Вспомнилось мне про одну из операций.
Их уже было где-то с десяток, и подустала я немного. Ведь даже оловянные солдатики имеют запас прочности, что уж там говорить про среднестатистическую женщину, каковой я и являюсь. Причём в стремлении наших медиков быстро и качественно исцелить меня, я не могу заподозрить категорически. Хотя и откровенного саботажа тоже не было.
Итак, десятая или одиннадцатая операция, я уже, так сказать больной с опытом, практически профессиональный военный, в смысле больной, в смысле ветеран войны за выживание.
Первые три-пять операций были очень большими – часов по 5-6, и, соответственно, надо поскорее встать на ноги, чтобы не было пролежней, и вообще дети дома ждут. Поэтому у меня сформировался определённый стиль поведения в больнице.
Отвлекусь, чтобы пояснить два момента, которые основательно повлияли на общую картину. Первое, я лежала в палатах по 6-8 человек и убирала за бабушками судна, подносила попить и видела как раздражаются и врачи, и медсёстры и уж, конечно, нянечки от немощности человека. Мне хотелось испытывать этого недовольства на себе как можно меньше.
А когда лежала в клинике в Москве, случайно услышала правило: если после операции больной не отказывается от еды, то его не стоит держать в реанимации. А в реанимации, доложу я вам, не стоит задерживаться. В палате девчонки, разговоры, что сильно скрашивает больничные будни, а в реанимации лежишь голым под простынкой в смешанной женско-мужской компании, ни поболтать, ни послушать, да ещё и кое-кто из соседей норовит умереть. А я не люблю наблюдать этот неизбежный, но от этого не становящийся более спокойным или там приятным процесс.
Итак, я после операции в палате. Первый день я проспала, на второй уже и морсика дерябнула за здоровье своё и близких. А надо сказать, что на этот раз пришлось удалить часть тонкого кишечника, операция оказалась довольно трудоёмкой.
Говорят, хирург - молодой, перспективный и интеллигентный Алексей Юрьевич даже матерился в сторону тех, кто трудился надо мной ранее и, видимо, сделавших не всё так, а вернее всё так, что я скоро бы … ну, вы понимаете.
Алексей Юрьевич потрудился на славу и, естественно, хотел, чтобы я помогла ему закрепить результат, а я и не против. Я делала всё то, что он скажет.
Кстати, ещё чуть отвлекусь. После операций оставляют шланг из тела, через который выходит сукровица послеоперационная.
На третий день после большой полостной операции, (по моей личной традиции кое-что вырезано, но в общем-то самое необходимое есть. В смысле вроде бы соображаю. Всё понимаю.) Алексей Юрьевич разрешил мне встать, да что там встать, потихоньку ходить. Я восприняла это с восторгом и, конечно, услышала ключевое слово – потихоньку.
Как правило, все больные любят поговорить с домашними или с друзьями или с какими-то близкими людьми, это всё положительно сказывается на самочувствии и, в конечном счёте, на выздоровлении.
Сотовых телефонов почти не было, и к таксофонам на каждом этаже больницы были очереди, поэтому опытные больные старались подобрать нестандартное время, чтобы поскорее снять трубку и подольше поговорить. А то трудно получить удовольствие от общения, если рядом пару человек "бьют копытом" от нетерпения и раздражения. И ведь, что характерно, дорываясь до телефона, перестают понимать как долго он сам-то говорит, и чего это все нервничают. Кошмар, как много надо делать отступлений, как много надо пояснять! У меня отступлений больше, чем основной части повествования.
Итак, на третий день после шестичасовой операции на брюшной полости мне разрешили потихоньку ходить, и я решила позвонить домой.
Сползла я с кровати и. придерживая трубку, потихоньку вышла в коридор. Голова закружилась, и я с тоской посмотрела – какой же он длинный. Ну, да ладно, я же потихоньку. Дошла до лестницы, где телефон и с ужасом не услышала гудков! Не работает! Если вы думаете, что выбор был только один - вернуться в палату, то вы ничего не понимаете. Выборов кроме этого было ещё два - вверх и вниз по лестнице.
Только бы не ошибиться – где гарантия, что именно там телефон работает. Я по наитию выбрала верх и не ошиблась. Набрала домашний номер и услышала голос мужа. С радостью сказала: привет и трубка замолчала.
Я уж думала, что-то разъединилось, и тут он заорал: откуда это я звоню? Он не орал до этого на меня ни разу за многие годы, а тут…
Я, сохраняя достоинство, сказала, что звоню из автомата, и он опять рявкнул: ну-ка, быстро в палату.
Чуть не плача отправилась я в обратный путь. Сил нет, энтузазизм опал и, спускаясь по лестнице, я с трудом контролировала ноги-руки, а, когда вышла в коридор, то поняла – не дойду.
И тут, в дверях нашей палаты, увидела Алексея Юрьевича!
Это придало мне силы, и вот я рядом и чуть сзади него. Я ещё пока тащилась по коридору, краем не совсем уже ясного сознания удивилась: чего это он не заходит в палату. Подойдя ближе, удивилась ещё больше. Он пытался заглянуть под мою кровать и, судя по времени, в седьмой раз оглядывал палату вдоль и поперёк. Девчонки безмолвствовали. Тут он оглянулся и, увидел меня. Моя улыбка ему завяла. А, судя по его взгляду, я была близка к насильственной смерти в присутствии шести человек, не считая нас с ним.
Вы знаете, он не заорал, как муж, он громко спросил, звенящим от ярости голосом: где же я … была. Можно было бы и прямо сказать: где же я шлялась, но я протестую против слова шлялась в отношении меня, и не хочу его повторять в отношении меня.
Я сказала, что ходила позвонить. Потихоньку, добавила я, пытаясь его умаслить. Он даже покраснел или побагровел от сильного желания врезать мне по шее. Поверьте, я всё правильно поняла. И даже немного струсила, но не могла понять, что я сделала не так.
Видимо, выдержка была у Алексея Юрьевича что надо. Через несколько минут он смог объяснить мне, что потихоньку – это недалеко, в пределах палаты, не срываясь в галоп и не делая резких движений. И он думал, что человеку после такой операции и объяснять-то ничего не надо, и что здравый смысл наркозом не убивается. Даже шестичасовым.
Конечно, на следующий день после моей ходьбы, вернее моего ползанья с препятствиями, шланг выпал, но слава Богу, сукровицы было мало и вставлять его назад не потребовалось. Алексей Юрьевич провёл операцию мастерски во всех отношениях.
А я, видимо, в его памяти осталась навсегда, Больных у любого хирурга проходят тысячи, даже всех и не упомнишь или повспоминаешь и всё-таки сообразишь. Меня же Алексей Юрьевич вспоминал без дополнительных усилий со всеми подробностями.
Я же для себя сделала выводы. Первое, я склонна к геройству. Второе, я очень буквально воспринимаю русский язык. И третье, всё хорошо, что хорошо заканчивается.
P.S. Наверно, не напрасно пишут для американцев инструкции , типа, в микроволновке кошек не сушить.