Phantom4.del

Шесть лет со дня бойни в Доме профсоюзов, когда евроукраинцы сожгли заживо 50 пророссийских активистов, добивая палками людей, которые, в отчаянной попытке спастись от огня, выбрасывались из окон. Что мы узнали за эти три года?

1. Украинская Республика — ведро живых вшей. Несмотря на огромное количество фото и видеозаписей, несмотря на то, что добровольцы из соцсетей идентифицировали практически всех засветившихся в холокосте у Дома профсоюзов, ЗА ТРИ ГОДА НЕ БЫЛО ВЫНЕСЕНО НИ ОДНОГО ПРИГОВОРА. Ни обвинительного, ни оправдательного, ни какого-нибудь еще. Украинское государство просто закрыло глаза на то, что 50 его граждан сожгли заживо.

2. Европейский Союз и его структуры — ведро живых вшей. Украину было достаточно припугнуть отказом в новых кредитах (за счет которых она и живет), чтобы 2 мая было тщательно расследовано, а виновные (хотя бы боевики низового уровня) — посажены. Однако озабоченные правозащитой структуры ЕС этого никак не сделали, а сам ЕС даровал Украине безвизовый режим, вообще не поднимая вопрос о массовых бессудных убийствах. В результате даже низовая пехота, которую в таких страшных делах всегда сливают первой, спустя 3 года жива, здорова и продолжает «бороть колорадов».

3. Российская Федерация — ведро живых вшей. Несмотря на обещания Путина защищать русских, вопрос о 2 мая не поднимался Путиным в жесткой форме (я даже не говорю про войну — достаточно было бы закрыть границу с Украиной), более того, Путин недавно заявил о готовности возобновить военное сотрудничество с Украиной (!!!). Про то, что через год после 2 мая 2014 года умудрились ввести войска в Сирию для защиты братушек-алавитушек, вообще забыв про Одессу, я просто молчу. Список действий Путина по спасению Украины слишком обширен, чтобы его перечислять, но факт остается фактом: имея все возможные и невозможные рычаги, от прямой торговой блокады до ввода войск, Великая Сверхдержава не смогла ХОТЯ БЫ добиться от Украины расследования и ХОТЯ БЫ символического наказания виновных.
4. Евроукраинцы — живые говорящие вши. Сначала эти существа лгали, что в Доме профсоюзов сгорели «понаехавшие из своих псковов ватники», а затем, когда выяснилось, что все погибшие — граждане Украины, то, отринув ложную стыдливость, евроукраинцы начали массовым убийством своих сограждан гордиться. И гордятся до сих пор. «Одесский шашлык», «жареные колорады» — все это с веселым подхихиком произносится даже сейчас, спустя 3 года, когда уже нельзя списать бесчеловечную реакцию на стресс, шок, «угар борьбы» и т. д. и т. п. Аффект прошел, радость от сожжения русских заживо осталась.

5. Многонациональные россияне — живые говорящие (хотя все чаще — молчащие) вши. Посудачив пару месяцев про Одессу, с началом Сирии это преступление забыли, «ну, сожгли наших и сожгли, чо такого-то». Нация, как известно, конструируется в том числе и из общей памяти. Когда общей памяти (да и вообще хоть какой-нибудь памяти) нет, то это не нация, это сброд, каковым сбродом многонациональные россияне и являются. Бей, режь, жги заживо — через полгода забудут, как будто никогда и не было.

6. Российская оппозиция — ведро живых вшей. И господин Навальный, и конкурирующий с ним господин Ходорковский, и все прочие борцы с кровавым режимом (исключая, само собой, Стрелкова и некоторых русских националистов) Одессу проглотили и забыли, продолжив рассказывать про «братский украинский народ», с которым надо как можно скорее восстановить отношения. Чтобы, значится, братский украинский народ окончательно убедился, что можно жечь русских заживо и ничего за это не будет. Вообще.

7. Антифашисты, советисты, сталинисты и все празднователи «нашей общей великой победы» — ведро живых вшей. Осуждение нацистских преступлений, отвращение к ужасам Хатыни, обещания «повторить» и взять то ли Берлин, то ли сразу Вашингтон на окружающую реальность не переносятся вообще никак. Хатынь сожгли нацистские каратели, это чудовищное преступление, и каждый, кто скажет хоть одно хорошее слово о нацистах, должен сидеть 250 лет в тюрьме. Дом профсоюзов сожгли украинцы, и всякий, кто хочет восстановить поставки оружия на Украину, должен остаться нашим национальным лидером на еще один срок, до 2024 года. То ж людей заживо сожгли, а то ж людей заживо сожгли, вы ж не маленькие уже, понимать разницу должны! Обвязавшийся георгиевскими ленточками, словно древнеегипетская мумия, защитник «нашей общей истории» никогда не кинет хоть одну ленточку в морду путяре с криком: «На Куликовом поле в Одессе твой парад победы, мразь!»

Впрочем, тут я чуть преувеличиваю — об этом мы узнали не сейчас, а еще в 2014-м, когда на Красной площади через 7 дней после Одесского холокоста провели парад, и ни у одного из патриотов Сталина и Путина это никакого внятного возмущения не вызвало. Танки — они ж не для того, чтобы давить уродов, сжигающих заживо русских. Танки — они чтоб по парадам ездить.

8. Русские националисты — единственные, кто повел себя после 2 мая как нормальные белые люди (то есть собрались и поехали на фронт мстить евроукраинцам), и кто помнит и не забывает об Одессе до сих пор, планируя рано или поздно отомстить всем причастным. Можно сказать, что русские националисты — единственные здоровые люди во всей РФ. Сожгли 50 итальянцев, какая будет реакция итальянцев? Ага. 50 американцев? Ага. 50 немцев? Ага. 50, не знаю, бразильцев? Ага. Даже эти сраные сирийские курды, когда ИГИЛ начал им массовые казни устраивать, что сделали? Развернули ответный террор без жалости и пощады. У иорданцев ИГИЛ не 50 — всего лишь одного пилота иорданских ВВС заживо сжег, так король Иордании сел за штурвал истребителя и лично полетел бомбить игиловцев.

А у нас? А у нас только пара миллионов (воевавшие, сдававшие деньги, активно поддерживавшие) оказались здоровыми людьми, а остальные 140 миллионов оказались овощами, с которыми можно делать все что угодно. И делают, и будут делать, и правильно делают — потому что тупую сволочь, неспособную даже к базовой национальной солидарности, только так и нужно учить, учить и учить: выгоняя из хрущевок, отнимая пенсии и зарплаты, сокращая, унижая, измываясь до пробуждения какого-никакого самосознания.

Холокост в Одессе украинцы устроили исключительно потому, что Путин (от которого на 90% зависит существование Украины) им это позволил, а Путин им это позволил, потому что знал, что ничего ему за это не будет, и даже «демократическая оппозиционная пресса» и «единый лидер оппозиции» поддержат всепрощение украинских садистов и убийц. Во всем Навальный и Путин расходятся, кроме одного, кроме главного, ключевого, мерзейшего: «Бейте русню, украинцы, бейте русню, кавказцы, бейте русню таджики, и ничего никогда вам за это не будет! Потому что у нас здесь, совершенно верно, Нероссия Не Для Русских, и разногласия лишь в том, должна ли быть Нероссия авторитарной или более либеральной. А в том, что это Нероссия, никаких разногласий нет»

Ты русский, пока ты помнишь Одессу. А как только ты забываешь русских, принявших мученическую смерть из-за желания вернуть русский город в Россию, ты становишься россиянином.

Экс-глава МИД Украины настаивает, что подвиг советского народа в годы Второй мировой — банальный вымысел.

Россияне не имеют никакого морального права, а также веских оснований, чтобы наряду с другими странами отмечать День Победы над фашистскими захватчиками. Об этом в эфире программы на Еспресо.TV категорично заявил экс-глава МИД Украины Павел Климкин.

По его мнению, вся Европа, а также Украина по вопросу Второй мировой войны придерживается принципа «никогда снова», что якобы означает их протест против очередных военных действий. Россия же, по словам Климкина, намеренно отмечает этот праздник, чтобы лишний раз показать свою боевую мощь и спровоцировать иностранных коллег на очередной конфликт.

«Лично мы знаем, что такое политкорректность. И нам неприятно, когда Россия заявляет миру о том, что якобы победила нацизм, поскольку так она намеренно умаляет наши заслуги. Я всех уважаю, но настаиваю, что Россия не имеет никакого морального права отмечать этот святой праздник», — пояснил Павел Климкин.

В заключение он добавил, что в истории много спорных моментов, но ни украинцам, ни западным коллегам не стоит поддаваться на провокации со стороны Кремля.

В ответ на подобные обвинения Россия уже не раз заявляла, что некоторые страны намеренно пытаются изменить ход истории ради собственной выгоды и, следовательно, не видит никаких причин для отмены празднования Дня Победы.

Кроме того, президент РФ Владимир Путин отмечал, что Москва сделает все возможное и невозможное для сохранения исторической справедливости и правды о Великой Отечественной войне.

Памятные мероприятия по случаю Великой Победы СССР над фашизмом на Украине проводятся 8 мая. Официальное название этого праздника, учрежденного в 2015 году, — День памяти и примирения.

Последние бои Берлинской операции — одного из самых жестких сражений Второй мировой — завершились 5-9 мая 1945 года. Часто говорят, что пролитая тогда кровь была напрасной, что Жуков зря гнал своих солдат на убой на Зееловские высоты. Да и сам Берлин штурмовать не стоило: немцы бы и так сдались. В этой причудливой смеси реальности и мифов правда иной раз дезинформирует читателя не хуже лжи. Попробуем разобраться, как было на самом деле.
Чтобы поместить рассуждения о потерях советской стороны в Берлинской операции в правильный контекст, надо четко обозначить важный факт: ее ход и исход, как и войны в целом, не были предопределены. Это только у современных историков все ясно: три советских фронта имели 1,9 миллиона человек на берлинском направлении, а немцы — вдвое меньше, 0,85 миллиона. Да и танков у советской стороны было 7,5 тысячи против тысячи немецких. При таком превосходстве Красная армия, кажется, была просто обязана выиграть.
Но реальная жизнь сложнее. К середине октября 1941 года 1,7 миллиона немецких войск стояли против нескольких сот тысяч советских под командованием Жукова. Танков у немцев было в разы больше, чем у советской стороны. Погода, правда, не для наступления, но, как мы покажем ниже, под Берлином в апреле 1945 года тоже вода сочилась из каждого комка грязи, что сильно мешало Красной армии.

Иными словами: в апреле 1945-го под Берлином ничто не было предопределено. При грамотном руководстве немецкой стороны советский рывок можно было притормозить — и очень сильно. Берлин совсем не обязательно должен был быть взят. Не то что через 16 дней боев, а вообще — как и вовсе не удалось немцам взять Москву, несмотря на их решительный перевес на 16 октября 1941 года. А это значит, что советское руководство со своими задачами справилось. Вопрос заключается только в том, насколько большой ценой.

Зачем Кремль так торопился взять Берлин

Принято обвинять советское военное руководство в том, что в Берлинскую битву оно пролило слишком много своей крови. Сперва задачу взятия Берлина поставили только перед войсками 1-го Белорусского фронта Жукова. 1-й Украинский фронт Конева должен был бить южнее немецкой столицы, а 2-й Белорусский — севернее. Основная критика за потери в Берлинской операции также адресуется именно Жукову.

Мол, именно он штурмовал Зееловские высоты в лоб, что привело к большим потерям. Да и сам штурм Берлина кажется не очень нужным: что могли сделать окруженные немцы, зачем потребовалось положить там людей, пытаясь захватить город?

В этих рассуждениях много неточностей. На самом деле, относительные потери Жукова вышли заметно меньше, чем у соседнего советского фронта. Но доля правды в послевоенных обвинениях есть — и ниже мы покажем, какая именно.

С перестроечного времени главная претензия к советскому руководству в битве за Берлин неизменна — потери. Типичный пример такой оценки:

«В Берлинской наступательной операции [c нашей стороны] участвовали <…> 2 062 100 человек. За 23 дня, с 16 апреля по 8 мая, потери <…> составили 361 367 солдат и офицеров — убитыми и ранеными. Среднесуточные наши потери в наступлении под Москвой — 10 910 человек, под Сталинградом — 6392, под Курском и Орлом — 11 313. Под Берлином — 15 712 человек».

Выходит, в 1945 году потери нашей армии почему-то были выше, чем в 1941-1942-х, когда техники у РККА было на порядок меньше. Почему? Историки определенного направления ответ знают: потому что советские войска не хотели отдавать Берлин союзникам.

Причем согласно таким историкам:

«Первенство не имело никакого практического значения. Еще в 1944 году СССР, США и Великобритания подписали Соглашение о зонах оккупации Германии и об управлении «Большим Берлином». Армии союзников имели возможность подойти к нему раньше нас. Но, получив прогноз вероятных потерь в 100 тысяч, главнокомандующий генерал Дуайт Эйзенхауэр (будущий президент США) решил: «Слишком высокая цена за престижную цель, особенно если учесть, что нам потом придется отойти и уступить место другим парням».
То есть нам. Они берегли солдат. А у нас…»

Если читателю показалось, что мы излагаем эту позицию с иронией, — то нет, мы просто ее процитировали. А сомнительной она выглядит без наших усилий — в силу внутренних проблем с логикой и игнорированием фактов.

Начнем с главного: любые соглашения с союзниками весной 1945 года были, мягко говоря, условностью. Москва знала, что именно тогда британские военные по указанию Черчилля планировали нападение на советские силы в Европе в 1945-м. Причем нападение, в котором бок о бок с западными союзниками против СССР должны были сражаться уцелевшие солдаты и офицеры вермахта

Да, на практике Британия на этот вариант не пошла, но, прямо скажем, не от миролюбия, а лишь потому, что английские военные оценили шансы внезапного нападения на советские силы так:

«Выводы:
З1. Согласно нашему заключению:
а) начиная войну с русскими, мы должны быть готовы к тотальной войне, длительной и дорогостоящей в одно и то же время;
б) численный перевес русских на суше делает крайне сомнительным возможность достижения ограниченного и быстрого (военного) успеха».

Понятно, что Сталин не хуже британцев знал, что те струсят и не решатся напасть в силу «крайне сомнительного» успеха всего этого дела. Но не менее очевидно другое: расценивать свои соглашения с западным миром совсем всерьез Кремль не мог. Он не мог не понимать, что как минимум часть западных лидеров ведут себя в рамках приличий ровно до тех пор, пока чувствуют силу советской стороны, и нападут сразу, как только перестанут эту силу чувствовать. Впрочем, Запад трудно в этом винить: СССР тогда зачастую действовал аналогичным образом, таковы были нравы эпохи.

Интересно, что тот же Эйзенхауэр, командующий союзными силами в Европе, 7 апреля 1945 года утверждал:

«Если после взятия Лейпцига окажется, что можно без больших потерь продвигаться на Берлин, я хочу это сделать. Я первый согласен с тем, что война ведется в интересах достижения политических целей, и, если объединенный штаб решит, что усилия союзников по захвату Берлина перевешивают на этом театре чисто военные соображения, я с радостью исправлю свои планы и свое мышление так, чтобы осуществить такую операцию

Имея дело с тем, кто нападет, чуть почувствовав слабину, нельзя отдавать ему Берлин. Во-первых, это может создать у него ложное чувство слабости советской стороны и спровоцировать нападение. Во-вторых, нацистская Германия была буквально набита новыми технологиями, которые оттуда все пытались вывезти. И речь не только о первых в мире серийных реактивных истребителях или ночных прицелах с гранатометами.

Именно на трофейной немецкой ракете Соединенные Штаты в 1946 году впервые вывели в космос средства фотографирования и получили первый космический снимок земной поверхности. Из Германии же они взяли и Вернера фон Брауна с его 120 коллегами, без которых астронавты не смогли бы высадиться на Луну в 1969 году. Такой приз, как Берлин — с центрами разработки и научно-технической документацией, — никто по своей воле не отдаст «партнеру», который спит и видит, как бы покончить с твоим существованием раз и навсегда.

Но, чтобы не отдать Берлин нашим верным союзникам, вовсе не надо было брать его штурмом, неся большие потери. Достаточно было окружить и затем дать гарнизону капитулировать. Правда, у такого решения был бы один жирный минус. Но обо всем по порядку.

Почему любой немецкий капрал мог предсказать советское наступление и что из этого вышло

Откровенно говоря, Берлинская битва с самого начала была одной из самых сложных для нашей армии, и прямо на этапе подготовки к ней допустили ряд неприятных ошибок. Процитируем мемуары Чуйкова, командующего 8-й Гвардейской армии, прошедшей с боями от Сталинграда до Берлина.

«Во время разведки боем [14 апреля 1945 года] мы захватили пленных. <…> Среди них был капрал из 303-й пехотной дивизии. На допросе он сказал:
— Германии через две недели капут!
— Почему? — спросили его.

Он подумал и ответил:
— Ваше наступление 14 апреля было не основное. Это только разведка. А дня через два-три вы начнете гросснаступление. До Берлина будете драться тоже около недели. Так что дней через 15-20 Гитлеру капут.

Немецкий капрал оценивал обстановку, пожалуй, лучше многих фашистских генералов. Он не ошибся, что 14-го была разведка; не ошибся он и в том, что дня через два-три начнется наше основное наступление, и точно предвидел результат его».

Проблема этого эпизода в том, что с немецкой стороны правильно умели оценивать обстановку не только капралы. И дата (16 апреля, через два дня после разведки боем), и направление советского наступления были слишком предсказуемыми.

Чтобы понять, до какой степени наступление ожидалось немцами, достаточно напомнить: 15 апреля в немецких частях на одерском направлении зачитали приказ Гитлера, прямо предупреждавший о советском ударе.

«Солдаты Восточного фронта! Последний раз со смертельной ненавистью большевизм начал наступление. Он пытается разрушить Германию и наш народ истребить. Вы, солдаты Востока, знаете, какая судьба ожидает ваших жен и детей, ибо все мужчины и дети убиваются, а женщины насилуются в казармах, а кто остается в живых, угоняется в далекую Сибирь. Мы предвидели это наступление и в течение января постарались создать сильное укрепление, мощная артиллерия встретит своим огнем врага…»

Обратите внимание на слова «в течение января». Правда, странно звучит для 15 апреля? Ведь основная работа по созданию линии укреплений на этом направлении закипела уже в феврале-марте?

Дело в том, что армии 1-го Белорусского фронта, наносившие главный удар прямо по Берлину, делали это с плацдармов на западном берегу Одера, чей захват начался 31 января 1945 года, — а немцы ожидали их захвата на этом направлении еще раньше. Одер — большая река, весной она разливается, и даже плохой генерал легко поймет, что самое, на первый взгляд, выгодное для советской стороны решение — бить с крупных плацдармов на западном берегу. Потому что форсировать разлившуюся по весне реку «с нуля» под огнем противника — задача сложная.

Таким образом, советское наступление на Берлин проходило с нулевой внезапностью: противник знал и его дату, и место. И подготовился к нему основательно. Над левой половиной плацдарма господствовали Зееловские высоты, и от них на Берлин вело не так много дорог, лучшей из которых была автострада Reichsstraße 1.

С высот было хорошо видно, как советские войска накапливаются на плацдарме. Немцы и ночью обшаривали прожекторами местность. А советская артиллерия избегала огня по прожекторам, чтобы не обнаружить свои позиции и большую плотность. По-весеннему высокий уровень грунтовых вод не всегда позволял эффективно укрывать войска и технику в траншеях: «Копнул один раз штыковой [лопатой] — и ямка сию же минуту заполняется мутноватой водой», — описывает это тот же Чуйков. Листья на деревьях еще не распустились, то есть достижение скрытности и внезапности было довольно сложным.

Вдобавок на плацдармы требовалось завезти огромное число людей: Кюстринский плацдарм был всего 44 километра в длину, но туда загнали сотни тысяч человек из состава четырех общевойсковых и двух танковых армий. На плацдарме глубиной не более десятка километров разместили 77 стрелковых дивизий — плотность поистине небывалая.

Советским войскам почти повезло: до 20 марта немцев здесь возглавлял Гиммлер, как военный абсолютно ни на что не годный. Увы, затем Гудериану удалось продавить на эту должность Готхарда Хейнрици — не гения военного дела, но человека не без способностей.

Тот абсолютно верно учел ситуацию, решив, что советские войска ударят именно со своих одерских плацдармов и двинутся на запад через Reichsstraße 1 и прилегающие дороги. Он сознательно заранее ослабил немецкую оборону у одерских плацдармов, отвел крупные силы к Зееловским высотам, где, по сути, создал не вторую линию обороны с резервами, а основную — с главными силами.

Первая линия обороны, у советских плацдармов за Одером, была слабее и по людям, и по технике. К тому же она свободно простреливалась, в то время как на Зееловских высотах многие позиции были за обратным скатом высоты и нормально не простреливались советской артиллерией.

В результате ранним утром (еще в темноте) 16 апреля советские войска нанесли мощный артудар по почти пустым окопам первой полосы обороны, где практически было одно только боевое охранение. Основные силы немцы заблаговременно отвели на тыловые позиции, часто в десятке и более километров от линии фронта, расположенныt скрытно, за гребнями высот. Ни выявить расположение таких огневых точек заранее, ни тем более подавить наша артиллерия не могла.

Жуков впоследствии сам признавал, что «артиллеристам приходилось <…> зачастую стрелять по площадям», поскольку конкретных целей на обратных склонах они не видели. Поэтому, когда пехота прошла первую, полупустую линию обороны и достигла основной, на Зееловских высотах, прорвать ее сходу она не могла.

Те были слишком крутыми, поэтому танконедоступными. Дороги, проходившие через высоты, были прикрыты минными полями и артиллерией. Правая половина Кюстринского плацдарма находилась в стороне от Зееловских высот, но там ожидала другая проблема: ирригационные каналы, вода в которых была по-весеннему высока. И здесь прорвать оборону с ходу не удавалось, тем более что сил на правой части плацдарма было чуть меньше, чем на левой, — оттуда дороги прямо на Берлин не вели.

Закипели тяжелые бои: начав прорыв зоны высот 16 апреля, 1-й Белорусский фронт во главе с Жуковым смог взять их только утром 18-го числа, введя в бой — раньше, чем планировалось — две танковые армии. Советские потери убитыми и ранеными там составили примерно 20 тысяч человек — свыше десятка тысяч человек в сутки. Это довольно большие потери для относительно небольшого пространства.

Впрочем, их трудно назвать неожиданными: когда вы наступаете на сильного противника там и тогда, где он вас ждет уже не первый месяц, трудно ждать низких потерь.

Что надо было делать на самом деле: взгляд Жукова

Жуков в своих мемуарах верно отмечает: план Берлинской операции, спущенный начальником Генштаба Антоновым и утвержденный Сталиным, был не самым лучшим. Более разумно было бы:

«Взятие Берлина следовало бы сразу поручить двум фронтам: 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому. <…> При этом варианте главная группировка 1-го Белорусского фронта нанесла бы удар на более узком участке и в обход Берлина с <…> севера, 1-й Украинский фронт нанес бы удар своей главной группировкой по Берлину на кратчайшем направлении, охватывая его с юга, юго-запада и запада». Силы 2-го Белорусского фронта Рокоссовского Жуков считал разумным пустить с плацдармов 1-го Белорусского фронта — и тоже в обход Берлина с севера.

На деле Ставка выбрала вариант, когда Берлин брал 1-й Белорусский, а 1-й Украинский лишь мог быть туда повернуть при проблемах у Жукова. В результате 1-й Белорусский не мог сконцентрироваться только на обходе Берлина с севера: оставить у себя на левом фланге Зееловские высоты незахваченными означало бы для Жукова риск немецкого удара во фланг. При одновременном ударе и 1-го Украинского фронта на Берлин с юга, и 1-го Белорусского в обход Берлина с севера, Зееловские высоты были бы глубоко обойдены сразу и с севера, и с юга. Тогда и фланговый удар с них по 1-му Белорусскому фронту был бы нереален.

Почему вариант удара на Берлин не в лоб, а в обход с севера и с юга не был принят Ставкой заранее? Как мы видим, он явно был доступен уму военачальников той эпохи, иначе бы Жуков о нем не писал. Сам он отвечает на этот вопрос просто:

«По ряду причин — и в первую очередь субъективного порядка — при рассмотрении и утверждении плана в Ставке эти варианты не фигурировали. Верховное главнокомандование проводило в жизнь вариант удара широким фронтом. Для Ставки он был несколько проще, но с точки зрения оперативно-стратегического искусства недостаточно оригинален, а следовательно, менее эффективен».

Звучит просто, но понять сложно. Жуков здесь пытается сказать вот что: планировщики из Генштаба решали задачу по наиболее простому пути. В итоге штабисты спустили вниз план, при котором 1-й Белорусский фронт бил в лоб сильной немецкой позиции на Зееловских высотах, а не обходил ее с флангов. Рассуждая трезво, Георгий Константинович здесь прав: штабисты были неправы. Но в то же время не совсем.

Это только в теории Генштаб мог спланировать операцию так, как считал нужным Жуков. А в реальной жизни «одни из нас играют в шахматы хорошо, а другие — плохо, и никакие лекции этого не изменят». Антонов, стоявший во главе Генштаба, не был таким опытным и оригинальным игроком, как Жуков, а Сталин, честно сказать, вообще не был военным по призванию.

Генштаб мог бы выдать другой план, если бы Жуков был не командующим 1-м Белорусским фронтом — весной 1945 года, — а заместителем наркома обороны, которым он был до осени 1944 года. В ту пору именно он — начиная с осени 1942 года — ездил по фронтам как представитель Ставки и искал «оригинальные» решения взлома оборона противника типа «Урана» под Сталинградом или «Багратиона» в Белоруссии.
Но в ноябре 1944-го Сталин двинул его на должность командующего 1-м Белорусским фронтом. Фактически с этого момента высшее военное руководство страны превратилось в Сталина и Генштаб. Зачем обитатель Кремля это сделал — сказать сложно, человек он был скрытный. Но, скорее всего, посчитал, что сам справится с руководством хотя бы на заключительном этапе войны.

Выражаясь словами Жукова, «по субъективным причинам» план типа Жуковского просто не мог возникнуть наверху нашей военно-политической пирамиды того периода. А со своего шестка командующего фронтом, пусть и на главном направлении, сам Жуков повлиять на уже спущенный сверху план Берлинской операции не мог.

Что надо было делать на самом деле: взгляд Рокоссовского

Добавим еще один штрих к рассуждениям «как надо было бы планировать Берлинскую операцию». В идеальном варианте советского наступления на Берлин делать это должны были даже не два фронта, как пишет Жуков в своем видении «правильного» штурма немецкой столицы, а три: включая 2-й Белорусский под командованием Рокоссовского, располагавшийся к северу от 1-го Белорусского Жукова. В этом случае советским силам было бы еще проще обойти Берлин с севера: это можно было делать в полосе сразу двух фронтов и намного большими силами.

Увы, в реальности фронт Рокоссовского смог начать наступление на западе примерно на неделю позже 1-го Белорусского. От этого он никак не мог помочь ему с окружением Берлина: просто не успевал. В итоге наступать 2-й Белорусский формально закончил только 5 мая, а на самом деле последние потери в боях с немцами понес вечером 9-го числа.

Почему же 2-й Белорусский фронт так сильно запоздал? Все дело в том, что он с 14 марта по 4 апреля 1945 года с боями ликвидировал Данциг-Гдыньскую группировку противника на севере современной Польши, у Балтийского моря. За оставшиеся 12 дней перебросить свои главные силы на берлинское направление Рокоссовский, конечно, не мог.

Однако в самой ликвидации оборонительной группировки немцев под Данцигом никакой острой нужды не было. Например, курляндскую группировку противника советские войска спокойно оставили в своем тылу в Прибалтике и продолжали наступать на запад. Абсолютно то же самое можно было сделать под Данцигом и Гдыней — оставить против немцев умеренную оборонительную группировку, а основными силами 2-го Белорусского фронта ударить на Берлинском направлении.

Почему это не сделали? Зачем 2-й Белорусский фронт брал стратегически менее важный Данциг, отчего опоздал к стратегически более важному Берлину? Мы бы повторили формулировку Жукова, уже приведенную выше, хоть и сказанную по другому поводу:

«Для Ставки он [такой вариант] был несколько проще, но с точки зрения оперативно-стратегического искусства недостаточно оригинален, а следовательно, менее эффективен».

На самом деле Ставка распыляла усилия советских фронтов, оттягивая их от берлинского направления, еще задолго до марта-апреля 1945 года. Вот мнение того же Рокоссовского еще по ситуации января-февраля 1945 года:

«К Ставке я имею право предъявить законную претензию в том, что, ослабляя фронт перенацеливанием главных сил на другое направление [Восточная Пруссия], она не сочла своим долгом тут же усилить 2-й Белорусский фронт не менее чем двумя армиями и несколькими танковыми или мехкорпусами для продолжения операции на западном направлении. Тогда не случилось бы того, что произошло на участке 1-го Белорусского фронта, когда его правый фланг повис в воздухе из-за невозможности 2-му Белорусскому фронту его обеспечить. Пожалуй, и падение Берлина произошло бы значительно раньше».

Далее, по поводу март-апрельских событий 1945 года он пишет:

«На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а, путем усиления ослабленного 2-го Белорусского фронта, ускорить развязку на берлинском направлении. Падение Берлина произошло бы значительно раньше».

Рокоссовский прав: если бы Ставка в январе-феврале не перенацелила его фронт на север, к Балтике, он прикрыл бы правый фланг 1-го Белорусского фронта Жукова. И тогда тот вполне взял бы Берлин феврале 1945 года — в ходе развития еще Висло-Одерской операции. После захвата столицы Рейха немцы в Восточной Пруссии и на данцигском направлении сдались бы сами собой, как сдалась после 9 мая их группировка в Прибалтике. Тогда СССР потерял бы намного меньше солдат.

Но и в марте 1945 года еще не поздно было быть умным. В самом деле, штурмовать Восточную Пруссию тогда было не обязательно, а, передав силы оттуда 2-му Белорусскому фронту, можно было бы ударить в обход Берлин с севера и закончить войну опять-таки раньше и с меньшими жертвами.

Увы, в Ставке полководца уровня Жукова или Рокоссовского не нашлось, а сами они убедить ее в своей точке зрения не смогли.

Сомнительный мясник

Еще раз повторимся: два десятка тысяч убитыми и ранеными за двое неполных суток штурма Зееловских высот — это много, даже очень. При здравом планировании могло быть куда меньше. Из этого может показаться, что не только Ставка сработала плохо, но и сам Георгий Константинович. Да и современные историки часто пишут что-то наподобие такого:

«Командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Жуков гнал (другого слова не подберешь) войска вперед, отдавал распоряжения комкорам через головы их начальников-командармов: требование «любой ценой» стало постоянным. Только за два дня в трех приказах: «К исходу дня 19 апреля 1945 года любой ценой <…> выйти в район Фройденберга», «Любой ценой 19 апреля выйти в район Вердер, Беторсхаген», «Не позднее 4 часов утра 21 апреля 1945 года любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе».

Получается, гнал солдат на убой, чтобы получше выглядеть перед прессой и Сталиным? Однако внимательный взгляд на Берлинскую операцию показывает совсем иное.

По официальным данным, 1-й Белорусский фронт за 16 апреля — 8 мая из 908,5 тысячи человек личного состава потерял убитыми 37 610 человек, или 4,14%. А вот 1-й Украинский фронт за те же дни — 27 580 человек из 550,9 тысячи, или 5,0%. Налицо заметная разница: получается, доля потерь в личном составе фронта Жукова была меньше.

Полоса обороны противника и его силы, противостоявшие 1- Белорусскому фронту, были больше, чем у 1-го Украинского. Иными словами, задачи выполнялись сравнимые, а вот доля убитых в личном составе почему-то ниже была у Жукова. Как так вышло — особенно с учетом того, что Зееловские высоты брались очень тяжело?

Дело в том, что вопрос Зееловских высот в нашей литературе о Берлинской операции несколько преувеличен. Да, 1-й Белорусский фронт понес там 1/9 всех потерь в операции, шедшей 23 суток. Да, это много. Но основные потери понесли все же в другом месте — непосредственно в Берлине. Жуков руководил своими операциями достаточно неплохо. Доля погибших среди солдат его 1-Белорусского фронта ниже, чем у соседей не только во время Берлинской операции, но и во время Висло-Одерской. Более того, даже в период Московской битвы доля погибших среди солдат его Западного фронта была ниже, чем у соседнего Калининского.

Вообще, об этом можно догадаться, даже не заглядывая в справочники по потерям. Дело в том, что во Второй мировой армии несли тем меньшие потери, чем быстрее продвигались вперед. При быстром прорыве обороны противника у того нарушается взаимодействие: когда фронт прорван, пехота врага оказывается вне окопов — и либо отходит, либо спешит затыкать дыры во фронте, все время двигаясь в плотных походных колоннах. А это отличная цель для своей авиации или танков, идущих по дорогам навстречу походным колоннам резервов противника

И вот у Жукова всегда так получалось, что его фронт стабильно двигался вперед быстрее, чем соседние. Так было в той же Висло-Одерской операции и — для его северного фланга — в Берлинской.

Именно поэтому он, бывало, подгонял войска словосочетанием «любой ценой» — чтобы прорвать тактическую зону обороны противника, смять его организованную оборону, вырваться в тылы врага и начать громить его по частям. Поэтому всерьез рассуждать, как он «гнал на убой» своих людей, довольно сложно. Слишком очевидно, что доля убитых среди его подчиненных в крупных операциях войны была ниже, чем у командиров соседних фронтов.

Ненужный штурм Берлина?

Но это вовсе не означает, что и Жуков, и другие командиры на местах не делали ошибок в ходе Берлинской операции. Главной из них был, собственно, штурм Берлина. Обойти город, окружить его, отрезать от возможных атак союзников — в этом был явный стратегический смысл, о котором мы уже сказали выше.

Но в чем был смысл штурма? Первым во всеуслышание об этом прямо заявил генерал Горбатов, командующий одной из армий 1-го Белорусского фронта Жукова. После войны, обсуждая с сотрудниками «Нового мира» свои мемуары, он неоднократно возвращался к простой мысли:

«С военной точки зрения Берлин не надо было штурмовать. <…> Город достаточно было взять в кольцо, и он сам бы сдался через неделю-другую. Германия капитулировала бы неизбежно. А на штурме, в самый канун Победы, в уличных боях мы положили не меньше 100 тысяч солдат. И какие люди были — золотые, сколько все прошли, и уж каждый думал: завтра жену, детей увижу».

Мы вынуждены признать, что Горбатов прав. Конечно, здесь нужно сделать некоторые оговорки. Во-первых, мы сильно сомневаемся насчет пары недель. В ту войну Будапешт, окруженный советскими войсками, оборонялся семь недель — и ведь его не просто изолировали и ждали сдачи, а активно штурмовали. Во-вторых, да, потери советской стороны при предложенном им образе действий в самом деле были бы ниже, чем при нашем варианте истории — со штурмом Берлина. А вот о немецком гражданском населении этого не скажешь

Дело в том, что Берлин на деле не имел таких уж крупных запасов продовольствия. При численности его населения и гарнизона блокада в кольце советских армий быстро привела бы там к голоду. Это сейчас немцы — расслабленные европейские бюргеры, от которых никто не ожидает серьезной способности преодолевать по-настоящему сложные обстоятельства. А в 1945 году то был совсем другой народ, с принципиально иной психологической жесткостью.

Так же, как советские части во время войны, немецкие почти не знали «психологических потерь», выкосивших сотни тысяч солдат американской и английской армий. То есть в немецкой армии (да и обществе в целом) было крайне мало людей, бившихся в истерике при звуках стрельбы или не желавших идти к линии фронта вплоть до пены изо рта — как это фиксируют воспоминания американских участников войны. «Уловка-22» не могла быть написана ветераном люфтваффе — только американских ВВС. Психологическая прочность немцев той поры равна советской и значительно выше, чем у населения любой развитой страны сегодня.

Это означало, что капитуляция для них могла быть реальна только на грани физической гибели — как в Сталинграде. Там немцев разгромили лишь тогда, когда голод уже довел их средний вес до несовместимого с жизнью. От этого девять из десяти плененных там солдат вермахта просто умерли от истощения в первые же недели.

Советская сторона не смогла их спасти (хотя пыталась), потому что те вначале довели себя упорным сопротивлением — при остром физическом истощении от голода — до грани человеческой прочности. Они еще ходили, когда сдавались в плен, но уже взяли от природы человека больше, чем может пережить большинство из представителей нашего вида.

В условиях обороны Берлина вермахт и СС могли проявить неменьшую стойкость. А это значило бы, что вместе с ними эту стойкость волей-неволей проявило бы и немецкое гражданское население. Далеко не факт, что Гитлер, находившийся в Берлине, не довел бы местных гражданских до состояния солдат 6-й армии в феврале 1943 года. И что в осажденном городе не погибли бы от голода много женщин и детей. Это вполне укладывалось в логику Гитлера. По его мнению:

«Если война будет проиграна, [немецкая] нация также погибнет. Это ее неизбежный удел. Нет необходимости заниматься основой, которая потребуется народу, чтобы продолжать самое примитивное существование. Напротив, будет гораздо лучше уничтожить все эти вещи нашими же руками, потому что немецкая нация лишь докажет, что она слабее, а будущее будет принадлежать более сильной восточной нации (России). Кроме того, после битвы [среди немцев] уцелеют только неполноценные люди, ибо все полноценные будут перебиты».
Да, штурм Берлина, определенно, был не нужен с точки зрения узкопонятых, эгоистических интересов сохранения жизней красноармейцев. Но вот был ли он так же бесполезен с морально-этической точки зрения? Что, если, отказавшись от штурма и дав обычным берлинцам погибнуть, мы бы поставили себя на одну доску с берлинскими людоедами — с их теорией «более сильных» и «полноценных», которые должны с презрением относиться к жизням более слабых и неполноценных?

Sourse:
https://naked-science.ru/article/history/shturm-berlina