— В семействе Грязновых девчонок не было! — рослый мужчина пробурчал и разбил полено. — Да ещё и рыжая, и крикливая, аж здесь слышно! Тьфу ты! Говорила мне мать не брать Машку в жёны, беды не оберусь с её красотой и статью, нет, дурак, не послушал. Сдалась мне её талия и с…

Пётр вонзил топор в кавун, вытер пот рукавом и сплюнул. Посмотрел на плотно закрытую дверь сарая и пошёл в сторону дома, чтобы помочь жене, да остановился, вспомнил разговор с соседом.

— Слышь, Петь, а в кого дочь-то рыжая? Ты чёрный, да и жена такая же. Чтой-то я не помню из родичей её, кто на свадьбу приезжал, никого светлых, тем более огненных. Не в отца с матерью пошла, да и не в бабок-дедок…
— Что пристал? Больше всех надо?! — Пётр сдвинул брови и сжал кулаки, чтобы собеседник быстрее отошёл от забора и прекратил будоражить мысли, которых и так было достаточно у молодого папаши.
— А я чё? Так, мнением деревенских делюсь, чай, не чужие все тут. У нас в округе никого таких нет и не было… — Сосед задёргал рукой и вцепился в доски забора. — Подь сюды, быстрее!
— Что ещё хочешь сказать? — Пётр не очень хотел подходить, но и отказать не мог, уж очень худой рот у соседа: не ему, так другим разнесёт.
— Так это, помнишь, в прошлом году, как раз аккурат десять месяцев назад, к нам из городу с концертом на свиноферму приезжали? Один там рыжий балагур-пианист был, — сосед наклонился вперёд и зашептал. — Не он ли твою Машку оприходовал?
Пётр побледнел и быстрее, чем сосед успел опомниться, схватил его за грудки.
— Только попробуй ещё раз это повторить, я тебя…
— Люди! Помогите! — мужичок упёрся в лицо Петра. — За правду бьют!
Пётр отпустил бедолагу и плюнул ему вслед.
— Чтобы я тебя около моего дома больше не видел! А то ноги повыдергаю и сам знаешь что с ними сделаю!

Предположение было глупым, никогда жена не давала повод усомниться в себе, и всё-таки в деревне поднялась новая волна пересудов, не без помощи подвыпившего соседа.

Пётр пнул полено и пошёл обратно рубить дрова.

— Как хорошо, что мама не дожила до этого момента, умерла бы со стыда. Да и мне бы уйти за ней. — Он глянул в сторону дома, где прекратился крик, вздохнул, присел на скамью, обхватил голову. — Да не бросать же их. Можа, посудачат и перестанут? Только бы по соседним деревням не пошло…
Так и не стал рубить: пусть дитё поспит, маленький, но живой человек-то.
Дверь скрипнула, Маша вышла и присела рядом с мужем, положила ладони на колени, сжав фартук.
— Пойдём в дом. Я щи сварила, — поднялась, не дождавшись ответа, подошла к двери, взялась за ручку и тихо продолжила: — Я своим написала, что родила, что приехать не сможем и у себя гостей не ждём… Так что… о слухах среди моих не думай, не дойдут.
— Маша, я тебе верю, что Валька моя, но…
— Но видеть её не можешь… — Маша зашла внутрь.

Нет, конечно, Пётр говорил, что доверяет жене, но с дочерью возиться отказывался. Маша оправдывала это замкнутым характером, он и её-то не особо лаской баловал, что уж к дитю требовать. Валюшка нутром почуяла, что не к месту пришлась и замолчала. Ни слова, ни звука с шестимесячного возраста в доме не слышно, болеть стала часто. Второй раз забеременела Мария, но муж находил повод не оставаться с малым дитём. Пришлось молодой маме с ней на руках за молоком коровьим по соседям ходить, а летом к пастуху на поле, чтобы свеженького, дневного надоить.

* * *
— Кто здесь моя лапочка чернобровая?! — сюсюкал Пётр и целовал маленькие пальчики второй дочери, которая так и норовила схватить отца за усы. — А что я своей красавице из города привёз?!
Мария сидела на табурете с Валюшкой на руках и смотрела на игры мужа с Танечкой.
— Петя, ты опять только младшей обновки и игрушки купил?
— Машк, не начинай. Денег сейчас мало. Ты прекрасно справляешься, вона сколько рыжухе нашила… Зато… — он прищурился и полез в карман, — смотри, что у меня есть: тёрка для моркошки и прочих овощей. Теперь моя принцесса не будет кусками давиться, да и тебе легче.
Мария вздохнула, встала и пошла к выходу.
— Ты куда?
— В поле за молоком к дед Вите. Вытащи из печи пирог, как зарумянится.
— А-а-а. А что это у нас за пир сегодня? По какому поводу испекла?
— Валечке именины, если ты запамятовал… — Маша вышла из дома не оглядываясь.

— Машк, слухай сюда, — пастух, проводив женщину, остановился у калитки, снял кепку и почесал торчащие три волосинки. — Я тут чаво подумал, ко мне внучка на лето сегодня в ночь приедет, толковая девица. Ты это, если хочешь, можешь с ней свою рыжую ко мне отпускать. И тебе полегше, да и малышка бельмом по двору мотаться не будет. Всё ж на свежем воздухе ей лучше будет.
— Дед Витя, как-то неудобно… — Маша опустила взгляд, но была рада такому предложению. — Она же вам никто, считай.
— Никто, да кто! В деревне все родственниками друг другу так или иначе приходются, — пастух наклонился к ней через плетень и кивнул в сторону лужайки, где Пётр играл с Танечкой, а Валюшка сидела одна у зеленеющих кустов малины. — А вот так вот дитю одному сидеть при живых родителях удобно?
Пётр увидел, как пастух машет в его сторону, взял Танечку на руки и подошёл к ним.
— Привет, дед Витя!
— Это я для Маши «дед Витя», а для тебя, Пётр, Виктор Семёныч, — пастух вернул кепку на голову и зыркнул из-под козырька. — Дочери полдня дома не было... Ты чаво Валюшку одну оставил? А если об кусты поранится?
— Большая уже. Уколется, сама виновата. Чай не спящая красавица, не заснёт, — Пётр насупил брови и даже не взглянул в сторону ребёнка. — Эй, рыжая, отползай от кустов.
Маша вздохнула и пошла к малине. Взяла дочь и унесла в дом.
— Чего хотел-то?
— Да вот, говорил Маше, шо внучка приедет на лето. Предложил ей Валюшку ко мне в поле с ней отпускать за небольшую денюжку.
— Я согласен. Да и Маше больше времени на дела будет, а то только и возится…
— Ну и замечательно! — дед не стал дослушивать Петра, развернулся и пошёл. — Завтра зайду утром. Вы там ей еду какую в узелок соберите.

Как ни старалась внучка пастуха развеселить и разговорить Валюшку, всё возвращалось назад, как только приходили в деревню и соседские ребятишки вставали на пути.
— Рыжая! Рыжая! Рыжая-бесстыжая!
— А мама говорит, что ты не от своего папки, поэтому и дурочка молчаливая! — Мальчишка-главарь сидел на яблоне и кидал сверху огрызки.
— Цыц! Васька, слезай! — Виктор Семёныч махнул хлыстом и разогнал малышню, которая только и искала над кем посмеяться.
— А чо? Была бы умной, разговаривала бы, — он наклонился с ветки и показал язык. — Скажи что-нибудь, рыжая! С коровами целый день проводишь, хоть мычать-то научилась?
— Ох, Василий, шо пристал к девчонке, чай, влюбился?!
— Я?! В кого? В неё?! Да ни за что! — Василий чуть с ветки не свалился, когда увидел, как Валюшка улыбнулась.
— А шо! Вона какая красавица! Смотри, пожалуюсь тётке твоей, не даст больше почту носить, а розги получишь.
Всё это лето, и осень, и зиму, и на следующий год, и через год Валя ходила к деду в поле или в гости, благо жили через дом друг от друга. Только он и защищал её, с ним она иногда улыбалась, но молчала.

* * *
— Ты мне не родная, — Танечка вбежала в дом, отняла единственную игрушку у Валюшки, которую они сшили вместе с внучкой пастуха.
Мама вбежала из сеней и оттащила Таню от сестры.
— Ты что такое говоришь, доченька? Тебе уже три года, нельзя себя так с сестрой вести!
— Мне об этом Серёжка, брат Васькин, сказал. Когда он вырастет, мы поженимся, — не унималась малышка, дёргала руками и ногами, пыталась достать сестру. — И кукла у тебя дурацкая! И защищать тебя больше некому! Дед твой коровий помер.
Мама поставила Танечку на пол и повернула к себе.
— Что ты такое говоришь, доча? Кто тебе сказал?
— Я слышала, как соседки разговаривают. Они у малины нашей стоят, щиплют её.
Валюшка выбежала из дома и побежала к кустам, рыдая во весь голос.
— Как умер? Как умер? Дедушка!
Соседки развернулись на крик и застыли, открыв рты.
— Мне не кажется? Это старшая Грязновых кричит?
— Вот тебе и дурочка с переулочка!
— Тётеньки, милые, скажите, что вы пошутили! — Валюшка не унималась и, сложив ладошки, потирала их друг об дружку. — Он же жив, да? Он же с коровками в поле, да?
Маша подбежала к дочери, обняла её и прижала к себе.
— Тихо, доченька, тихо, — посмотрела на женщин и прошептала: — Что произошло?
— Видимо, крякнул ночью, а к утру не просох. Вот и свалился в овраг за деревней.
— А можа, сердце прихватило. Кто ж теперь скажет, — женщина махнула на Валюшку рукой и покачала головой. — Твоя-то за него переживает как за родного, аж заговорила. Чудеса.
Женщины переглянулись и пошли от дома, время от времени о чём-то переговариваясь, — слухи понесли.

* * *
— Тёть Маш! Тёть Маш, вам тётушка письмо несёт! — орал Васька, размахивая руками.
Он добежал до забора и через щели смотрел в разные углы сада, пока тётя не подошла и не отдала письмо.
— Валя в доме, рисует, — как бы невзначай произнесла Мария. — Хочешь зайти?
— Пф! Больно надо, — мальчишка скрестил руки на груди, отвернулся от взрослых, но не ушёл, косился на окна и дверь.
Женщины улыбнулись.
— Ну как знаешь. Приходи, когда надо будет.
— Из дома письмо, Машенька?
— Да. Что-то произошло, наверное. Пойду, дочек одних нельзя оставлять, Танюшка задиристая, как твой Васька.
— Иди, иди. Ох, не повезло тебе…

«Ты как хош, — корявым почерком графитовым карандашом было написано в письме, — а мне сто лет будет. Жду в субботу всю твою семью. Баб Рая».
— Пе-е-еть, Петя! — Маша побежала в сарай, где муж укладывал дрова. — Петя, нам к моим надо!
— Чего удумала! На кой? — муж выпрямился, с укором посмотрел на жену и, не подумав, ляпнул: — Позориться хочешь?
Маша замерла и нахмурилась.
— Бабушке сто лет. Я всегда тебя слушалась и слова поперёк никогда не сказала. Если ты мне не веришь, я не могу тебя переубедить. А бабушку уважить надо. Пойди, отпросись на несколько дней. Таню возьми с собой. Как хошь, а сегодня в ночь выезжаем.

* * *
Мария с мужем и детьми подъехали к дому засветло, к третьим петухам.
Бабушка уже не спала. Сидела у самовара на открытой террасе, когда увидела детей, входящих в калитку.
— Филипп, Филипп приехал!
Она, суетно потряхивая руками и похлопывая себя по бёдрам, подбежала к Валюшке.
— Филиппчик, братик любезный, как я скучала без тебя!
Танюшка попятилась и наткнулась на мать с отцом, которые остановились и не могли понять, что происходит. Когда бабушка перестала обнимать девочку, то подняла глаза на остальных и замерла.
— Ба, как ты себя чувствуешь? — первой вышла из ступора Мария.
— Ой, девочка моя, Машенька, как я рада тебя видеть! — перевела взгляд на Валю и наклонилась к её лицу, провела ладонью по волосам и обхватила лицо. — Как же это? Кто же это?
— Здравствуй, бабушка, — спохватилась Маша и показала в сторону дочери, — это моя старшая… Валечка, а это Танечка, — подтолкнула младшую вперёд.
— Ой, — баб Рая положила ладони на впалые щёки и закачала головой. — Надо же, надо же, прям вылитый Филипп, братик мой старшенький, родненький. Наша порода, редкая, солнечная. Надо же, на пятое поколение проявилась!
— Подожди, тот Филипп, о котором ты мне в детстве рассказывала и которого в пятилетнем возрасте свиньи загрызли?
— Да, внученька, — баб Рая промокнула глаза краешком косынки, — он самый. Отец тогда всех их зарубил от злости, што наследника лишили. Жалел потом, но о сыне больше.
Пётр сглотнул ком в горле и подошёл ближе.
— Здравствуйте, бабушка, — он поклонился и обнял её. — Спасибо, что дожили до сегодняшнего дня и рассказали о брате своём, а то нёс бы грех всю жизнь.
— Чаво, чаво? — баб Рая захлопала глазами.
— Так, ненашенская она… мы все так думали! — пробормотала Таня, сжала подол платья, втянула голову в плечи и спряталась за спину матери, закусив губу.
Бабушка охнула, отодвинулась, развязала фартук, сложила в плеть и тыкнула пальцем в грудь Петра.
— Неужто… Ладно дитё малое болтает, но ты… Охальник! И ты напраслину на мою внучку думал?
— Беги, дорогой, — только и успела с улыбкой сказать Маша, но Пётр уже получил первый удар фартуком по руке.
— Простите, бабушка, — подыгрывая, прокричал Пётр, подхватил сумки и поковылял в сторону дома, делая вид, что убегает со всех ног.

— То есть ты моя сестра? — Таня нахмурилась, вышла к сестре и протянула в знак дружбы согнутый мизинец.
— Угу.
Валюшка схватилась мизинцем за Танин, они потрясли ими и побежали за папой и бабушкой.
— Бабушка, бабушка, прости папу! — голосили девчонки.
Маша вздохнула и села на траву около оставшихся сумок с гостинцами.
— Вот теперь всё хорошо и ладно.

* * *
— Бабушка Валя, а правда, что тебя рыжей-бесстыжей в детстве обзывали?
— Было дело, внуча.
— А про меня тоже так говорят. Особенно Стёпка. Но я не обижаюсь. Вот вырастет, рожý ему рыжих детей, тогда перестанет смеяться надо мной.
— А он об этом знает?
— А зачем? Пусть смеётся, быстрее прикипит ко мне, к солнышку.
— Ой, в кого это ты такая мудрая, Сонечка?
Девчушка накрутила прядь волос на палец и убрала её за ухо, поставила кулаки на талию и приподняла бровь.
— Мне бабушка Таня и дедушка Серёжа сказали, что именно так ты деда Василия в мужья и получила: он смеялся над тобой, а ты ему улыбалась! — она достала две карамельки из кармана и прижалась к бабушке. — Пойдём пить чай, ба, я конфетки Стёпкины не съела, нам принесла.
— Стёпкины? — баб Валя взмахнула руками. — Уже подкармливает?
— А то! Говорю же, влюбится и женится. Я его уже люблю, — вытянула руку в сторону, сделала реверанс, взялась за край юбки и пошла на цыпочках в сторону кухни. — Он моя пара, у него шанса сбежать нет. А завтра шоколадные принесёт!

Автор: Марина Еремина
Оригинальная публикация ВК

Жизнь пройти – не поле перейти.

В молодости, пока человек полон сил и горяч, легко рвать отношения с родными. Гнев и обида застилают разум.

Но идет время… Прошлое подергивается патиной, все уже не то, что прежде. И порой, оглядываясь назад, человек думает: и чего стоило огород городить?..

Бабушка Таня до конца жизни оставалась трудным человеком. Ее боялись и родственники, и соседи. Она умела заставить себя уважать.

Ее уж много лет нет на свете, а в доме, где она жила (не в том, ссуду за который выплачивала так долго, он был продан, в другом, где в дальнейшем была у нее квартира), до сих пор вспоминают ее выходки.

С годами смелость и независимость превратились почти в эксцентричность… хотя почему почти?

К примеру, когда как-то в доме не было газа, прабабушка Таня пошла в городскую администрацию с требованием немедленно все наладить, а если нет, так она захватила с собой спички, чтобы тут все поджечь…

А когда некий депутат встал с громкоговорителем у ее окон (жила-то она как раз напротив этой администрации), баба Таня вышла с теркой и пообещала спустить ему всю морду, если он сейчас же не заткнется.

В другой раз, когда какой-то парнишка в автобусе не уступил ей место, баба Таня недолго думая уселась к нему на колени.

Такая она была. Всей ей было нипочем. Никого и ничего она не боялась.

Были и другие случаи.

Однажды, еще во время житья в частном доме, к бабе Тане забрался ночью какой-то пьяный. Она ухайдокала его гаечным ключом. Могла бы и убить. Но, к счастью, не убила.

Впечатление в старости она производила странное, почти страшное. Очень маленькая, пухленькая, в черном плаще, с тяжелым, суровым взглядом карих глаз. Посмотришь – и сразу видно: к такой бабке на кривой козе не подъедешь.

Она сама рассказывала, как какой-то мужик на улице то ли сказал ей что-то резкое, то ли не дал пройти (баба Таня, впрочем, ведь не испытывала затруднений с тем, чтобы попасть в конфликтные ситуации), а она в ответ с криком «Прокляну!» грозила ему клюкой. «Ну он и улепётывал!» – хохотала бабушка Таня.

Когда я слушала эту историю, помню, подумала, что того несчастного мужичка можно понять.

Игорь с Валей не любили ходить с ней на рынок, потому что это значило переругаться с половиной продавцов.

Но была она в то же время смешливой, нежадной, умной. До конца жизни все перечитывала классику, «Войну и мир», Чехова, Каверина… Была блестящей рассказчицей. Ее истории, рассказы о семье, о детстве можно было слушать бесконечно. И судила она о людях точно и едко. Не в бровь, а в глаз.

Молилась бабушка Таня так: «Господи, если ты есть»…

А когда умер первый президент РФ, сказала: «Я радуюсь только одному. Я пережила Ельцина».

Умирать же она пришла к своей «плохой невестке» Валентине. Ей было восемьдесят шесть, когда инсульт превратил умнейшего, страшно жизнелюбивого, крепкого духом человека почти в дитя. Нет, она двигалась, руки-ноги работали, но читать уже не могла и, кажется, слабо понимала, у кого живет.

Последний ее год был очень трудным для близких. Но умирая, она назвала свою плохую невестку «дочечкой».

Та и обомлела:

– Какая дочь? У тебя же только сыновья…

Но Татьяна, видно, все же решила хоть перед смертью назвать этим сладким именем ту, кого никогда не называла так при жизни…

Что она чувствовала в свои последние минуты? Благодарность за заботу и хороший уход? Раскаяние?..

В любом случае примирение произошло. Перед лицом смерти все прошлые обиды стали уже не важны. Горечь прошлого ушла, уступив место вечности.

КОНЕЦ

Предыдущее

На грани мира и войны

Сватьи живут рядом, почти по соседству. Мать Валентины ходит платить в сберкассу за квартиру, Татьяна с ней даже не здоровается. Они сталкиваются у магазина, где продается хлеб. Татьяна отворачивается, делая вид, что не узнает…

Нина бы порой, кажется, бог знает что отдала бы, чтобы избежать этих встреч, но хлеб можно купить только в одном месте, как и оплатить счета за коммунальные услуги…

Валентина верно ждет два года.

Наконец Игорь возвращается из армии. Какое-то время они живут у матери Вали, а затем перебираются назад к Татьяне. Через два года у них рождается сын, которого в честь отца Игоря назовут Сергеем…

Молодые устраиваются работать на железную дорогу. В одну смену. Иногда ночами – пятилетняя Оля и годовалый Сережа – остаются одни. Приходя утром с работы, Валя спрашивает: «Ну, как там дети?» «Так, пищали что-то», – говорит Татьяна.

Все же жить с ней получается, и Игорь с женой уезжают в Черняковицы. Там от железной дороги им дают дом. Но тут подходит пора Оле идти в школу, а школы в поселке нет…

Дочь отдают на воспитание бабушке Нине.

Оле нравится там жить. Она балованная внучка. И бабушка Нина, и дед Сева души в ней не чают.

Но… идут годы… Вот уже и Сереже пришло время сесть за парту. Двоих Нина уже не возьмет…

И приходится снова мириться с Татьяной.

А жить с ней трудно. Очень трудно. Взрослая Ольга будет вспоминать: «Прихожу я как-то из школы, у бати разведен цемент, закладывает к бабушке дверь, чтоб у каждого был отдельный вход»…

Тем не менее это странное, взрывоопасное, вечно на грани мира и войны существование продлится еще долгие годы. Оля вырастет, закончит школу, поступит в техникум. Встретит там мужа. Ей будет всего семнадцать, когда она отправится в загс, ранние браки – обычное дело в этой семье…

И именно в этот дом, выстроенный прадедом и оплаченный тридцатилетним трудом прабабки, привезут из роддома меня.

Предыдущее

Валина семья

Оля родилась маленькой, семимесячной. Кроме Вали никто не берет ее на руки – все боятся. Перед молодой матерью на столе лежит книжка со схемой по пеленанию. Так, по книжке, Валя учится и пеленать, и кормить.

Совсем ничего в дочери от Валентины – вся она в свекровь. И чем старше будет становится, тем больше будет заметно сходство.

Правда, как часто это бывает, сама бабушка Таня не особенно будет признавать сходство. Внучка будет вызывать у нее нарекания.

Впрочем, до этого еще далеко. Как и следовало ожидать, после того, как Игоря забрали в армию, Валя у свекрови не зажилась. Она вернулась с ребенком к маме.

Ей есть куда возвращаться. Тут же, почти на соседней улице (ведь ребята, напомним, познакомились практически во дворе), в благоустроенной двухкомнатной квартире живет ее мама и отчим. Это потом такие дома будут презрительно называть хрущёвками, а в 68 году, да еще на фоне соседних бараков и деревянных изб, квартира с теплым туалетом и горячей водой – предмет зависти.

У матери Вали, Нины Тимофеевны Котовой, своя история. Родители ее были выходцами из поглощенных потом городом деревень, Любятово и Медвёдово. Деревни враждовали, по праздникам дрались кольями, и поэтому влюбленные встречались на нейтральной территории, на мостике. Нина была старшей из троих детей. Отец ее, Тимофей Васильевич, прошел  и финскую войну, и Великую Отечественную, а в мирное время занимался дорожным строительством. Мать, Анна, в войну застудившая ноги, не могла ходить.  Валя помнила, как маленькой девочкой играла под столом, а неходячая бабушка просила ее дать попить… И дед, и бабушка умерли на одном году: Тимофей погиб на производстве, под колесами сдававшего назад грузовика со щебенкой, а Анна из-за осложнения с ногой…

Нина, когда ей было девятнадцать, окончила библиотекарские курсы и получила направление в область, в поселок Павы. Бумажку с этим направлением она хранила до смерти, как самый важный документ. Надо сказать, это была не первая ее работа – в те годы трудовую деятельность начинали рано. Нина с пятнадцати лет работала на фабрике, где делали целлулоидных пупсов. А в школе, куда ее направили, она выполняла обязанности библиотекаря и пионервожатой.

Там, в Павах, она познакомилась со своим будущим мужем, Сашей, Валиным отцом. Он был парнем видным, отслужившим в армии, некурящим. Со всех сторон – жених хоть куда. Особой любви не было, да о ней тогда не принято было и думать. Посватался – отчего ж не пойти? Погуляли она месяц, по справке из загса купили кольца (золото было в дефиците, и просто так приобрести его было нельзя), расписались да и пошли знакомиться с родителями. Идут-идут, доходят до мужниной деревни (называлась она Веретье), и тот показывает ей ветхий-ветхий домишко, того и гляди развалится: «Вот мой дом».

«Батюшки, как же я своих-то сюда приведу», - так и обмерла Нина. Ан нет, пошутил муж, не здесь ей предстояло жить. Пошли они дальше. «Вот мой дом», - снова говорит Саша. Ну, тот уже большой, красивый… не стыдно и гостей позвать.

Прошли молодые в дом. Нина села на кровать.

- Ну и что, так и просидишь всю ночь? – с усмешкой спрашивает муж.

- А что, так и просижу.

Наутро, когда нужно было выходить к родителям, Нина готова была со стыда сгореть. Ужас-то какой, подумают, спали. Но не век же на кровати сидеть.

- Поди спроси, что надо говорить, когда выходишь, - попросила она Сашу.

А тот, хоть был и постарше, и после армии, но видно, и сам не очень еще разбирался в порядках, потому что впошел спрашивать.

- Ничего не надо, умывайтесь и садитесь есть, - отвечала мать.

Так и познакомились.

Нельзя сказать, что Нину в том доме приняли плохо, но все-таки про молодую пару говорили, что они друг другу не подходят: он деревенский, а она городская. Что она может, только с портфелем ходить. И через несколько лет молодые уехали в Псков…

Не заладилась у них жизнь. Однажды, когда Вале было уже шесть, Саша напал на жену с ножом. Бил со спины в сердце – наговорили на нее, что пошла она с офицером. И знал куда бить, служил в милиции. Сантиметр какой-то не достал. Нину увезли на скорой, а его посадили в тюрьму…

Отсидев положенное, он приходил мириться, но Нина не согласилась. Был он уже не тот, было в нем что-то уголовное, хамское. И она прогнала его.

А через какое-то время вышла замуж. За знакомого, Севу Курчавова, называвшего ее только «котик», по девичьей фамилии. Так и получилось, что жила Валя с отчимом, а не родным отцом. Правда, жили они хорошо, дружно, а после того, как стала подрастать Оля,  Валя попросила разрешение называть мужа матери папой. И, конечно, получила его.

- Бабушка Нина, а ты была рада, что бабушка Валя так рано вышла замуж?

- А ты что думаешь, я была так уж за? Да дед мне всю плешь проел.

Предыдущее

Плохая невестка