Rudakopsky

Я вдруг перестал быть алкоголиком. Физически не перестал, а юридически – как бы и нет. По моему неюридическому разумению факт моего опьянения в вечер пропажи Лешки должен был стать ключевым в деле. Но он быстро отошел на второй план по причине – ну-ка, с первой попытки! – отсутствия подтверждающих фактов. Я ведь не шатался на уличных камерах, когда возвращался с сыном от тещи. Сама же Кандибобер исступленно отвергла факт распития спиртного в тот вечер, выблагораживая свою персону. А дядя Роман, опрошенный ментами как ближайший сосед и возможный свидетель, с пеной у рта заявил, что я вообще не пью. Экспертизу я не проходил, потому как приоритетом считался Лешка и его поиски, разбор полетов и погоня за ведьмами начались уже позже, и то на фоне волны, поднятой соцсетями. Ну а что только лайкодрочеры не понапишут, чтобы обеспечить себе рейтинг и получить добавку в виде донатов,- это еще не доказательства.

Прочие соседи подтвердили мое алко-алиби. Наша квартира числилась в рейтинге «белых», в отличие от того же дяди Романа: мы с Леной не бычили, не били стекла, не скандалили, не орали на детей и не выбрасывали из окон использованные прокладки. Да, был период, когда у нас угорали Ленчик и Катька Догадовы, любители абсентов, кумара и полночных закидонов, ну так это молодо-зелено, уже и быльем поросло. В подъезде мы всегда здоровались, а многолетняя выдержка позволяла мне выглядеть адекватным даже в серьезном употребе. «Техносила» знает! И администратор Верка, которая сама любила покрепче и погорячее, меня не раскусила в первый день, лишь уловила смутный диссонанс. Некоторые терки по подъезду возникали лишь в плане сигарет: я курил, а Лена вообще дымила как паровоз, и дым с балкона напрягал некурящих соседей.

Неожиданно еще одна статья Алкогольного Кодекса двурушного государства, где отрицательные ярлыки неугодны обществу. Они годятся лишь для гневных пабликов и пустых набросов на вентилятор. Официальное же признание обязывает к серьезным последствиям. Иными словами, редких маргиналов и бухариков, ползающих по мусоркам и караулящих у магазина, должно зачислить в группу риска для некоторой смешной статистики. А всех прочих кривых – лишь по усмотрению. Условный Иерей, имеющий колоссальные проблемы с бухаловом, прозрачен для общества, пока он исправно функционирует – ходит на работу, не пренебрегает душем, не злоупотребляет прогулами и опозданиями, здоровается с бесцветной, нарисованной улыбкой, исключает дебош и громкую музыку и делает вид, что здоров и счастлив. Иерею никто не поможет: друг поржет и протянет бокал пивасика, супружница сморщит шнобель и заявит, чтобы не раскисал, в интернете посмеются и заклеймят слабаком, а нарколог вылупится ослом или ослицей. А через какое-то незамеченное никем время вдруг – о-па! – и кореша возле магаза в восемь утра приветственно вскидывают руку, и жена судится за жилплощадь, и дети воротят нос, тетенька в осеннем плаще и с собачкой сокрушенно качает головой, а общество недоумевает: как так? Ведь еще вчера Иерейка был нормальным терпилой, но вот незадача, чет малость перегнул.

Следователем по моему делу был перец, напоминающий опасного поцыка из 90-х, по фамилии Забейворота. Бритоголовый и в партаках, скорей всего из бывших братков, вряд ли у него такой образ для ментовской самодеятельности. В день знакомства Забейворота обдал меня перегаром, так что я сделал вывод, что он отлично знает наш с ним предмет. Возможно, именно поэтому он маниакально отметал любые упоминания о моем пьянстве. А когда речь зашла о разрыве времени между пропажей Лешки и первым обращением в «Лиза Алерт», Забейворота выдал:

- Напишу в деле, что ты думал, будто пацан поехал назад к матери. Ты же думал, что он с матерью, так?

- Ну…

- Ну и все, не ссы. Ты думал, что он с матерью. Мать думала – что с тобой. Так на суде и скажешь.

Еще Забейворота спросил, будет ли у меня адвокат. Я сказал, что нет. Я виновен и готов к последствиям. Он сказал, что адвокат мне в любом случае положен по закону, и раз я не собираюсь привлекать своего, мне выдадут назначенного защитника от государства. Защитник будет выбран, согласно регламенту, после этого он мне позвонит. Никто так и не позвонил.

Лицезреть впервые «назначенного защитника» мне довелось лишь в суде, вернее, впритык перед заседанием. Сидел в коридоре чувак в отутюженном, слащавом костюмчике и с офигенно слащавой бороденкой, выбритой ювелирно триммером. Хипстер недокуренный. Листал на мобильнике баб из Тиндера. Свайпил влево. Не отрываясь от баб, посоветовал мне краем губ соглашаться со всеми обвинениями, меньше дадут. Три года будет запрашивать прокурор. Судья согласится, но изберет условку. Я же семейный человек, у меня на руках Артемка, а еще я – никакой не алкоголик.

В общем, не мудрствуя лукаво, я и на суде нарисовался под градусом. Предварительное отмокание в ванне и чистая одежда придавали мне цивилизованного форсу – не меньше, чем назначенному хипстеру. Но в глубине души я жаждал наказания, поэтому нагрузился по брови. Подспудно я кричал обществу: я – бухой, и всегда таким был, распните меня уже! Но этого опять никто не заметил, а те, кто заметили – свайпнули влево.

Судья мимоходом спросила:

- Часто выпиваете?

И все мои прокрученные самообличительные речи вдруг развеялись в дым от одного-единственного вопроса, а скользкая природа алкоголика взяла верх. Я смалодушничал и брякнул:

- Нет.

Суд прошел без проволочек, и мне впаяли год условки. Я ожидал от судьи большей прозорливости, большей вовлеченности, но мои ожидания разбились о рутинный каркас судебных заседаний. Я вовсе не уповал на свое неубедительное «нет». Все мои характеристики, собранные у дяди Романа, Кандибобера и прочих налейболистов, не выдерживали пристального взгляда даже дилетанта. Но странности продолжали множиться. В судебных предписаниях значилось: отмечаться с регулярностью раз в неделю в уголовно-исправительной инспекции первые полгода, заблаговременно сообщать о переезде или смене работы (ха-ха), не посещать питейные заведения и не шляться в разных сомнительных местах после 23-х вечера. Это было все, касаемое моей алкашки. Я был уверен, что меня как минимум обяжут пролечиться в реабилитационном центре, но и тут не угадал. Я начинал понимать, почему так абсурдно и тупо погиб Дима Ваняткин.

В коридоре я поинтересовался у хипстера, отмалчивающегося на протяжении всего заседания, почему год. Он же сулил трешник. Тот равнодушно ответил, что я могу считать это авансом от государства, точнее – от правоохранительной системы. Которая таким приговором расписалась в своем бессилии вернуть мне сына.

Лена на суд не пришла.

Продолжение следует...

Медичка из приемной ничего не поняла и сама позвонила в «скорую». Тут-то и выяснилось, что никакой ошибки не случилось: маму действительно везли в больницу. Но по дороге необходимость в реанимационных действиях отпала, потому что мама скончалась. «Скорая помощь» слегка подкорректировала курс и отвезла тело в морг, расположенный в двухстах метрах дальше на территории больничного городка.

И я поплелся в морг. Потрясенный и раздавленный, изъедаемый дичайшим желанием нажраться как никогда в жизни и забыться дней на десять, а лучше на сто. Еще одна смерть легла камнем на мою совесть, и мне придется тащить его на загривке вместе с другими камнями, пока все они меня не размажут и не завалят заживо.

Ночь перед похоронами я провел с телом мамы в нашей старой квартире по улице Калинина, в родовом гнезде 54-го микрорайона-штата, подыхая от одиночества, обложившись со всех сторон пивными бутылями, как воздухоплаватель балластом. Вспоминал отца. Его гортанный говор еще звучал в этих стенах, и как он нам с мамой проедал плешь своими строительными прожектами. Но коммерцию он считал мелкой страстишкой, а вот настоящих страстей у него было только две – рыбалка и шахматы. Позывы сердца и принципы воспитания обязывали его привить мне любовь и к тому, и к другому. Я послушно рыбачил с ним на пару или тупил с ферзем, но любовь не проклевывалась; я делал это в угоду мужицкому кругу и разговорам по душам. А после смерти отца я тут же забросил все мужские страсти и игры, сведя интересы к литрболу.

Я вспоминал Алиску, как мы с ней бухали в этой же комнате, и прозвучал стартовый гонг моего алкогольного турне, зашвырнувшего меня в итоге в затхлую яму греха, вины и самопрезрения. Вспомнил, как Алиска заблевала мне весь пол, а я бегал вокруг нее с тряпкой и бутылкой вина, сдерживая азарт дать ей хорошего пинка по голой заднице. Где она теперь? Ведь жила через дом от меня…

Здесь же, в комнате, я смалодушничал перед Васькой Золотаревым. Наши с ним прогулки-посиделки всегда напоминали пиковую синусоиду, мы могли предаваться вековечному братанию, а могли грызться или лупить друг друга, сгорая от ненависти. В тот день мы с ним конфликтнули на почве какой-то мелочи, количества отжиманий в прошлом году или состава нынешней сборной по футболу, и Васек, потеряв веский аргумент, подкрепил свои убеждения батиной пепельницей прямиком мне в голову. От пепельницы я увернулся, однако сама пепельница, заряженная Васькиной злобой, перечеркнула комнату и врезалась в окно. Не навылет, но трещина по всему стеклу не сулила мне ввечеру ничего хорошего от предков. Я расхныкался, что пусть Васек сам теперь отвечает перед родоками, раз уж он такой мастер залпового огня. На что тот пожал плечами и отнесся к инциденту, как к рутине, дождался моих предков, оповестил о своем преступлении и поклялся, что возместит ущерб. Когда сможет. И мне вдруг стало стыдно. И было уже не важно, кто разбил долбанное окно: Васек меня прикрыл за-ради-бога, а мне не хватило духа прикрыть его самого.

Я вспоминал маму… Если батя учил меня интеллектуальным играм, то мать учила быдляцким. «Дурак», «козел», «двадцать одно» скрашивали бесконечные осенние вечера, когда слякоть на улице убивала все желание казать нос из дома, а отец запаздывал после своих строительно-коммерческих дел. Когда-то давно мать работала проводницей в поезде, там и подцепила отца на удочку, подтвердив правило, что на каждого рыбака найдется свой крючок. Мне всегда было интересно, был ли у них секс в поезде, но так далеко в изысканиях я, конечно же, не забирался. Горбачевская перестройка застигла мать в декрете, и на ЖД стали активно мутиться путаные реформы, так что мать от греха подальше уволилась и перешла на более оседлую должность в собесе. Да и отец был ревностно против возвращения ее на поезда дальнего следования.

Я вам должен признаться, братья и сестры, что пока бытовой алкоголик не скатился в слюни и не стал попрошайничать у «Пятерочки», вы никогда не узнаете, что у него проблемы. Потому что алкоголь – суть способ прикрыть проблемы более личные, дремучие и опасные, и алкоголик – спец по маскировке. Он с детства привык носить нейтральную маску циника или юмориста, защищая свою боль и поток слез. Есть алкаши, которые от первой же капли теряют всякое разумение и берега и начинают завывать на балконе под «U2» в наушниках, есть дядя Роман, который не скрывает своей любви к горячительному и подчеркивает это в каждом разговоре; бытовой алкаш – не таков. Вы с ним общались сегодня на стоянке, стопудово общались – вспомните! - он чистил машину от снега рядом с вами. Вы пили с ним кофе в обеденный перерыв на офисной кухне, и он хвастал вам своим новым айфоном, но при этом мечтал о вечере, когда можно будет заскочить в разливуху. Вы ехали с ним в переполненном автобусе, и на крутом повороте, когда инерция вас сблизила, вы могли уловить от него легкий запах алкоголя. Но человек был чисто выбрит и опрятно одет, он просто выпил банку пива после работы, вы тут же забываете об этой мелочи. Ничто в нем не выдает, что он квасит понемногу с утра до вечера уже третий месяц кряду. Жена может двадцать лет жить с увлекающимся, потом прикладывающимся, а в конце – бухающим по-черному мужиком, и ни одной фразой, жестом или словом он не выдаст, что страдает от ПТСР после перенесенных в детстве побоев или изнасилований. Что по десять раз на дню от малейших конфликтных ситуаций у него перехватывает дыхание, сердце заходится в припадке, маячит призрак панической атаки, потому что срабатывает паттерн жертвы; но этот человек убежден на 200%, что это – сугубо его личные проблемы, и он должен справиться с ними в одиночку, а бухло – ну что ж, стоит только накатить, мы все это прекрасно знаем. Жена будет думать, что ей не посчастливилось связать свою жизнь с безвольным слабаком, теща припечатает авторитетом, подруга нашепчет уловки, общественное мнение приплюсует парочку догм, а тролли в интернете постебаются. И человек в очередной раз убедится: он – один. Он должен справиться сам, либо не справиться вовсе. Он настолько привык задвигать боль, что даже не мыслит иначе, кроме как навязанными ему стереотипами. А когда оказывается, что алкоголь был вовсе не подспорьем, алкоголь просто воспользовался слабостью и детскими травмами, чтобы поработить, забрать его радость, его идеи, его мечты, его здоровье, его семью и его детей, хвататься за голову уже поздно. Он проиграл эту битву, обречен был проиграть, и даже если его родные выжили, пройдя через горнило созданного им кошмара, они будут до конца дней его ненавидеть.

Я не знаю, что со мной не так. Меня не били и не насиловали в детстве. Отец даже ни разу не повысил голос, мать могла огреть полотенцем или обругать матом, но, как правило, за дело. Наверное, я исключение из правил, я сам выбрал такую жизнь, а может – я просто великовозрастный бездельник, и этим все сказано. Мать знала, что я увлекаюсь спиртным, но о глубине моего падения не догадывалась даже она. Никто не знал, кроме Лены. Мою забулдыжность мать воспринимала терпеливо, ведь и они с отцом тоже были непутевыми. Частенько прикладывались, и пьяное сюсюканье могло резко обернуться острой фазой ссоры. Отец начинал на пустом месте ревниво предъявлять матери за работу проводницей, хотя, как я понял по ее рассказам, слухи о разврате в поездах сильно преувеличены. Мать пеняла отцу по поводу его постоянных отлучек якобы по гаражным делам, а по факту – хрен его знает, с кем он там трется. Периодически ссоры переходили в драку. Таки да! Меня предки никогда не трогали, но между собой устраивали бои для поддержки тонуса. После чего запирались в своей комнате и какое-то время не казали носа. Я так понимаю, занимались сексом. Им была нужна эта извращенная прелюдия по пьяни, они ее любили, она стимулировала и придавала их жизни шарм и текстуру. Что ж, на фоне жизненных открытий и чужих исповедей я могу считать свое детство безоблачным.

Наличие под рукой гигантских информационных пространств в интернете не исключает косности. Вот и мы с Леной были истово уверены, что в период молочного кормления залететь невозможно, и не предохранялись в эти месяцы. На смену Лешке тут же запросился Артемка, и двухполосное известие на тесте огорошило нас на целый день, когда мы тупо разевали рот и не знали, что с этим делать и куда бежать с перепугу. Неожиданно нарисовалась чулочная тещенька с воинственным кандибобером и известной присказкой: дал Бог зайку, даст и лужайку, ну а родственники на то и даны, чтобы поспособствовать осуществлению второй части присказки. Мне бы тогда смекнуть, что себя и тестя Анна Витальевна, если и причисляет, то исключительно к первой половине присказки, где про Бога. А вот по поводу родственной помощи и всяких лужаек Киндибобер обозначилась немедля после рождения Артемки: как родили – так и воспитывайте. Нечего тут попрошайничать и норовить спихнуть ответственность, у нас своя жизнь имеется. Так что теща благолепно и богобоязненно умыла руки под одобрительное кряканье Степана Антоновича.

И тогда моя мама вдруг вновь включила квантовый режим и стала появляться у нас дома каждое утро. Собирала Артемку после утреннего прокорма и отправлялась с ним на улицу, я всего лишь выносил-заносил коляску. Потом по прибытии помогала со стиркой, уборкой и готовкой. Иногда забирала к себе домой уже окрепшего и стоявшего на ногах Леху, от которого, по правде говоря, хлопот было больше, чем от новорожденного. Естественность в поведении мамы обезоруживала и даже внушала крамольную мысль принимать ее как должное. Честно говоря, в тот период времени мы с Леной были так задерганы, что не хватало сил даже на сердечную благодарность, и я до сих пор ужасаюсь от мысли, как люди способны совместить детей и работу. Лишь спустя какое-то время, когда оба пацана стали ходить в садик, мы с Леной смогли осознать ту прорву помощи, которую нам оказала моя мать.

Я провел возле тела всю ночь напролет, поглощая пиво литрами и не в состоянии хоть сколько-нибудь опьянеть. Мне хотелось плакать, рыдать, бесноваться, ломать стулья, технику и пальцы, но мне не удалось выжать из себя ни слезинки. Потеря за месяц двух самых близких людей сломало внутри меня механизмы по преодолению боли. Осталось лишь тупое алкогольное созерцание и сухие глаза.

- Прощай, квантовая мама,- прошептал я под утро.- Я бы с удовольствием лег рядом с тобой. Но у меня не хватает храбрости перерезать себе вены.

А утром первым человеком, позвонившим в дверь, оказалась Лена, которая уже отвела Артемку в садик чуть свет к открытию. Она помогла мне с похоронами, немногочисленными родственниками и мамиными подругами, которые пришли проститься и которых после кладбища нужно было накормить. В заботах и совместном горе нам с Леной пришлось коммуницировать, и мы втянулись, потому что давно сроднились и стали почти одним целым. Корявые, неотесанные и трудные реплики перешли, пусть далеко не в дружелюбные, но все-таки в ровное общение.

Мама и после смерти умудрилась преподнести мне квантовый подарок, посодействовав нашим с Леной отношениям.

Продолжение следует...

Меня спросили, нет ли у Лешки мобильника или смарт-часов. Отсутствие того и другого уполовинили надежду в их глазах. Мы планировали купить ему смарт-часы к школе, а пока дети обходились моим мобильником. Спросили, мог ли Лешка пойти к кому-то из родственников? Не мог. Мы сами возвращались от подмазанных родичей. Есть ли у него где-то поблизости любимое место? Я понятия не имел, есть ли у него таковое. Потому что, гуляя с детьми, мыслями я витал в ближайшем алкомаркете, и даже разговоры наши скользили по поверхности, скоропостижно усыхая, едва им случалось раскрыться. С ужасом я остро осознавал, что, хорохорясь своим статусом многодетного отца, я, по сути, не знал детей. Они просто присутствовали в моей жизни, но я не могу вспомнить ни одного чертового разговора по душам. Роберт отчалил в полицию, чтобы собрать информацию с камер наблюдения, и я внезапно остался совсем один.

Кому-то одному надлежало дежурить дома, на данный момент это и был я. Сумятица в мозгах и млечный сок в венах. Поясница слабеет и отнимается, руки дрожат, постоянно хочется ссать, и моча на вид густая, чуть ли не с комочками. Ощущение себя актером в затянувшейся дурной пьесе, неспособность принять реальность. Я вновь повытаскивал баклаги из углов и слил наиболее отвратительные остатки в единую емкость, а потом заглотил, не покривившись.

Обычно семейные прогулки у нас происходили кучно. Мы все, имея разные темпераменты, старались держаться поблизости, лишь я время от времени отделялся, чтобы заскочить в какую-нибудь придорожную пивнушку, но честно старался не увлекаться отлучками. Лешка, даже если катил на самокате, был приучен опережать нас не более чем на два-три десятка метров, после чего парковался и ожидал пешкодрапов.

Что пошло не так в этот раз? Что если его сбила машина, а я был настолько невменько, что продолжал волочиться прямым курсом? Наверное, это должно выясниться в первую очередь, потому как кто-то уже сейчас активно обзванивал морги и больницы, хотя по совести это должен был делать я… Или же нюх завел меня в подвернувшийся магазин, Лешка остался дожидаться снаружи, чтобы не мешаться с самокатом… И что потом? Что если он тупо провалился в колодец и уже много часов лежит там без сознания?

Но больше всего меня трясло и корежило с того, что вчера, приползя домой на рогах, я еще полночи зависал перед компом и выжрал почти все пиво, даже не вспомнив, что в начале крестового пути со мной был ребенок.

Вернулась Лена. Не глядя на меня, молча пошла укладывать Артемыча на дневной сон. Я выждал сначала десять минут, потом еще пять. Лена не появлялась, и я, изнуренный чувством вины и нешуточным похмельем, поплелся за ними в детскую. Артемка отрубился сразу. Лена лежала на Лешкиной кровати на спине, в джинсах и футболке, уставившись в одну точку на потолке. Опухшие глаза слегка прикрыты мелированной челкой, лицо асбестовое и неподвижное.

- Я не могу сидеть тут,- пробормотал я.- Я пойду его искать.

- Что-то должно было случиться.- Слова сорвались с ее губ без выражения, как плевок.- Я всегда знала.

Мне нечего было на это ответить, и я побито ретировался. Прихватил фотографию Лешки и заспешил на улицу. Там первым делом заскочил в «КБ», взял себе нефильтрованного, долбанул его прямо на крыльце двумя залпами. В теперешней ситуации похмелье – далеко не самый верный соратник, так что мне было не до жеманства или показной морали. С этим я разберусь позже, когда все закончится… если закончится. Безвкусное пойло запузырилось по венам, нейтрализуя токсины и придав мне лишней энергии, и я, подцепив штаны, отправился в долгое скитание по городу.

Конечно же, никого я не нашел и следов не обнаружил. Лешку искало человек двадцать профессионалов, что может привнести один недосоленый бухарик с отказавшей памятью? Я пытался нащупать недостающий брусок воспоминаний, бороздя по знакомым тропам, периодически останавливаясь и таращась на фрагменты улиц. Я не заслужил и этой малости. Я протягивал фото Лешки всем встречным-поперечным, но люди просто качали головами. Несколько раз мне на мобильник звонила мама. Я не брал трубку. Новость о том, что ее никчемушный сынуля-алкоголик где-то посеял внука, она узнала от Лены. Я прошлялся весь день, не забывая периодически заскакивать в виноводочные магазины, как только чувствовал, что поясница вновь начинает отниматься. Когда я ввечеру приплелся домой, я оставался смертельно трезв.

Роберт держал тесную связь исключительно с Леной. Меня он тщательно игнорировал, выколотив из меня скудные показания. Лена же со мной почти не общалась, и мне приходилось догадываться о положении вещей по обрывкам ее разговоров по телефону. Лезть с расспросами напрямую я не отваживался, боясь вызвать истерику или ненависть; я вообще теперь был сплошным раздражителем.

Но догадываться или узнавать было нечего и не о чем. Обозначенную нами с Робертом область вчерашнего променада излазили вдоль и поперек, но тщетно. Тогда круг поисков решили расширить. Потом еще расширили. Волонтеры выложились от души, и все с нулевым результатом. Лешка исчез бесследно, как герой детской сказки, только это была криповая сказка, это был форменный триллер, и я никак не мог избавиться от навязчивого вопроса: разве в современной России такое возможно?

Анализ камер наблюдения не добавил ясности. Какое-то время мы действительно мелькали с Лешкой в кадре то тут, то там по пути к дому. Он катил на самокате впереди, я шел следом, с набитым пивом магазинным пакетом, потом Леха останавливался и поджидал меня, все как во время обычных прогулок. Я не шатался на камерах и не совершал размашистых, характерных жестов, по мне вообще не верилось, что я сколько-нибудь бухой,- сказывались годы тренировок. Потом в какой-то момент на бульваре Космонавтов мы уходим с сыном в слепую зону, а через четверть часа я уже топаю в одиночестве, как устремленный навстречу подвигам ковбой. Что могло случиться за эти четверть часа? Создавалось впечатление, что на определенном этапе мы с Лешкой просто забываем друг о друге и следуем разными путями. Я не мог осознать этого резкого перехода, я будто смотрел склейку записей с разных дат.

Глазастый народ, подмечающий все, что ни попадя, любое гавно под кустиком, а потом выкладывающий свои тупорылые наблюдения в интернет, сопутствовал нам только в первой половине пути, до слепого пятна. Волонтерам посчастливилось обнаружить свидетелей – помнили не столько Лешку, сколько меня, я ж высокий, телесно-массивный, и если походка меня со стороны не выдавала, в глазах все равно плескался хмельницкий. Бухой человек на узкой тропинке глаза в глаза вызывает всплеск тревоги и потому обречен запомниться. Однако вскоре все эти свидетели и зеваки вдруг рассосались по трещинам и берлогам, словно от резкой непогоды или по сигналу. Вторая часть пути, после мертвой зоны, обозначилась отсутствием свидетелей, которые могли бы пробудить хоть какую-то надежду.

В первые дни было много звонков, опять же, на мобильник Лены. Мы высылали инфоргу оба наших номера, но в ориентировке он выставил только номер Лены по соображениям, оставшимся мне неизвестными. Вторым номером он указал телефон местной ячейки «Лизы Алерт». Чего хотели все эти абоненты, пожелавшие остаться неизвестными, я без понятия: никаких сдвигов или новых деталей мы от звонивших не дождались. Иногда Лену вырубало на ходу, и пару раз ее трубку брал я. В первый раз звонила бабушка, которая все время молола «осподи, осподи» и утверждала, что видела Лешку у «свово соседа». Я тут же перезвонил Роберту и продиктовал координаты, но он устало сообщил, что бабушка уже звонила им ранее, они ее пробили, оказалось – одуванчик с приветом.

Вторым был человек средних лет с изумительно поставленным голосом, как у Сергея Чонишвили.

- Доигрались?- осведомился он.- Как теперь жить думаете?

Я замер, меня пробрал мороз. Спроси такое «осподня бабушка», я бы ответствовал матерным лаем, но от спокойствия и профессионализма говорящего в трубке мне стало не по себе.

- Кто это?- спросил я.

- Вам не спастись,- ответствовал мастер озвучивания.- Теперь уже нет. Но я могу вас спасти. Только я. Не перепутайте! Никто больше не справится, как бы вас не убеждали. А я могу.

Я бросил трубку. Прочие звонки были равной информативности, разве что без сектантских пуганий.

Заходил дядя Роман. Вообще у нас дома кто только не побывал в первые дни после пропажи Лешки. Много людей в форме и с погонами. Множество каких-то личностей, про которых я вообще ничего не ведал. Я пребывал в тумане и апатично созерцал входящих-выходящих. Иногда меня о чем-то спрашивали, я механически отвечал, если знал ответ. Либо тупо лупился, если не знал. Продолжал втихаря прикладываться к горлышку. Дядя Роман вызвался помочь с поисками, его быстро задвинули, но он не обиделся. Дыхнул перегаром и предложил забрать Артемку, приглядеть. Я нашел в себе силы поблагодарить и отказаться, к тому же на всех парах прикатила моя мама. Дошла ли черная весть до тестя с тещей, я не знал. Присутствия оных не наблюдалось поблизости.

Через неделю нашли самокат, и дело переквалифицировали под статью «Убийство». Волонтеры продолжали мониторить соцсети, и все из них искали Лешку, а кто-то один искал не только Лешку, но и самокат. То ли он пробил самокат по системе поиска изображений типа Яндекс- или Гугл-картинок, то ли вручную сидел и кликал по всем городским объявлениям и пабликам, я не знаю. Как бы то ни было, этот замечательный человек обнаружил в соцсети «Вконтакте», в городской группе паблик с Лешкиным самокатом. Какой-то тип нашел самокат и выставил объявление о находке.

К автору объявления тут же снарядилась официальная делегация, состоящая из следователя по делу и лизаалертовского Роберта. Чувак оказался не при делах, просто решил совершить добрый поступок. По его словам, у него имеется дача в Зиргане, в десятке километрах от города. Ну и он гоняет туда-сюда по мере возможностей на своей тачке, и накануне тоже поехал. А на обратном пути заприметил брошенный на обочине самокат и проявил гражданскую ответственность: закинул самокат в багажник и тиснул объявление. По словам этого человека, самокат он обнаружил за городской чертой на Малой объездной дороге.

Именно в тот момент мой мозг окончательно осознал истину, что я не увижу больше Лешку никогда.

Продолжение следует...

Мы разобнимались с Агопой, как фронтовые товарищи на руинах противника, и он естественным образом стал моим наставником. В АА их кличут «спонсорами», но только денег «на поправку» они не дают, а вместо этого по кусочкам отрывают от тебя частички твоего алкогольного «я». Чтобы на его месте постепенно проклевывалась новая личность, жмурящаяся перед ужасом трезвой жизни. Агопа стал первым человеком, которого я подпустил к черным страницам моей летописи, написанным после того, как я бесславно завершил «попытку №2» супружеской изменой и выскочил на разгуляй-поле, как сорвавшийся с цепи аскет.

Нужно было мириться с Анной Витальевной. Минул цельный год, ни много ни мало, со дня нашей с ней рукопашной на потеху местным зевакам и сплетникам. Кандибобер теперь дворовая звезда таланта, доморощенная Волочкова; как минимум минуту славы она в тот день себе завоевала. Круглый год обе противоборствующие группировки стойко выдерживали обет молчания. Ни мы с Леной, ни Кандибобер с Крякалом не звонили, не писали и не слали астральных призывов. Внуки перелистнули год, и я думал, что это будет сложной задачей – нейтрально объяснить, в какой чертов колодец вдруг провалились дед с бабкой, и при этом не скатиться в матершину. Но либо возраст, либо современное мышление, либо гаджетный мир размягчали сцепки привязанностей, и внуки не лезли на стену от родственной тоски.

Хошь-не-хошь, а такой уж у нас с Леной был подход. Не могли мы существовать в перманентных контрах с родичами. Родичи могли, даже запросто, а мы ерзали как на заусенцах. А еще с политической точки зрения Степан Антонович оставался, пусть захудалым и отстраненным, но все же отцом Лены. И единственной ниточкой к воспоминаниям о ее родной матери, и если эту ниточку обрезать – шарик улетит в небо навсегда. Тещенька была тоже своего рода нитью, шерстяной и чулочной; если не принимать во внимание ее персону, то можно забыть об отношениях с тестем. Ну и поскольку моральное спокойствие Лены стояло для меня не на последнем месте, я скукожил хлеборезку и навострился на поклон.

Я ведь прекрасно помню, как все начиналось… Помню, как никогда, ярчайшую последовательность сцен и событий, помню каждую мелочь и каждую фразу. Помню лучик солнца, ползущий по столешнице по направлению к краю пропасти. Помню кусок паутины под потолком, нивелирующий тещину репутацию. Помню запах хлеба на кухне, помню щебет вечерних птиц, шум телека за стеной, оповещающего о новых преступлениях. Помню вкус водки. Я уговорил свою стартовую 0,5 перед походом к Анне Витальевне – для придания должного фасона. Я не знал, что мне была уготована роковая дата, и, вероятно, никакое спиртное не способно пробудить в человеке дар предвидения.

Чтобы привнести в картину примирения достоверность и капельку домашности, мы прихватили с собой Лешку и Артемку. Покормили их хорошенько перед походом, потому как у Артемыча имелась легкая форма аллергии на сладкое, а Кандибобер постоянно норовила подсунуть ему конфетку. Зачем она норовила, я без понятия, мы просто принимали это как данность и подстраховывались. Гарантию предварительные обеды не давали, но хотя бы существовала надежда, что Артемыч не обожрется от пуза непойми чем где-нибудь в тихом углу, пока взрослые наводят мосты.

Заседание присяжных состоялось на кухне, детей мы спровадили смотреть телеканал «Карусель» и не мелькать. Степан Антонович откупорил родимую по такому случаю и спрыснул на четверых. Я ожидал трений, наездов и провокаций, но Кандибобер не выглядела воинственной или надменной, а выглядела она потерянной и кислой, как закручинившаяся Бузинная матушка. Зачем-то терла руку всю дорогу, словно намекала на последствия драки год назад, но по факту это был обыкновенный нервяк. Агрессивный зачесон поник и казался ветошью. Прежде всяких других слов мы сперва накатили по одной, и тут же – по второй, сбивая барьеры и умасливая пути.

- Анна Витальевна, я реально прошу прощения, от души, что не сдержался тогда,- правдиво заканючил я, открывая спикерскую.- Как-то глупо вышло, на рефлексе. Я когда осознал, чего натворил, всю ночь потом не спал. Реально было стыдно и мерзко от себя. Сразу не нашел смелости попросить прощения, а потом чем дальше – тем сложнее. Короче целый год набирался храбрости. Я уже перед Леной извинился, перед детьми тоже, что вот так у нас в семье случилось по моей вине. Теперь склоняю голову перед вами. Простите.

Я придирчиво зыркнул на обоих оппонентов, проверяя реакцию, и припечатал:

- Я даже в церковь сходил, свечки поставил всем за здравие.

Ага, в церковь я ходил. Чертей гонять с похмелья! О, по пьяни я мог и не такое задвинуть, смею вас уверить! Шарль Перро на максималках. Но Кандибобер зело прониклась и смотрела на меня со смесью признательности и потрясения, как на ожившего средневекового паладина.

- У меня еще неделю потом щека болела,- попеняла мне теща, для чего-то продолжая тереть руку, обнаруживая таинственные взаимосвязи, но я уже видел, что она стремительно оттаивает.

- Я очень извиняюсь!- приплюсовал я, и искренность струилась из моих глаз селевыми потоками. Я мельком подумал, не стоит ли повторить покаянную молитву и в отношении Степана Антоновича, но счел, что на вторичную тираду искренности у меня уже не осталось.

- Ладно, чего уж!- Кандибобер вздохнула, как это может делать только она – одновременно скорбно и пренебрежительно.- Кто старое помянет… Все уж быльем проросло!

А то! – мог бы хохотнуть я в этом месте нашего живописного примирения, и тем самым схлопнуть лавочку уже необратимо. Много чего проросло, дражайшие родичи, мать вашу! У меня, к примеру, проросли первые седые волосы. Я за этот год успел резко бросить пить, потом резко начать пить, потом раздумчиво закодироваться, потом так же раздумчиво сорваться на полпути. Лену повысили на работе до директора филиала. Через неделю сентябрь, и Лешка идет в первый класс. Мы пережили пик КОВИДа, который благополучно не коснулся никого из нас, и теперь начинаем облегченно стаскивать маски, сверкая бледными физиономиями, а в моем случае еще и скошенными от выпитого зенками. Но и без гриппа - сколько мелких хворей мы пережили за этот год с детишками – не сосчитать. Иногда помогала моя квантовая мама, но мне было стремно взваливать на нее наши проблемы, и так она для меня сделала в сумме больше, чем все известные мне родители, и в конце этого списка телепались непричастные, но загребущие и чванливые теща с тестем. Мы с Леной условились так: Лена продолжает карьеру, а на больничных сижу с детьми я. Смысл нам вдвоем торчать дома, к тому же я должен ведь на что-то годиться; кодировка здорово поспособствовала прочищению в умах, и осознание себя никчемошним шматком пищевода, засасывающим водку как родниковый нектар, стимулировал меня на самоотдачу в семье.  Так что я прописался домохозяйкой: варил обеды, стряхивал градусники и вытирал сопливые носы, а если бы кто-то посмел назвать меня «каблуком», без раздумий пропесочил бы в рыло, будь то хоть сам Ленчик Догадов. Я кашеварил и драил сантехнику с плитой, как трансгендерная Золушка, ну а ежедневные горячительные коктейли и музыка Беллини с Вивальди фоном всяко-разно превращали рутину в волшебство и буйство красок.

Мы сидели за столом и изо все сих тужились смотреться дружной семейкой. Тещенька нарезала сыр и колбасу, и желудок, обогащенный водкой, получил нехитрую снедь в качестве чаевых на закусь. Примирение состоялось, все остальные огрехи в воспитании можно с натяжкой списать на неловкость ситуации.

- Мы, наверное, переночуем здесь,- шепнула мне Лена, когда пришла пора уматывать.- Так будет правильно. Да и по внукам они соскучились.

Я не уловил в пространстве вселенской тоски по внукам. Когда наши парни забегали на кухню, Кандибобер умело спроваживала их назад, а Крякало одобрительно крякал. Но причин для спора я не видел, к тому же мне было фиолетово, с кем допивать этот вечер. В однюху даже лучше; я уж и забыл, когда в последний раз я принадлежал самому себе без оглядки на часы. Я мысленно потер руки, планируя заскочить за пивциллином на обратном пути и зависнуть за компом до утренних петухов.

Напоследок Степан Антонович затащил меня на кухню, чтобы долбануть итоговую, потому как в бутылке оставалось еще на два пальца. Мы с ним по-родственному чокнулись, и именно на этой ноте моя память резко пошла в отказ. Как и в случае с Димой Ваняткиным – вчистую. Как и в десятке других, не столь трагичных мелочах, которые все вместе уже давно сигнализировали мне о близости коллапса, но покажите мне алкаша, который бы хоть раз вовремя прислушался к внутренним импульсам, окромя импульсов в сторону разливухи?

Следующая сцена: я трудно просыпаюсь от звонка охрипшего мобильника на следующее утро. Пока я с дикого бодунища вспоминал, какая это планета и в чье неудобное тело вселилось мое «я», телефон умолк. Первая мысль содержала скупой синопсис вчерашнего примирения с тещенькой, а отсутствие уколов совести этого свидетельствовало, что примирение прошло удачно. Я продрал глаза, потер многострадальную голову инопланетянина, бессмысленно позалипал на антураж вокруг. На первый взгляд, все норм. Я дома. Телефон, что немаловажно, тоже дома. Вчера уладил с Кандибобером. Потом догонялся в однюху, пока не провалился в понос.

Тем не менее, вдруг образовалась тревога и засверлила по нарастающей, как неугомонный сосед с дрелью. Словно вчера я забыл выключить газ или профукал карту в банкомате. Я не стал с ходу впадать в панику, потому что уже давно так не наклюкивался. Нечеловеческое похмелье плюс высокое давление с утра – гремучая смесь, вызывающая бесконтрольную, ни на чем не основанную тревогу. Алконавты знают!

Посему я первым делом организовал розыск остаточных «витаминов». Поиски не затянулись, по всему дому валялись недопитые пивные баклажки, и если объединить всю осадочную муть, то можно вполне наскрести на нормальный опохмел. Я чуть не блеванул от омерзительного вкуса и канализационного запаха наполовину выдохшегося пива, но заставил себя проглотить эту мерзость как рыбий жир в детстве, ведь нужно было как-то унять бетонные барабаны, долбящие по подкорке.

Я взял мобильник и узрел восемь пропущенных от Лены. Перенабрал.

- Привет, спящая красавица!- бодро шибанул по нервам голос жены, и я съежился.- Выдрыхся?

- Вроде…- Выпитая бурда всасывалась изнемогающим желудком, пелена перед глазами истончалась. От куска слипшихся пельменей в голове стали отделяться связные пельмешки-мысли.

- Мы назад собираемся. Скоро приедем.

- Окей…- Я оглядел берлогу одним заплывшим глазом, прикидывая, хватит ли времени замести следы. Следы заключались только в пустых баклажках, которые обычно бесхлопотно трамбуются за пять секунд в пустой пакет. Желательно непроницаемый, чтобы шифроваться от соседей.

- Как Лешка?- спросила Лена, и я замер. Добряк с дрелью внутри меня включил максимальную скорость.

- В смысле – Лешка?- Инопланетный лоб покрылся испариной.- Он же с тобой.

- Очень смешно,- отозвалась Лена, и память-паскуда издевательски выдала мне еще одну сцену после титров. Мы собираемся на мирный брифинг к теще, и Лешка вцепляется в самокат мертвой хваткой. Мы условились, что туда мы довезем самокат в багажнике такси, а обратно пойдем пешком, и у Лешки будет возможность погонять. Но планы поменялись, Лена решила заночевать у родителей, а вот Лешка проголосовал против. Лешка нигде ночевать не собирался, Лешка хотел покататься на самокате и потому он увязался за мной.

Я смутно видел, как мы вдвоем с ним выходим из подъезда тещеньки. Леха седлает свой двухколесный транспорт и… Дальнейшее начисто отрезано от меня по сей день.

- Спит, наверное,- пробормотал я, холодея от нарастающей паники, и поплелся в спальню с трубкой у уха.

- Фигасе, обед скоро! Буди его и корми.

Но будить было некого. Потому что мой старший сын отсутствовал в спальне. И тщательно застеленная кровать четко выдавала, что ночью на ней никто не почивал. Комната детей вдруг показалась мне жутко стерильной, словно их никогда у меня и не было вовсе, а примерещилось в галлюцинациях.

«Он в туалете!»- взмолился я мысленно и ринулся в туалет. Туалет был пуст.

«Он на балконе!»- и еще один суматошный рывок. Но и там было пусто.

- Лен, его нет…

- В смысле? Что значит – нет?

- Его нет дома…

- Скажи пожалуйста, что ты сейчас шутишь!

Но я уже знал, что шутки в моей жизни закончились безвозвратно. Я снова ринулся в детскую, заглянул под кровать, потом сбросил одеяло, словно под ним мог спрятаться семилетний пацан, как жидкий терминатор. Потом опять для чего-то побежал проверять туалет. Снова балкон. Я бегал по кольцу безысходности с трубкой у уха, слыша нервозные крики Лены на том конце, и мне казалось, что это все дурной сон, я слишком перепил вчера, и у меня «белочка». Сейчас все закончится, еще немного, и Лешка выпрыгнет из-за занавески с криком «Попался!».

Я заглянул за занавеску. Там имелись пыль, пустота и страдания.

Оборвав связь с женой, я ринулся на улицу. Мне даже одеваться не пришлось – в чем мирился накануне с тещей, в том и проснулся. Я бульдогом вцепился в последнюю надежду, что Лешка вышел погулять. Самостоятельно мы ему еще не разрешали ходить на детскую площадку, только в сопровождении, но всегда бывает в первый раз. Особенно когда пытаешься разбудить невменяемого папаню, а тот лишь пьяно мычит в отключке. Вот и самоката дома тоже нет, что лишь усиливает надежду…

Детская площадка была совершенно пуста. Я носился, как курица-несушка, по всему двору, заглядывая под скамейки и за кусты. Потом стал расширять круги и задействовал соседние подворья. Я подбегал к прохожим и спрашивал, не видели ли они мальчика на самокате. Многие шарахались в сторону, ведь в то утро я сам напоминал приснопамятную бабеху, линяющую от цыцулек, разве что никто не харкнул мне в рыло; а следовало. Но некоторые все же останавливались и перво-наперво спрашивали, во что мальчик был одет.

А я понятия не имел, во что он был одет. Потому что вчера был бухой, как отъявленный пропойца. Я помнил только самокат.

Я выбежал на улицу Ленина и стал цепляться ко всем подряд, продолжая панические поиски. Приставал к прохожим, к водителям в припаркованных машинах, к поджидающим автобусы пассажирам, к продавщицам в киосках, к магазинным кассирам. Когда Лена с Артемкой стремительно прилетели домой, я все еще метался по району в тщетных поисках своего старшего сына, пытаясь исправить то, что исправить было уже невозможно.

Продолжение следует...

Поэтому я сказал врачихе, что пью обычно три-четыре литра пива.

- И пять сможете?- спросила врачиха, уткнувшись в листок.

- Да легко!- бездумно ответил я.

- И десять?

Она ехидно на меня косилась, и я понял, что попался. Я пожал плечами, что само по себе раскрывало карты.

- Ладно, все понятно. На сколько будете кодироваться?

- Даже не знаю…- Этот пункт я до сих пор для себя не обозначил, готовясь к эпохальному событию. Я выдержал необходимую неделю трезвости, прежде чем заявиться, изучил все побочки и рекомендации, а вот со сроком межевался.- Предполагается, что навсегда. Лет на десять.

- Не надо на десять,- предостерегла доктор.- Большие сроки угнетают, а вы новичок. Советую начать с малого. Оптимально - год. Кодировка - это ведь только первый шаг. А дальше – работа над собой. Учитесь жить в трезвости. Но не стоит дожидаться конца срока, где-то за месяц рекомендую прийти и закодироваться вторично, снова на год. А вот уже потом можно и на три.

Я кивнул, кротко соглашаясь.

Врачиха засандалила мне болючий укол под лопатку, а потом догнала еще дозняком в вену. С процедуры меня окатил лютый жар, длившийся минуту-две, в течение которых я сидел на кушетке, тупо лыбясь и примеривая на себя облик исправившегося алкопёрого.

- Дети есть?- спросила доктор. Я присмотрелся к ней и вдруг обнаружил женщину. Ну в смысле, как есть – молодую, чернявенькую и симпотную. Прежде я видел только белый халат.

- Двое,- сказал я.- Пацаны.

- Если вы хотите, чтобы ваши дети выросли здоровыми членами общества, они никогда не должны видеть родителей пьяными. Вообще никогда, понимаете?

- Угу…

Мы мило распрощались, я даже умудрился ввернуть ей по старой памяти комплимент, а затем поплелся на шугняке в новую жизнь. Мне казалось, что даже звуки улицы звучат как-то иначе. И народ зырит въедливо, словно мысленно спрашивает, кодировался я сегодня с утра или нет. Я прямиком отправился в магаз, чтобы провести эксперимент. Встал посреди виноводочного лицом к бутылочной батарее и стал искать внутри себя шифрограммы. Из мутных глубин ничего не всплыло, никаких позывов, из чего я сделал вывод, что кодировка точно работает, и я больше не алкоголик. Купил шоколадку и дома сожрал ее.

Поначалу было нормально, даже прикольно. Это как попробовать новую позу из Камасутры – некоторое время доставляет, пока нерв не защемит. Вокруг меня обнаружилась целая прорва времени, которая ничем не занята, и я озаботился заполнением пустот. Сперва подумывал устроиться в какой-нибудь магаз, но тут же отмел эту идею. Если для меня и существуют факторы риска, то рабочий коллектив в торговле должен стоять на первом месте. Свежо предание.

Как-то вечером, сидя на толчке, я придумал организовать дома косметический ремонт. В интернете обнаружился целый мир статей и пабликов, посвященных интерьерам, мебели, декору, материалам, инструментам и пособиям для чайников. Идею я утаивал, но загорелся капитально, и много времени втайне провел за штурмом разрозненной информации. Но однажды я вдруг обнаружил, что брожу по кругу, и одно тащит за собой другое. Замена электрики подразумевала долбежку стен, а долбежка стен не мыслилась без переезда. Перед заменой межкомнатных дверей желательно было перестелить пол, и здесь тоже пришлось бы съезжать. Короче говоря, косметический ремонт по всем параметрам тянул на капитальный. Так-то мы с Леной вполне могли снять хату и пожить какое-то время на чемоданах, но ведь первоначальная идея основывалась на приятных переменах, а тут вырисовывался чудовищный головняк на несколько месяцев. Так что я скомкал эту тему и смыл в том же унитазе.

Я решил заняться самообразованием, но не сильно в этом преуспел. Изучать науку, психологию, новые методы программирования, втыкать иностранные языки – я многое пытался, но ничто не зацепило. Может, не хватало мозгов. Может, было банально скучно. Но самое главное, я не понимал – зачем. Отсутствие мотивации похоронило еще одну, со всех сторон благородную и трезвую идею.

Я вздохнул и поплелся к Лене.

- Займись тем, чем тебе всегда нравилось заниматься,- посоветовала она.

- Как ты?- недовольно пробурчал я.

- В смысле?

- Тебе, наверное, нравится заниматься твоей гребаной обувью?

Лена махнула на меня рукой и оставила в покое наедине с моим мерзким, испортившимся характером.

Чем нравилось… Всю жизнь меня прикалывало только бухло и бабы. Еще медь таскал, но это просто детство и отсутствие карманной наличности. Осознание, что я уникум, постигло мой отягощенный трезвостью рассудок. Я – бесполезнейший кусок дерьма на планете. Я ничего не вложил в социум, кроме двоих бездумно рожденных детей. Я мог только жрать и бухать в голову, а теперь я могу только жрать в голову. И возникает справедливый вопрос уже о мотивациях моей жены. С какой радости она живет с такой амебой, как я?

- Тогда займись спортом,- сказала мне Лена на следующее утро.- Лучшее решение на все времена. К тому же у тебя все данные есть, ты массивный.

И я записался в спортзал, и стал тренироваться по пять дней в неделю, и это худо-бедно заполняло пространство физическое, но не могло заполнить умственное.

Я понимал, что в основе всего лежит кандибобер. Совсем дурак был бы, если бы не понял. Одиночество, предательство отца, продолжительная домашняя тирания, манипуляции и откровенные подставы – это не та почва, на которой можно выстроить здоровые отношения. Я появился в жизни Лены в критический момент, и кризис спровоцировал благодарность, а благодарность – привязанность. Ведь коренной целью всех «отложенных обещаний» является уничтожение критического мышления. Лена не мыслила критически, потому что просто так воспитана. И я тоже не мыслил, потому что бухал и не умел. Мы уцепились друг за друга и плыли по течению.

Но если нет? Что если в этом уравнении лишь одна неизвестная – Лена? Что если у нее имелся очень даже четкий план? Что если она выбрала меня целенаправленно, руководствуясь а) имеющейся у меня жилплощадью, б) ветренным образом жизни, не предполагающим серьезную оценку действительности и в) статистикой. По статистике такие пинчепосы, как я, долголетием не блещут. Или как в случае с дядей Романом, я тоже вряд ли выживу на зоне, случись мне туда попасть.

И Лена приобретает полную свободу и независимость. И от Кандибобера. И от никчемного муженька.

Итак, ковырял я и ковырял все эти нудные занозы. Перед сном ковырял, по утру, днем во время готовки, во время прослушивания Винченцо Беллини, в спортзале на беговой дорожке. И в конце концов подвел плачевный знаменатель: мне нужна альтернатива. Обычно при любой загвоздке я перво-наперво уговаривал 0,5, после чего мог разрулить любой конфликт на Ближнем Востоке.  Теперь же, весь такой новоявленный и закодированный, я должен был срочно раздобыть себе какую-нибудь суррогатину.

Одним прекрасным летним днем я решил не ходить в спортзал – накачался уже, культурист хренов,- а взял курс в сторону дома Догадовых. Ведь сам Ленчик ступил на альтернативный путь, еще когда мы вместе тусили. Он начал в Техносиле: во время перекуров время от времени дымил не табаком, а вовсе иной консистенцией, и потом тупил и хихикал за стеллажами, залипая на электропроводку. Потом, чуть не сверзившись с моста на железнодорожные рельсы, Ленчик модернизировал свои приоритеты, посчитав, что укурок за рулем более защищен от неприятностей, чем колдырь. Теперь я рассчитывал обрести в его лице избавителя меня от себя самого, несмотря на охладевшую дружбу и взаимные обидки.

Невыносимая жара на улице долбила по затылку и сгущала мрак мыслей насчет будущего. Лето - моя любимая и самая комфортная пора,- в этом году мне как-то не зашло. Однотипные дома-клише нависали со всех сторон, грозя сплющить мелкую протрезвевшую букашку. Я выбрался из кварталов на улицу Ленина, поименованную Бродвеем еще в хрущевские времена, и на секунду застыл с разинутым ртом, напоровшись на массовое сборище. И сразу вспомнил: сегодня 12 июня! День независимости! Лена говорила с утра перед работой, и в обычный период жизни я бы после такого известия тут же настрополился в магаз, а тут лишь криво ухмыльнулся.

Но празднество, как и алкогольный дух, преследовало меня, ненавидя за отступничество. Стоял послеобеденный час, и я волочил ноги в сторону дома Догадовых, морщась от жары и ненавидя телепающихся вдоль и поперек людишек.

Вот средних лет пара плетется как на Голгофу. Цель образная, объект неразличим, направление по ярко выраженной синусоиде. Праздник ведь, нужно нажраться. Ты не человек, если не нажрешься со всеми. Ты глист одноклеточный, и никуда не годен, аксакалы тебя проклянут, а красавица не выберет. В случае с этой парочкой – даже не разобрать, кто кого поддерживает. Двусторонний процесс – стоит пошатнуться одному, и тут же кренится второй. Два часа дня, а эти двое уже независимы. Их Голгофа - в еще одной фатальной рюмке.

Молодая семейка. Отец с вальяжным видом толкает перед собой коляску с ребенком. Мамаша вышагивает рядом: эффектные булочки переливаются под новомодными ярко-красными брюками – провокаторами для быков и подспудным исканием лучшей жизни. Банка пива в руке, обернутая в защитный пакет на американский манер, – показатель, что искания покуда тщетны. В глазах мужика – тонны самодовольства, он самец и глава семьи. И не пьет даже, предоставляя это своей кукле, и кто-то же должен следить за ребенком.

Вот команда девиц-малолеток на ортопедических каблуках. Справляют День независимости. Преданы Путину и ненавидят предков. У одной пополз чулок, но это ее сейчас мало заботит: «ершик» свое дело знает, блокируя определенные уголки самосознания. Вот оно, будущее России: поймите нас правильно, мы хотим оторваться. Мы десять лет вкалывали за партами, с нас довольно. Где сегодня зависаем? Пошлите прошвырнемся, зацепим нормальных пацанов!

Вот нормальные пацаны. Идут навстречу, издали начинают давить лыбу: почуяли девчачьи флюиды. Один бритый, другой патлатый, у третьего цепь до пупка. Рядится в нового русского. Девицам ништяк. Вначале – хихиканье, лукавые взгляды, постепенно обе группы замедляют шаг и начинаются торги, смысл которых один – оценить степень перспективности. Я прохожу мимо, и дальнейшее мне неизвестно.

Вот еще одни пацаны – постарше и посмурнее. Эти уже «конкретно нормальные, в натуре». Бляха-муха, мат-перемат, кому набить морду? Напоминают клонов Никитоса Билявского. Вполне возможно, что сейчас они докопаются до тех, кто позади, рисуясь перед самками. А может, и нет, ведь сегодня выходной, и вокруг – многочисленные свободные территории, а бандитствующих беспредельщиков из «Каст» дожали еще в нулевых, да и прочие банды приуныли.

Группа дородных теток – бухгалтерш или работниц банковской сферы. Без мужей. Не исключено, что половинки уже надрались где-нибудь в междусобойчике и киснут до кондиции, или рыгают в кустах, чем не вариант. Тетки решают проветриться, целомудренно построить глазки прохожим, покурить тайком от мужей и детей, посплетничать о сексе.

Еще одна супружеская пара. Мужик никакой, изо рта – словесный понос, граничащий с мычанием. Жена зло шипит, не глядя на свое родное сопливое чудовище. Сама затащила с утра в компанию друзей или коллег по работе, теперь вот расплачивается – пришлось уйти пораньше. Мужик не выдерживает и выдает коронную фразу всех спиртоглотов:

- Да пошла ты! Я что, не имею права выпить?

Имеешь, отчего же. Пей, дружбан, пей крепко, и будет нормальдос. Ты пропустил взросление сына, сломал в прошлом году дерево, на подходе – кража или поджог чьего-то дома, но от судьбы не уйдешь. Она поджидает тебя. Главное - добраться до дома – она ждет тебя в запотевшей початой бутылке, с тщательно обернутым пленкой горлышком, чтоб не выдохлось. И будет клево! Не будешь чувствовать себя жирафом, а будешь чувствовать себя третейским судьей.

Это мне так везет, что попадаются на пути сплошь бухарики? Даже если и сохранились самородки, как моя Лена - которая почти не пьет, только курит беспрерывно,- то их не видно. Они или в завязке, или на работе. А эти – уже отработали. Они вкалывали с утра до вечера, и кто может их в этом обвинить? Они устали. Им нужен праздник. Зачем? Это ведь повод! Всего лишь повод расслабиться. Что за расслабуха без повода - русскому человеку необходим повод. Стряхнем усталость! Стряхнем цепи экономических перипетий! Накосореземся вдрызг! Мы – независимы!

— Кто-нибудь способен провести весь день, слушая Винченцо Беллини?

— А на хрен?!!

Забивание голов высокими идеями ведет к ответственности перед собственной совестью. Статья № 1 Алкогольного Кодекса Российской Федерации.

Дверь мне открыла Катька Догадова. Она обладала формами и всегда умело их подчеркивала. На ней – домашние шорты и топ с бретельками, обнажающий верхние полукружия массивных грудей. Глаза - как и всегда – смеющиеся и блудливые.

- Привет, я к Ленчику. Он дома?- Я спросил, потому что не увидел знакомую «девятку» на привычном месте возле подъезда.

- Где ему еще быть?- хмыкнула Катька, запустила меня внутрь и исчезла на кухне.

Поскольку мне предоставилось самому выяснять, где шифруется Ленчик Догадов, я зашел сначала в гостиную. У них двушка, как и у нас с Леной, только ипотечная. Ленчик обитал именно там, где я предположил: заседал за компом в очках, майке-алкоголичке и цветастых семейных трусах, сверкая дрищеватыми ляжками. Живо напомнил мне наши злоключения в обезьяннике многими годами ранее. С тех пор он повзрослел, подурнел, похудел, а окуляры заметно потускнели.

- Привет, Максим! - выдал я с ходу.

Он обдал меня хмурым гостеприимством, снова залип на монитор.

- Чепатый мафон! Шутить изволишь?

- Проверяю, помнишь свое имя или нет,- любезно пояснил я, подсаживаясь поближе и проверяя экран. Ленчик резался в онлайн-покер.- Где твоя тачка? Гараж купил?

Ленчик потемнел еще больше, став похожим на арапа.

- Юк тачки. Капец, короче.

- Продал?

- Угу. Если бы! Разбил из-за какого-то мудака-алаярина. Въезд на Бочкарева знаешь? Там этот чмырь меня подрезал, и я угандошился об столб. Мотору кабзда. Ладно сам жив остался. Чмырей развелось.- Ленчик помолчал и добавил, словно оправдываясь:- Он бухим был.

О своем, наверняка аналогичном состоянии, поспособствовавшем дорожной адгезии, он скромно умолчал. Ну и я тоже не стал накалять. Кивнул вместо этого на экран и спросил:

- Выигрываешь?

- Когда как. Чаще выигрываю.

- Разбогатеть реально?

- Мне? Мне точно нереально. Таким как я, брат мой, разбогатеть никогда нереально.

- С чего вдруг такой пессимизм?

Ленчик помолчал. Он покликал мышкой, чего-то там перетасовал – я не силен в карточных играх. Я обратил внимание, что он стал каким-то насупленным. Мерклым. Как престарелый спортсмен-неудачник. Хотя вроде с Катькой у них все нормально, - по крайней мере, с виду, а лично я не дознавался.

- Код надо знать. В основе всего лежит код, друг мой. Во всем заложена программа. Ты, кстати, программист же. Должен знать.

- Я такой же программист, как дядя Роман косметолог. Дядю Романа знаешь?

- Друган твой?

- Сосед.

- А, этот… В натуре, тип!

Мы помолчали.

- Ты знал, что пиво по свойствам более близко к каннабису, чем к спирту?- вдруг спросил Ленчик.

- Нет.- Я действительно удивился.- Не знал. Это ты к чему?

- К тому, что сколько нам открытий чудных…- Невнятно проговорил Ленчик.- Я же пиво раньше пил. Пиволар – помнишь? А потом вдруг на «траву» потянуло. А это все код, мой друг. Во всем заложена прога, - и в еде, и в бухле. Если ее «крякнуть», можно стать хоть Юрием Гагариным, хоть Калигулой.

- Максим, ты меня пугаешь,- решил я еще раз пошутить, но Ленчик даже не хмыкнул.

Он покрутил колесико мыши, что-то там пощелкал на экране. Потом хитро глянул на меня. Пока я только предполагал, что Ленчик раскумаренный, теперь же его необъятные зрачки меня в этом удостоверили. Он спросил:

- Скажи по правде, твоя нынешняя жизнь – это результат твоих действий? Твоих желаний? Или этих, как их, - мечт? Или просто говно в проруби?

Теперь уже я насупился.

- За говно не скажу. Как-то это слишком… прямолинейно.

- Но ведь ты не мечтал в детстве, что будешь жить именно так?

- Не мечтал,- признался я.- А знаешь, почему? Потому что я в детстве ни о чем не мечтал.

Ленчик воззрился на меня своими зрачками-тарелками. Что-то покрутил у себя в голове, какие-то свои каннабисные тумблеры, потом тряхнул головой.

- Чепатый мафон! Значит ты – уникальный Петросян.

Опять какие-то мутные догадовские приколы. Честно говоря, он мне уже надоел, хотя я только что заявился.

- Но не о тебе речь. Я вот мечтал в юности стать банкиром. С предками жили напротив Уралсиба, он как раз открылся в девяностых. Я смотрел на них из окна, пока уроки учил. На всех этих типов в костюмчиках. Думал – повзрослею, отучусь, тоже таким стану. Но не стал. И почти любой пацан не стал. Ты никогда не думал, почему «должен» часто оказывается сильнее «хочу»?

- Может, потому что «должен» часто проще?- проворчал я.- И понакатанней? Тебе говорят «должен» и тут же предлагают варианты. Для «хочу» нужно послать всех подальше, оторвать жопу и самому стирать руки в кровь. А нахрен?

- А почему не наоборот?- давил Ленчик.- Что если все наоборот? Человек создан, чтобы сказку сделать былью? И это должно происходить легко. Но кто-то узурпировал эту суперспособность. И заставил таких, как ты, думать одинаково. А чтобы одинаковее думалось, всегда есть бухло. Вряд ли ты мечтал в детстве о бухле.

«Видимо, именно поэтому ты переквалифицировался в наркота»,- с неудовольствием подумал я. Раньше, когда мы с ним квасили вдвоем, мы могли развивать эту тему до утра, блуждая по темным переулкам города и попутно нарываясь на неприятности. Теперь Ленчик сменил амплуа, а я вообще сижу омерзительно трезвый. Расстояние между нами стало бескрайним, чтобы надеяться на прежний контакт. И это печалило.

- Поэтому я не стану никогда богатым,- только и заключил Ленчик и вернулся к своему покеру.- Я не знаю кода. Мозгов не хватит.

Я поерзал на месте, посмотрел на стены, на мебель, немного на люстру. Потом спросил:

- У тебя кофе есть? Угостишь?

- На кухне там пошебарши, где-то есть, поищи,- махнул рукой Ленчик. И присовокупил для понимания:- Там Катюха.

- Катюху искать не надо?- уточнил я.

- Не…

Мне осталось только пожать плечами и бесславно отползти на кухню. Катюха в этот момент как раз что-то выбрасывала в мусорное ведро под мойкой, наклонившись в три погибели и выставив в мою сторону прекрасный зад. Я проглотил слюни и резко отвел взгляд.

- Кать, есть кофе?

- Было где-то. Сейчас налью.- Она ловко щелкнула электрочайником, запуская кипятилку, и извлекла кружку.- Слышала, ты бухать бросил?

- Фигасе! – Я был действительно поражен. Ткань, призванная во все времена служить пологом для личных секретов, в современном мире истончилась донельзя. Я был уверен, что о моей кодировке знают только Лена и Врачиха.- Откуда?

- А я не помню! Сказал кто-то.

- Ленчик вроде тоже бросил?

Она кисло меня оглядела.

- Если это шутка, то неуместная.

Я смешался. Пока она наливала мне кофе, я сидел за ее спиной и не знал, куда пялиться. То ли на кофе, то ли в окно, то ли на Катькины ляжки. Жаль, что у них не было кота – я бы пялился на кота. Потуг для продолжения обличительной тирады Катюха не выказывала, и я попытался зайти в обход.

- Что у вас вообще происходит? Все нормально?

- Ты же сам его видел только что. Он уже с утра такой обдолбанный. Скоро отрубится, и хоть МЧС вызывай – не поднять. И такое каждый день.

Ленчик мне пытался только что в другой комнате задвинуть про законы кармы и порочный круг сансары – ну, в тех узких и задымленных горизонтах, в которых был сейчас способен. Походу у них самая настоящая беда за фасадом относительного благополучия и молодости. Правительство выделяет многомиллионные средства на строительство школ и садиков, сколько средств выделено на вызволение таких вот людей из сансары? Или это просто отбраковка, категория падших, неустойчивый элемент? Я не знал, чем могу им помочь, я себе-то помочь еле могу.

- А где он сейчас работает?

- А нигде! Я работаю. А он нет. Видимо, хочет, как ты, недвижку в аренду сдавать. Только у него одно отличие – недвижки пока нет. И наша еще ипотечная.

Ох уж мне эта недвижка! Сколько я встречал людей, которые все свои неурядицы почему-то в результате сводят к моему наследству. Я взял кофе и глотнул. Голимый Максвелл Хаус, распространенный в народе благодаря удачной рекламе и песне Моби. Ладно, сойдет. Я прихватил его и отправился снова к Ленчику. Так-то у меня имелась цель прихода, я ж не просто так сюда забурился погостить и вспомнить былые денечки. Но только Ленчик меня уже не ждал. Леонид Догадов мирно сопел в две дырки, опустив накумаренную голову прямо на клавиатуру. Очки нелепо съехали с лица.

Я опять развернулся и поперся на кухню, как тот паровозик из Ромашково, который всю дорогу болтался не пришей кобыле хвост.

- Забыл чего?- спросила Катька.- Сахар, молоко?

- Он спит там,- сдал я Ленчика.

- Тогда забей. Торкать бесполезно. Сам через пару часов очухается и дальше пойдет куролесить.

Я скользнул за кухонный стол и какое-то время пил кофе. Катька стояла ко мне спиной и что-то там строгала. Салат, по-видимому. Праздничный салат ко Дню Независимости.

- Слушай, Кать, ты не в курсе, где у Ленчика заначка?

Я был готов к тому, что она швырнет в меня ножик. Мой приход был явно не в тему, а уж вопрос по заначку вообще не в масть. Но Катька даже не повела бровью.

- Плющит?

- Есть малеха,- признался я.

- Бывает. Сейчас гляну.

Она отложила нож и на какое-то время исчезла. Вернулась с двумя уже забитыми косяками, что немного не соответствовало моей истинной цели прихода: я планировал затариться у Ленчика впрок, чтобы попустить синдром отмены хотя бы еще в течение месяца. Но пришлось не гугнить, а пользоваться моментом, позволив событиям складываться впереди меня.

- Только не здесь. В туалет пошли.

И мы заперлись с ней в туалете, с этой молодой и полуголой самкой, в то время как ее муж и мой бывший корешок болтался в отключке в своих каннабисных мирах. Где у него всяко исполнялись желания, и он прилетал к своим мечтам на крыльях одного лишь честного слова. «Травка» подействовала почти молниеносно, я даже удивился такому резкому переходу в мир расслабона, а потом запоздало и с печалью осознал, что дело не в наркоте. А дело в том, в каком дичайшем напряжении я слонялся последние недели.

Я не помню, о чем мы с Катькой болтали в узком туалете, пока кумарили. Может, ни о чем. Но зато очень хорошо помню, как, выбросив окурок в унитаз, она вдруг резко ко мне придвинулась и прилипла влажным ртом к моим губам.

Я охренел! Секунду ничего не делал от шока. Потом решил позвать на помощь. Потом сообразил, что призыв о помощи явно не то, что требуется в подобной ситуации. А потом…

Короче, все эти мысли в голове… О Лене. О том, что я просто расходный материал, ступенька на ее жизненном пути. Гаечный ключ для ремонта карьерного движка. Еще эта кодировка. Жара, толпы бухих и полуголых баб на улице. Травка еще…

Короче, я не устоял и трахнул Ленчикову жену! Прямо в туалете, безо всякого презика. Отхреначил ее как шлюху, сзади, намотав на кулак волосы. Катька хрипло стонала, как заправская курильщица опиума, а меня накрыло с головой, и мозги потекли, – я жарил ее как в тумане, не заботясь об элементарной конспирации. И кончил внутрь.

Потом я скомкано засобирался и тупо сдриснул. Вероятно, выглядя при этом в глазах Катюхи паскудной омежкой в ряду греческих самцов, справившей природное деяние и трусливо бегущей прочь. Дым в голове рассеялся на улице, когда я обнаружил себя на скамеечке подальше от дома Ленчика и Катьки. И когда он рассеялся, я всерьез ужаснулся.

До этого дня я ни разу не изменял Лене. Даже в мыслях! Даже когда дрочил, представлял только ее! А дрочка занимает у похмелюги далеко не последнее место, поскольку ощущения во время абстиненции такие пронзительные, что не приснятся ни одному трезвеннику.

Я сидел на косоногой скамейке, отпугивая сегодняшних бабушек,- накумаренный, шокированный и жалкий. Меня потрясла до глубины нутра сила секунды, и мне вспомнился маленький Дима Ваняткин. Что придает секунде дополнительную мощь, что возвеличивает ее до силы межгалактического взрыва? Секунду назад ты – ребенок, ты играешь с машинками или смотришь мультик, и вдруг – ты летишь с балкона пятого этажа мордой в асфальт, но это уже не игры, а ты – не авиатор. Секунду назад ты выходишь из дверей офиса или проходной сварочного цеха, ты видишь в мыслях предстоящие выходные – прогулка с женой по скверу, поход с ребенком в боулинг или на каток, вечерние обеды и ни к чему не обязывающие мелодрамы, беседы перед сном и поцелуи в полночь. И вдруг – ты опрокидываешь стакан, и твой шаг – необратим. Нет в мире силы, способной обратить алкоголика и заставить остановиться после первой, и все выходные превращаются в головную боль, поиски ближайших киосков, словесный понос, неадекватные жесты и выпады, слюни перед монитором ввечеру.

Всего лишь секунда отделяла меня от того, чтобы схватить Катьку за волосы, развернуть к себе задом и спустить с нее эти домашние шорты вместе со стрингами. И уже нельзя откатить назад, и это самое чудовищное – тебе жить с этой секундой на загривке всю свою жизнь.

Вот бы научиться предвидеть эти секунды. Стать хозяином своей судьбы и осуществлять свои мечты. Но имеем то, что имеем. Потому что код доступен лишь единицам на планете Земля, удел же прочих – водкалар, пиволар, будет знатный холивар. И я знаю только один способ, как урегулировать этот мой внутренний конфликт на высочайшем уровне. Я просто отбросил все сомнения и мысли и рванул в виноводочный.

К этому ведь все и сводилось, правда? Праздник как-никак, День Независимости.

Я вытерпел до дома, а там откупорил и жахнул. До конца кодировки еще оставалось полсрока, так что я не медлил, чтобы не подпустить здравомыслие. После нескольких глотков пива меня накрыло жаром – примерно половина того огня, охватившего меня в кабинете нарколога. Вдобавок грудь и спина пошли какими-то мерзкими красными пятнами, и вскоре я обратился в долматинца-ханурика. Я перепугался и пригубил еще малек. Глотков двадцать. Бояться реанимации было гораздо безопаснее, привычней и правильнее, нежели бояться окунуться в последствия своего мерзкого греха, своей подлой натуры, в мрак решающей секунды. Которая рвет мир пополам на «до» и «после».

А через час пятна начали бледнеть, жар снизился, а к приходу Лены все симптомы исчезли. Вместе с чувством вины и омерзения. Я совершил ошибку, очень серьезный проступок, но я заплатил за него трезвостью. Я уже наказал сам себя тем, что опрокинул фатальный стакан.

Короче говоря, я вернулся к тому, с чего начал.

Продолжение следует...

- Я сейчас на помощь буду звать!- рявкнула на меня та, что повыше.

Мне пришлось застыть на полпути с распахнутой калиткой, не беря в толк, чего же мне дальше делать со своими мельницами. Аккуратное появление Ленчика Догадова из-за моей спины несколько разрядило обстановку. Мы обменялись с девчонками колкими фразами и разошлись по-быстрому, без дальнейших разборок.

- Тебе лечиться надо, маньяк!- только крикнула мне в напутствие та, что повыше, но я решил не обращать внимания.

Как впоследствии выяснилось, девчонки нас сглазили. Мы пересекли площадь, вышли на улицу Дзержинского, и вдруг Ленчик встрепенулся.

- В этом доме корешок один живет, денег мне заторчал.- Он указал на трехэтажную сталинку – из тех, где нет подъездов, но есть парадные, и где нет перил, а есть балясины; еще там водятся духи коммунальщиков.- Давай заодно заскочим.

Мы завалились с ним на первый этаж освещенной парадной, где Ленчик принялся увлеченно долбасить в одну из квартир как к себе домой. Долбасил он упорото, минут десять. Торкался и бубнил под нос неслыханную вульгарщину. Потом отступил назад, удивленно обозрел непреодолимую дверь и молча потопал на этаж выше. Я послушно поплелся следом. Мне бы уже тогда смекнуть, что Ленчик сегодня явно не в духе ориентировочно-розыскных мероприятий, но алкоголь убаюкивал меня, что так нормально.

Ладно, мы подолбились в незнакомую дверь еще немного на втором этаже, а когда и это не принесло нам обещанных деньжат, то же самое попробовали на третьем. Ни в каком месте нам не открыли, из чего мы сделали заключение, что гостям тут не рады, и обиделись. А когда вышли на улицу, там нас уже поджидали доблестные милиционеры, тягостно привыкающие к новому статусу полицейских, утвержденному в том же году. Оказывается, мы с Ленчиком своей долбежкой переполошили в округе всех бабушек и их пекинесов.

Нас без предисловий упекли в фургон и еще час или два мотали по всему городу. Постепенно фургон наполнялся интеллигентными людьми, не оцененными в этот поздний час. По мере того, как менты пихали внутрь все новую человекомассу, наполнялись и наши с Ленчиком мочевые пузыри. Сначала мы с ним иронизировали, что могли бы нассать друг другу в карман. Потом всерьез обсуждали идею отлить в фургоне, но интеллигентный народ душевно отговорил нас от этой затеи. Фургон трясло, как выпивоху с бодунища, света внутри не было, мы терлись друг о друга в полной темноте и изоляции от внешнего мира, и постепенно мочевой пузырь заполнил собой всю вселенную. Так что я не выдержал и стал орать ментам через стенку, что сейчас обоссусь.

Дезориентированный, сбитый с толку, я пришел в себя и осознал свое положение уже тогда, когда очутился в камере в одних трусах. Ладно хоть поссать отвели перед этим. И я вдруг четко понимаю, что сегодня был последний день, когда мне нужно было отдать просроченный долг за «крышу». Тому самому Каратаеву, о котором речь шла выше, чтобы с моей недвижкой вдруг не случилось какой-нибудь пакости. Мне было сказано, что если сегодня я не расплачусь, мои помещения сожгут к чертовой матери, и после этого уже никто не пожелает взять их в аренду.

Разумеется, мое положение даже близко не обстояло подобным образом, никаких «терок» или просрочек я никогда в активе не имел и допускать не собирался. Но в тот момент мне казалось, что нет ничего ярче и осознаннее в моей жизни, чем это озарение. Это был один из первых, наиболее кислотный, перекос в мозгах вследствие длительного употреба, помноженный на стресс от задержания. И я ринулся грудью на запертую дверь камеры.

- Сержант!- заорал я через дверь. Без понятия, почему «сержант». Я вообще в званиях не разбираюсь.- Эй, сержант! Верни мобильник! Сержант, верни, пожалуйста, мне позвонить нужно. Я сейчас позвоню, и все будет, сержант. Все порешаем на месте.

Кто-то назойливо тыркал меня сбоку. Я обернулся – предо мной лыбился дрищеватый, в цветастых семейных трусах, Ленчик Догадов. Очки у него отняли менты, и без них он выглядел, как барабулька в аквариуме.

- Чепатый мафон!- сообщил он мне свою интерпретацию стихотворения «Узник».

- Мне за «крышу» платить надо!- заорал я на него в панике, и Ленчик развернулся и отправился бродить куда-то вглубь кутузки. Я снова забарабанил:- Сержант! Дай телефон, я один звонок сделаю. Сейчас ребята подъедут и все порешают. Денег завезут, все путем. Сержант, ну будь человеком.

Кто-то снова тыркнул меня сбоку, и вновь это оказался идиотски лыбящийся Ленчик.

- Чепатый мафон,- поделился он со мной результатами обследований.

Я в сердцах молча отпихнул его в сторону, и Ленчик вновь уполз куда-то в темноту.

- Сержант! Ну пожалуйста, сержант, меня же пристрелят завтра!

За дверями камеры горел яркий свет, высвечивая облупившиеся стены с какими-то потеками и аварийной электропроводкой. Часть света проникала через зарешеченное окошко, которое почему-то не стали закрывать, и внутри камеры можно было разглядеть все крупные штрихи. Большинство гавриков уже вовсю дрыхли, окуклившись под одеялами. Парочка любознательных джентльменов с интересом наблюдала за моими потугами, ожидая развязки. Один при этом дымил, стряхивая пепел на пол, - походу, бывалый ховальщик, ведь менты изъяли у нас все причиндалы, окромя природных. А Ленчик продолжал слоняться из угла в угол, изучая сумрачные стены.

- Сержант!- орал я не в себе.- Освободи дверь! Мобильник, позвонить надо! Сержант, ведь грохнут. Не отдам. Сержант, выручай, отблагодарю.

- Чепатый мафон!- пробубнил мне в ухо вновь образовавшийся Ленчик, и я снова отбрыкнулся от него.

Привыкшие к барагозам, менты на мои выступления не реагировали ни разу. Я подолбился еще минут десять и, наконец, выдохся, смирившись со своей расстрельной участью. Ленчик угомонился тоже. Мы завалились с ним спать, но поскольку, пока умные люди занимали места и делили одеяла, мы с ним исполняли концертино, одеяло нам досталось одно на двоих. Мы укрылись под ним, как парочка гомосеков, и всю ночь стаскивали одеяло друг с друга.

С утра все прошло гладко и рутинно. Протрезвевший народ погрузили во вчерашний фургон и повезли по адресам, чтобы собрать с каждого наличную мзду, именованную штрафом. У меня наличка имелась с собой, мне ее вернули в нетронутом виде, и я отстегнул прямо на месте за себя и за Ленчика, так что нас отпустили восвояси. Мы выползли с ним, как персонажи «Парижских тайн», этакие клошары из подворотни, похмельные и злые; вышли через главные ворота УВД в утренний мир на улицу Гафури. Закурили, щурясь на спешащий на работу народ. Захотелось для эффекта сесть на корты и сплюнуть, но я решил, что хватит с меня уголовной романтики.

- Так я не понял!- вдруг спохватился я.- Мы в нужный дом зашли или вообще не в тот?

- Какой дом?- Ленчик окатил меня недружелюбием и перегаром.

- Ну где мы долбились вчера.

- Мы вчера в дом долбились? Чепатый мафон!- И Ленчик двинул, покачивая похмельной головой, прямиком по направлению к нашей с ним «Техносиле», ненавидя меня каждой клеточкой. Поскольку ему предстояло бродить среди стеллажей еще весь день, а у меня по удачному стечению графиков сегодня стоял выходной

Таким образом, нам с Догадовым посчастливилось застигнуть закат исправительных учреждений, именуемых «вытрезвителями». К следующему году все вытрезвители по России будут закрыты, а сама система упразднена.

Я немного проводил Ленчика до работы, а потом свинтил за пивом. Насладился им в незнакомом скверике, в старой части города. Алкоголь воздал мне по заслугам за сумасшедшую ночь: раздвинул шлюзы, и в члены хлынула живительная сила. Я воспрял и разважничался. Теперь все произошедшее воспринималось мной как еще одна юмористическая страничка в жизненном дневнике. Старые дрожжи поддавали жару, я решил развеяться по городу, предварительно заглушив еще пару банок.

На смурной и утренний люд я поглядывал свысока. Мне-то не надо на работу бежать, завтра только. Вокруг меня открывались магазины, сотрудники выносили на тротуары рекламные плакаты и штендеры. Мысленно я перекрестил Ленчика Догадова, пожелав ему удачи в бою. За мятый вид Верка-администратор его не взгреет, у самой рыло в пыльце, в вот покупашки – взгреют, еще как, попеременно меняя запросы и теребя тупыми просьбами. Солнце набирало силу, вперевалку пробираясь между верхушками высоток. Прохладный утренний ветерок любовно поглаживал.

И тут из-за поворота вырулила машина ДПС.

Я не медлил ни секунды. Я тут же осознал, что ищут меня. Кто-то из соседей в том дворе, где я похмелялся, накапал в ментовку, и меня снова хотят упечь. Я развернулся и рванул прочь, теряя тапки.

Мне было пофиг на шарахающихся от меня прохожих, фиксирующих в анналах памяти мчащегося на 5-й скорости бухарика с перекошенной похмельной мордой. Я летел вперед, как сизокрылый голубь, выпущенный из пушки, я петлял, нырял в кварталы и конспирировался, как ниндзя. Менял направление, запутывал следы и изворачивался. Лиходействовал, короче. Выпьем за лиходейство! В какой-то момент я вдруг вновь оказался на вчерашнем Проспекте Нефтяников, только чуть дальше, в сторону Узла Связи, в незнакомом, с виду неблагополучном, дворике, и там на скамейке у подъезда я увидел Лену.

- Девушка!- Я плюхнулся рядом с ней, действуя интуитивно. Я помню, что зачем-то глянул на часы и отметил про себя с короткой вспышкой изумления, что прошло всего несколько минут с тех пор, как я увидел патруль ДПС. Мне казалось, я драпал и петлял по кварталам в течение получаса. - Прошу, только не пугайтесь! Мне срочно нужна ваша помощь!

Она смотрела на меня в ужасе, застыв с сигаретой в руке. Восемнадцатилетняя девчонка и маргинальный клошар. Из ближайшего подъезда, как назло, выползла дородная тетка с собачкой. Я изобразил графа Бестужева, но тетка все равно смерила уничижительно. Теперь и эта вскорости наберет ментам!

- За мной погоня!- поспешил я объясниться, пока девушка не задала стрекача уже от меня, переняв эстафету.- Давайте сделаем вид, что мы вместе.

- Погоня?- Она огляделась.- Никто вроде не гонится.

- Отстали! Но гнались. Я просто покурю рядом, как будто мы вместе, и отвалю.

- А мы вместе?

Я не заметил иронии. Боялся повторного обезьянника и ерзал на измене. И все могло действительно закончится минут через пять. Я бы покурил, ведь сигареты мне любезно вернули утром вместе с деньгами, и отчалил бы, через минуту уже забыв о самом факте встречи. И не было бы этого путешествия, длиною в полжизни. Не было бы небесного счастья поначалу и смертельного горя после. Но Лена вдруг спросила:

- Стрелять будут? Или просто бить?

Это вернуло меня в стойло, и мне пришлось к ней приглядеться. Признаюсь честно, мгновенного западалова, как, например, на Алиску, не случилось в помине. Первое, что я заметил,- слегка опухшие глаза. Как будто недавно она плакала. Глаза карие, выразительные.

- Ни то, ни другое,- успокоил я, начиная улыбаться и с ходу седлая новую волну.- Вчера вечером слишком увлеклись с дружком. Проблем с милицией нажили. Но ничего такого, просто пьяные были, гуляли поздно.

- Пьяные?- Лена затянулась и внимательно изучила меня сквозь дым.- Вчера вечером? Вместе с дружком?

- Ну да…

- Не вы, случайно, мою подругу напугали? Они вдвоем курили на скамейке возле Площади.

Я вылупился на нее, а потом расхохотался.

- Да ладно? Ты серьезно? Ни фига себе, совпадение! А ты тут каким боком?

- Она мне позвонила вчера уже перед сном. Она живет вон там по соседству, я сама из этого района, в детстве в этом доме жила. Рассказала, что какие-то два маньяка к ним прицепились на улице.

- Ничего не маньяки!- отмахнулся я.- Просто познакомиться хотели.

- Ну-ну.- Лена хмыкнула, и какое-то время мы молча курили.

Потом я заинтересованно на нее покосился. Алкоголь во мне никогда не подразумевал обходных путей, поэтому я спросил в лоб:

- Плакала?

Она помолчала секунду-другую. Затем молча кивнула.

- Поделишься? Нам же надо делать вид, что мы вместе. А то заметут меня.

- Это скука смертная. Обычные терки с родителями.

- Мама не одобряет длину юбки?- выстрелил я наугад.

- У меня нет мамы. Я с мачехой живу.

- Ни фига себе скука!- воскликнул я.

В общем, выудил я у нее подробности. Пусть помятый, завонялый и гашеный, все же под мухой я был по большей части обаяшкой. Когда не спарринговался с тещей и не долбил по двери камеры, заклиная сержанта. Картина вырисовывалась следующая: мачеха Лены, не имея опыта с собственными детьми по причине отсутствия оных, практиковала на Лене метод воспитания, называемый «отложенными обещаниями». Я в тот день не знал еще, что она Кандибобер. Думал, мачеха просто какая-то, типа золушкина. Но уже тогда я воспылал праведным гневом от некоторых подробностей, замыслив вдарить будущей тещеньке промеж рогов.

К примеру. В девятом классе мачеха пообещала Лене новенький мобильник, если та закончит учебный год на четверки-пятерки. Лена свою часть сделки выполнила, Лена вообще была ответственным человеком. Мачеха – хрен вам, выкуси! Только обычное кидалово с подарком, по мнению Анны Витальевны, не содержало должного эффекта. Нужно было оформить это дело под жизненный урок. И мачеха наклепала отцу Лены, что какая-то тетенька (!) застукала Лену на дискотеке (!!), где та бухала из горла в обнимку с пацанами. Лена действительно зависала накануне на дискаче, все прочее было шито белыми нитками, даже мне стало смешно. Какая нахрен дискотечная тетенька? Степан Антонович же не засмеялся, так что Лена получила дома разгон и запрет на массовые мероприятия. После скандала всем уже было не до телефона или требований справедливости.

Или. Прошлым летом класс Лены замыслил трехдневный поход на природу, о чем Лена уведомила предков чуть ли не за месяц. Мачеха любезно согласилась, но выдвинула встречное условие. У них имелась дача в Кантюковке, километров 10 от города. Ну как дача… Халупа старая, Кандибобер там прозябала до тех пор, пока на горизонте не замаячил вдовый Степан Антонович (Лена подозревала, что «замаячили» эти двое раньше вдовства). Мачеха перебралась на хату к новому мужу, халупа осталась за ней и теперь служила летним семейным домиком. К домику прилагался участок, все путем, так что семейка Усмановых дружно по весне его возделывала.

Условие же было таковым: в течение месяца Лена гнет на огороде хребет, и если после этого овощные культуры будут радовать глаз и претендовать на призовой урожай, Лена заслужит свою трехдневную отлучку. Лена вновь повелась. Не поняла еще, что «отложенные обещания» нужно считать «несбывшимися обещаниями». Моталась на маршрутке на эту ихнюю бахчу по три-четыре раза в неделю, поливала, полола, окучивала и даже немного копала. Ну а поскольку в будни предки-то работали, моталась Лена в одиночестве, чем и воспользовалась Кандибобер.

Вся эпопея свелась к тому, что мачехе пожаловались соседи (другие тетеньки), что Лена, вместо того чтобы гнуться в три погибели, устраивает на даче притон и разврат. Приезжает в компании молодежи, и там они бухают, курят, слушают громкую музыку и горланят «акуна матата!» на все село. Самое смешное, что Лена к тому времени уже курила, и ее действительно часто палили соседи с сигареткой, и при желании Кандибобер могла бы найти действительно реальный повод докопаться. Но реальность Анну Витальевну не интересовала, будущая тещенька перлась от выдуманных историй. Тоже мне, Гофман с кандибобером. Само собой, на идею с трехдневным походом легла могильная плита, равно как и на любые походы, будь то в соседний двор или в магаз за шоколадкой.

На сей раз мачеха превзошла саму себя и учудила вопиющую хрень. От родной мамы Лене остались украшения. Не то чтобы драгоценности Шахерезады, но и не бирюльки. Пара колец, сережки, брошка и подвеска. Советское золото, не хухры-мыхры. В детстве Лена хранила эти сокровища у себя под сердцем и периодически любовно примеряла их перед зеркалом. Степан Антонович не находил в этом ничего зазорного, но это все потому, что Степан Антонович ни бельмеса не смыслит в воспитании. Спасибо Анне Витальевне, которая открыла ему глаза, после чего изъяла все украшения и наложила запрет. Лена плакала три дня. В конце концов даже отец не выдержал и досадливо крякнул в сторону новой жены.

Анна Витальевна была не из тех, кто торопится запрокинуть лапки. Покумекав на паузе, она выдала компромисс: украшения останутся под ее присмотром до тех пор, пока Лена не закончит школу с четверками и пятерками. Я спрашивал Лену уже много позже: верила ли она? И Лена сказала мне страшную вещь: она заставила себя верить. У нее не было выбора, иначе она бы сломалась.

Итог предопределен. Вчера, накануне нашего знакомства, Лена получила школьный аттестат. А вечером ее поджидали дома скорбная Анна Витальевна и крякающий в возмущенном негодовании Степан Антонович. Случилось страшное: пропали эксклюзивной работы сережки мачехи, ее любимые сережки. Те самые беспонтовые якорные цепи, что болтались у нее в ушах в день нашего с ней спарринга. Она так их берегла, что даже надевала только по праздникам, а все остальное время сережки пылились у нее в тумбочке. И сегодня она обнаружила, что не пылятся? А кто мог взять? Уж всяко не кто-то из мутных дружков или родичей, типа Денисюка, время от времени ошивающихся у них дома и разевающих на чужое. Всяко это кто-то из Лены. Либо ее вороватые подружки, либо она сама. Других вариантов не остается.

Это был серьезный удар. Серьезное обвинение. Лена не выдержала, сорвалась, а Кандибоберу только этого и нужно. Они проорали друг на друга весь вчерашний вечер, и сегодня утро началось тем же. Так что Лена не стала искушать судьбу, ведь в доме имелось много разных эффективных предметов – тот же нож, или тупо расческа, кипяток из кастрюли тоже нормуль. Она сбежала из дома, на последние карманные деньги купила сигарет, пошла бродить по городу и в конце концов приземлилась в своем старом детском дворе, где она жила еще с родной мамой. Тут на нее наткнулся я, передавая привет из обезьянника.

- Мне кажется, ей нечего больше возвращать,- призналась Лена, и опять начала плакать.- Мне кажется, она давно продала все мамины украшения.

- Да ладно? Да разве люди так могут?

Как показала практика – могут, вполне.

- Походу, мне надо выпить,- огорошил я.- Ты пива не хочешь?

Она усмехнулась сквозь слезы.

- Я спиртное еще ни разу не пробовала.

- Да ладно?- Я снова изумился. Четверть часа назад рядом со мной сидела ничем не примечательная девчонка, и вдруг я словно открыл для себя новый мир.

- Что удивительного? Я училась так-то. Мне же украшения вернуть обещали за хорошие оценки. Да и вообще я в школе была старостой, вроде как пример для подражания. Мне много раз предлагали на вечеринках, но я пока не созрела.

- Что-то мне подсказывает, что именно сейчас тебе нужна алкотерапия,- вкрадчиво искушал я.

- Ну да! Особенно после закидона мачехи еще домой под мухой прийти.

- А чего тебе терять?

Она серьезно обдумала мой вопрос.

- Я завишу от них. Меня и так со всех сторон прессуют. Мне самой эти четверки-пятерки в школе нахрен были не нужны. Они думают, что я буду в институт поступать, но я не буду. Вообще больше ничего не буду, пойду работать. Потом отучусь на заочке, если захочу. Еще несколько лет я с ними не выдержу. А в другой город учиться они меня не отпустят. Так что, пока не устроилась на работу и не сняла хату, буду пай-девочкой.

И, как в опровержение своих же слов, она закурила новую сигарету.

Когда слезы высохли, я проводил ее до дома, который располагался на улице Губкина. Мы, наверное, выглядели странной парой. Если бы я причепурился и немного протрезвел, то сошел бы за кавалера, пусть даже Лена на моем фоне выглядела совсем юной. А так создавалось впечатление, что к школьнице пристал на улице бич промзоновский, и только наша оживленная беседа сглаживала внешний диссонанс.

Мы распрощались, обменявшись телефонами и сговорившись обязательно покурить еще раз как-нибудь вместе на лавочке. Но я никак не ожидал, что Лена позвонит мне уже через десять минут, когда ее дом еще оставался в поле зрения.

- Кажется, тебе все-таки удастся меня сегодня напоить,- сообщила она смеющимся голосом.- Предки на дачу умотали, оставили записку. Написали, что нашли сережки. До понедельника их не будет.

Я развернулся и втопил назад. С этого дня у нас все и закрутилось.

Продолжение следует...