"Кому война - кому мать родна" (Часть 14)
ОНИ НЕДОСТАТОЧНО ГРОМКО КРИЧАЛИ.
Пока Дудаев укреплял свою власть, в Чечне шла полноценная этническая чистка. Русские и в целом нечеченцы подвергались самым разнообразным гонениям. Привыкшие жить в относительно благополучном государстве с работающей полицией, администрацией и судами, люди оказались полностью беззащитны в ситуации, когда государственные структуры исчезли, бросив несчастных наедине с организованными по племенному принципу бандитами. Перечень насилий и издевательств, которым подверглись русские в Чечне, достоин того, чтобы стать памятником нашей государственности 90-х годов.
Выдержки из списка преступлений против населения, составленного в Шелковском районе:
«Станица Дубовская: Латышев Александр Григорьевич, украден сын, отдан за выкуп.
Станица Шелковская: Лысенко Евгений, избит, умер. Орлянский Александр, застрелен. Геврасевы, супруги и трехлетняя внучка, убиты в своем доме. Долгополов Николай Павлович, избили, бросили в дом гранату. Гринько Михаил, избит, находится в тяжелом состоянии.
Станица Червленная: Еремин Георгий Максимович, застрелен в своем доме. Думанаев Владимир Владимирович, пропал вместе с автомашиной, найден в Тереке с огнестрельным ранением и переломами рук и ног. Лукьянцев Анатолий Петрович, Пятов Александр Ефимович, оба закрыты в вагоне и сожжены. Муратиди Георгий Стефанович, главный врач, убит ножом. Маллаев Виктор Капитонович, пред. церковной общины, член правления стариков Терского казачьего войска, расстрелян в своем доме. Гуслякова Анна Петровна, ветеран ВОВ, ограблена. Дикой Иван Семенович, ранен в шею, ограблен.
Станица Старогладовская. Апаренко Зинаида, изнасилована, зверски замучена, надругались над телом. Иничкин Николай Евгеньевич, застрелен в своем доме. Жариков Матвей Савельевич, ранен автоматной очередью».
И т. д. и т. п. Заметим, что этот список далеко не полон: изначально из-за действий банд в районе люди попросту боялись сообщить о своих бедах, а переписчик серьезно рисковал головой.
Положение жителей городов было, пожалуй, наиболее кошмарным. У горожан всегда было чем поживиться. Иногда горожанин мог рассчитывать продать свое жилье по смехотворной стоимости (как утверждал журналист Дмитрий Холодов, большую квартиру в центре Грозного иной раз продавали буквально за 3–4 тысячи долларов). Зачастую надеяться хотя бы на какие-то деньги было нельзя.
Марина Камакина из Грозного вспоминает:
«В феврале 1994 года пришли в квартиру чеченцы с автоматами, стали избивать в присутствии детей 2 и 7 лет с целью завладения квартирой. Старший сын попытался развязать руки, увидевший это чеченец наступил ногой ему на руку… Дудаевцы издевались над бабушкой, Мащенко Е.Е., заняли ее квартиру. 11 или 12 декабря я лично видела, как у женщины из нашего дома отбирали трехлетнего ребенка. Дудаевские войска брали в заложники детей. До Моздока мы добрались с помощью российских войск».
Насилию подвергались вообще все, кому «повезло» не оказаться чеченцем. Еще один грозненец Г. Бабаджанян обрисовал картину:
«Над русскоязычным населением издевались, оскорбляли, избивали. Милиция не реагировала. Был свидетелем того, как на улице русскую девушку насильно затащили в машину и увезли. Брата чеченцы избили, раздели, отобрали машину. На работе при получении зарплаты чеченцы три раза отобрали деньги».
Жители Наурского и Шелковского районов, в которых жило больше всего русских, отправили открытое письмо премьер-министру Виктору Черномырдину, в котором, кроме обычного перечня преступлений (тот зарезан, этот забит до смерти, сей стал калекой после избиения), содержатся такие слова:
«С приходом к власти Дудаева мы превратились в жителей резервации. За эти три года выгнаны все русские руководители хозяйств. Колхозы и совхозы разворованы. Уничтожаются лесополосы, разворованы телеграфные столбы. У нас не было официального обмена денег, нам не дали ваучеры. Преподавание в школе ведется только на чеченском языке, а сами школы и их оборудование расхищены. Мы уже два года не получаем заработную плату, старики — пенсии. Мы постоянно слышим предложения и угрозы убираться в Россию. Но мы в России. Мы сыны и дочери России. Русских грабят, убивают, унижают, насилуют, а „правозащитники“ почему-то этого не замечают».
Однако для Черномырдина важнее были нефтяные проекты в Чечне.
Особый, если так можно выразиться, колорит ситуации придает следующее обстоятельство: эти районы были переданы Чечне из состава Ставропольского края только в 1957 году, и тогда, конечно, никого не интересовало мнение населения по этому вопросу. Это письмо, как и прочие подобные, осталось без ответа.
Журналист Дмитрий Соколов-Митрич опубликовал характерный рассказ беженки Нины Барановой:
«Это было в мае 1993-го. К нам в квартиру вломился сосед Сахрутдин с автоматом. Прошелся бесцеремонно по комнатам и говорит: «Это оставляйте, это оставляйте и вот это оставляйте. Остальное забирайте. Даю вам трое суток на сборы». Спорить было бессмысленно. Мы были далеко не первыми, кого вот так выгоняли, а скорее одними из последних. Проблемы начались еще в 1990 году, тогда в почтовых ящиках появились первые «письма счастья» — анонимные угрозы с требованием убираться по-хорошему. В 1991-м стали среди бела дня исчезать русские девчонки. Потом на улицах стали избивать русских парней, затем их стали убивать. В 1992-м начали выгонять из квартир тех, кто побогаче. Потом добрались до середняков. В 1993-м жить было уже невыносимо. Моего сына Дмитрия группа чеченцев среди бела дня избила так, что, когда он пришел домой, это был комок крови и грязи. Они перебили ему слуховой нерв, с тех пор он не слышит. Единственное, что нас еще держало, — мы надеялись продать квартиру. Но даже за бесценок покупать ее никто не хотел.
На стенах домов тогда самой популярной была надпись: «Не покупайте квартиры у Маши, они все равно будут наши». Еще полгода — и самым популярным чеченским лозунгом станет: «Русские, не уезжайте: нам нужны рабы». Слава богу, к тому времени мы успели свалить. Через три дня после прихода Сахрутдина мы уже загружали контейнер и не могли понять: чего это Сахрутдин так внимательно наблюдает за этим процессом. Слышу, соседка-чеченка Хава мне кричит: «Нина, зайди на секунду, мне помощь нужна». Если бы я к ней не пошла, меня бы уже 12 лет как не было на свете. «Вон видишь хлебовозка стоит? — сказала мне Хава. — Вам осталось жить несколько часов. Как только вы покинете город, они вас убьют, а вещи заберут».
Я тут же к сестре, у нее знакомый чеченец был в селе Первомайском, Сайд, который тогда уже стал дудаевцем, но еще не совсем совесть потерял. Он со своими ребятами проводил нас эскортом до границы с Осетией. Хлебовозка тоже не отставала. Когда Сахрутдин и его команда поняли, что им ничего не светит, то дали очередь по кузову. Мы еще потом несколько лет на простреленных кроватях спали. Самые хорошие из тех чеченцев, которые разгуливали с оружием в руках, говорили: «Убирайтесь по-хорошему». Плохие ничего не говорили, они просто убивали, насиловали или угоняли в рабство. А с оружием разгуливала треть мужчин республики. Еще треть молча их поддерживала. Остальные сочувствовали нам, это были в основном городские чеченцы, но что они могли поделать, если даже старейшины сидели на лавочках и улыбались: «Пусть русских побольше уезжает».
Барановы считают, что им страшно повезло.
Беженцы приезжали в Россию на голое место. Их нужды с великолепным презрением игнорировались. В лучшем случае бежавший мог рассчитывать на статус вынужденного переселенца и ссуду, теоретически выделяемую на квартиру, но на практике достаточную для покупки разве что штанов. Это не гипербола: одна из таких семей как раз сумела на «квартирные» деньги купить детям зимнюю одежду, после чего несчастных уведомили, что обязательства государства перед ними выполнены. Выделенная сумма составляла порядка двухсот долларов. Заметим, речь идет о тех, кто так или иначе получил официальный статус, большинство же беглецов не имели никакого статуса и не могли рассчитывать ни на какую помощь.
В 1997 году право на компенсацию было предоставлено тем, кто покинул Чечню после 12 декабря 1994 года, то есть с началом «официальной» войны. Средства, выделяемые на нужды переселенцев, позволяли обзавестись плохонькой жилплощадью, однако постановление касалось только тех, кто зарегистрировался в миграционной службе до ноября 1996 года. К моменту, когда правозащитная организация «Мемориал» через Верховный суд добилась отмены этого пункта, произошел дефолт, так что к 1999 году, когда деньги начали выплачивать реально, типичная семья беженцев могла в лучшем случае с большим трудом и при определенном везении купить себе комнату в общежитии. К этому моменту основная масса людей уже 5–6 лет мыкалась где придется. Необходимым условием для присоединения к этой программе был отказ от собственности в Чечне.
Ни одно преступление против русских и русскоязычных, совершенное в Чечне с 1992 по 1999 г., не было раскрыто. Не то что расследованием, но даже, строго говоря, фиксацией преступлений никто никогда не занимался. Чечню, спасаясь от чисток и войны, по данным ныне не существующего Министерства по делам национальностей, покинули более двухсот тысяч русских. 21 тысяча человек была убита (не считая погибших в ходе боевых действий). В настоящий момент в Чечне русские практически не живут.
Какова была природа этих преступлений? Четких указаний на целенаправленное желание Дудаева и его окружения убить всех русских в республике у нас нет, и, скорее всего, впрямую такой задачи не ставилось. Однако напомним, что государство как таковое в Чечне не функционировало, милиция и прокуратура свои нормальные обязанности не осуществляли. Правоохранительные органы в республике несколько раз «чистились» и уже в 1992 году почти не функционировали. Тюрьмы и СИЗО открылись, в результате чего на свободе оказалась масса даже не фанатичных борцов с Россией, а вполне вульгарных уголовников: к 1992 году из пенитенциарных учреждений Чечни была выпущена без малого тысяча заключенных. В условиях анархии реальная власть принадлежала крупным и мелким полевым командирам, мыслившим в категориях эпохи викингов, а то и простецким бандитам. С их точки зрения русские не были объектом особой ненависти, они были просто добычей.
В отличие от чеченцев, спаянных по родовому и клановому признаку, сохранявших традиции кровной мести, быстро озаботившихся поиском оружия, русские в основном оставались людьми государства, в котором функционируют администрация, полиция и суды. Ничего подобного вокруг теперь просто не было, а родоплеменная организация была для русских делом глубокой старины. По этой причине сотни тысяч людей оказались совершенно беззащитны перед сколоченными бандами. За русского не приехали бы мстить, спасать его не явились бы все пятеро родных и тридцать двоюродных братьев с автоматами. В то же время русские вовсе не находились на социальном дне, в подавляющем большинстве они как минимум имели жилье, которое можно отобрать, иногда машины, в сельской местности — скот.
С точки зрения быстро адаптировавшихся к новым реалиям чеченских бандитов, русский находился примерно на одном уровне с лежащим на улице бумажником. К тому же власть развращает быстро и необратимо. Для вооруженного человека, вдобавок не отягощенного гуманистическими ценностями, человек невооруженный представлял собой огромный соблазн в смысле самоутверждения. Тем более пример массового нравственного разврата провоцировал на дальнейший разврат даже тех, кто первоначально сохранял совесть и представления о приличиях. На русских Чечни был поставлен грандиозных масштабов «стэнфордский эксперимент» с очевидным результатом. Этническая чистка 1991–1994 годов была геноцидом в той же степени, в какой геноцидом является поедание крокодилами человека, неожиданно оказавшегося в болоте.
Буквально теми же словами выразился один из чеченцев, очевидцев процесса: «Только самоубийца мог попытаться забрать жилье у чеченца. Безопаснее просто убить. Поэтому русские оказались самой слабо защищенной частью населения».
Для людей, в одночасье оказавшихся во власти вооруженных преступников, впрочем, не было разницы, насильничают над ними по четкому плану или стихийно. Сам по себе стиль общественных отношений, установившийся при Дудаеве, выбрасывал русских в лучшем случае на обочину жизни, в худшем — в могилу. Республика находилась во власти банд, промышлявших контрабандой, мошенничеством и разбоем. Если кто-то желает политкорректной формулировки, можно сказать, что республика находилась во власти патриотов и борцов за свободу, промышлявших контрабандой, мошенничеством и разбоем.
От лица всего государства и общества, которым было на бежавших из Чечни русских откровенно плевать, очень редко кто смог хотя бы сказать «простите». И все же такие люди были. Лидия Графова, председатель Форума переселенческих организаций:
«Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы — это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцев. Это, наверное, заскок демократии — поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства. Вот на этом самом диване в 93-м сидели русские из Грозного. Они рассказывали, как каких-то старушек чеченцы душили шнуром от утюга, мне это особенно запомнилось. Но рассказывали как-то спокойно, без надрыва. А мы тогда занимались армянами из Баку. Когда я этих армян увидела, почувствовала, что это самые несчастные люди на свете. А с русскими я этого почему-то не почувствовала. Не знаю, может, недостаточно громко кричали?
А потом пошел вал беженцев-чеченцев. И я должна признаться, мы искренне считали, что должны отдавать предпочтение им перед русскими. Потому что чувствовали перед ними историческую вину за депортацию. Большинство правозащитников до сих пор придерживаются этого мнения. Лично у меня постепенно чувство вины перед русскими перевесило. Я была в Чечне 8 раз, и с каждой поездкой мне становилось за них все больнее. Окончательно меня сразила одна старушка, которая сидела на табуретке посреди улицы. Когда она увидела меня, то достала из-за пазухи чайную ложечку из синего стекла и с гордостью сказала: „Моя!“ Это все, что у нее осталось».
В истории России встречались более страшные явления, чем всеобщее наплевательство на бедствия русских беглецов из Чечни. Более постыдных — не встречалось.
Автор статьи: военный историк Евгений Норин
Полевой командир Шамиль Басаев