NatalyTsareva

Это не со мной, нет! Этого просто не может быть! Это сон, еще один ужасный, безобразный сон. Ведь я же уже все придумала. Про кукол, лошадей и платья. У меня все запланировано, все расписано, рассчитано по минутам.

О Господь, в которого я не верю, ты не можешь так поступить со мной. Никакого права ты не имеешь. Ты не можешь, не можешь, не можешь!

Но то, что происходит со мной, нельзя игнорировать.

В ярости я стучу кулаком по столу. Проклятье! О проклятье!

Я думала, хоть раз в жизни, все будет так, как я хочу – не в мелком, в мелком бывало – в чем-то большом, в великом.

Господи! Ты обманул меня! Ты все отобрал!

Ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Будь ты проклят. Ты, которого нет и никогда не было.

Я не буду с тобой разговаривать. Я никогда, никогда ничего для тебя не сделаю.

Я всегда буду очень плохой – потому что ты сам со мной такой мерзкий.

Почему-то, в безумии разбивая руки, я уже уверена, что все. Он действительно – отобрал. Ничего невозможно сделать. Поздно. Ее никогда не будет. Моей девочки.

Он украл ее, как вор. Вломился ночью и украл.

Потому что я уже вчера почувствовала, что все изменилось. Было и нет. Финал.

Уже вчера все было совершенно иначе…

И все уже понимая и осознавая внутри, я все же вызываю скорую. Разум хватается за последнюю призрачную надежду. Разум еще пытается проложить какие-то мостики там, где что-то глубинное, древнее четко почуяло бездну.

После чая с сахаром становится немного легче. Я сразу же наливаю вторую кружку.

Сижу на табуретке, рассматриваю магниты на холодильнике.

Надо бы, наверное, выйти на улицу. Свежий воздух, все такое.

И я одеваюсь, и, пошатываясь от слабости, иду в парк. Меня поражают яркие краски, от которых я совсем отвыкла, пока сидела в своем гнезде. Синее небо. Зеленые листья. Серый асфальт под ногами.

На траве резвятся дети, под деревьями лежат, загорая, их матери. Я сажусь на скамейку, рассматриваю детей, деревья, людей, фланирующих по дорожкам. Все это так ново, так странно… как будто бы в первый раз.

А потом возвращаюсь домой. Пытаюсь читать. У меня получается.

Недоумеваю.

Диван, в котором я теперь живу и днем, и ночью, стал моим гнездом. Я сижу в нем – и сплю. Отхожу только в туалет.

Внешнего мира больше нет. Ничего нет. Есть только сны, которые мне приснились когда-то.

Ну зачем бы я потащилась так далеко к мужчине, симпатичному, конечно, но который мне даже никогда особо-то и не нравился? Ха! Я что, дурочка.

Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон. У меня нет сил даже думать.

Я лежу в постели с закрытыми глазами, слушаю Агату Кристи. Иногда пробую включать музыку – но почему-то почти не воспринимаю ее сейчас. Когда меня рвет, мне ненадолго, на полчаса, становится как будто легче. Потом опять возвращается чувство мучительной тошноты, из-за которой невозможно ничего делать. Я почти ничего не ем, а то, что ем, во мне не задерживается. Пью – но тело не принимает и воду.

Оно сошло с ума, мое тело. Впрочем, я и всегда была с ним в странных отношениях.

Ему часто было нужно что-то, что вызывало несогласие и раздражение разума.

Болит раздраженная кислотой гортань. Я похудела на шесть килограммов. Руки стали тоньше и прозрачнее, совсем как у девочки. Нос заострился, и порой, проходя мимо зеркала в коридоре, я себя почти не узнаю. Мне кажется, я выглядела так лет в пятнадцать… Была такой же худенькой и нескладной.

Впрочем, нет. Что-то изменилось.

И мысли стали тяжелыми и простыми, как камни.

Они ворочаются в голове медленно-медленно, медленно-медленно. Я даже не могу читать, а ведь раньше так любила… Хоть бы это не навсегда. Что я буду делать потом?

Потом. Что такое потом?

Я заворачиваюсь в плед, закрываю глаза и начинаю мечтать.

Вот бы была девочка.

Такая, как старшая дочь Самойлова?

Ну примерно.

Только маленькая. Русоволосая. Интересно, какого цвета у нее будут глаза? Я буду одевать ее в платья. В легкие белые платья. Играть в куклы. Мы будем гулять в парке и строить замки в песочнице.

Я куплю ей самую красивую, самую дорогую куклу. И кучу одежды. И лошадь. И дом.

И еще жениха и малыша – это уж непременно. Кена… и… ну как же звали младенца Барби? Вылетело из головы. Вот черт.

Мы будем сажать их на розовую пластмассовую мебель и поить чаем из пластмассовой посуды.

Я обязательно куплю «посудку» – мне такую в пять лет подарил на день рожденья дедушка. Белые пластмассовые тарелочки и чашки.

Как жаль, что они не сохранились – лет в двенадцать я отослала все кукольные прибамбасы двоюродной сестре в другой город.

Ничего. Я куплю ей все новое.

Еще нее будут красивые длинные волосы. Я буду расчесывать их по утрам и заплетать косы – такие, какие были когда-то у меня. И вообще она будет красивая. Вся.

А самое главное – она будет моя.

– Ты же на таблетках?

– Пропустила одну. Так получилось.

– Что будешь делать?

Я недоуменно на него посмотрела.

– А что тут можно сделать? Ничего.

Самойлов нервно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел.

– Понятно. Замуж не зову, прости. Какой из меня муж.

Я пожала плечами. Я и не думала об этом. Про неприспособленность к семейной жизни я слышала от Саши еще два года назад и полностью разделяла это мнение. Я просто считала, что должна поставить его в известность.

– Но помогать буду, обещаю, – он сказал это так, как будто пытался меня в чем-то убедить или добиться выгодной сделки. – Я не самый плохой вариант.

Я опять недоуменно пожала плечами.

– Тебе нужны деньги? Прямо сейчас?

– Да нет. У меня есть. Только что квартиранты за месяц заплатили. Хотя, наверное, потом понадобятся. Я пока не могу работать.

– А как ты сама, малыш?

– Хреново.

– А ты это, ну, – я прямо увидела, как он смутился. – Ты уверена, что это… от меня, короче?

– А, да. Сначала Вик уезжал в отпуск к родителям, а потом у меня был большой заказ. Я даже на улицу не выходила. Тут все просто.

– Ты не переживай, малыш. Я тебя не оставлю.

– А я и не переживаю.

Он пересел на диван, попробовал осторожно меня обнять. Я не сопротивлялась.

Но когда он захотел поцеловать, увернулась.

– Блин, мне так плохо. Я не хочу, правда.

– Понятно.

Самойлов отстранился.

– Ну ты там пиши, ладно. Держи в курсе.

– Обязательно.

Мы распрощались.

Я закрыла за ним дверь и вернулась на диван.

Даже странно, как это я не захотела секса. Я не хотела секса! Я не хотела секса, с ума сойти!!

Как будто кто-то взял и просто выключил какой-то тумблер.

Ну и пусть.

Я поставила на смартфоне «Убийство Роджера Экройда» и закрыла глаза.

Вот. Так-то лучше.

– Ты общаешься еще с Самойловым, кстати? – спросила она, жуя принесенный с собой хотдог.

– Ну… как бы да.

– А ты в курсе последних известий?

– Каких?

– У него же дочка родила, знаешь?

– Что?!

– Ну да. В прошлом месяце.

– Ей же лет-то всего-ничего…

– Ну видать, не уследили. Родила, кстати, раньше срока – и сильно. В больнице и она, и ребенок. Вроде как даже в реанимации была. Не знаю уж подробностей, что там и как, просто у нее на странице в вк написано «господи, какое же чудо – жить!» и все такое.

– А Самойлов ничего такого не выкладывал…

– Да он стесняется, наверное, что теперь дед. Он же вечно стремится показать, что он огурцом. Он и так-то не особо афишировал, что у него дочка есть.

– Нет, ну почему, у него была пара ее фотографий…

– Ага, в альбоме для друзей внизу страницы. Тебе самой-то не смешно?

– А… кто родился?

– Мальчик вроде.

Я молчу. Дочка Самойлова родила. Самойлов – дедушка. Это просто не укладывалось в голове. Казалось самой фантастичнейшей фантастикой. Киберпанком каким-то.

Я помнила его дочь по фотографиям. У нее было чистое, милое лицо. Очень неиспорченное, простодушное. Почти детское. Она была похожа на отца, но при этом совсем не казалась красавицей. Просто хорошенькой. Впрочем, может быть, у нее еще все было впереди…

А тот ребенок… мой ребенок… Интересно, он будет похож на нее?

– Слушай, почему ты ничего не ешь? – наконец заметила Леся. – Да и вообще бледная какая-то.

– Не хочется. Не переживай. Я в порядке.

Я убеждаю Лесю и в то же время смутно осознаю, что, наверное, надо что-то делать.

И вечером пишу Самойлову «Нам надо поговорить. Срочно».