В качестве эпилога.
Наточу топор
Навострю прибор
И к соседке Зинке
Шастну за забор
Я такой весь ладный
Длинный и нескладный
Хмурый и горбатый
Водкою помятый
Улыбнусь щербато
Пну её собаку Да…
Живешь богато
Чтоб те с переляку!
Можа что приладить?
Ведь живём напротив
Грядочку взлохматить
Я, вообще, не против
Топор с голенища
Остроту покажет
Зинка – во бабища!
Зинка – не откажет!
Тело повествования.
Ну кто будет спорить, что творческую натуру может понять только такая же изнутри? И неважно, в конце концов, в чем эта творческая натура своё выражение находит. Зачастую бывает, в такой мелочи, умом обыденного человека незацепляемой, что диву даешься. А ведь случается, что полет фантазии гениального человека, в области творчества, такая же могучая фигура сразу ухватывает и, оттого, легче дорогу себе гений человеческий, на этом поприще, пробивает. Ну – это, скорее исключение из общего правила, нежели само правило. А в обыденности так дело обстоит, что гений – он, завсегда, не признан и гоним. И это – прискорбное явление человеческого бытия. Которое, если верить классикам марксизма-ленинизма, определяет сознание. А и, если разобраться, то что можно отнести, с полной уверенностью, к самому акту творчества? Допустим… Наскальные рисунки, сделанные, как утверждают люди от науки, нашими неразумными предками. Творчество это, в чистом виде, или жест отчаяния перед могуществом природных стихий? А каменные бабы с острова Пасхи? Или, опять же, мегалиты… Дольмены… Вот творения Сальвадора Дали к какому проявлению человеческого самовыражения можно отнести? К шизоидальному бреду или к великому провидению? Сколько народу, столько и глупостей будет сказано. А истина – она, по прежнему, одна и где-то рядом… Итак… Творчество. Что мы можем считать творчеством? И что мы, чёрт возьми, можем знать об этом творчестве? Да, ровным счетом – ничего… Как, впрочем, и обо всём, что нас окружает в обыденной действительности. А, посему, судить и осуждать то, что существует реально и независимо от наших расположений и установок, права мы не имеем. Просто наблюдаем и констатируем... Мой друг, не самых лучших правил, Валерий, по отчеству Павлович, Ряпоконь, родился ребёнком с весьма индивидуальными качествами. Кои и выперли наружу уже в первые
175 недели его самостоятельной жизни. Матушка его, в те времена ещё очень молодая и привлекательная женщина, купая Валерку в эмалированной ванночке, отметила не по- детски целеустремленноё качество мужского достоинства. На которое она не преминула, сразу же, указать его отцу. Который, с гордостью, это качество, полностью соотнёс со своими природными чертами. Мол, в нашем Роду - все таковы. Что ни мужчина – то и богатырь, по этой самой части. Может так статься, что отец его немножко чего и преувеличивал. В отношении мужских достоинств. Но, как жизнь показала, действительно - совсем немножко. Так что, ранняя эрекция Ряпоконя младшего являла собой факт не столь, с точки зрения матери, из ряда вон выпадающий, сколь обыденную действительность представителей мужской части Рода Ряпоконей. Что до самого Валерки, то эта самая исключительность, являющаяся обыденностью, доставляла ему очень много разнообразных неожиданностей фривольного характера. Впервые, за собой, он обнаружил стремление к противоположному полу в двенадцатилетнем возрасте, рассматривая игральные карты с обнаженными женщинами под одеялом, при свете карманного фонаря. Настолько увиденное на этих картах его потрясло, что он испытал оргазм, не в силах ещё, в полной мере, охватить умом источник неожиданного возбуждения. Но действо сие было ему столь приятно, что он сознательно, вновь и вновь, каждый вечер возвращался к нему под покровом ночи. Тем временем, у его двоюродной тетки, случилось знаменательное событие. Она решилась замуж. Были приглашены многочисленные гости, в число которых попал и Валерка. Впервые в своей жизни гулял он на настоящей свадьбе. Да, к тому же, практически без присутствия контроля со стороны родителей и близких родственников, занятых организацией свадебных мероприятий. Это была полная свобода, вылившаяся в знакомство с алкогольными напитками и раскрепощением сексуального духа. Танцы… Танцы до упаду и ощущение полёта… Уставший от алкоголя и плясок Валерка зашел в ванную комнату и обнаружил в ней весьма взрослую даму, низко склонившуюся над раковиной. Что она там делала, Валерку не интересовало. Его мужская плоть мгновенно отреагировала на женское тело, находящееся, по отношению к нему, в весьма завлекательной позиции. Не раздумывая, он шагнул к женщине, запустил руки под юбку и рывком опустил вниз её ажурные трусики. Женщина взвилась вверх от неожиданного прикосновения, потом замерла, определившись в зеркале с источником беспокойства, и оттолкнулась руками от края раковины. Валерка деловито, словно он занимался этим уже не один десяток лет, обхватил её одной рукой за манящие обводы попки, а другой стянул с себя спортивки на резиновом шнуре. Его возбужденное естество нашло свою цель без подсказки и посторонней помощи. Несколько решительных толчков – и он разрядился в горячую женскую плоть. Тут, вдруг, ему стало стыдно – и он убежал прочь, едва успев привести себя в порядок. Вполне может статься, что данное приключение и не сыграло бы никакого решающего момента в дальнейшей жизни Валерки. Если бы на следующий день он не отправился в Дом Быта, на предмет знакомства с молоденькой парикмахершей, по слухам, отзывчивой на ухаживания юных кавалеров. Девушка, и в самом деле, была очень хороша. Являя собой результат интернационального, любовного соединения русского и грузинского начал, она привлекала взор тонкими деталями лица и гибкой, лишенной излишних подробностей, изумительной фигуркой. Едва умостившись в кресле и нацелясь на ознакомительную беседу, Валерка, вдруг, в зеркале, увидел вошедшую женщину. Ту самую – из ванной комнаты. Оказавшуюся, в обыденной жизни, заведующей Домом Быта. Валерка замер от неожиданной встречи. Женщина же, узнав в клиенте решительного, молодого человека, подошла к креслу, погладила его волосы и произнесла фразу, предопределившую Валеркину жизненную позицию на всю оставшуюся жизнь: - Хороший мальчик… И хороший мальчик, словно с цепи сорвался. Прекрасная парикмахерша пала под его натиском, словно лист ясеня под напором осеннего ненастья. У неё был ухажёр, строящий в отношении юной девы самые серьезные
176 намерения. Но Валерка выхватил её из-под самого носа ухажёра и увёз, на своём мопеде, в дебри речного мелколесья, где они занялись любовью до исступления. До полной потери временного контроля. Им было хорошо вдвоём – и это было главное. И день длился и обретал смысл только вечером, соединением любящих тел в одно целое, двуполое существо. Они и обнажались, срывая одежду друг с друга, и разбрасывая её по сторонам так, что потом не находили то одних, то других предметов одежды и вынуждены были добираться до дома почти в том, в чём только мать родила… Ах, любовь, любовь, золотая лестница… За парикмахершей приехали родители и увезли её в Алазанскую долину. Папа парикмахерши пообещал, заочно, оторвать Валерке башку. Что думала по этому поводу её мама и сама героиня романа – история умалчивает. Вряд ли они разделяли с папой парикмахерши его чувства. Женщины – непредсказуемые существа человеческого сообщества... В отсутствии объекта сексуальных устремлений, Валерка произвел замеры, характеризующие физические параметры любимого дружка. Рост – двадцать пять сантиметров, диаметр – шесть сантиметров, вес, побеждаемый дружочком в эрегированном состоянии – наполовину наполненное водой, десятилитровое ведро. Ого…И это при том, что собственный рост Валерия Павловича не дотягивал и до ста семидесяти сантиметров. Есть чем гордиться! Как говаривала его мама – весь в корень ушёл. Надо сказать со всем откровением, приведённые параметры очень сильно омрачали Валеркину, повседневную жизнь. Любой выход в люди, неважно чем инициируемый, оборачивался огромной проблемой. Достаточно Валерке было кинуть всего лишь взгляд на обладательницу стройных ножек или упругой попки, как его дружочек немедленно эрегировал мысленное вожделение хозяина в физическое воплощение сексуальной мечты. Являя собой непомерно вздыбленную, разгоряченной плотью, материю Валеркиных брюк. Причём, действо это совершенно не зависело от Валеркиной воли. И, даже напротив, происходило помимо его желаний и в самых неподходящих местах. Вот плевать было Валеркиному дружочку на то, в какое положение он своего хозяина ставит. Выйдет смазливая одноклассница к доске, пример решать, одёрнет короткую юбчонку, приподнимаясь на носочки, чтобы мелком в верхнем углу доски формулу написать – и нате вам! Дружочек раз – и отреагировал в правильном направлении. А, по закону Мерфи, более известному у нас как закон подлости, хлеб, намазанный маслом, падает - сами знаете как. Следующим, за представительницей прекрасного пола, к доске приглашался Валерка. И что он должен был делать? Идти в таком виде к доске, на потеху всему классу? Ага, счас… Да он от стыда, не знал куда деваться. Не то, что к доске идти, а и просто подняться со своего места не имел возможности. Учитель его к доске, а он сидит, пунцовый, как варёный рак, и сверлит взглядом дырку в крышке парты. Тут уже просматривались все признаки прямого неповиновения воле старшего товарища, в лице преподавателя. Последний изымал из Валеркиной сумки дневник и вписывал в него, аршинными буквами красного чернила всё, что о Валерке думал. С огромными, восклицательными знаками в конце. Дома мать, читая очередное послание из школы, приходила в искреннее недоумение. Её покладистый ребёнок, старательно штудирующий школьные учебники и прилежно выполняющий домашние задания, в школе превращался в этакий эталон упрямства. Она и задавала Валерке вопросы, требуя на них конкретных ответов. И что, скажите, должен был Валерка ей отвечать? Что, ладно ещё, на улице или в общественном транспорте, он как-то может решать эту проблему, засунув руку в карман и загнув непоседливого дружочка кверху. А вот что делать в школе? Выйти к доске с одной рукой в кармане? А, может быть, просто выйти к доске, безо всяких там рук в кармане? И пусть будет, что будет? Чтобы посмотреть, что там учитель, после такого выхода, в дневнике напишет? Смех смехом, а вот девчонки как-то распознали, в чём заключается истинная причина нежелания Валерки выходить к доске. И даже просто подниматься со своего места. И самая отчаянная из них, уже имевшая к тому времени опыт взрослой любви, нашла повод и место, чтобы удостовериться: а ведь правду о Валерке в девчоночьих кругах говорят! И так ей Валеркино мастерство понравилось, что потеряла она способность думать, оказавшись способной лишь соображать в одном направлении. В коем ей указующим перстом служил Валеркин дружочек. Скандальная, однако, вышла история. Оно, как бы и дети ещё, а такие страсти разгорелись. Пришлось любвеобильную одноклассницу из школы исключить, за недостойное поведение. Дело получило огласку, вплоть до разбора в районных партийных органах. А Валерка, сам того не желая, стал местной знаменитостью, к которой и дома, и в школе не знали, как относиться. Факт имеет место быть, а вот что дальше с ним делать? Взрослые посовещались и приняли мудрое решение. Ничего не предпринимать и делать вид, что ничего не происходит. И не происходило. К доске не вызывать. Оценки ставить автоматически. По результатам выполненных домашних заданий… Ага… На уроке физкультуры молоденькая преподавательница, только что окончившая пединститут, заставила Валерку складывать маты в помещении спортинвентаря. Вроде как от греха подальше. И зашла, после окончания урока, проверить качество выполненного задания. Что за разговор между ними состоялся и кто выступил его инициатором – осталось неизвестным. Только застал их в этом помещении, обнаженных и занимающихся любовью, на сложенных в стопку матах, директор школы. Неизвестно зачем, заглянувший в спортзал. Это было уже слишком. Событие решено было замолчать, учительницу из школы выгнать. Нужно было предпринимать какие-то меры и в отношении Валерки. Решение созрело быстро и являло собой единственно приемлемый вариант в данной ситуации. Всех лоботрясов, достигших к пятнадцатилетнему возрасту определенного антагонизма со школьной средой, сплавляли в профессиональнотехническое училище, для обучения престижной и популярной профессии тракториста широкого профиля. Валерка, понятное дело, в трактористы определяться не собирался. На другом жизненном пути он себя видел. Но опять же, не Валерка собой распорядился, а его дружочек дорогу ему указал. Вышел из Валерки тракторист – закачаешься. Из всех органов управления трактором приглянулись ему педаль газа и кнопка подачи звукового сигнала. Любил он поставить эксперимент: а с какой-такой скоростью может двигаться, прямолинейно, гусеничный трактор ДТ-75? И возможно ли, на этой самой максимальной скорости, осуществить поворот трактора на сто восемьдесят градусов? Последствия этих экспериментов были самые печальные и для техники, и для самого тракториста. Рабочий люд, занятый неспешными, полевыми работами, завидев трактор, летящий на них с нехарактерной, для этого вида техники, скоростью, разбегался с полей, в ужасе, сломя голову. А Валерка, вдавив кнопку звукового сигнала, осуществлял мгновенный разворот трактора в противоположную сторону на всем ходу. Трактор зарывался во влажную пахоту, гусеницы летели в разные стороны. Шум, лязг, грохот. Техника выведена из строя. Валеркин напарник, Санёк, только недавно ставший счастливым обладателем молоденькой супруги, худющей и длиннющей Зинки, с матюгами погружался в полевой ремонт трактора. А Валерка, пользуясь занятостью напарника, отправлялся в гости к его супруге. Жили молодожёны в саманной избе о трех комнатах, с печным отоплением и при минимуме мебели. Зинка оказалась девушкой безотказной, как автомат Калашникова, и от Валеркиных ласк таяла и млела. В конце-концов Санёк заподозрил что-то неладное и, после очередной поломки трактора, не стал чинить его с присущим ему энтузиазмом, а прыгнул на велосипед и погнал домой. Зинка в повседневном обороте ходила, завсегда, в одном простеньком халатике, накинутом на босу ногу, и ущучить её в каком непотребстве варианта не было. Пойди, догадайся, занималась Зинка, чем в отсутствии мужа, или нет, если она всегда в одной поре. В халате, под которым более - ничего. Санёк обежал вокруг хаты, осмотрел все три комнаты, сунулся в нужник на огороде, заглянул в колодезь - никого. И уж совсем было успокоился, как взгляд его упал на черные, сатиновые трусы, висящие на спинке стула. Трусы были не его, а чьи-то посторонние. На цыпочках подобрался Санёк к шифоньеру и распахнул его дверцу. А т-а-ам… То, что было там, в шифоньере, спросило Санька грубым голосом:
- Чего уставился? Моль не видел? Горе-то какое! Какая тут, нафиг, работа? Целых два дня они втроём пили, выгнанную хозяйкой, самогонку и любили Зинку по очереди. Может даже так и статься, что в результате этой любви, на свет белый, появился первенец молодожёнов – вечно орущий Ванька. Которому, чтобы не орал и не мешал всяким важным делам, в бутылочку с молоком Зинка добавляла первачка. Удивительное дело, но парень вырос не только не алкоголиком, но и не переносящим на дух спиртное. Как так? А бывает… С работы их выперли. С вычетом ущерба, нанесенного совхозной технике. А тут пора подоспела, идти Валерке отдавать долг Родине. Пришла ему повестка, от военного комиссара, на прохождение призывной комиссии. Но это же – законный повод удариться в самый, что ни на есть, разгул. Тут - кто осудит? Всем же понятно, что молодому человеку, перед ратным трудом, погулять надо. Валерка и погулял. Что ни вечер – то и новая барышня. Уж мамки девиц дождаться не могли, когда же Валерку в армию заберут? Да куда же такое годиться? Ведь всех девок испортит, кобель. И что характерно, этих самых девок от Валерки - хоть метлой отметай. Летели, как мотыльки на огонь… Отбывать воинскую повинность Валерку определили на Черноморский Флот в, славный своими боевыми традициями, город Севастополь. Сухопутным моряком, в автобазу снабжения флота. Дали ему старенький УАЗ-469 и Валерка показал, на что способен. С такой любовью отнесся он к повидавшей всяких рук машине, так её выдраил, промазал и протянул, что усилия его не остались незамеченными. У заместителя командующего Черноморским Флотом по хозяйственной части как раз водителю пришла пора демобилизоваться. И он озаботился подбором новой персоны на это, чего там скрывать, теплоё местечко. Заместитель был в звании вице адмирала и уже в серьезных годах. Валерка ему приглянулся. Характеристика от командира части на Валерку поступила самая, что ни на есть положительная. Решение было принято. Валерка вступил, по описи, во временное владение адмиральской Волгой и УАЗиком. Таким же, на котором он начинал службу в своей воинской части. Эх, УАЗик, УАЗик… Сгубил он Валеркину жисть, без остатку. Уж больно они друг к другу подходили. По характеру. Оба, такие же неотесанные, вырубленные из цельного куска плотной материи. Оба могли завестись и нестись вперед, не разбирая пути-дороги, до полного окончания энергии. Души не чаял Валерка в своём УАЗике. Выкроил денег, из скудного флотского, денежного содержания, пошил занавесочки на окна. На заднее сидение кинул несколько маленьких, цветных подушечек. Тонкий и скользкий, заводской руль обтянул кожаной оплеткой. На колесные диски прикрепил волговские, никелированные колпаки. Долго мучился с двигателем, настраивая карбюратор на мгновенный отзыв нажатия педали акселератора. Пришлось заказывать токарю, с крейсера «Жданов», особого вида, воздушные жиклеры. Но и результат стоил потраченных усилий. Двигатель УАЗика заводился от одного взгляда на ключ зажигания. Перебранные и смазанные рессоры мягко проглатывали неровности набегающей дороги. Мощный и бесшумный вентилятор, установленный на приборной доске автомобиля, спасал от изнуряющей жары южного лета. Валерка превзошел самого себя. Впал в умиление старый адмирал и выписал Валерке в конце лета, к празднику Военно-Морского Флота, поощрение – десять дней отпуска, без учета дороги в родные края. Прикупил Валерка у местных умельцев, с того же «Жданова», маленькую, аккуратную бескозырку, взамен вахлаковатой уставной, вставил в суконные, флотские брюки клинья, фланку перекроил вдоль и поперёк да подбил кожей хромовые ботики, обточив каблуки на заточном станке. Упаковал всю эту красотищу в дерматиновый чемодан и вывез на УАЗике в город. Сдал в автоматическую камеру хранения, на железнодорожном вокзале. Рискованно было появляться в такой форме в Севастополе, центре самого, что ни на есть дисциплинированного флота Советского Союза. Отпуск мог закончиться, так и не начавшись, на гарнизонной гаупвахте. На все десять суток. Так что отбыл Валерка в отпуск, одетый во всё уставное. До вокзала его доставил временно исполняющий обязанности водителя адмирала, матрос первогодник. Карась – по флотски. В поезде Валерка сменил уставную форму на самошитную, и почувствовал себя настоящим мариманом. В метровой ширины клешах, погонах с золотым галуном и скрипящих при ходьбе, ботинках на десятисантиметровых каблуках рюмочкой. Очень они ему импонировали – эти каблуки, добавляя росту и значимости в собственных глазах. Пока поезд вытягивал вагоны за пределы Украины, Валерка шастать по вагонам опасался. Вполне мог случиться и поездной патруль. Споры с которым были бесперспективным занятием. Ссадили бы на ближайшей станции и препроводили до той же «губы». А ему это надо? Выждал он, пока за окнами вагона сгустились вечерние сумерки, и покинул своё купе, где, кроме него, определились три бабушки - попутчицы. Заглянул в отсек проводников, на предмет постельных принадлежностей и горячего чая. Проводница, женщина бальзаковского возраста, отягощенная внушительной грудью и животом, как бы между прочим поинтересовалась у Валерки: а не желает ли матросик к чаю, чего-нибудь покрепче? Водки, допустим. И какой же матросик откажется от такого предложения? Только вот компании, для потребления веселительного напитка, как бы нет. Бабушки, Божии одуванчики, не в счет. Вот ежели проводница не откажется составить компанию - тогда другое дело. Проводница наморщила мысль и согласие своё, на скрашивание досуга морячка, дала. Валей её звали. Подняла она ото сна, только что закончившую ПТУ, молоденькую сменщицу себе на подмену, и закрылась с Валеркой в купе проводников. Из вагонных тайников извлекла Валя разные сырокопчёные вкусности, банку селёдки, огурчики с помидорчиками и литровую бутыль забугорной водки. Валерке она не такую предлагала. А тут вот ёкнуло сердечко по чему-то, навсегда уходящему, и сделала женщина широкий жест, лишив законного супруга вожделенного напитка. Гулять – так гулять! Больно уж матросик симпатичным ей показался. Юностью вдруг пахнула южная ночь и предвкушением таинственного приключения. И Валерка не подкачал. Исстрадался он на голодном, в сексуальном отношении, служебном пайке. Это только так, по недоразумению, считал он, Севастополь называют городом камней, блядей и белых бескозырок. Нет, ну в отношении камней и бескозырок – тут всё нормально. А вот по поводу этих, посредине… Что-то они ему, пока, не попадались. Что же в отношении брома, подсыпаемого в пищу заботливыми, корабельными врачами или дежурной шутки, насчёт слабого подобия женщины привычной, левой руке, так это - кому как нравится. Валерка предпочитает живое общение с представительницами прекрасного пола. И его дружочек – тоже. Накатили они с Валей по первой, и закусили малосольными огурчиками. Улыбнулись друг другу, и Валерка почувствовал, что в купе становится жарко. Сбросил он с себя фланелевую форменку и остался в одном тельнике. Валя расстегнула верхние пуговички на железнодорожной гимнастерке и явила Валерке притягательную впадину между могучими грудями. Валерка протянул руку и ласково её погладил. Валя энергично избавилась от гимнастерки и бюстгальтера. Валерка торопливо сорвал с себя и Вали остатки одежды и накинулся на неё, как Мамай на одноимённый курган. Это было что-то. Если Валерка исстрадался по женскому телу в силу служебных условий, то проводница просто забыла, как это делается по причине возраста, веса, пьяницы мужа и ещё кучи всяческих невзгод второстепенного характера. Поэтому и соитие у них получилось столь бурным, что они за малым не вывалились, вместе с перегородкой, в соседнее купе. Это была её, Валина, ночь. Стонать она, под Валеркой, не могла, а как ей этого хотелось! Они и счёт потеряли выпитому спиртному и количеству сексуальных подходов. Еле расцепились, под утро, обессиленные и довольные собой. Как, скажите, после такой ночи, с матросика за что-то деньги брать? Да никак! Остаток дороги, до станции пересадки, Валерка катался, как сыр в масле. Под водочку и паюсную икру. И Валя каталась. Под что и на чём – уточнять не будем. А только, прощаясь, сунула она Валерке в чемодан пару бутылок водки, копчёного сазана и сотенную, одной бумажкой. Смахнув с глаз набежавшую слезу. Да что там говорить? Хороший мальчик…
Стоял полупьяный матросик на перроне краевого центра и нетрезво соображал – зачем он здесь оказался и куда дальше ехать? Подкатил к нему расторопный частник-бомбила и предложил доставить, куда только душа пожелает. И привёз матросика, по пути приложившегося к дареному пузырю, на родимый порог, прямо к самому дому. На радость матушке и друзьям – однокашникам. Смотрите, вот, завидуйте. Я… А хрен его знает, кто такой - я? Словно для того Валерка домой, в отпуск, ехал, чтобы упиться водкой до полного изумления и потери идентифицирующих признаков. Девять дней промелькнули в алкогольном угаре. К вечеру девятого дня, заглянул к ним домой Валеркин приятель Витька, уезжающий на осеннюю, сельскохозяйственную практику в отдалённый колхоз, и вызвался сопроводить Валерку до краевого центра. Собрала мамка раздрызганное чадо, сунула в руку чемодан, вытерла фартуком слёзы, и Валерка загрузился в невменяемом состоянии в «Москвич». На котором они и добрались до места прохождения Витькиной практики. На утро, следующего дня, продрал глазищи, проспавшийся Валерка, и обнаружил себя в райском месте. На двадцать восемь человек, отбывающих сельскохозяйственную практику студентов Лесотехнической Академии, всего пятеро лиц мужского достоинства! Эт-то надо же было такую раскладку учинить! И тут он, Валерка, в своей сногсшибательной, шитой-перешитой форме, конечно, вызвал неподдельный интерес в женских кругах. А кто же это такой? Красавец военно-морской? А вот кто… Надо отметить, что в определённой степени, студенчество всегда являет собой некий бульон из новаторских подходов и нестандартных взглядов на всё вокруг. В том числе и на устоявшиеся, или, по крайней мере, декларируемые, моральные устои. Этого делать нельзя? А очень хочется? Ну, тогда, возможно, можно. Если не всё время, то хотя бы разок, для ознакомления. Как знать, уж не Флетчер ли Хендерсон со своим знаменитым в тридцатые годы прошлого столетия в Америке биг-бэндом, в котором, кстати, играл на трубе и пел незабываемым голосом Луис Армстронг, послужил основоположником, столь сейчас распространенного, явления - как свинг. То есть, на тот момент, просто быстрый темп смены нот в джазовой композиции. А вы, сейчас, о чём подумали? Да нет, конечно… Если вы подумали о чём-то другом, так это сплошная глупость. Вот, взять, к примеру, Валерку, так он ни о чём подобном не знал, и не догадывался. Подумаешь, вместо одной дамы, с которой он предполагал провести славный вечер, в постели оказалось две. Каким образом это произошло, Валерка не заметил. А потом в этом славном трио, неожиданно образовалось четвёртое лицо, мужской национальности. Поскольку горячительных и прохладительных напитков на столе было в изобилии, то както само собой получилось, что партнёрши и партнёры сменялись под и над Валеркой с завидной регулярностью. А потом Валерка и совсем запутался: кто кого любить должен, и насколько это всё соответствует хоть каким-то признакам морали? Вот всем хорошо вокруг – и это главное, что вынес Валерка из подобного общения. А время-то… Время летит своим чередом. Вообще-то, Валерка, между прочим, находился на действительной, военной службе. Которая, как известно, всегда и во всём подчиняется действующему Дисциплинарному Уставу. Вот, не хочется, а надо. Следует, к примеру, после отпуска, добираться до места прохождения службы? А как же иначе? Никак… На третий день сплошной вакханалии, Витёк, не Валерка, спохватился, что надо же военнослужащему к месту прохождения службы всё-таки отбыть? На что Валерка, лежа на панцирной кровати, в полной отключке, поведал невразумительным мычанием: мол, рано ещё и, вообще - не твоё это дело. Осерчал Витёк на своего кореша, схватил его за шиворот и поволок в сторону железнодорожного вокзала. Посредством транспорта междугороднего сообщения.
Там, предъявив в кассу военное требование, получил посадочный талон на своего друга, и загрузил Валерку в отходящий на Севастополь поезд. Сам Витёк отбыл к родительскому очагу. Хеппи Энд… Через пять дней Витёк вернулся к месту прохождения производственной практики. Уже очень вечерело. На подходе к общежитию, где размещались студенты Лесотехнической Академии, Витёк обнаружил, что в его комнате горит свет. Никого, по определению, там быть не могло. Ключи от комнаты он увёз с собой. Когда уезжал к родителям на побывку. Крадучись, Витёк пробрался к своей двери. Замок был сломан. Распахнув дверь в комнату, Витёк обнаружил распростёртое тело, в женской юбке и полосатой тельняшке, лежащее вниз лицом на его постели. В полном недоумении он перевернул тело фейсом вверх, и с первого захода не признал – а кто же это такой, или такая, тут обретается? На фейсе тела были нарисованы, губной помадой, смачные губы, а глаза являли собой два темных пятна синей туши. Тело было мертвецки пьяно, судя по густому амбре, висящему в комнате, и не подавало признаков жизни. Но тут взгляд Витька упал на чемодан, торчащий углом из под кровати. И на вещи, в нём находящиеся. По ним-то Витёк, к своему ужасу, и признал в недвижимом теле своего друга, которого он отправил к месту прохождения службы, несколько дней тому назад. И как же он тут оказался? А очень просто. На первой же станции, где поезд сделал остановку, Валерка подхватил свой чемодан и был таков. Уж больно ему в память запали студентки Лесотехнической Академии. А по тому приёму, который они закатили в честь неожиданного, Валеркиного возвращения, он им тоже, каким-то боком, ко двору пришелся. А, может так статься, что вовсе и не боком пришелся? А как раз, другим видом своего организма? Ну, так мы же не о том, вовсе. Мы, вообще-то, о творчестве. Как о процессе. И что должен был делать, в этой ситуации, Витёк? Правильно. Хватать этого мерзавца, покинувшего охрану священных рубежей нашей Родины, в столь непростое для неё время, за шкирку и отправлять восвояси. То есть, к месту прохождения действительной, воинской службы. Что Витёк и сделал. Штанов Валеркиных, форменных он не нашёл, хотя предпринял поиски по всему общежитию. Ну, в самом деле, не в юбке же его отправлять? Пришлось выдать ему свои, гражданские, шальвары. Вкупе с расшитой фланелевой форменкой, махонькой бескозыркой, чудом держащейся на макушке, и хромовыми ботинками на высоченном каблуке, клетчатые брюки-колокола выглядели на Валерке, как седло на корове. С трудом держащегося на ногах и едва соображающего с похмелья Валерку, Витёк вытащил к автобусной остановке и всадил вовнутрь междугороднего экспресса. А потом и сам, следом, забрался. Тут уже не до шуток было. Тут дело попахивало дисциплинарным батальоном. Это, даже неслужившему, Витьку ясней-ясного было понятно. Билет до Севастополя, для Валерки, теперь пришлось покупать за собственные деньги. Витьковы, естественно. Проводил он Валерку вплотную к дверям купе. Дабы последний не удумал, в очередной раз, вернуться в колхоз, для дальнейшего прохождения практики.
