КТО ВИНОВАТ?
В те тревожные дни я бегло записывал всю доступную мне информацию о ферганских событиях.
По счастью, эти пожелтевшие листки уцелели, и сейчас помогают воссоздать атмосферу того времени.
…Встретил на улице Тимура Низаева из АПН.
Он рассказал, что, начиная с 5июня, находился в Фергане.
Я снова услышал: «Там шла гражданская война!»
По его словам, когда десантники все же обратили огромную толпу в бегство, то на площади осталась обувь, потерянная мятежниками. Это были чувяки, сотни, может, тысячи поношенных чувяков, пригодных лишь для свалки.
Именно такую копеечную обувь носила в своей массе молодежь из кишлаков.
Не из-за этой ли свирепой бедности удалось так легко разжечь этих ребят?
Примерно в эти же дни я встретил в Союзе писателей одного узбекского литератора, отличавшегося приветливым и добродушным нравом.
Зная, что он родом из Ферганской долины, я поинтересовался его мнением о случившемся.
«Вообще-то, наши ферганские узбеки – самые спокойные и тихие, - ответил он. – Вот бухарцы, например, резкие ребята, заводятся с пол-оборота. А наши ферганцы – совсем другие. И раз уж так вышло, значит, их кто-то сильно обидел»…
В этот момент к нам подошел другой местный литератор, про которого сами узбеки говорили, что он «стучит» в «контору» на коллег.
«Турки сами виноваты, - вклинился он в разговор. – Турки хорошо работают, поэтому живут богаче, чем наши».
«Но если они работают лучше, то в чем их вина?» - спросил я.
«Они начали задирать нос! Подмяли под себя все кооперативы, все рынки. Власть тоже всю купили, вот и причина!»
«Ну, ничего, - примирительно кивнул добряк-ферганец. – Теперь всё успокоится. – Подумал и добавил: - Должно успокоиться».
В последующем, с кем бы из местных я ни говорил на ферганскую тему, а таких собеседников у меня были десятки, ответ, как правило, сводился к единственному утверждению: «Турки сами виноваты».
Эта короткая фраза многократно отмечена в моих записях.
Но если «виноваты», то в чем конкретно?
Ответа на этот прямой вопрос я не мог добиться ни от кого.
Лишь один из водителей, возивших наше начальство, заявил: «Турки изнасиловали двух девушек-узбечек, и за это поплатились». Но, похоже, он и сам не слишком-то в это верил, потому что тут же добавил: «Они потребовали автономии, вот им и досталось».
Что ж, это уже серьезнее, это уже могло бы стать причиной для вспышки гнева.
Однако нигде, ни в одном источнике я так и не нашел ни единой ссылки на подобное требование, да и вряд ли оно могло прозвучать в тогдашних условиях.
Погром турков-месхетинцев до сих пор остается необъяснимой загадкой для исследователей. Как и то, из каких источников распространялись слухи, что «турки сами виноваты».
Существует множество версий на этот счет, но ни одна из них не является всеобъемлющей.
Тем временем, наконец-то, в издательстве появился узбекский писатель-прокурор.
Всегда словоохотливый, он выглядел подавленным, и когда я спросил его о Фергане, то он попросту перевел разговор на другую тему.
Вскоре после него пришел русский писатель-милиционер.
Этот не отмалчивался, напротив, в деталях рассказал, что в Фергане толпа выделяла из милицейского оцепления, прежде всего, молодых узбеков. Их осыпали оскорблениями, называли предателями, угрожали им. Именно в них летело больше всего булыжников.
Он также сказал, что в толпе многие находились под воздействием алкоголя и наркотиков.
Это утверждение я слышал позднее от десятков очевидцев событий, и, полагаю, что оно заслуживает доверия.
По словам капитана, в Фергане милиционеры выполнили свой долг, сдерживали толпу, рискуя жизнью. Но сейчас у многих наступила реакция, сотрудники, особенно из местных, в массовом порядке подают заявление об уходе.
По личной просьбе Нишанова в Фергану ездил очень популярный среди молодежи узбекский поэт.
В Ташкенте на его творческих вечерах собирался полный зал, стояли в проходах, в коридоре, на лестнице и даже на улице.
А вот ферганская молодежь его не приняла, в поэта полетели камни, так что он должен был отступить за милицейский кордон.
Толпа вообще не желала выслушивать кого-либо «с той стороны» - ни партработников, ни комсомольцев, ни деятелей культуры, в уверенности, что все эти люди погрязли в коррупции, вне зависимости от их национальности.
«ЗАСИЛЬЕ МОНОКУЛЬТУРЫ»
Один из коллег-литераторов, узбек, но русскоязычный, прокомментировал события в Фергане весьма необычным образом: «Теперь эти деятели в Москве призадумаются, можно ли натягивать на всех одно лоскутное одеяло, можно ли насаждать монокультуру в ущерб национальным культурам!»
Это словечко «монокультура» вдруг сделалось едва ли не самым ходовым в литературной среде республики. На каждом собрании, при каждом удобном случае узбекские писатели выражали, в меру своего темперамента, возмущение по поводу «засилья монокультуры».
В коллективе нашего издательства работал молодой сотрудник, узбек, человек честный и прямодушный.
Он стал активистом быстро набиравшего силу движения «Бирлик».
Как-то раз это движение проводило митинг у здания ЦК КП Узбекистана, когда там вел заседание приехавший из Москвы Предсовмина СССР Н.Рыжков.
По слухам, милиции перед фасадом было больше, чем манифестантов.
Узнав, что наш парень побывал на митинге, я спросил у него позже, в чем заключались их требования?
Протестовали против «засилья монокультуры», с воодушевлением ответил он.
Я напомнил ему, что, например, в нашем издательстве из 150наименований книг 120 выходят на языке титульной нации. Напомнил и о том, что финансовое благополучие издательства обеспечивается, в основном, за счет выпуска книг на русском языке. При этом выбор, что купить, делает сам читатель, добровольно. Так в чем же здесь ущемленье, в чем засилье?
В ответ он принялся пространно доказывать, что движение «Бирлик» по своей сути является интернациональным, что у них уже есть и русские, и корейцы, и татары и т.д.
«ВЫПУТЫВАЙТЕСЬ САМИ!»
Сотни, тысячи писем шли в эти дни из Ферганы в Москву – Горбачеву, Рыжкову, министру МВД.
Люди недоумевали, почему вместо того, чтобы проявить твердость, власти вывозят беженцев за пределы республики?
Ведь эвакуация турок фактически означала капитуляцию перед организаторами мятежа, которые так и не были разоблачены.
Среди авторов этих писем было особенно много женщин, и они писали, что теперь у них появился страх, как бы события не повторились в еще более ужасающем варианте.
По их сообщениям, страсти вовсе не улеглись, напряженность сохранялась.
Местные власти не извлекли никаких уроков из мятежа.
Разъяснительная работа проводится с населением лишь для галочки.
Никто из руководителей не едет в мятежные кишлаки, никто не ведет диалога с молодежью.
А ведь бунтовщики достигли своих целей: все турки, более 16тыс. человек, покинули Ферганскую долину.
Некоторые турки вернулись, но лишь для того, чтобы продать дом, если тот, конечно, уцелел.
Однако покупателей не находилось.
Кто-то загодя пустил слух: если купите у турка дом, то тот сгорит в следующую ночь.
Кто-то продолжал активно работать с сельской молодежью, будоража ее.
Люди просили, чтобы войска не выводили из Ферганской долины, по крайней мере, до той поры, пока обстановка не нормализуется.
Но эти просьбы, судя по всему, не находили отклика наверху.
Из Москвы вернулся Александр Фитц, редактор одной из республиканских газет.
Он рассказал, что ни в Москве, ни в Ленинграде понятия не имеют о том, что же в действительности случилось в Фергане.
В столице царят совсем другие настроения, там ждут больших, глобальных перемен.
Что же касается судьбы «европейцев» в Средней Азии, то мнение реформаторов на этот счет примерно таково:
«Раз вы там живете, значит, вам там нравится. Иначе давно бы уехали. И вообще, ребята, выпутывайтесь сами. А чтобы у вас не было трений с местным населением, активнее изучайте язык титульной нации».
Мудрый совет, ничего не скажешь.
Между прочим, турки-месхетинцы практически поголовно знали узбекский язык, не говоря уже о том, что по вере являлись мусульманами.
И что же, сильно им это помогло?
ОПУСТЕВШИЕ УЛИЦЫ
Между тем, какое-то нездоровое напряжение охватывало постепенно сам Ташкент.
11июня было объявлено днем траура по погибшим в Ферганской долине.
В этот день в центре Ташкента, у гостиницы «Россия», собралась националистически настроенная толпа, которая перекрыла движение, сорвала траурные ленты, скандировала лозунги.
Другая толпа собралась у кинотеатра «Чайка».
В этот же день произошла массовая драка возле одной из станций метро.
Начиная с 15июня, предприятия и учреждения города, в том числе наше издательство, получили предписание направлять к вечеру дружинников в указанный отдел милиции.
Мой друг, узбекский фантаст Ходжиакбар Шайхов оказался в первом патруле.
Назавтра он рассказал, что у общежития завода «Алгоритм» была драка, в которой участвовало свыше 100человек, при этом «скорая» увезла двоих с ножевыми ранениями.
Многие милиционеры, с которыми он общался в эту ночь, побывали в Фергане. Они до сих пор взвинчены, все на нервах, никак не могут успокоиться…
Сотрудник нашего издательства, детский писатель Николай Красильников вырос в махалле, поддерживал добрые отношения со всеми соседями. Но вот совсем недавно, когда он проходил по знакомой с детства улице, какие-то подростки бросили ему вслед камень…
Днем над городом на небольшой высоте летали вертолеты, а по ночам со стороны кольцевой дороги слышался тяжелый рокот, словно там проходили танки.
Циркулировали упорные слухи: мол, то, что случилось с турками, это предупреждение Старшему Брату. Пора уже и ему собираться в дорогу, а вместе с ним и всем прочим…
В эти дни по вечерам стояла дивная погода, но город с наступлением сумерек словно вымирал, особенно в отдаленных «европейских» кварталах.
Межквартальные дорожки, обычно оживленные в предзакатный час, были странно пусты, и лишь одинокие прохожие молча спешили к своим домам.
А тем временем, вслед за турками Ферганскую долину начали покидать представители других «некоренных» национальностей. Русские, украинцы, евреи, армяне, немцы, крымские татары – свыше шести тысяч человек за неполных три недели...
Они уже не верили, что в случае новой опасности их защитят.
ТОНКОСТИ МЕЖДУГОРОДНОГО ОБМЕНА
Именно после ферганских событий многие русские ташкентцы, даже из тех, кто собирался жить на этой земле до скончания века, стали подумывать о переезде.
Нет, уезжать собирались далеко не все.
Мой хороший приятель, сотрудник газеты «Фрунзевец» Валерий Петровский решительно заявил: «Я никуда отсюда не двинусь! Мы, Петровские, живем здесь уже сто лет. Почему мы должны уезжать?! И куда?! В России у нас никого нет, и никто нас не ждет!»
Еще больше было оптимистов, вроде моего дяди Саши, который утверждал:
«Да бросьте вы все паниковать! Советская власть в обиду не даст. Скоро всё образуется. Надо просто перетерпеть. Страсти поулягутся, горячие головы остынут, и всё снова войдет в свою колею. Ведь мы жили и работали вместе столько лет! Ну, что нам делить? Какие мы оккупанты? Это же просто смешно, детский лепет какой-то!»
Многим и вправду очень хотелось верить, что всё образуется.
Тем не менее, сама тема возможного переезда не обошла практически ни одну семью.
Своеобразие момента заключалось в том, что в самой России еще не знали толком о тревожной атмосфере, складывавшейся в Узбекистане, поэтому междугородный обмен покуда был возможен на прежних, «нормальных» условиях.
Но было ясно и то, что если, не дай Бог, полыхнет еще раз, то сюда уже никого и никаким калачом не заманишь.
Значит, меняться надо прямо сейчас, немедленно, всё равно куда, иначе будет поздно.
В обменном бюро количество клиентов увеличилось в несколько раз, объявлениями были оклеены не только стены домов и заборы во дворе, но и все деревья.
Здесь уже гуляли слухи иного рода.
Вам могли шепнуть по секрету, что если вы хотите обменять Ташкент на Ленинград, то выгоднее всего это делать через… Владивосток! Что за чертовщина, причем тут Владивосток?! Да очень просто! Обменяться напрямую с Ленинградом практически невозможно, разве что вы согласитесь на весьма серьезные уступки. А вот на Владивосток поменяться проще. А, с другой стороны, морских офицеров из Ленинграда, с Балтийского флота, часто переводят по службе во Владивосток, на Тихоокеанский флот. Офицерам поневоле приходится менять свои обжитые ленинградские квартиры на Приморье, нередко в авральном режиме. Вот тут-то вы и получаете свой шанс, теперь поняли?
Подобных фантастических баек ходило тогда великое множество.
Не знаю, удалось ли хоть кому-нибудь сменить Ташкент на Ленинград через Владивосток, но люди часами сновали от одного стенда с объявлениями к другому, выписывая десятки, сотни самых парадоксальных вариантов, в надежде, что хоть какой-то из них окажется удачным.
Но времени на многоходовые варианты обмена катастрофически не хватало.
Очень скоро в самых отдаленных регионах России узнали, что ташкентское жилье подешевело, и начали задирать планку.
Там, где еще недавно 2-комнатная квартира спокойно обменивалась на аналогичную, теперь за ваши две давали лишь одну комнату.
Те, кто не желал связываться с длительной процедурой обмена, имея при этом определенные возможности, поступали проще. Меняли внутри Ташкента свою большую квартиру на маленькую, брали доплату и уезжали.
Со всей наглядностью резкий скачок числа ташкентцев, покидавших родной город навсегда, проявился в работе грузового двора.
Если еще совсем недавно контейнер для домашних вещей можно было спокойно заказать хоть на завтра, то теперь надо было записываться за месяц вперед, при этом очередь имела тенденцию к быстрому росту.
Впрочем, восток есть восток.
Можно было, «отойдя от кассы», договориться с водителем, и в нужный вам день контейнеровоз стоял у вашего подъезда.
Но и здесь дополнительная плата за конфиденциальность услуги росла как на дрожжах, по мере того, как увеличивался поток отъезжающих.
БОЛЬШАЯ РОДНЯ
О масштабах исхода русских из Узбекистана я все же расскажу на примере собственной родни.
Моя бабушка по материнской линии Иванова Ирина Ивановна родилась в 1903году под Семипалатинском, в многодетной семье, переселившейся в Центральную Азию еще в конце 19века. Впоследствии она сама родила более десяти детей, из которых, правда, выжили только четверо.
Еще до войны вся большая семья перебралась в город Янгиюль, что в 30км от Ташкента, фактически пригород столицы.
Дед Никон Андреевич занимал в Янгиюле ответственный пост, в 1941-м отправился на фронт и пропал без вести в первые месяцы войны.
Моя будущая мама Иванова Любовь Никоновна в апреле 1945-го окончила Харьковское военно-медицинское училище, находившееся в эвакуации в Ашхабаде, и была направлена в действующую армию, но пока она добиралась до Германии, война завершилась.
Там, в поверженной Германии, мама встретилась с моим отцом, офицером медицинской службы, ну и в положенный срок в молодой семье появился первенец, то есть, я.
Отец какое-то время служил на Украине, затем его снова направили в Германию, в исторический город Готу, где мы прожили несколько лет.
Отпуск отца был распланирован заранее: мы поочередно гостили то у его родичей на Украине, под Миргородом, то у нашей среднеазиатской бабушки.
В Янгиюле к нашему приезду собиралась вся родня, приезжали из Ташкента и даже из Ферганы.
Ввиду многочисленности гостей, во дворе сдвигали столы, причем для размещения всех своей мебели не хватало, часть приходилось заимствовать у соседей.
А ведь собирались только взрослые; если бы они привели с собой еще и детей, то, пожалуй, в тесном дворике яблоку негде было бы упасть.
Впоследствии численность моей среднеазиатской родни только росла. Молодежь благополучно создавала новые семьи, в которых воспитывалось по двое-трое, а то и четверо ребятишек.
Все они, жившие в этом краю в третьем-четвертом-пятом поколении, стремились получить образование, овладеть хорошей профессией, а, кроме того, уважительно относились к местным традициям, соблюдали общепринятые нормы поведения и с полным на то основанием считали Узбекистан своей родиной.
Мои ташкентские родственники держались до последнего и начали уезжать только после развала Союза, когда рухнули последние надежды.
Уехали, впрочем, не все, некоторые предпочли остаться.
Но когда мысленно я пытаюсь собрать тех, кто остался там, вместе, то понимаю, что для их размещения хватило бы даже небольшого стола.
И тогда мне снова вспоминается тесный янгиюльский дворик минувшей поры, вспоминаются заполнявшие его люди – веселые, преисполненные достоинства, имевшие хорошие профессии и достаток в семье, уверенные в своем будущем и в будущем своих детей.
Те же, кто уехал, а это большинство, обосновались в различных местах, исходя из конкретных обстоятельств: в России, в Белоруссии, Украине, Германии…
За общим столом нам уже не собраться, видимо, никогда, да и многие родственные связи оказались утраченными.
Таков итог нового «великого переселения народов» в свете бегло обрисованной истории одной отдельно взятой большой семьи.
А сколько других русских семей из Средней Азии – больших и малых – оказались вынужденными переселенцами, которым пришлось выживать, начинать всё сначала и годами доказывать свое право на гражданство РФ!
* * *
Выдавив значительную часть русского населения вместе с его «монокультурой» из своих пределов, Узбекистан мало что от этого выиграл.
По разным оценкам, за чертой бедности проживает от четверти до трети населения этого ныне независимого государства.
А что же Россия?
Наши реформаторы одно время прозрачно намекали, что Средняя Азия с ее феодально-байскими традициями вроде пут на ногах российской экономики, и что, дескать, сбросив эти путы, мы двинемся вперед семимильными шагами.
Ну, «сбросили путы», а что же так и не двигаемся вот уже двадцать лет?
Да и заблуждение это – что «сбросили».
Средняя Азия никуда не исчезла с нашего горизонта, напротив, она стала ближе, гораздо ближе, чем была, и чтобы убедиться в этом, достаточно выйти на улицу.
