В то же время Китай начал новый виток перехода на рыночную экономику. Объем торговли возрастал, — и контейнеры, напичканные товарами в оду сторону, на обратном пути было экономически разумно чем-то заполнять…

Европа тратит 130 млн евро в год на импорт редкоземельных и драгоценных металлов, содержащихся в той же бытовой и электронной технике, а 75% западного электронного лома просто пропадает с официальных путей утилизации. Так — дешевле.

Запутанная схема

Устаревший компьютер из благообразного города Лидса, Великобритания, вы наверняка найдете на свалке в республике Гана, в Западной Африке. Хотя в Британии все вроде хорошо с законодательной частью, из выбрасываемых там 1,4 миллионов тонн электронного лома до 1,1 млн тонн просто могут раствориться в воздухе.

Из Германии, по оценке экспертов, в неделю вывозится 100 контейнеров с электронным мусором — они запрятаны в таких вот кораблях:

И хотя у местных полицейских есть крутые видео, как они на катерах отлавливают такую контрабанду, это — капля в море.

Обычно старые приборы и технику квалифицируют как гуманитарную помощь странам третьего мира или товары секонд-хэнд. И, собственно, под этим видом отправляют в Гану, Индию, Бразилию… И тот же Китай.

Так 56% всего мирового электронного лома скапливается в одном месте — китайском райцентре Гуйю в промышленном регионе Гуанчжоу. Грязная переработка телефонов и компьютеров дает хозяевам этого бизнеса 3 миллиарда долларов прибыли в год.

Где умирает наш электронный мусор

Средний пользователь в Штатах заплатит за утилизацию компьютера 20-25 долларов. Эта сумма вшита в покупку, а у многих производителей есть и программы утилизации. Но программы обычно завязаны на посредников, а те уже решают, что им выгоднее.

Например, в США есть только три завода по переработке радиоэлектроники, но лишь в 2008-м в ходе проверок было выявлено 43 фирмы, продававшие списанные мониторы “налево”. А трекинг всего пути ненужной техники — пока лишь в пилотных проектах.

Так “товар” и оказывается в Гуйю. Здесь из компьютерного лома извлекут еще в среднем 20 долларов.

Гуйю — это целый хаб. Свалки, склады и мастерские разбросаны по городу и деревням на территории в 55 тысяч квадратных километров.

Для сравнения: площадь Москвы — “всего” 2,5 тысячи квадратных километров. Москвы и области — 49,5 тысяч квадратных километров.

Работа здесь устроена по принципу мусоросортировочного завода. С одним “но” — никаких экологических норм. В принципе. Поработав здесь, можно потерять почку — со временем, когда в крови накопятся кадмий и свинец.

“Зато” за 3 доллара в день тысячи рук сделают то, что в “нашем” мире будет стоить 3 миллиона долларов за одну лишь технологическую линию, до которой должны стоять квалифицированные рабочие.

Потому что механизм неручного разбора электронных отходов на фракции еще не изобрели.

Здесь вся начинка отделяется от корпусов: металл и пластик из них можно сразу пустить в оборот.

Остальное везут в город и поселки. Используют все, вплоть до личных мотороллеров.

В поселках электронный мусор еще раз пересортируют.

И станут развозить по разным мастерским.

Вот тут, например, занимаются старыми мониторами. В каждом можно найти по 3-4 килограмма свинца.

Внутри селений вообще все часто поделено по принципу слобод в старых российских городах.

Вот только где у нас Гончарная улица, тут – престижная “платообжигательная”.

Ведь платы — самый дорогой товар.

Подобное “производство” налаживают и на свалках под открытым небом. Каждый день в окрестностях Гуйю горит до 100 огромных костров.

В них сбрасывают все подряд — а после отбирают ценное руками

Потом весь собранный цветной металл отдают в кустарные лаборатории, где его “чистят” кислотой

Из 5 тысяч мобильников можно извлечь, например, килограмм чистого золота и 10 кг серебра. Их стоимость дойдет до 40-43 тысяч долларов.

8 долларов с гаджета — уже меньше, чем можно “выскрести” из компьютера. Но все равно того стоит: ведь за год люди выбросят 160 000 000 телефонов.

Пластик тоже важен — его часто покупают для Foxconn, работающей с Apple, Dell, HP и другими.

Поэтому, например, выпотрошенные пластиковые платы также очищают: берут корзины для белья, складывают все туда, окунают их в бочки с химией.

Часто по окончании рабочей смены все, что осталось в бочках, просто сливают в придорожные канавы.

Картриджи от Canon, Epson, Xerox и других разбивают молотком, после чего вручную извлекают остатки тонера. О тонерных пылесосах многие рабочие даже не слышали. Что интересно, у тех же Canon есть перерабатывающий завод в Китае. Но посредникам в цепочке часто выгодней отдать картриджи на сторону.

В итоге все, буквально все, что осталось от сжигания или непригодно, сваливается у реки, городских и сельских каналов.

Затем отсюда же берут воду для бытовых нужд:

А вот питьевую воду в Гуйю автоцистернами завозят из других мест, находящихся хотя бы в 60-100 километрах от мусорного хаба. А часть воды уличные торговцы привозят из родника у подножия ближайшей горы.

Так и отмываются 3 миллиарда долларов в год.

По разным оценкам, в Гуйю трудятся от 150 000 до 300 000 человек.

Для справки: китайская госмонополия по добыче каменного угля (вреднейшего производства, закрывающего 70% внутренней потребности в электроэнергии), задействует всего 210 тысяч человек.

Кто-то получает 3 доллара в день при шестидневной рабочей неделе и сменах в 12 часов.

Кто-то в пятьдесят лет трудится без выходных по 16 часов — так можно сделать 650 долларов в месяц и заработать детям на высшее образование.

Женщина берет камень и разбивает экран. Рядом ее ребенок сортирует катодно-лучевые трубки от кабелей и плат. Из них нужно выпотрошить, а потом и выжечь все, что имеет хоть какую-то ценность.

В прямом смысле слова — выжечь. Из бака, где все оно плавится, валит едкий разноцветный дым. Но им особо нечего терять.

Сама статья

Купил ботинки, вроде прикольные, кожаные, прошитые. Испания. Думал модные наверно, что-то новенькое. Потом обнаружил внутри эту наклейку, видимо дата производства, в 2013-м они в теме были в Европе

§У меня есть знакомый, у которого есть знакомый, который знает нужного вам человека.

Breaking Bad (с)

Мы встали, а точнее мы даже не ложились – в полночь по-гватемальскому, собираться нам, собственно, было не нужно: трусы и босоножки легли на дно рюкзака с рюкзаками, паспорта – в нагрудные карманы; только портфель нашего видеооператора Дениса содержанием своим не изменился: там по- прежнему лежали несколько камер, микрофоны, бесконечное количество проводов и запасных батареек. В лосинах, футболочках Health&Help, сонные мы отправились за контрабандой.

Я написала клинике Esperanza, моим добрым друзьям, с которыми я провела чудесные четыре месяца в Гондурасе, на острове Роатан совсем по другому поводу. Попросила я их изначально пожертвовать нам денег на строительство. Мисс Пегги, медсестра и директор, денег пожертвовала, и, акромя от этого сказала: «А давайте мы с вами лекарствами поделимся. У нас их тут на $80 000 завалялось!». Женщина она просто прекрасная. Широкой души. Человек, больше никак не скажешь.

Десять пересадок, автостоп вперемешку с чикенбасами, кукурузник и паром, попутный ветер, трасовички и автоотель… Кстати про автоотель: идем мы по трассе, уставшие, грязные, видим – написано – Автоотель! Ну, что подумает нормальный советский человек – ну отель для дальнобойщиков. Заходим – ресепшена нет. Заглянули в один из гаражей, которые располагаются под каждым номером. Там – телефонная трубка. Написано- наберите «9». Набираю. Бодрым голосом женщина мне говорит: «Поднимайтесь и положите в дырку в двери 200 кецаль». Я немножко от таких указаний обалдела: думаю, ну ничего себе, двести кецаль на дороге не валяются, а тут их в дырки дверные сувать! Но поднялась, смотрю - реально, прорезь в двери, от туда тот же голос мне говорит: «Сюда суй!». У меня мысли разные в голове, но первая, что это наверно бордель. Сидит тетка в номере и говорит деньги ей отдать. А номер даже не посмотреть. Ну я ее спрашиваю – «А Вы что, тоже в номере спать будете?». Она так удивленно: «Нет, у меня своя комната есть». Думаю – ну вообще что-то странное.

Спустилась, говорю ребятам – Денису и Карине : «Там тетка внутри сидит, говорит двести бумажных ей дать и тогда все будет просто шедеврально». Они на меня как на идиота кусок смотрят : «Да это наверно проститутка. Ты ей скажи пусть уйдет, нам бы поспать». Я говорю: «Да нет, у нее своя комната есть. Только чего она тогда в номере сидит?»

В общем, долго ли коротко ли, переварив всю информацию, мы решили, что спать мы хотим слишком сильно и решили таки сунуть злосчастные деньги в дверь. И тут началась магия: как только деньги перешли по ту сторону зла дверь отварилась и… повернувшись закрыла, как мы поняли, проход в коридор. В итоге того, кто забрал у нас деньги мы не видели, комната оказалась вся в рюшках, на столе лежало меню, в котором значилось двадцать типов презервативов и полсотни порноканалов, так что стало ясно что авто-отель это такое место для «любовных утех», но не с проститутками а с любовницами и любовниками.

Кровать оказалась только одна, поэтому нам пришлось спать впавалочку, а после и вовсе выгнать Дениса на леопардовый диван, ибо тесно и жарко.

Приехав на остров мы думали о плотских утехах в виде вымачивания свои тушей в океанической воде, но опомниться не успели как нам дали стопяцот коробок с медикаментами, которые мы торжественно начали тромбовать – перекладывая из из банки в банку, вытаскивая блистеры из пакетов и пузыречков. Душа моя пела и плясала, руки болели от протыкания пластиково-фольговых мембран скляночек: после двенадцати часов безперебойной работы трех отважных фасовщиков- фарсовщиков, в лице нас, мы набили шесть рюкзаков и сумок медикаментами по самое «не хочу». Сто двадцать килограммов отборных статинов, антибиотиков, обезболивающих, препаратов от давления и от поноса. Мы дошли до пляжа, сфотографировались, взвалили на плечи все дарованное нам сверху и уже были готовы уходить - но Пегги сказала что «кто-то порезал палец и надо бы посмотреть» - было воскресенье, врачей в клинике нет, так что меня взяли на абордаж и повезли смотреть виновника торжества.

Виновник оказался оптометристом, который долбанул ногу о бетонную плиту и расхреначил ее в ноль. Мы отвезли его в клинику, где мне дали поиграть с медицинским степлером: штукой призабавнейшей. Выглядит роскошная машинка примерно так же как степлер строительный, только все в ней прекрасно стерильно.

Самым сложным мне показалось обезбаливание, ибо разрез проходил по самому основанию пальза и мне думалось, что я не смогу сделать тур жгутом. Но я себя и палец недооценила – обезболили все как по учебнику и пробили мужика степлерным железом аж раз восемь.

Мне эти степлеры нравятся, хоть я и не хирург (на самом деле наверно поэтому и нравятся). Быстро, качественно, надежно. В Эсперансе, этой самой клинике, есть вообще все на свете, такого оборудования и материалов я не видела ни до работы в ней, ни после. Они мне тут же предложили загипсовать все нахрен, но я сказала что мы будем делать по- старинке: разломала шпатель, подложила под палец и сказала – так забинтовать.

В аптеке у ребят разнообразие из антибиотиков заставило мое сердце улыбаться, я взяла ципрофлоксацин и метронидазол, потому что увидела их первыми. Вкололи дядьке прививку от столбняка и сказали приходить на перевязки.

В итоге: пятнадцать минут я «шила» и еще полчаса мы: обнимались, говорили какие все молодцы, фотографировались и занимались прочей ерундой.

Дядька оптометрист оказался не просто дядькой оптометристом. Оказался он дядькой из Ротари Клаба, ровно так же как и двое его сочувствующих друзей. Я, как полагается, сказала, что мы ребята не простые, мы ребята из Хелф энд Хелп и занимаемся не люксовой медициной со степлерами, а реальным хардкором в заднице планеты. На что они сказали: «Ну таким русским грех не помочь». Ну вот и посмотрим, насколько сильно слово степлера.

Перед погрузкой медикаментов в кукурузник был просвет – контроль, на котором меня отвели в сторонку и спросили, что это у меня в ручной клади. «Это витаминки», - с каменной мордой ответила я. «А зачем восемьдесят пачек?»- удивленно посмотрел на меня двухметровый дядя негр. «Ну я за здоровый образ жизни», - улыбнулась я. «Аааа…» - протянул он. И послал меня с Богом.

На границе я, честное слово, подсела на измену. Карина же была невозмутима. «Не ссы. Прорвемся. Помни зачем мы это делаем, - и пнула меня в сторону погранпоста.

Мы оставили сумки в сторонке, поставили печати, а потом, когда все было сделано, свистнули мальчикам из отъезжающего в сторону Чикимулы, соседного города, автобуса, чтобы они забрали наш багаж. Граница была позади.

«Я помню, - обернулась я на Карину, – Мы делаем это чтобы лечить людей».