсекают ноги противника. Игорь упал, и упал неудачно - ударился о пол и разбил голову до крови. Вероника набросилась на мужа, но Сергей Мещеряков (по ее словам) попросту выключился. Он словно выполнил программу и мгновенно забыл, зачем приходил. Он развернулся и ушел спать.

Именно в ту ночь внутри Игоря Мещерякова родилась новая личность. В ту ночь испуг был столь велик, что Игорь даже обмочился. Плюс состояние усугубила травма головы. Но самое главное: психика Игоря Мещерякова не смогла принять контрастов. Всего лишь пару часов назад отец играл с ним и катал на спине, и вот он врывается к нему в комнату посреди ночи, с перекошенным лицом, с пустым чужим взглядом, орет на него, бьет его, требует от него что-то, чего Игорь даже понять не в состоянии. Психика мальчика треснула, Игорь переступил в иллюзорный мир, о природе которого будет сказано чуть ниже. Эта новая личность изобрела способ, как справиться со стрессом. Стихами. Она (они?) справлялись со стрессом стихами. Позже, спустя какое-то время, Вероника Мещерякова застигла Игоря посреди ночи в состоянии транса. Он стоял перед стеной и декламировал стихи. Или пытался декламировать. Это были его первые попытки связать разрозненные фразы в рифмы.

Дальше приступы помешательства у Сергея Мещерякова стали периодическими. Нужно отметить, что далеко не каждое возлияние Сергея вызывало подобную реакцию, не существовало какой-либо четкой схемы для этого, как не существовало признаков, по которым можно было бы распознать угрозу. Единственным признаком мог служить алкоголь, однако, не будучи стопроцентным определяющим фактором, алкоголь всего лишь служил поводом быть наготове. Уже неоднократно звучал вопрос, и, вероятно, этот же вопрос будет звучать на суде: почему Вероника Мещерякова не забила тревогу сразу? Ответ банален: по той же причине, которая служит оправданию любому домашнему насилию. Надежда. Надежда, что все наладится само собой. К тому же поведение Сергея в повседневной жизни могло лишь вызвать уважение: он организовал собственную фирму, зарабатывал деньги, он любил жену и сына и старался все для них делать. Его интрижка на стороне с Ниной Полянской никак не влияла на его отношение к близким, это подтвердила и Вероника, это же косвенно подтверждал и Игорь Мещеряков. Надежда, что светлая сторона в конце концов пересилит темную,- вот первая причина, по которой Вероника Мещерякова молчала.

Вторая причина не столь банальна. Сразу же Вероника поняла, что Сергей ничего не помнит о ночных событиях, равно как не помнил он о любых событиях, если принимал спиртное. Еще одно нарушение мозговой деятельности, тоже, вероятнее всего, развившееся после войны. Вскоре же пациентка обнаружила, что и Игорь не помнит ничего из случившегося тоже! Поутру мальчик приходил в замешательство от последствий таких ночных кошмаров. Он искренне спрашивал у мамы, что с ним приключилось ночью и откуда все это берется - его синяки, ссадины, боль в разных частях тела. Он ведь прекрасно помнил, что накануне перед сном ничего этого не было, и он не ударялся ни обо что, не падал и не дрался. Почему же с утра вдруг все это возникло? Вероника с ужасом осознала, что Игорь страдает теми же провалами памяти, которые наблюдались у нее и у Сергея. Мальчик вычеркивал ужасные ночные события из памяти, как вычеркивали их из памяти его родители.

И тогда на свет родилась легенда. Находясь под впечатлением от рассказанной бабушкой сказки, Игорь вообразил, что ночью к нему приходит некое существо, которую он называл Каба. О Кабе он признался Виктору Петрову, считая ее вполне реальным персонажем. Идея Кабы пришла из деревенского фольклора, который в свою очередь восходит к мифологической концепции «за все нужно платить». Данная концепция, усугубленная библейской догмой о первородном грехе и греховности человека по умолчанию при рождении, не оставляла никаких шансов, кроме как быть жертвой и расплачиваться болью за само свое существование. Палачом в данном случае выступала Каба, именно ей Игорь приписывал все свои беды, проблемы с психическим здоровьем, свои синяки. Можно сказать, Игорь сам выдумал историю про лунатизм и навел маму на эту идею.

Легенда о лунатизме казалась в тот момент идеальной. Она закрывала все бреши, она давала ответы на вопросы, и, главное, она позволяла сохранить веру маленького мальчика в своего отца. Сохранить веру и любовь сына к отцу, и, что тоже немаловажно, сохранить веру отца, Сергея Мещерякова - в себя самого. Потому как существовала опасность, что, узнав правду, тот может сломаться. Не простить себе содеянного. Это имеет место быть именно сейчас, когда Сергею все-таки открылось истинное лицо Кабы. Он увидел себя, он узнал, что он – и был Каба для своего сына. Вероника Мещерякова начала врать из благородных побуждений, но тем самым она отсекла путь назад, путь к правде. С этого момента она была вынуждена только врать, и ложь множилась.

На этом перечень фактов можно считать исчерпанным, дальше начинается область предположений. Можно лишь догадываться, что чувствовала Вероника Мещерякова все эти годы - единственная в семье, кто знал правду. Что чувствовала, рассказывая по утрам мужу и сыну небылицы о том, что Игорь Мещеряков вставал ночью во сне? Что чувствовала, балансируя между правдой и ложью, ведь все могло вскрыться в любой момент, от любой мелочи? Она знала, что близкие люди никогда ей не простят эту ложь. Что она чувствовала, отводя сына на прием к психотерапевту, где вероятность, что правда выплывет на поверхность, возрастала многократно? Но и не предпринимать этих логических шагов она не могла, будучи заложницей своего же обмана. Можно предположить, что какая-то часть Вероники Мещеряковой устала. Часть ее хотела, чтобы кто-то - в данном конкретном случае, Виктор Петров,- докопался до правды, тем самым сняв с нее этот бесконечный выбор: врать дальше или признаться. Это был острый выбор, потому что то, что происходило в такие ночи,- во время приступов Сергея Мещерякова,- не могло не пугать. Однажды Сергей принес из кухни разделочную доску и заставлял сына ее сломать ударом кулака, а когда у того не вышло, огрел этой доской со всего размаха по уху. Да так, что Игорь два дня плохо слышал этим ухом. Каждый очередной тычок, каждый очередной удар или «подсечка» могли стать фатальными. Каждый раз Вероника Мещерякова стояла перед выбором: мнимое благополучие или страшная правда. Каждый раз она принимала решение швырнуть своего сына на заклание этому мнимому благополучию. С этой точки зрения Вероника Мещерякова не заслуживает снисхождения или пощады. Существует концепция злого рока, которую сформировал ее, травмированный в детстве, рассудок. Она была уверена, что злой рок будет преследовать ее семью постоянно, и даже если она расскажет правду, даже если они преодолеют этот недуг, злой рок вернется к ним в более страшном обличии. Та же самая концепция первородного греха и расплаты за само свое существование. Тем не менее, вера в злой рок – не повод пускать все на самотек, или прятать голову в песок, или ничего не предпринимать. Вероника Мещерякова виновна в смерти сына, это неоспоримо, и об этом будет дано однозначное заключение для суда.

Что касается Сергея Мещерякова – в данный момент тяжело доподлинно установить степень его вины. Сергей находится в весьма подавленном состоянии, его состояние даже хуже, чем у его жены, при этом контакты с ним ограничены следствием, и о полноценной работе с пациентом не может идти и речи. Но по косвенным признакам все же можно сделать вывод о том, что какой-то своей частью Сергей Мещеряков осознавал, что делает. В пользу этого предположения свидетельствует степень его физического воздействия на сына. Если верить показаниям Зольникова, то в один из первых приступов Сергей Мещеряков его едва не убил, и только чудо спасло данного гражданина. В случае же с Игорем – приступы повторялись раз за разом, однако никогда Сергей не перегибал палку настолько, чтобы скрывать правду дальше стало невозможно. Все травмы носили поверхностный характер, это была та же балансировка между относительным добром и окончательным злом. Имелись некие сдерживающие факторы, которые не позволяли Сергею бить ребенка в полную силу, и одним из таких факторов могло быть частичное осознание, что перед ним – не противник, не враг, не предатель родины или дезертир. Перед ним – родной сын.

Теперь что касается самого Игоря. Его мать считала, что в его случае срабатывает тот же механизм стирания памяти, вычеркивания определенных эпизодов. Это было не совсем так. Да, в жизни Игоря Мещерякова присутствовали белые пятна, но это были не периоды, вычеркнутые из жизни, это были периоды, прожитые иначе. В ту первую ночь, когда родной и близкий человек набросился на него посреди ночи, бесцеремонно выдернув из сна, не дав опомниться, обрушив град тумаков; когда родной и близкий человек стал Кабой – существом из страшной сказки,- шок Игоря бы столь сильным, столь всеобъемлющим, что мальчик переступил в другой мир. Его глаза оставались открытыми, он мог что-то говорить – слова или даже фразы,- он мог действовать, чувствовать, осознавать себя самого, но только это был уже не Игорь Мещеряков. Он не вычеркивал из памяти события, он вводил себя в состояние гипноза, в состояние транса, и в этом новом состоянии он воспринимал события иначе.

Как? Можно лишь предполагать. Узнать не дано. Игорь забрал ответы с собой, когда покончил с жизнью. Очевидно, что, родившись спонтанно, интуитивно, это умение вводить себя в транс позже достигло совершенства. Для Игоря стало в порядке вещей переходить из мира в мир, при этом иногда он мог это делать на виду у всех. И никто не догадывался, что перед ними уже не Игорь Мещеряков. Мальчик мог удивляться, что некоторые события выпадают из его памяти, и, конечно же, он не мог не подозревать, что с ним что-то не то - куда как более «не то», чем заявленный мамой лунатизм,- но так же интуитивно не хотел в этом копаться, чувствуя, что копание может привести его к гибели. Какая реальность возникала вокруг Игоря в моменты самогипноза? Что он видел вместо бесноватого, сумасшедшего, перекошенного от ярости, невменяемого отца? Цветы? Деревья? Птиц? Книги? Что он чувствовал, когда на него обрушивался удар за ударом? Поглаживание ветра? Или он представлял себя рыцарем, сражающимся с великаном? Или он был гонщиком, скалолазом, первопроходцем, индейцем на тропе войны? Игорь был патологическим книгочеем; по словам родителей, по свидетельству Виктора Петрова, по рассказам самого мальчика он прочитал не одну сотню книг. Убегая из реальности, он мог воплощать вокруг себя сюжеты этих книг. И книги продолжались, истории продолжались вокруг него, и он был главным героем. Эти литературные сцены не давали ему сойти с ума. Оттуда, из своих полуснов, из иллюзорных миров Игорь приносил стихи. Которые потом писал в соцсети. А потом, выходя из гипноза, он напрочь забывал об этом. Забытье – оно было непреложным условием, чтобы сохранить рассудок. Виктор Петров раскрыл бы правду, будь у него больше времени.

Тот последний день накануне гибели можно считать для Игоря доказательством его веры в преследующий рок. В тот день он узнает о самоубийстве своего бывшего психотерапевта Виктора Петрова. За время их встреч Петров смог расставить в жизни мальчика множество опорных точек, которыми Игорь успешно воспользовался в дальнейшем для решения своих проблем, - это касается как минимум улучшения школьной успеваемости. И вдруг вся эта опора рушится! Как можно верить и уповать на человека, который сам не смог решить своих проблем и вот так трусливо, скоропостижно ушел из жизни? Игорь Мещеряков осознает, что он один в поле воин. В тот же день его пытается соблазнить подруга семьи и его репетитор по физике, предварительно угостив алкоголем. Тот факт, что Игорь в панике сбежал от нее, является показателем, что ее поступок он воспринял как предательство. Возможно (всего лишь – возможно!), в тот день Нина Полянская призналась Игорю, что у нее многолетний роман с его отцом, и он сбежал не от возможной интимной близости с ней, а в шоке от этой новости. И тут же по пути домой Игорь натыкается на дворовых хулиганов, которые уже неоднократно к нему цеплялись. Игорь пытается спастись бегством, он наталкивается на друга отца, идущего ему навстречу, и просит его защитить, однако друг отца не реагирует на просьбу и бросает мальчика в беде. Хулиганы же решили перейти от угроз к непосредственному физическому воздействию, которое сопровождалось унижением личности и достоинства Игоря. Игорь Мещеряков прячется дома, в своей комнате, в своем безопасном мирке… Вот только не безопасен этот мирок, а уж в тот день – небезопасен десятикратно. Так совпало, что Сергей Мещеряков употребил днем алкоголь, а ночью у него случился очередной припадок.

Что могло отличать эту ночь от других? По словам Вероники Мещеряковой, такие ночи всегда заканчивались одинаково. Сергей Мещеряков на пустом месте «переключался» назад и отправлялся спать, оставив Игоря в покое. Игорь в состоянии отрешенности тоже молча шел спать, не чувствуя боли от ран и ссадин, не реагируя на вопросы матери. Что пошло не так той ночью, почему Игорь оказался поутру не в постели, а под окнами своего дома, мертвый? После многократного анализа нескольких вариантов мы можем остановиться на единственном, который более остальных объясняет произошедшее. А именно, что в ту ночь Игорь Мещеряков не был в состоянии транса. События дня – все эти треволнения, предательства и уход близких людей, унижения и побои, весь этот хаос эмоций,- пробудили внутри Игоря злость, даже – ярость. Ярость на обстоятельства, на жизнь, на окружение, на социум, ярость на себя и на родителей и, конечно, - ярость на Кабу. Было решено встретить Кабу лицом к лицу с открытыми глазами и в полном сознании, и сразиться с ней. Когда же Игорь понял, что Каба – это его отец, его психика сломалась окончательно. Он вдруг осознал масштабы чудовищного предательства, чудовищной лжи, в которой он жил годы. Он думал, что с ним что-то не так, боялся Кабы, терзался чувством вины, что не такой, как все. И вдруг оказалось, что все – обман, он – самый нормальный из всех. Его заставили поверить в ущербность, его заставили поверить в болезнь, в психологический недуг. И эта ложь исходила от самых близких людей.

Игорь мог просидеть всю ночь без сна, зализывая ушибы. Содрогаясь от равнодушия и попустительства мамы. Содрогаясь от немотивированной ярости отца. Анализируя все, что происходило с ним в последние годы, находя объяснения странностям, находя объяснения Кабе. А потом в определенный момент Игорь понял, что не знает, как ему жить с этим дальше. В течение дня он потерял всех. Психолога, репетитора, родителей, себя. Главное – он потерял себя. Он не знал себя больше - кто он, на что способен? Мы уверены, что в ту последнюю ночь Игорь вспомнил все свои уходы в иллюзорный мир, все те ночи, когда он, пребывая в измененном сознании, писал стихи. Свое последнее стихотворение Игорь написал непосредственно перед гибелью. Написал уже как Игорь Мещеряков. А потом прыгнул. Слушая в этот момент музыку в наушниках, подаренных ему отцом на день рождения.

Вот и все размышления, касаемые этого. Осталось множество белых пятен, и их уже не покрыть. Белые пятна останутся белыми пятнами, вопросы останутся вопросами. С уходом из жизни Игоря Мещерякова и Виктора Петрова эта область закрыта окончательно, лишь они могли дать ключевые ответы. Точки же над «и», которые могли быть расставлены,- расставлены. Сим можно считать странное дело по имени «Игорь Мещеряков» закрытым.

Последняя запись Игоря Мещерякова, сделанная на его фейковой странице во Вконтакте перед самоубийством:

Ворота в прошлое затворены –

Нужен автомобиль!

Навстречу постскриптуму, прочь от вины –

Умчаться сквозь тысячи миль!

Но дорога в тумане, и светофор разбит, -

Прощай, прожигатель мечты!

Одинокое сердце кровоточит –

Рыдай в леденящей ночи!

КОНЕЦ.

- Мой отец – твой дед – был хорошим человеком. Мне было за что им гордиться. Однажды один его товарищ по работе поехал с семьей на юг и попал в аварию. Машина – всмятку, все живы, но в больнице. В каком-то захолустье, в центре России. Батя выбил на работе уазик и двинул в ту сторону, чтобы привезти товарища и его семью назад. В другой раз еще один его приятель оказался в кабаке, где его напоили и обобрали до нитки. А у человека как раз накануне сын родился, ему выдали премию по этому делу, и он не придумал ничего лучше, чем пойти с друзьями отмечать. При этом батю он даже не позвал, не посчитал нужным. Но именно батя, когда узнал, отдал тому человеку чуть ли не всю свою заначку. Так мама узнала, что у бати водятся заначки, но это уже другая история. Было, что мама попала в больницу с воспалением, и батя взял на себя дом и меня мелкого. Он договорился на работе, приходил пораньше, готовил маме ужины, потом мы вдвоем носили маме передачки. Позже он еще проверял у меня уроки и награждал подзатыльниками. В тот период мы засыпали с ним в одной постели. Было тоскливо без мамы - и ему, и мне - и мы дрыхли в обнимку. Я до сих пор помню его запах, его храп, его тепло. Батя был хорошим человеком. Для меня он был лучшим человеком на земле.

Он сказал:

- Но были дни и особенно – ночи… Когда вдруг все менялось. Если отец выпивал, то случалось так, что в него вселялся бес. По-другому и не скажешь. Ты не видел никогда его таким, и слава богу. Он давно остепенился, киряет свою самогонку в гараже, а потом любит весь мир, и тебя особенно. Но так было не всегда. Он становился по-настоящему плохим в такие дни и ночи, по-настоящему злым. Злобным. Как бешеный ядовитый паук. Иногда он поднимал руку на мать. На свою жену, кому он с такой любовью носил в больницу передачки. Было, что мы с мамой час простояли на балконе зимой. Мама в ночнушке, я в пижаме. Бате втемяшилось в голову, что мы его не уважаем, и он решил преподать нам урок. Выставил на балкон и закрыл дверь на шпингалет. Я помню, как мама пыталась согреть меня, обнимала, но это мало помогало, потому что она сама была задубевшая. А батя ходил из комнаты в комнату, там, в тепле, бакланил сам с собой, размахивал руками и периодически пинал межкомнатные двери. Мне было страшно и холодно. Мама сказала: не дай бог он сейчас выдохнется и заснет. А про нас забудет. Придется высаживать окно. Главное, не порезать вены, сказала она, и я сразу представил себе маму, истекающую кровью на заснеженном балконе. Но батя нас все-таки пустил. И мне показалось, даже удивился, когда нас там увидел.

Он сказал:

- Было, что мы с мамой посреди ночи убегали из дома. История с балконом многому нас научила. Теперь, когда батя кирял, мы с мамой ложились спать в одежде. Много раз это нам здорово помогло, потому что приходилось срочно линять из дома. Я думаю, однажды такая предосторожность с одеждой спасла нам жизнь. Батя в ту ночь долго ходил по комнатам, бурчал и не давал никому спать. А когда мама попыталась его урезонить и уговорить лечь, он озверел. Он ударил ее по щеке, я бросился между ними, от этого батя озверел еще больше. Он заявил нам, что отправляется в кладовку за топором, а мы пока можем ложиться на пол и поворачивать поудобнее головы. Как только он вернется из кладовки, он отчекрыжит наши глупые бошки топором. Чтобы мы знали. И пошел в кладовку. Мы с мамой пулей вылетели из квартиры. В одежде, но босиком, обувь надеть не успели. Мы побоялись, вдруг батя кинет топор из кладовки, и конец птичке. Идти нам было некуда, все родичи – в деревне, до деревни – далеко, и денег нет. Короче, мы всю ночь с мамой бродили по городу. Босиком. И это была одна из самых… да нет, самая лучшая ночь в моей жизни. Стояло лето, ночь была жаркой, безветренной, небо чистое, звезды – как алмазы, все чертово небо подмигивало нам. А мама, твоя бабушка, конечно же, рассказывала истории. Всю ночь. И не повторилась ни разу. Мы встретили новый день у реки, недалеко от моста, на склоне. Потом пошли домой. Батя к тому времени глубоко спал. И я должен тебе заметить, за всю ночь я даже не поцарапал ноги, не то чтобы порезаться где-то. Такая чистота была в то время на улицах.

Он сказал:

- Я думал и думал об этом, тогда и потом. Что происходит в такие дни, когда батя забухивает? Походу все взрослые носят внутри каких-то своих демонов? С чего вдруг бате захотелось отрубить нам головы, наверное, он и по трезвяку иногда хочет отрубить нам головы, но по трезвяку он этого не позволяет и быстренько прячет эти мысли, а по пьяни – пожалуйста, мы все герои нашего времени, Печорины? Получается, кто не пьет, тот всю дорогу сдерживает своих демонов, а потом получается какой-нибудь Чикатило? Лучше бы уж пил. Может быть, пьянство – способ сбросить пар, чтобы демоны покуражились, чтобы не копили злость, как тот джинн в бутылке? Но что если все намного хуже? Что если нет никаких демонов, вообще. Человек ведет себя трезвым нормально не потому, что боится милиции или общества, не потому что так принято; он ведет себя нормально, потому - что он и есть нормальный? А все эти зверства по пьяни происходят из-за того, что алкоголь открывает двери кому-то. И этот кто-то проникает внутрь человека, начинает им управлять. Значит, мы – не одни. Вокруг нас бродят какие-то тени, которые только и ждут, чтобы просочиться внутрь. Они, а не батя, выгнали нас с мамой на балкон зимой. Они, а не батя, не давали нам спать по ночам, били маму и швыряли меня через всю комнату, чтобы я не отсвечивал. Они, а не батя, хотели отрубить нам голову. Я до сих пор не знаю ответа.

Он сказал:

- В детстве я мечтал стать музыкантом, очень любил гитару. В соседнем подъезде жил дядя Сережа, и у него была акустика. Я каждый день бегал к нему, и он давал мне уроки, совершенно бесплатно. Дядя Сережа говорил, что у меня есть талант. Видел бы ты, Игорюня, как он играл! Он был знатным гитаристом, местный Пако де Лусия, хоть и самоучка. У него имелись самоучители, я учился играть по нотам. До сих пор помню фамилии музыкантов из самоучителей. Каркасси, Джулиани, Карулли, Таррега, Сор, Гранадос. Часто дядя Сережа ставил записи группы «Джипси Кингс» на «кассетнике», и он мог воспроизвести многие композиции, и меня научил некоторым отрывкам. Бывало, что мы лабали дуэтом, я бил ритм, а он играл соло. В общем, ты можешь представить, сколько у меня дома разговоров было и о дяде Сереже, и о музыке, и о том, что мне нужна своя собственная гитара.

Он сказал:

- Батя считал, что я маюсь хренью. Ноты? Ты серьезно, Серега? Ты еще скрипку возьми и пиликай на балконе, как педик. Всех музыкантов батя называл поэтами-песенниками, без разницы, Николаев это или Поль Мориа. Говорил мне: ты тоже хочешь записаться в поэты-песенники? Купить тебе дудочку и колпак? Говорил: тебе спортом надо заниматься, а не на гитаре бренчать. Разучил три аккорда, и харе, девок впечатлить – достаточно, а больше эта твоя гитара ни к чему. Говорил: специальность в жизни нужна, которая тебя прокормит, тебя и твою семью. Говорил: все эти поэты-песенники имеют дядюшек с шершавыми лапами, обычному человеку сцена не светит ни при каком раскладе. А мечты – они до добра не доводят. Мечтатели не выживают. Мечтатели однажды обнаруживают себя на паперти или в могиле. Так что мне стоит поразмыслить и записаться лучше в бокс. А еще я думаю: ревновал меня батя к дяде Сереже. И как его винить? Я же каждый день бегал к соседу, а потом по вечерам дома: дядь Сережа то, дядь Сережа се. Батя чувствовал себя немного преданным, немного обиженным. Но до поры до времени он держался в рамках.

Он сказал:

- А потом мы как-то тусили в деревне, батя выпил прилично, и разговор опять зашел о моем будущем. В деревнях только и разговоров, что о будущем какого-нибудь оболтуса. Хех. Ну я дурак и ляпнул перед всем честным народом, что хочу стать гитаристом. Один посмеялся и выдал стандартные фразы, что все эти гитары не доведут до добра. Другой припомнил Кольку какого-нибудь, который играл себе на ложках в сарае, а теперь на сцене отжигает и гребет бабки. А батя сначала молчал и смотрел на меня так задумчиво. Когда вся гвардия выговорилась, он вдруг спросил: считаю ли я, что это мое занятие – достойно настоящего мужчины? И я, дурак вдругорядь, ляпнул снова: типа да, вон дядя Сережа говорит, что далеко не каждому дано выйти на сцену, музыка – это труд, труд и еще раз труд, и хлюпики срываются на полпути, только настоящие альфа-самцы доходят до победной. Типа того. Зря я дядю Сережу приплел. На этот раз батя психанул. Вылез из-за стола, схватил меня за руку и потащил из избы.

Он сказал:

- Шел дождь и вечерело. Я испугался до усрачки. Я думал, он тащит меня к какому-нибудь чурбаку, чтобы там отрубить мне голову. Или в колодец кинет. Или в сортире запрет. Или отдаст свиньям на съедение… Да мало ли. Но он вывел меня за калитку, а немного погодя – вообще из деревни. Я понял по направлению, что мы идем к реке, и испугался сильнее. Я понятия не имел, что он задумал, но я точно знал, что мне это не понравится. Потому что по его глазам, по его хватке, по самой его походке, как он дергал плечом и кренил голову набок – он никогда не дергал плечом и не кренил голову, как долбанный дятел,- по всем этим знакам я понял, что демон снова поселился в нем. Я заныл. Потом стал просить прощения – и за гитару, и за дядю Сережу, и вообще за все хорошее. Потом я просто ревел. Батя же молчал всю дорогу, пугая сильнее. Молча тащил меня за руку, и вырываться – бесполезно, силищи в нем огого было.

Он сказал:

- Он вывел меня на гору рядом с рекой. К тому времени дождь уже перешел в ливень, и мы были мокрые оба, как тряпки. Я видел, как сползают капли с батиного носа на его усы, как он отфыркивается и периодически облизывает капли, и это тоже было страшновато: он облизывался, как голодный морж. В общем, батя вывел меня к тому обрыву, куда мы с тобой летом ходили камни кидать, помнишь? Он меня подтолкнул к самому краю и сказал: Серега, если ты считаешь себя настоящим мужиком - докажи. Если твое желание пиликать на гитаре такое сильное – заслужи его. Прыгай вниз, в реку. Если прыгнешь - куплю тебе гитару. И больше никогда не буду отговаривать или упрекать. Но если не прыгнешь – ты пойдешь по моему пути, как я тебе велю. Давай, прыгай, времени раздумывать нет. Будешь долго выбирать - я тебя сам скину с обрыва.

Он сказал:

- Река под дождем была страшная. Вся бурлила и пенилась. Но батя одного не знал. Я ведь уже прыгал отсюда этим летом, и прошлым тоже. Мы с деревенскими пацанами прыгали. Естественно, тайком, за такое бы нам родители головы отвинтили. Пусть мы прыгали под солнцем, пусть река сейчас выглядела как Амазонка, я не особо боялся прыжка. Я мог бы рискнуть и прыгнуть. Впервые я стоял на развилке, и от моего решения зависела вся моя дальнейшая судьба. А может, и нет. Может, все это - сказки, все эти развилки и судьбоносные решения. Так могло быть, что назавтра батя бы и не вспомнил об этом случае. Ведь он не помнил, как выставил нас на балкон. И не купил бы он мне никакой гитары, посмотрел бы удивленно, проворчал бы про поэтов-песенников - и все. Сейчас этого уже не проверишь. Потому что я не прыгнул ни фига, вот и весь сказ. Я отошел от края, размазывая сопли и слезы, и помотал головой. Батя удовлетворенно крякнул, молча потопал домой и ни разу на меня не оглянулся. А я плелся сзади. Плелся и оплакивал свою гитару, которой у меня никогда не будет.

Он сказал:

- Я перестал бегать к дяде Сереже. Когда мы встречались на улице, я мазался, что у меня много уроков. Дядя Сережа поначалу уговаривал, что так нельзя, у меня талант, и таким не разбрасываются. Потом перестал. Наверное, понял, что дело не в уроках совсем. Потом он умер, лет через пять. Инфаркт. А я записался в бокс и стал тренироваться до изнеможения. Понимаешь, это ведь сказать так просто: больше не буду. Но в жизни так не получается. Она мне снилась, гитара, мне снилась сцена, мне снились все эти Карулли и Джулиани, покачивающие головами. Мне снились ноты, они как щеглы, щебетали мне новые мелодии, и было даже искушение что-то наиграть потом. Требовалось вытравить из себя мечту, раз уж я от нее отказался, раз и навсегда. Иногда на ринге я спецом поддавался. Вдруг ни с того ни с сего гитара всплывала перед глазами, и я пропускал удар, чтобы получить по морде, чтобы заместо гитары пришли звездочки или нокаут.

- Пап, а почему ты не прыгнул?- спросил Игорь Мещеряков.- Ведь если ты мог прыгнуть, и не боялся, почему ты не прыгнул?

Поразмыслив, он сказал:

- Понимаешь, я вдруг вспомнил маму. Как мы с ней бродили тогда ночью босиком по всему городу, и ни одна собака нам не встретилась. Я вдруг подумал, что если я все-таки прыгну, и батя мне честно купит гитару, то ведь все может стать намного хуже. Я вроде как снова выставлю его дураком, как бы уроню его авторитет. И он может оставить меня в покое, как обещал, но оторвется на маме. В следующий раз мы не успеем выбежать босиком из квартиры. Может, пройдут годы, когда это случится. Никто потом не свяжет это с моим прыжком, но это будет связано. И я буду это знать, я буду виноват в этом. И еще одна мысль... Ведь выбор тогда стоял не между мечтой и суровыми буднями. Выбор стоял между мечтой и отцом. Если бы я прыгнул… уже никогда бы не было, как раньше. Никогда бы я не заснул больше с ним в одной постели, прижавшись к его плечу, вдыхая запах табака, слушая его храп и просто умирая от счастья. Это бы встало между нами глыбой, и никто бы ее не раскрошил. В конце концов мы бы стали с ним совершенно чужими. Там, на обрыве, я понял, что не готов отказаться от отца ради мечты. Я не знаю, правильно ли я поступил. Наверное, не такая была уж сильная эта мечта. Мы с батей никогда об этом больше не говорили. Такие вот пироги, Игорюня. А что, ты бы прыгнул? Если был бы на моем месте, ты бы прыгнул?

Игорь Мещеряков прыгнул.

Окончание следует...

Врач: Я ознакомился со всеми материалами, которые перешли ко мне от Виктора Петровича. Все, что касается вашего сына. Это и аудиозаписи разговоров, и его собственные выводы и предположения. Также мне выпала, скажем так, нелегкая задача быть консультантом в деле о гибели вашего сына, равно как и в деле о гибели его наблюдающего психотерапевта. Такой вот двойной зигзаг… Печальный зигзаг. Мне доступны материалы обоих дел. Я не вправе разглашать ни слова, но выводы я делать вправе. Вывод, который лежит на поверхности, касается навязчивых состояний Игоря. Они у него были, они его тревожили, а в последние годы они его донимали. И хотя нигде в разговорах с Петровым прямо не затрагивается эта тема, они так или иначе все время ходили вокруг нее. Скажите, вы замечали у вашего сына эти навязчивые состояния?

Пациентка: Упорство – навязчивое состояние?

Врач: Зависит от контекста. Если человек пытается пробить головой стену, хотя дверь – в двух шагах от него, то – да. Но если это конструктивное упорство, поэтапное упорство, где каждый последующий шаг выбирается по итогам предыдущего, то, конечно, нет.

Пациентка: Игорь не бился головой о стены.

Врач: Но он бился головой об пол. Простите, что вынужден это озвучивать столь грубо.

Пациентка: Это все как-то связано?

Врач: Боюсь, все связано. Ваш сын был убежден, что в мире существует определенный круг людей, кто следил за ним. За ним и за такими, как он. Он называл этих людей – докапывальщики.

Пациентка: Что значит «такими, как он»? Лунатиками?

Врач: Он не уточнял. Могу судить лишь по косвенным признакам.

Пациентка: Что за признаки?

Врач: Вы в курсе, что Игорь имел тайный аккаунт во Вконтакте?

Пациентка: Нет. Но сейчас многие имеют фейковые страницы. Чем эта особенная?

Врач: Тем, что была всецело посвящена творчеству. Его, Игоря, творчеству. На этой странице Игорь анонимно выставлял стихи собственного сочинения. Я думаю, можно не спрашивать вас, знали вы об этом?

Пауза 8 секунд.

Пациентка: Действительно, не знала… Хорошие стихи?

Врач: Разные. Я прочитаю вам. Для примера. Я себе выписал. Вот:

Закат и тени над рекой,

Поникли ивы над волной.

Замерзла, милая? Не плачь!

Ты видишь берег? Мы с тобой

Пока что живы! Ну и пусть

Теченье воспевает грусть.

Ты плачешь, милая? Я рядом.

Я тоже плачу? Ну и пусть!

Взойдет луна, настанет ночь,

Пойдем с тобой от грусти прочь.

Ты мне не веришь? Что ж, я тоже.

Здесь нам печаль не превозмочь.

Так окунемся же в волну,

И поплывем,

А может быть ко дну

Пойдем.

И  средь морей

Ты станешь вновь моей.

Пауза 13 сек.

Врач: А вот уже посложнее:

Лишь свет забрезжит поутру неверный,

Придав мечтам свершения окрас,

Как человек, польстившись миром тленным,

Вновь рвется в бесконечный путь, давя на газ.

Он движется, наращивая скорость,

Вперед, всегда безудержно вперед,

Ведь там, в конце пути, быть может, вскоре,

Решительный ответ на все вопросы ждет.

А за стеклом перемещаются пейзажи,

События, надежды, люди, города.

Жизнь располосовав в километражи,

Не удовлетворится гонщик никогда.

Он не заметит, как ласкает ветер,

Ему неведом дух травы ночной,

И поиск внутренней улыбки тщетен,

И позабыты радость и покой.

Он не запомнит ничего, что было.

Что будет — обогнет дороги полоса.

Его удел — акселератор жать уныло,

В надежде когда-либо дать по тормозам.

И в этой каждодневной карусели
Бездумно забывает человек,
Сколь нескончаемо отдельное мгновенье,
Как безнадежно прожигается наш век.

Пауза 10 сек.

Пациентка: Надо же… Он никогда мне не показывал.

Врач: У меня есть предположение, почему это случилось. Почему вы, близкий человек, ничего не знали о его поэтических притязаниях. Вам, вероятно, будет тяжело это услышать… Изучив все материалы, я прихожу к выводу, что ваш сын мог страдать раздвоением личности.

Пауза 12 сек.

Пациентка: Вы серьезно? Вы что, думаете, мы бы с мужем не заметили этого? Как можно жить с человеком, с ребенком… с собственным ребенком, и не замечать таких вещей? Вы по-любому ошибаетесь.

Врач: Боюсь, не все так однозначно.

Пациентка: Я не хочу об этом говорить больше, это бред какой-то.

Врач: Вы знаете, кто такая Каба?

Пауза 12 секунд.

Пациентка: Нет. Кто это?

Врач: Но вы вздрогнули. Вам это что-то напомнило?

Пациентка: Я не знаю. Возможно. Но я не помню.

Врач: Игорь упоминал об этой Кабе в разговорах с Виктором Петровичем. Он говорил, что это существо, которое приходит к нему в снах. Именно от нее, от этой Кабы, он пытался убежать в те ночи, когда он вставал и начинал ходить во сне. Но я ничего не могу вам поведать об этом существе, потому что Каба – это образ. Собирательный образ. Ничего конкретного о ней Игорь не знал. А имя – он говорил, что впервые о Кабе ему рассказала бабушка.

Пациентка: Это возможно. Свекровь рассказывала много сказок.

Врач: Но вы не помните, чтобы она упоминала конкретно Кабу?

Пациентка: Я уже говорила. Нет.

Врач: Виктор Петрович попытался вытащить эту Кабу на поверхность. И все, что с ней связано.

Пациентка: Да, несанкционированным гипнозом. Он говорил. Уже потом.

Врач: И по тому, как быстро Игорь погрузился в транс, Виктор сделал предположение, что его мог раньше кто-то гипнотизировать. Виктор подошел близко к правде, почти впритык. Он был хорошим психотерапевтом. Просто ему не хватило времени. Очень жаль.

Пациентка: Подошел близко к чему? О чем вы? Он мне звонил незадолго до смерти, спрашивал то же самое. Я ему ответила и вам повторю: ранее мы никогда не водили Игоря на гипноз. Я бы и Петрову не дала согласия, если бы знала.

Врач: Не нужно было никуда его водить. И не нужно больше искать этого неведомого гипнотизера. Я нашел его. Игорь был этим гипнотизером. Игорь сам, собственными усилиями воли, гипнотизировал себя. И он не страдал от лунатизма. Это не лунатизм. Это был транс, вернее, его обратная сторона. Вы не знали ничего о том, что Игорь писал стихи, – просто потому, что он сам об этом не знал! Он писал эти стихи, будучи в состоянии гипноза, в который сам себя и вводил. Он сам не знал о своей второй странице во Вконтакте, ведь он создал ее тоже в состоянии самогипноза. И заходил он на эту страницу только в подобном состоянии. Существуют специальные техники, как можно ввести себя в транс. Игорь мог изучить их. Но, скорей всего, его техника была уникальной. Он сам ее создал, спонтанно, и когда у него получилось, родилась вторая личность, которая и писала все эти стихи. Только это в кино так бывает, что человек с раздвоенным сознанием ничего не подозревает. В жизни такого не происходит. И Игорь подозревал. Именно отсюда и его теория слежки, теория докапывальщиков. Именно отсюда взялось существо по имени Каба.

Пауза 20 секунд.

Пациентка: И как по-вашему, для чего он это делал?

Врач: А вот это я бы и сам хотел узнать! Я бы очень и очень хотел это узнать! И именно от вас. Потому что такой самогипноз, такое рождение второй личности могло случиться только на фоне какого-то шока. Шока настолько сильного, шока всеобъемлющего, что рассудок Игоря не смог принять этого. И Игорь ушел в другой мир. Создал себе двойника, который избавлялся от последствий шока стихами, творчеством. Иногда система давала сбой, и Игорь падал в этом состоянии, и больно бился об пол, терял себя. Но, как правило, глубокой ночью, когда вы, его родители, крепко спали, он сидел в своей комнате, за своим компьютером, или под одеялом с фонариком и блокнотом, и сочинял стихи. Его тайный аккаунт – он переполнен ими.

Пауза. 16 секунд.

Пациентка: Это все из-за меня. Я виновата. Я пыталась защитить его, их обоих защитить. Не смогла.

Врач: Что вы имеете в виду?

Пациентка: Это все город, откуда я родом. Я бежала, бежала… Придумала другую себя. Оборвала связи. Я все сделала, чтобы закрыть семью от этого города, чтобы он не смог достать их в этом мире, но, видимо, он достал их изнутри. Проклятый городишко… Он с самого начала тянулся к Игорю, тянулся к Сергею. Видимо, нельзя так просто взять и уехать из Арыка.

Врач: Игорь упоминал об этом. В беседах с Виктором он говорил, что вы приехали из Башкирии.

Пациентка: Башкирия – прекрасный край. За исключением этого гиблого места. Оно даже на вас действует сейчас, через меня. Не удивлюсь, что это город вас наводит на мысли, что Игорь был параноиком. Чтобы закрыть тему. Чтобы логично закрыть всю эту историю.

Врач: И вновь мы наталкиваемся на теорию заговора. В последнее время ее что-то слишком много. И не только в связи с Игорем, но и в связи с Петровым.

Пациентка: Об этом я и говорю! На них это перешло через Игоря. К нему – от меня. Во мне это от города, где я родилась.

Врач: Что ж, эта ваша теория тоже имеет право на жизнь. Вернее, имела бы. Есть только одна проблема. В Башкирии нет города с таким названием. На карте вообще нет города с таким названием.

Пауза 14 сек.

Пациентка: Это же просто так говорится. Вы понимаете? К примеру, так говорят: Златоглавая. Но такого города тоже нет. Все понимают, что речь – о Москве. Или говорят: город-герой. Но он никакой не герой. Люди – герои, а он – просто город.

Врач: То есть, Арык – это не имя собственное, а имя нарицательное? Нечто такое, что имеет репутацию сродни сточной канаве? Арык – это ведь канава? Какое тогда географическое название вашего родного города?

Пауза 20 сек.

Пациентка: Я не помню…

Врач: Погодите, как так? Что значит – не помню? Так не бывает. Это же не покупка в магазине, которую можно забыть. Даже друзей можно забыть, но родные города не забываются.

Пауза 5 секунд.

Пациентка: Я честно не могу вспомнить.

Врач: Да нет, это просто смешно! Если вы не хотите говорить, или это какая-то тайна, то можете так и сказать. Но это странно, утверждать подобное. Вы в любой момент можете посмотреть в документах.

Пациентка: Но их нет. Нет документов, где бы фигурировал Арык. Их нет. Свидетельство о рождении, школьный аттестат – все это не сохранилось, все осталось там. В моем дипломе стоит уфимский вуз.

Врач: Всегда есть паспорт. И старая прописка.

Пациентка: Но его тоже нет. Я потеряла паспорт сразу после свадьбы. Мне его все равно нужно было менять на новую фамилию. В новом паспорте у меня только местная прописка.

Врач: Очень интересно. А что насчет фотографий? У вас остались фотографии из прошлого? Часто они весьма стимулируют память.

Пациентка: Я их сожгла. Все фотки. А если честно: я и паспорт сожгла. Все, дотла. Я же говорю, я хотела защитить семью. Я думала, что таким образом я потеряюсь. Что город не найдет меня, прошлое не найдет меня, весь этот кошмар забудется.

Врач: Что же? Простите, что настаиваю, но – что же? Что такого случилось там, в вашем родном городе, что вы так панически боитесь прошлого? Что там стряслось?

Пауза 12 сек.

Пациентка: Я не помню…

Из новостных пабликов майл.ру:

В истории с покончившим с собой школьником Игорем Мещеряковым неожиданно раскрылись совершенно шокирующие подробности. Мама мальчика, находящаяся в данный момент под наблюдением в городском психоневрологическом диспансере, призналась своему лечащему врачу, что Игорь Мещеряков подвергался жестокому обращению со стороны родного отца. Имели место регулярные избиения, и даже пытки. Сергей Мещеряков, отец мальчика, арестован, сейчас он дает показания в полиции. По предварительным данным все обвинения он отрицает.

Расследование дела продолжается.

Продолжение следует...