Грянули фанфары. Чеканным шагом, в белых перчатках и лакированных сапогах промаршировала шеренга бравых вояк с автоматами. Рыча, лязгая и гремя, прочадила мимо толпы зрителей тяжелая военная техника.
С высокой трибуны, под памятником Ленину, вещал широколицый, чуть вспотевший в этот теплый день, глава администрации. Рядом, храня каменное спокойствие лиц, выстроились особо приближенные. Все как один в дорогих костюмах, все как один грузные, бровастые и чуть припотевшие, будто это они только что чеканили шаг по перекрытому проспекту.
Полицейские в заграждении скучали, зевали, глазели в жаркое майское небо, где не было ни облачка, как в то, далекое-далекое девятое мая. У детишек флажки, у народа то тут, то там георгиевские ленточки. В отдалении в тонированной девятке с размашистой надписью: «Спасибо деду за победу» ухает басами «марш славянки», оттуда же пьяные голоса и столь же пьяные, разудалые, крики «Ур-р-ра!» под аккомпанемент звона бутылочного.
- Поприветствуем тех, без кого не было бы этого дня, - эхасто грянул с трибуны голос главы администрации, - тех, кому мы обязаны жизнью своею, мирным небом над головою. Низкий вам поклон, ветераны!
И идет… один он, старичок сгорбленный годами и судьбой. Китель старый мешком висит на тщедушном тельце, ордена блестящие вниз тянут, к земле. Он идет, по сторонам смотрит выцветшими от лет глазами и улыбается виновато, испуганно. Улыбается, и слезы, не прошенные - старческие слезы, по щекам морщинистым, по трясущемуся подбородку.
- Почему один? – шипит гневно глава администрации округлому до карикатурности чиновнику, руке своей правой.
- Так только двое их же было… Осталось только…
- Один почему? Второй где?
- Сейчас, - округлый наскоро отзванивается кому-то, гневно шепчет в трубку, а после, извиняясь, - умер второй. Вчера.
- Как не вовремя! – возводит очи горе глава, вздыхает, А лицо жесткое, злое, и ясно, что сетует глава на слова свои, сказанные в микрофон. Глупо получилось: множественное число от единственного и дите отличит, что о нем теперь люди-избиратели думать будут?
Закончился парад. Разошлись. Трибуна опустела. Голоса пьяные остались, грохот басов из девятки. Мусор на проспекте: бутылки, флажки, георгиевские ленточки с отпечатками на них рубчатых подошв.
Ветеран пришел в свой старый, сырой, покосившийся домик, что вечно в тени новостройки. Он снял китель тяжелый, повесил на скрипучий стул. Включил старенький ламповый телевизор. Сел в продавленный диван. Экран медленно разгорелся. Показывали «В бой идут одни старики». Хороший фильм.