Когда я принял предложение о работе аналитиком жизненного цикла продукта в округе Глиммер-Вейл, мне казалось, что сорвал джекпот.
До объявления я и не слышал о Nylatech, но чем глубже разбирался, тем больше это походило на золотую жилу. Оплаченный переезд для всей семьи. Удалёнка с обязательными одним-двумя днями в офисе в месяц. Их штаб-квартира стояла в самом центре города Глиммер-Вейл, в честь которого назван округ, и мне было достаточно жить в пределах тридцатипятиминутной поездки.
И Nylatech была не какой-нибудь конторой на одну ночь. Правительственный подрядчик, растущий из года в год, с одним из лучших показателей удержания сотрудников в отрасли. Каждая строчка предложения кричала о стабильности.
Переездная выплата была щедрой. Достаточно щедрой, чтобы мы смогли поселиться в тауншипе Дансон — богатом маленьком анклаве на северо-восточных холмах округа. Всё, как обещали буклеты: одна из лучших школьных систем штата, безупречные дома в колониальном стиле, сезонные фестивали и известный ежегодный Праздник урожая, который проводится в октябре в их общественном центре.
Красота. Как открытка Hallmark.
Дом, который мы нашли, выглядел как из журнальной разворотной съёмки. Весь район казался дружелюбным, вежливым, гостеприимным.
В нём было что-то не так. Если не «не так», то неестественно.
Впервые мы столкнулись с ним в ночь переезда.
Когда мы свернули на Хоппер-Стрит, дети спали мёртвым сном уже несколько часов.
Мы с Джулией просто посидели минуту в машине на подъездной дорожке, фары заливали светом наш новый дом. Наше новое начало. Больше никакого городского смога, сирен, заводов. Только Аппалачи, небо, усыпанное звёздами, луна, бросающая на район бледный свет, словно фильтр. Улица была даже без нормальных фонарей, но этого свечения хватало.
Очертания деревьев и холмов были красивее самих красок, как будто мы вошли в почтовую открытку.
Когда мы открыли дверцы, было чувство, будто попали в другой мир. Сначала ударил ночной воздух — прохладный, острый, чистый так, что обжигал в носу. Природная кнопка «сброс». Сверчки стрекотали волнами, мелкие зверьки шуршали в кустах через дорогу, и впервые за тринадцать часов пути я перестал задыхаться.
Джулия увела детей в дом, а я принялся вытаскивать из багажника сумки на ночь и холодильник-термос. Я был снаружи минут двадцать, может меньше, когда услышал это: шипение открывающейся двери, похожее на присос, а затем скрип москитной сетки.
Не только шорох в кустах. Сверчки тоже. Исчезли.
Тишина ударила, как грузовой поезд. Знаете, говорят, когда всё замирает, значит рядом хищник? Вот ровно так это и ощущалось. Ещё не мурашки, но то холодное покалывание под кожей, которое им предшествует, то самое шестое чувство, что на тебя смотрят.
Я застыл на подъездной дорожке, прижимая к груди холодильник, уставившись на двор, которого даже не заметил до этого момента. На крыльце света не было. Лишь силуэт в проёме двери, наполовину скрытый бликом от моих фар. Слабое мерцание изнутри, вероятно, телевизор, обводило его колеблющимся сиянием.
— Э-э, — выдавил я, целясь в непринуждённость, но попав куда-то между дрожью и неловкостью. — Прекрасное у нас утро. Я ваш новый сосед, Клинт.
В ответ — ничего, только силуэт головы, кажется, повернулся в мою сторону.
— Вижу, вы тоже ранняя пташка.
Ответом были не слова. Просто рычок. Потом тяжёлый глухой удар закрывающейся двери и щелчок — сетка хлопнула.
И в ту же секунду сверчки снова застрекотали. Будто ничего и не было.
Я постоял секунду, всё ещё держа холодильник, с ощущением, что провалил какой-то негласный тест. Потом вернулся к разгрузке, выключил фары и закрыл машину. Мы с Джулией перешептались о планах на неделю и довольно быстро вырубились, под убаюкивающий ровный хор насекомых, заползающий через приоткрытое окно. И всё же, когда Джулия уже засыпала, я никак не мог вытрясти из головы неловкую мысль: первое впечатление вышло так себе.
Утро пришло слишком рано. Точнее, «утро» — щедро сказано. Мы въехали в 2 ночи, но детям на детали плевать.
Джексон, шести лет, работающий на чистом хаосе, ровно в 7:00 сиганул к нам на кровать. — Маам, пааап, ну дааавай! Вся наша фигня ещё в машине. Мне скучно. Я уже встал сто лет назад. Ну пошли-пошли-пошли!
Габби ввалилась следом, протирая глаза: — Джексон, я взяла твой DS вчера вечером.
Я не успел поблагодарить: Джексон спрыгнул с кровати. У меня челюсть свела, когда его пятка по пути приземлилась прямо мне в пах. Какая там кофеин — дети эффективнее.
Мы с Джулией включили режим родительского штаба. Она — завтрак. Я — в дом коробки с кухонным минимумом, потом остальное из машины. Если честно, меня такое устраивало: первый взгляд на Хоппер-Стрит при дневном свете.
Днём район был ещё красивее. Называли его Gryllidae Oval. Большое «семейное» сообщество Дансон-тауншипа. Улицы в зелёных аллеях, дома отодвинуты ровно настолько, чтобы чувствовалась приватность. Наш дом смотрел на три лесных участка через дорогу, а дальше, в гуще деревьев, прятались ещё дома. Слева — ещё кусок леса. Справа — сосед.
Тот самый мужчина прошлой ночью.
Его дом не вязался с остальными. Не то чтобы разваливался… просто… другой. Низкий, по пояс, штакетник окружал двор, краска облезла и шелушилась. В высоких островках росли дикие сорняки-цветы, тогда как чужие газоны были коротко и ровно выбриты.
Пара досок сайдинга провисла на фасаде, но само крыльцо было аккуратно организовано. Два крепких столба посреди двора держали роликовые узлы с натянутой нейлоновой леской; на столбах с металлических крючьев свисали фонари, зацепленные за один конец провода. Кормушки для птиц лениво катались по нейлону к крыльцу, где шнуры были привязаны к металлическим петлям на крюках, ввернутых в столбы крыльца.
Если не смотреть на огрехи, — почти мило. Идиллия, даже.
Но не здесь. Не на Хоппер-Стрит. Не в Дансон-тауншипе. Слишком старомодно, против правил ассоциации собственников, и вообще — деревенская эстетика.
Я сказал себе, что, может, мы просто нарушили ему покой ночью. Не из тех он, кто болтает с новичками в два часа. Я уже почти себя убедил, когда увидел, как в окно рядом с портьерой дёрнулась шторка.
И теперь знал, что я заметил это.
Второе впечатление: блестяще.
Большая часть выходных прошла в распаковке коробок и попытках придать дому вид «дома». К вечеру воскресенья мы наконец почувствовали район.
Пара семей зашла с подарочной корзиной и тёплыми улыбками. Печенье, вино — обычные «добро пожаловать». Плюс несколько самодельных свечей и готовые наборы приправ. Народ рукодельный. Они постояли на крыльце, обменялись рекомендациями ресторанов, поболтали. Час, не больше, но было приятно сопоставить лица с именами.
Первыми откланялись Донна и Геролд. Потом Трейси и Дэн. Лиа ушла готовить ужин детям, а её муж, Уилл, задержался, привалился к перилам рядом со мной. Он сделал глоток пива, дал паузе повисеть, потом слегка наклонился.
— Ну, — небрежно спросил он, — как там Кёртис, а?
— А. Э-э… кажется, нормальный. Не выглядит так, будто жаждет общения. Хотя, может, мы шумели при переезде.
Он посмотрел на меня так… наполовину усмешка, наполовину предупреждение: — Кёртису место в тюрьме. Ничего не доказали, но его жена пропала, когда я был ребёнком. Так и не нашли. Весь город знает историю. Псих он. Ни с кем не разговаривает. Я бы на твоём месте держался подальше.
Я, наверное, не скрывал выражения лица, потому что Уилл хмыкнул. Потом выпрямился, будто разговор уже закончен: — Ладно, увидимся.
— Какого чёрта? Вы просто кинете мне такое и уйдёте?
Он обернулся, будто вспомнил что-то в последний момент. Положил ладонь мне на плечо: — О, точно. Прости. Уверен, теперь всё безопасно. Молния дважды не бьёт.
Я стоял на крыльце с этой фразой, звенящей в голове, не понимая — это шутка или худший вид «успокоения». В любом случае по коже пополз холодок.
Потому что, когда гости разъехались и последняя машина уехала, я понял одно:
Сверчков не было весь визит.
Тишина. Тяжёлая и абсолютная.
Точно как в ночь приезда.
И я не мог отделаться от мысли: он где-то там, смотрит?
Знаю, как это звучит. До этого момента, по сути, ничего не произошло.
Кёртис распугивал жуков у меня на участке, ладно. Я даже просыпался ночью и слышал сверчков внутри стен, будто их выгнали на дом. Но кроме этого? Ничего конкретного.
Жизнь была хороша. Работа — лёгкая. Часа три реальной нагрузки в день. Джексон в школе процветал, настолько популярен, что нам пришлось ограничить ночёвки — половина района хотела палаткой в нашем подвале.
У Габби была своя компания — Сидни и Кайла — плюс первый настоящий краш — мальчик по имени Дуган с соседних улиц. Она постоянно просила погулять с ним и его собакой. Джулс быстро сдружилась с местными мамами, проводя дни за знакомством с городом, пока я утопал в таблицах.
Мы вписывались. Идеально, как в картинке. Понимали, что новые всем нравятся, но нашей ассимиляции будто не требовалось усилий.
Именно поэтому то, что я узнал на родительской встрече у Габби, выбило меня из колеи.
Мистер Паркс, её препод по предалгебре, сухощавый мужик с голливудской улыбкой. Я ожидал разбор оценок и домашек. Вместо этого он откинулся на спинку стула и спросил: — Значит, вы взяли тот милый колониальный дом на Хоппер-Стрит.
Странно, что он знает точно, где мы живём, но он быстро объяснил: — В Дансон-тауншипе не так много домов продаётся в год. Никто не любит уезжать.
Я кивнул невозмутимо: — Да, место хорошее. Больше, чем ожидали.
— Ну, — сказал он, — значит, вы взяли его по вкусной цене. С учётом всего.
Джулс нахмурилась: — В смысле?
Он бросил на нас этот взгляд — сразу ясно, он знает то, чего не знаем мы.
— О. Вы правда не в курсе?
У меня в животе всё упало: — Чего не в курсе?
Он замялся, но всего на секунду: — Семья до вас пропала.
Он выдержал паузу, почти театральную.
— А может, уехала. Неясно. Но они всё своё добро оставили, так что я склоняюсь к худшему.
Мысли метнулись к нашему «готовому к въезду» дому. Диваны. Кровати. Все эти «преференции мебели».
Мистер Паркс не остановился: — Полагаю, такое раскрывать и не надо, ведь технически никто в нём не умер.
Тут Джулс сломалась. Глаза наполнились слезами и брызнули, она всхлипнула и нарочно вышла из кабинета стремительным шагом.
Я уставился на Паркса, чувствуя жар на лице, но он лишь поднял руки, как будто это невинная оговорка. Повернувшись, чтобы идти за Джулс, я поймал его отражение в стекле двери. Может, просто блик, но на долю секунды мне показалось, что он улыбался.
Когда я распахнул дверь, бросил последний взгляд. Лицо у него было извиняющееся, руки уже снова поднимались. Я свернул за угол и ушёл к машине.
Дорога домой была короткой, прервалась лишь остановкой в хозмаге. Джулия настояла убедиться, что дом безопасен, так что мы закупились новыми замками и задвижками для всех входов… даже сарай на заднем дворе получил новый шпингалет и кодовый замок.
Я так и не рассказал ей про жену Кёртиса. Не хотел пугать. Да, у нас была переездная выплата, но недостаточно, чтобы сорваться и уехать. Мы были в ловушке, финансово — уж точно, если не буквально. И я твердил себе: может, Кёртис просто озлобленный старик. Не стоит сажать в её голове семена паранойи. Те самые, что глодали меня с переезда. Я пытался поговорить с ним раньше, но давно оставил мяч на его стороне. Не хочет — и не надо.
Вечером я решил установить каждый новый замок. Когда я брал последний, чтобы поставить на заднюю дверь, дети как раз уезжали кататься на великах с Дуганом.
Кёртис тоже был во дворе, что-то привязывал к забору, когда я пошёл к сараю. Он оказался старше, чем я думал. Лет под шестьдесят с лишним. Щетинистая серая борода, голая как кость макушка. Он ни разу не посмотрел на меня, пока я шёл к кромке деревьев. Просто продолжал вязать узлы.
Чем глубже я заходил в вечнозелёные, тем громче становились сверчки. На каждом шаге — сильнее. Их бесконечный гул точил мне мозги уже месяцами. Сначала они были через дорогу. Потом вокруг периметра дома. К октябрю казалось, что пара из них чуть ли не стрекочет в доме каждую вторую ночь. Если я наверху, слышу их на кухне. Если внизу — в подвале или на чердаке.
Я пробовал дымовые шашки. Вызывал службу. Ничего. Слышал их каждую ночь, но избавиться — так и не смог.
Так что, когда я стоял на пандусе сарая на коленях, роняя винты в полумраке, пот уже блестел на лбу, я был на пределе. Гул в ушах, скользкая рукоятка отвёртки, тупое чувство бессмысленности. Я дёрнул пуговицы фланели и швырнул рубашку в кусты, срываясь в рычание. В макушке пульсировала злость. Сам на себя — за то, что не могу собраться.
Постепенно октябрьский воздух остудил меня, и я закрутил последний винт на защёлке. Дверь сарая закрылась гладко, новый замок щёлкнул. Маленькая победа. Я спустился с пандуса и пошёл за рубашкой.
И вот тогда я увидел это.
Трава примята — не от одного прохода, а от множества. Присевшие пятна на пути, будто кто-то останавливался, приседал, ждал. Много пятен.
И в тридцати футах от кромки… едва различимая в сумерках — лесная камера.
Вся моя злость была не из-за чёртовых насекомых. Я живу тридцать восемь лет; я знаю, как звучат жуки. Здесь было иначе. К тому моменту я был уверен: если Кёртис и не серийный убийца, то уж точно мерзкий криповый сосед. Кто ставит камеру, направленную на чужой задний двор?
Я схватил ремень, обхватывающий ствол, нащупал пряжку, и раздражение перешло в тупой, глухой ритм: дёрнуть, выругаться, рвануть. Ремень заскользил. Я выругался громче. Прижал его к стволу, дёрнул изо всех сил, нейлон заскрипел в руках.
— ДА ПОШЁЛ ТЫ. Пошла к чёрту твоя тупая КАМЕРА. НЕ ЛЕЗЬ КО МНЕ!
Ремень лопнул, я швырнул эту дрянь в кусты. Она грохнулась, хрустнули ветки, листья зашуршали. На секунду хруст продолжился, как эхо, — будто белка вспугнулась и дёрнула прочь, может, сразу несколько. И потом — тишина.
Злость умерла, как только навалилась тишина. Эта неестественная неподвижность придавила сильнее любого стрёкота.
Я наклонился, поднял разбитую камеру и, озираясь, пошёл к двору.
Кёртис всё ещё был снаружи. Он уже не подравнивал кусты. Он стоял на задней террасе и заливал бензин в генератор.
Я остановился у забора, подняв камеру. Голос вышел жёстким, но дрожащим: — Потеряли что-то?
Он взглянул на меня, потом снова занялся своим.
— ЭЙ. Не игнорируйте. Это ваше? Зачем она была направлена на мой двор?
В этот раз он повернулся. Подошёл к забору. Протянул руку и взял камеру из моих пальцев.
На секунду лицо его изменилось. Мелькнула тревога, тут же исчезла. Он едва заметно покачал головой и вложил камеру обратно в мои ладони.
Что-то во мне лопнуло: — Вы же говорить по-английски умеете, да?
Он не ответил. Я швырнул камеру к краю его клумбы. Она громко брякнулась о плитку.
Он оглянулся ещё раз. Не злобно, не обиженно. Просто… обречённо. Лицо человека, который готовится к неизбежному. Потом закрыл за собой стеклянную дверь и исчез в доме.
Я стоял, чувствуя себя ребёнком, огрызнувшимся не на того взрослого. Но отыгрывать назад не хотел. Вернулся домой.
Внутри пахло одной из тех самодельных свечей из соседской корзины, что нам принесли в первую неделю. Джулс встретила меня улыбкой — довольная, что я всё переложил на новые замки. Сверху слышались быстрые шаги. Настроение оттаяло — я дома, с семьёй.
Я улыбнулся в ответ, но пальцы всё ещё чесались от памяти о камере.
Поздно ночью, когда Джулия и дети уже спали, я снова заметил его — лишь силуэт во дворе, прислонённый к линии забора, словно нёс караул. Он на меня не смотрел. Не махал. Просто стоял лицом к нашему дому и улице, неподвижный, как пугало, пока я не сдёрнул шторы.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
