Мы закинули на плечи тяжёлые рюкзаки и двинулись по грунтовке, что вилась вдоль трассы, отделённая от неё лишь редкой лесополосой. Солнце, ещё недавно жарившее вовсю, начало прятаться за набегавшую с запада сизую, брюхатую тучу.
— Надеюсь, пронесёт, — буркнул я. — Мы и так из графика выбились.
— Да какой к чёрту график, Лёх? — усмехнулся Борька. — Сами себе его нарисовали, сами и нарушаем. Это ж поход, а не спринтерский забег. В дороге всякое бывает, сам знаешь.
Он был прав. Последний раз я вот так, по-настоящему, уходил от цивилизации года три назад и уже успел позабыть это острое, пьянящее чувство, когда всё зависит только от тебя. Не от начальника, который ждёт отчёт, не от капризов жены, не от расписания автобусов. Здесь, посреди молчаливого поля и подступающего леса, ты был один на один с живым миром. Настоящая свобода. Не та суррогатная, когда лежишь на диване, тупо листая ленту новостей: политика, котики, очередная порция чьей-то сетевой ненависти... Там ты не думаешь сам — ты реагируешь. Тебе подсовывают картинку, а ты выдаёшь нужную эмоцию: гнев, смех, ужас. Твои мысли — это эхо чужих слов. А здесь… здесь была тишина. И в этой тишине наконец-то можно было услышать себя.
— Четыре дня пролетели как один миг, — вздохнул я. — Надо чаще так выбираться.
— Мы рассчитывали на неделю, но если погода позволит, можно и на все десять растянуть, — подмигнул Борьka. — Хрен его знает, когда ещё такая возможность выпадет. Сейчас бы к речке, на пару дней с удочками...
— Мечтай, — оборвал я его. — Туча видишь какая? Пошли быстрее.
Мы свернули с дороги в сторону цепочки вымерших хуторов. Это был наш осознанный выбор — держаться подальше от живых сёл, чтобы путешествие получилось по-настоящему атмосферным. Минут через сорок, когда гул трассы окончательно растворился за спиной, мы вышли к первому заброшенному поселению.
Нас встретил покосившийся погост. Вросшие в землю кресты, потрескавшиеся плиты с полустертыми именами. И, словно по заказу, туча, догнав нас, сделалась почти чёрной. Ветер резко посвежел и принёс с собой запах озона.
— Так, Лёха, давай ускоряться, — напрягся Борька. — Я хоть и не суеверный, но ночевать у чёрта на рогах, рядом с заброшенным кладбищем, у меня желания нет. Надо найти какую-нибудь хату с целой крышей.
Но нам не повезло. Дома, мимо которых мы проходили, были либо уже рухнувшими остовами, либо дышали на ладан, грозя похоронить нас под своими трухлявыми стропилами при первом же сильном порыве ветра. В итоге мы приняли решение разбить палатку в неглубокой, но уютной нише из разросшихся кустов орешника у бывшей центральной улицы. Место было почти идеальным: с трёх сторон нас прикрывали густые ветви, создавая подобие лиственной пещеры.
Мы разделили обязанности: пока Борька, матерясь, колдовал над ужином — печёной в фольге картошкой, — я быстро поставил палатку и обустроил наше временное жилище. Едва он, протянув мне горячие свёртки, залез внутрь и застегнул молнию, как с неба обрушились первые тяжёлые, крупные капли. Через минуту ливень уже барабанил по тенту сплошной стеной.
— Ну вот, приехали, — проворчал я, разворачивая дымящуюся картофелину. — Завтра по этой багнюке переться…
— Идеальный сценарий для второсортного ужастика, — хмыкнул Борька, отхлебывая из фляги. — Заброшенное село, гроза, кладбище за углом.
— Да это ещё курорт, — ответил он, подцепив вилкой кусок сала. — Меня в такие дебри заносило, что это место раем покажется.
— И куда ж тебя, интересно, собаки носили? — заинтересовался я. — Сидеть нам тут до утра, спать ещё рано. Давай, трави свои истории.
Борька хмыкнул, дожевал и начал рассказ.
— Ходил я как-то по одному маршруту на Северном Урале. Группа у нас была небольшая, а вёл её мужик, Дмитрий Иваныч. Глянешь на него — и сразу ясно: матёрый волк, всю жизнь по лесам да горам. Туризм для него был религией. За глаза мы его, правда, Дизелем звали.
— Храпел так, будто в палатке трактор заводят. Но мужик был толковый, дело своё знал на отлично. И вот перед тем походом он собрал нас и говорит: «Мужики, маршрут несложный, ниже среднего. Но есть нюанс. Одно правило, железное. В тех местах у вас всегда должен быть полный запас провианта и воды. Идти нужно не спеша, не загоняя себя. Как только почувствовали голод или усталость — сразу привал, перекус. Поняли? Ни в коем случае не ходить там голодным, измотанным или с пустой флягой». Мы тогда ещё посмеялись, мол, что за детский сад.
— И что там такого случиться может, если ты голодный?
— А вот слушай. Живёт в тех краях… сущность. Местные её Приветницей зовут. Является она в образе бабульки. Такой, знаешь, божий одуванчик. Приветливая, добренькая, в глазах — вселенская забота. Выйдет из-за деревьев к уставшей группе и предложит помочь: и водички испить, и поесть горяченького, и на ночлег к себе в избушку пустит. Говорит, одна живёт, людям всегда рада. И вот если ты её предложение принял… всё. Считай, твой поход окончен. Навсегда.
— Хех, разводняк для новичков, — усмехнулся я.
— Я тоже так думал, — серьёзно сказал Борька. — Пока Дизель не рассказал, как он в молодости, ещё зелёным совсем, ходил по тому маршруту с группой в восемь человек. Вернулся он один. С поехавшей крышей. Его ещё лет пять после этого по клиникам таскали, заикаться начал.
— Тогда он этого правила не знал. Шли налегке, еду экономили. На третий день вымотались в хлам, жратва кончилась. Сели на привал, а тут она — бабушка. Вышла из-за ёлок, улыбается. «Ох, милые, как же вас угораздило? Идёмте ко мне, у меня и щи горячие, и постель мягкая». Ну они и повелись. Все, кроме Дизеля. Ему так хреново было, скрутило живот, что он сказал, мол, посидит тут, в кустах, а они пусть идут, а ему потом еды принесут. Один парень пообещал вернуться с котелком щей. И не вернулся. Ни он, ни остальные. Дизель ждал до вечера, потом пошёл их искать. Ни избы, ни бабки, ни своих товарищей он так и не нашёл. Вообще никаких следов, будто их и не было. Ему тогда пришлось двое суток выбираться одному, чуть не сдох с голоду.
И вот, когда он уже почти дошёл до цивилизации, бредёт по тропе, шатаясь, а она опять выходит ему навстречу. Та же самая бабулька. И говорит то же самое, слово в слово: «Ох, милый, как же тебя угораздило? Идёмте ко мне…» Будто и не видела его пару дней назад. И вот тогда, говорил Дизель, он её настоящую увидел. И чуть с ума не сошёл. Говорил, это было что угодно, но не человек. Он как рванул от неё, так и бежал, пока уже на окраине деревни не упал без сознания.
— Жуть. И вы всё равно туда попёрлись?
— Мы попёрлись, — кивнул Борька. — Но уже подготовленные. Дизель нас заставил набить рюкзаки жратвой под завязку. Мы шли короткими переходами, постоянно отдыхали, ели, пили. И вот на четвёртый день… выходит. Из-за валуна. Маленькая такая, сгорбленная, в платочке. Улыбается. И мы сразу почувствовали запах. Знаешь, такой… домашний. Как будто в деревне вечером из каждой трубы тянет дымком, в каждом доме готовят ужин. Запах жареной картошки, щей, свежего хлеба, топлёного молока… У меня слюна непроизвольно потекла, хотя я полчаса назад банку тушёнки умёл. Если бы я был голодным, я бы за ней пошёл, даже зная, что это ловушка. Стопроцентно!
Он замолчал, глядя в темноту палатки.
— Но мы-то были сытые и отдохнувшие. И потому маскировка с неё начала опадать. Знаешь, как дешёвый спецэффект. С виду — обычная старуха, но начинаешь приглядываться к деталям… и кровь в жилах стынет. Руки у неё… плечевые кости были неестественно короткими, отчего локти находились почти у самых подмышек. Она держала кисти сложенными на животе, и если не знать, куда смотреть, никогда не заметишь. Но стоило ей чуть шевельнуться, и становилось видно — пропорции аномальные. А глаза… Видел, когда человек умирает с открытыми глазами? Взгляд стекленеет, он будто смотрит в никуда. Вот у неё был такой же взгляд. Мёртвый! Зрачки не двигались, не фокусировались. Просто два мутных серых кругляша, вставленных в глазницы. Полная декорация.
И когда она поняла, что мы не ведёмся, что мы просто стоим и молча на неё смотрим, улыбка с её лица мгновенно сползла. Просто исчезла. А запах… домашний уютный запах в один миг сменился другим. Тошнотворным запахом тухлятины, и почему-то кадильного ладана, которым отпевают покойников. Она молча развернулась и, не оглядываясь, ушла обратно в лес. После этого я в потустороннее верю. И тем маршрутом больше не хожу.
А слухи, о постоянно пропадающих там туристах, до сих пор ходят.
Мы помолчали. Дождь за палаткой всё не унимался.
— Раз уж такая пьянка пошла, — сказал я, — у меня тоже есть одна история на эту тему.
Борька заинтересованно посмотрел на меня.
— Было время, когда мы с приятелем моим, Витьком, промышляли черметом. Сначала по окрестностям города шарились, потом, когда подкопили деньжат, взяли на двоих «Ниву», подлатали её и стали ездить на дальняки. И вот однажды попался нам наводчик. На одном из форумов по интересам какой-то тип обмолвился про заброшенную тракторную мастерскую в вымершей деревне Пустые Колодцы.
Лет тридцать назад там один его знакомый мужик работал, чинил колхозную технику. Для простого обывателя — пустой звук, а мы с Витьком поняли, что это джекпот. Там можно было найти не просто тонны ржавого железа, а ценные детали, цветмет, инструменты, которые можно было сплавить не как лом, а как раритет. Это совсем другие деньги. И вот тут мы совершили роковую ошибку — мы не стали ничего из сказанного проверять. Жадность глаза застлала. Прыгнули в «Ниву» и ударили по газам.
Деревня эта, Пустые Колодцы, находилась в настоящей глуши. Километров семьдесят до ближайшего живого населённого пункта. Дорога туда была такая, что мы чуть всю ходовую там не оставили. Едем, значит, ночь на дворе, по сторонам — непролазные чащи, а от этого мрака тебя отделяют только тоненькие дверцы старой машины. Ощущения, я тебе скажу, непередаваемые. Добрались до этих Колодцев уже под утро. Быстро нашли мастерскую — здоровенный кирпичный ангар, — и решили пару часов подремать в машине, прежде чем браться за дело.
Часов в десять проснулись, взломали ржавый замок на ангаре и зашли внутрь. А там… Клад. Стеллажи с инструментами, в отдельном отсеке — штабеля запчастей, посреди ангара — полуразобранный комбайн «Нива». Такая лёгкая добыча в нашем деле должна вызывать подозрение. Но нам тогда так башни сорвало, что ни о чём плохом мы и не подумали. Прикинули, что для вывоза всего этого добра понадобится рейсов пятнадцать. Решили первым делом забрать самое ценное. До самого вечера мы таскали и грузили в машину всё, что могли. Ехать ночью по той убитой дороге, да ещё и с таким перегрузом — чистое самоубийство. Решили заночевать в Колодцах, в одном из пустых домов. Крыша в нём была дырявая, так что палатку поставили прямо в самой большой комнате.
Где-то в два часа ночи меня прихватило по нужде. Высовываю голову из палатки… и застываю. В окне, со стороны улицы, стоит какая-то фигура. Прижалась лицом и ладонями к стеклу и пытается что-то разглядеть внутри. Я Витька в бок толкаю, тихонько. Думаю, может, глючит меня со сна. Он открывает глаза, смотрит, куда я показываю, а потом поворачивается ко мне и шепчет тихо губами: «Там ребёнок».
Я сначала не поверил, думал, у него тоже крыша поехала. Но потом глаза привыкли к темноте, и я понял — он прав. Только ребёнок какой-то… странный. Раздутый, что ли. Как утопленник. Эта мелюзга постояла немного у окна, а потом исчезла. А через минуту в дверь дома раздался тихий стук. Глухой такой. И тоненький детский голосок произнёс: «Дяденьки, а можно к вам посеять?»
Борька, я тебе клянусь, я в тот момент забыл, как дышать. Какое, к чёрту, «посеять»? На дворе — середина лета. Мы просидели в этой палатке, не шевелясь, до самого рассвета. Как только первые лучи солнца пробились сквозь дыры в крыше, мы пулей выскочили из дома, прыгнули в «Ниву» и рванули из этой проклятой деревни, матерясь на каждой кочке.
Долго мы потом думали, что это было. А разгадка пришла случайно, через пару месяцев. Позвали нас на День рыбака на одну базу отдыха. И там один старый егерь, только услышав название «Пустые Колодцы», рассказал нам историю той деревни:
Зимой, как раз перед Рождеством, местная ребятня каталась с горки на санках. И один мальчик, лет семи, провалился в полынью на пруду и утонул. На похороны собралась вся деревня. А через несколько недель, в канун праздника, когда дети ходили по домам колядовать и посевать… этот утопленник тоже начал стучаться в двери.
И первыйм делом в собственный дом пришел.
Убитая горем мать, не раздумывая, открыла и впустила его. А через два дня всю их семью нашли в пруду. Они лунку аккуратно прорубили и один за другим ушли под лёд. А потом он пошёл и по другим домам. Те, кто ему открывал, потом в пруду оказывался. Один за другим. Ходил по всей деревне и просился посеять. И ему всё равно, зима на дворе или лето.
Так он людей пару лет кошмарил, пока не разбежался оттуда люд, все побросав. Поэтому и стоит она пустая.
Это была наша последняя поездка за металлом. Бросили мы эту авантюру. Продали «Ниву», поделили деньги за тот хабар и разбежались. Я лет пять потом пытался убедить себя, что мне это всё показалось, что я просто устал. Но против правды не попрёшь. В какой-то момент я просто смирился.
— Ладно, давай спать, — сказал я, выключая фонарик.
Я забрался в спальный мешок и закрыл глаза. Дождь монотонно стучал по тенту. Но сон не шёл. Воспоминания о той ночи в Пустых колодцах, которые я годами пытался похоронить поглубже в сознании, снова нахлынули с пугающей ясностью. Я опять видел то распухшее детское личико, прижатое к стеклу, слышал тот стук в дверь…
И вдруг, сквозь шум ливня, я снова это почувствовал. То же самое, что и тогда.
Чей-то мёртвый взгляд на себе.
