NatalyTsareva

– Я… я не понимаю… Это просто так получается само по себе… просто так происходит…

– То есть это уже не первый раз?..

Она отчаянно замотала головой.

– Я не специально, Аля… Я не хотела… Оно само…

Ее лицо стало мокрым от слез, совсем детским и жалким.

Повинуясь безотчетному порыву, я прижала ее к себе.

– Ну же… все будет хорошо. Все будет хорошо. Не плачь.

Но она все не могла успокоиться, такая маленькая, хрупкая, такая несчастная, и внезапно все стало неважным: социальные предрассудки, воспитанные с детства стереотипы и даже пол…

Я, правда, не знаю, кто был первым… и ведь минуты назад даже в мыслях этого не было, и решения никакого не было тоже, просто ее руки нашли мои, а мои губы ее… Губы были солеными от слез, ее плечи все еще вздрагивали от плача, но я чувствовала, что постепенно она начинает дрожать по-другому… Вина и тревога забывались в моих объятьях, и я ощущала, как эти поцелуи перестают быть только утешением, но становятся чем-то иным.

И было уже не так важно, мужчина перед тобой или женщина, это была такая же одинокая душа, как ты, ранимая и трепетная, остро мечтающая о близости.

Просто мы были нужны друг другу.

Когда я положила руку на ее колено, она ее не убрала.

Было ясно, что она попала в беду – рядом с ней стояли два охранника, постарше и помоложе, а на лице у девушки-администратора было написано «чего у нас тут происходит-то».

– Что случилось? – спросила я, притормозив у стойки.

– Она телефон украла, – не стал скрывать молодой охранник. – И попалась.

Его более взрослый коллега поморщился. Ему явно не понравилось, что тот так запросто рассказывает о неприятностях в заведении. Но я иногда здесь бывала, и меня тут знали…

– И что теперь?

– Теперь вот полицию собираемся вызывать…

– Не надо полицию, – сказала я, сама удивившись своим словам. – Давайте решим миром. Под мою ответственность. Девушка совершила ошибку… Но повторять ее не будет. Она сюда вообще никогда больше не придет. Правда же?

Странный это был порыв, конечно. Вообще-то такой альтруизм мне не свойственен.

Хрупкая блондинка уже перестала плакать. Она судорожно кивнула, пролепетав слова раскаяния, и теперь смотрела в мое лицо – ищуще, ожидающе.

Кажется, охрана была даже рада тому, что удается избежать скандала, и, распрощавшись, мы вышли на улицу. Симпатичная незнакомка накинула на плечи короткую белую шубку – судя по всему, девочка была не из бедных. Тем страннее была ситуация, в которой она оказалась…

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Лера, – тихо ответила она, пряча глаза. – Спасибо… Я могу для тебя что-то сделать?

– Поехали ко мне?

Не знаю, зачем я это сказала. Клянусь, у меня и в мыслях не было того, что случилось позднее. Просто было тоскливо и одиноко.

Лера подняла на меня свои ясные, пронзительно-голубые глаза.

И сказала:

– Да. Я не против.

И дело было не в том, хорош или плох Таин избранник… Для меня он не мог быть хорош по определению, потому что он отнимал ее у меня, мою сестру, мою подругу, единственный уцелевший осколок погубленной семьи.

Но как бы я ни сопротивлялась, что бы по этому поводу ни думала, однажды это все равно случилось. Тая собрала свои вещи и уехала из дома.

Из нашего общего дома, где я осталась одна.

Было тяжело, пусто и холодно.

А потом я встретила Леру.

Когда погибли родители, хоронили их в закрытом гробу, и вся эта процедура осталась в моей памяти как что-то пугающее, но не очень понятное. Я не до конца осознавала, что происходит. С Максом все было уже совсем по-другому. Нам самим пришлось договариваться о погребении, организовывать поминки. Большую часть взяла на себя Тая, но я тоже принимала в этом участие…

Закуски и салаты мы заказали в ресторане, но нужно было накрыть на стол, встретить пришедших на поминки гостей… Салаты на майонезе, пафосные речи, рассказы о том, каким хорошим и замечательным был Макс при жизни. У меня было чувство, что говорят о ком-то другом. Нет, Макс был добрым, действительно добрым, но совсем не таким правильным и положительным, как о нем теперь рассказывали.

Люди ели, пили, кто-то отпустил пару рискованных шуток… В какой-то момент мне стало тошно от всего этого, и я не нашла ничего лучше, чем спрятаться в санузле. Села на край ванной, пустила воду. Сидела, смотрела на изгиб когда-то модной, а теперь уже не новой и не совсем чистой раковины, на свое отражение в зеркале, на то, как течет из крана вода. Очень хотелось заплакать, но слез почему-то не было.

В голове стучало: мы остались одни, одни. Теперь нам совсем никто не поможет.

Последний взрослый человек рядом…

Ему было всего двадцать четыре. Его комната была увешена электрогитарами, на которых он не умел толком играть, заставлена книгами, которые он не дочитывал, а на компе ждали своего часа сейвы рпг и стратегий, которые он все намеревался когда-нибудь пройти…

Институт Макс, конечно, тоже не закончил. Он нигде подолгу не работал, если не считать участия в делах фирмы. Отец был старше на четырнадцать лет, и я хорошо помню, как он ругался на брата, называя его фантазером и бездельником. Конечно, в словах отца было много правды, однако мне сложно критиковать Макса – ведь мы видели от него только хорошее… Пусть он не был образцом обязательности и предприимчивости, но относился он к нам всегда по-доброму, конечно, скорее как старший брат, нежели дядя.

Фирма почти сразу была продана, и это был, наверное, правильный поступок, все равно заниматься делами, как отец, Макс бы не смог. На вырученные деньги было приобретено три квартиры, которые в дальнейшем сдавались в аренду – это обеспечивало пусть не очень большой, но стабильный доход. Его хватало на содержание дома и оплату частной школы, в которой мы учились.

Конечно, Макс не был и не мог стать действительно хорошим опекуном. Но он честно старался. Пытался сделать все, что было в его силах. И благодаря ему и привитым мамой привычкам к чистоплотности и порядку мы как-то держались…

К тому же Тая была очень ответственной. В детстве меня всегда злило, что она играет роль старшей – подумаешь, на какие-то двадцать минут раньше вылезла на свет. Но теперь иногда я радовалась этой ее манере – было приятно, когда решали за тебя.

Со смертью родителей наше детство кончилось. Все уже было не таким, как прежде.

Испуганными бабочками разлетаются воспоминания при попытке к ним прикоснуться; вспоминать тяжело, больно, мучительно… но возможно ли отдать кому-то эти картинки, эти золотые картинки твоего детства, Аля.

Что это, слезы… Как давно ты не плакала, глупая девочка.

Сестра просыпалась обычно раньше меня.

– Вставай, соня, – говорила она, – сейчас придет мама, заправляй постель.

Я натягивала на себя одеяло, стараясь ухватить остатки сладкого сна, но у меня не получалось. Зевая, одевалась, мы заправляли свои кроватки и шли завтракать.

Начинался новый день.

Да, у меня была сестра. Моя Тая.

При желании вы могли бы поставить рядом наши фотографии и попытаться найти десять отличий. Мало кому это удавалось, и мы давно привыкли к тому, что нас все путают.

Это было неважно. Мама нас всегда различала.

Мама, мамочка, мамуля… самая хорошая, самая добрая, самая красивая на свете.

Время подернуло пеленой черты ее лица, но тепло ее рук и ее нежный голос забыть невозможно.

Да, начинался новый день, полный развлечений, игр и новых открытий.

За завтраком мы с Таей помогали маме, делали бутерброды, заваривали чай. Тая всегда важничала, стараясь сделать все как можно лучше и заслужить похвалу. И резала хлеб, и накрывала на стол она тщательно, степенно. А у меня все валилось из рук. Но я старалась, я тоже старалась. Мне же так хотелось быть полезной.

После завтрака нас отвозил в школу дядя. Он жил с нами, младший чудаковатый брат отца. Дядя Макс. И даже сидеть на уроках и делать домашнее задание не было скучно, ведь рядом со мной всегда была сестра.

А вечерами мама читала нам стихи и сказки.

И когда переворачивалась последняя страница, мы ложились в постели и выбирали себе сны – про приключения, отвагу и любовь.

Карточной колодой рассыпаются золотые картинки моего детства.

Моего прошлого. Времени, когда мы были так счастливы вместе.

– Это для тебя, – она целует меня в щеку. – Он будет присматривать, чтоб ты быстрее поправлялась.

Мы спускаемся по лестнице вниз. Большие, чисто вымытые стекла. Ряды неудобных и жестких стульев. Казенщина, наводящая тоску и страх.

Но я уже ухожу отсюда.

– Смотри, кто к тебе приехал, – улыбаясь, говорит Леся.

И я замечаю Самойлова, ждущего у ворот. И ярко-малиновый седан, припаркованный в стороне.

И мне больно его видеть.

Но я понимаю, что это пройдет.

КОНЕЦ

В повести использован текст песни Ростислава Чебыкина «Император»