— А если в маске человек? — расспрашивал глава «Роскосмоса».
— По глазам,— разъясняли ему.— По походке их узнаем их…
— И кстати,— вдруг просиял Евгений Дудоров, технический директор НПО «Андроидная техника»,— нашего робота на Луне тоже можно использовать. Ну а что, та же самая навигация… Радары, лидары…
Тот же периметр, те же нарушители, хотелось продолжить мне.
— И сверху Федора посадить с ручным пулеметом!.. — загорался господин Рогозин.
Но ясно было, что и на Земле им с «Маркером» дела хватит.
— Мне нужно обслуживание аэропорта в беспилотном режиме,— объяснял глава «Роскосмоса».— Заправщики, уборщики полосы, контролеры…
Через несколько минут мы подошли к ракете на расстояние, без преувеличения, вытянутой руки. Отовсюду шел кислород, тонны кислорода. Сатурация у стартовиков, которых уже, правда, эвакуировали, должна быть стопроцентной, подумал я. Кислород превращался в иней и оседал на корпусе ракеты.
— Термостатирование,— не поленился объяснить господин Рогозин.— Это идут излишки кислорода. Жидкий кислород испаряется, соответственно, ракета покрывается инеем. В Плесецке был случай, когда солдатик один написал имя «Таня» на ракете. Пальцем по инею.
— Имя любимой девушки, надо думать,— предположил я.
— Без сомнения. Ракета улетела, соответственно его наказали, когда узнали об этом, он кому-то похвастался, что ли… А следующий пуск оказался аварийным. Он же был без имени «Таня». С тех пор в Плесецке на каждом пуске на ракете пишут «Таня». Когда меня назначили сюда, на эту должность, я прислал своей жене Тане фотографию и сказал, что это я написал. Она поверила даже…
А кто бы из них не поверил?..
Мобильная башня обслуживания корабля пошла назад, и было полное впечатление, что это уходит вперед сам корабль, отодвигается от нас медленно и печально.
Дмитрий Рогозин с заместителем Александром Лопатиным обошли его против часовой стрелки: не им менять великие традиции. Нижняя часть ракеты вся уже была покрыта не инеем даже, а, казалось, снегом.
— Все,— сказал Александр Лопатин,— начались необратимые операции, пора и нам отсюда…
«Делать ноги»,— с тревогой закончил я мысленно за него.
Эта ракета несла между тем 36 европейских спутников, каждый стоимостью не меньше $3 млн.
На командном пункте, в километре от стартового комплекса, Дмитрий Рогозин, сидя в своем кабинете, закурил гаванскую сигару. Да, Cohiba. Он всегда перед пуском сидит тут один, курит сигару, к которой привык со студенческого времени, когда ездил в Гавану на практику, и ждет.
Я был на Восточном в 2016 году, когда Владимир Путин вдруг стал свидетелем того, как ракета не полетела. Следующим утром за несколько секунд до старта я спрашивал у него: как ему кажется, сегодня взлетит или нет. Он говорил, что сегодня обязательно взлетит. «Накануне тоже так думали»,— успевал произнести я уже после команды «Дренаж!». Вчера, объяснял господин Путин, у него как раз почему-то такой уверенности не было…
И только теперь выяснялась грандиозная подоплека.
— Основное внимание было тогда уделено подготовке самого космодрома, пускового минимума,— рассказывал мне Дмитрий Рогозин.— Когда Путин сформировал комиссию по космодрому Восточный, а это была осень 2014 года, отставание было 28 месяцев. Ну и колоссальные проблемы. Коррупционные расследования шли и прочее, прочее…
— И вы тогда уже как раз возглавляли «Роскосмос»,— напоминал я.
— Нет,— качал он головой.— Я же был вице-премьером. И президент поручил мне создать эту комиссию… Я в ее состав ввел массу сотрудников правоохранительных органов, прокуратуры, чтобы было мощное давление на строительный блок «Спецстроя»… И уже в 2015 году пошла массовая мобилизация всех строительных управлений. Плюс возобладала идея студенческой стройки…
— Комсомольской то есть…
— Ну да… И в итоге у нас было уже 15 тыс. рабочих вместо 1,5–2 тыс. которые были до того… И в 2015 году произошел мощный рывок… В 2016 году мы подготовились к пуску. Да, случился срыв. Причина отмены пуска, которая произошла благодаря автоматике,— сбой в третьей ступени, в блоке коммутации. Это блок, который реагирует на открытие клапанов в топливной системе, подтверждая, что эти клапаны открыты. В итоге один датчик не показал, что клапан открыт. Хотя он физически был открыт. И автоматика отключила пуск.
— В присутствии президента. Мрак.
— Да, возникла пауза колоссального недоумения,— вздохнул господин Рогозин.
— У господина Путина прежде всего,— предположил я.
— Да, и мне было неудобно перед ним…
— А, вот как это называется…
— Понятно же, что первый испытательный пуск… Все должно было сработать нормально… Мне в голову не могло придти, что ракета будет некондиционная!
Дмитрий Рогозин сейчас, по-моему, оправдывался. Ну да, он как вице-премьер занимался стройкой, а «Роскосмосом» руководил другой человек… Да, можно и так…
— На всякий случай я принял, правда, решение, чтобы элементы второй такой же ракеты были доставлены на космодром. Они не были собраны в «пакет»…
— Но это была полноценная вторая ракета? Дублер? — переспросил я.
Тогда, в 2016-м, об этом не говорили. Да и после.
— Да, и когда стала понятна причина отмены, после обеда стало ясно, что мы можем физически провести операцию, то есть снять 300-килограммовую установку, блок коммутации, с третьей ступени, тем более что новая башня обслуживания позволяла провести эту работу комфортно даже в ночное время. И к моменту возвращения президента на космодром из Благовещенска в тот же день вечером госкомиссия была уже убеждена, что с задачей справимся. Он поверил госкомиссии, снова улетел в Благовещенск и в третий раз за сутки прилетел оттуда на космодром следующим утром. Вторая ракета выступила донором для первой, это сработало. А я похудел на пять килограммов. И думаю, не я один.
— Нет, по президенту нельзя было такого сказать.
— Там было кому худеть и кроме него… Ничего такого криминального в переносе пуска нет. Но надо было иметь в виду, что все-таки весь мир благодаря визиту президента России смотрел за этим. А он мог поступить иначе после неудачи. Но он поверил, что взлетит.
— Готовность к пуску 15 минут,— работал динамик в кабинете гендиректора.
— Это значит, что 20,— кивнул господин Рогозин.— Ключ на старт подается за пять минут до контакта подъема.
— Перевод системы с воздуха на азот!..— продолжали информировать нас из динамика.
Сотрудники, отвечающие за разные системы, дублировали информацию. Все формулировали бодро, и только один, «101-й», говорил так, словно оправдывался: тихо, извиняющимся тоном и к тому же с характерным акцентом.
— Да, француз,— пояснял Дмитрий Рогозин.— Они же тут главные со спутниками…
Я обратил внимание, что «101-й» что-то вообще замолчал, хотя объявили уже минутную готовность.
Мы стояли на смотровой площадке на уровне четвертого этажа командного пункта. Внизу кругами носилась собака, словно понимая, что тут сейчас будет.
— Бродячая? — переспрашивал я сотрудников «Роскосмоса».
— Космическая,— отвечали мне.— Стрелка.
— Видите, там, справа, стартовый комплекс «Ангара»? — спросил меня глава «Роскосмоса».— Особенность его в том, что я взял на себя ответственность сразу строить стартовый комплекс «Ангары» с расчетом на будущие модификации, в том числе на водородную третью ступень.
— А когда же она появится? — интересовался я.
— Может, через четыре-пять лет, но если бы оставить как есть, то потребовался бы второй стартовый комплекс. А одним стартовым комплексом мы заранее на десятилетия вперед решаем вопрос универсальности этого стартового стола. Президент меня поддержал, это потребовало пересмотра документации, проекта самого, мы потеряли из-за этого год, но овчинка выделки стоит. Мы экономили миллиардов 50.
— А что же вам раньше это не пришло в голову?
— Приходило в голову. Когда я работал в правительстве, то давал такое указание «Роскосмосу», но они не были выполнены прежней администрацией.
— Поэтому вы когда возглавили «Роскосмос», выполнили собственное же поручение,— понял я.
— Совершенно верно,— согласился господин Рогозин.
«101-й» наконец отозвался.
Сигнализация сразу на нескольких машинах внизу сработала на мгновение раньше, чем взлетел корабль.
Внизу, в кабинете господина Рогозина, шел отсчет секунд с начала полета и фиксировали отделение ступеней.
— Константин Эрнст перед тем, как отделение третьей ступени ракеты с Юлей Пересильд и Климом Шипенко произошло, на колени упал,— вспомнил Дмитрий Рогозин.— Так переживал.
Он тоже сейчас переживал. Не так, наверное, как гендиректор «Первого канала», но переживал. Не мог оторваться от экрана.
Но так все было в порядке. И третья ступень отделилась. Чужие спутники были целы.
— А можно теперь вспомнить, когда пуски не так удачно развивались? — спросил я.— В 2018 году было какое-то чудесное спасение двух космонавтов…
— Да, 11 октября 2018 года. Приехала делегация NASA на Байконур. Мы запускали корабль «Союз МС-10». Летели Алексей Овчинин, опытный космонавт, и Ник Хейг, молодой американский астронавт. На 117-й секунде в момент разделения первой и второй ступени один из боковых блоков повел себя, значит, неправильно. Как выяснила потом аварийная комиссия, при сборке «пакета», то есть ракеты, видимо, произошло некое нарушение точности сборки, и шток одной из «морковок», от которого зависит плановый отвод газовой струи элемента первой ступени, погнулся и не вышел из своего первоначального положения… В результате один из четырех блоков первой ступени как бы сполз по центральному блоку, а потом ударил в двигатель. Произошел взрыв…
— А вы где были?
— Я стою, наблюдаю за телеметрией. Вижу картинку из кабины, он (центральный блок.— “Ъ”) начинает дергаться, морщиниться… Я услышал голос командира, Алексея Овчинина, он объявил об аварии и сказал: «Ник, пристегни-ка ремни пожестче… Недолго мы летели…» После этого картинка исчезла. Следующие 20 минут я несся на машине в аэропорт, чтобы вылететь к ним, на место посадки.
— Вы знали, что система аварийного спасения сработала?
— Нет, в эти 20 связи не было никакой. Так что это были очень страшные 20 минут. Потом еще час на самолете. Но в самолете я уже знал, что раскрылся парашют и что они спасены. В Джезказгане, уже в терминале, куда космонавтов доставили вертолетом, я сел с ними, буквально ощупывал, разговаривал, потом мы их забрали на самолет, прилетели на Байконур, и я Ника Хейга передал Джиму Бранденстайну, главе NASA. Еще через два часа я собрал американцев, показал им видео с камер, показал, что мы понимаем, что произошло… О, ну вот, разгонный блок «Фрегат» включился! — воскликнул глава «Роскосмоса».
Да, «Союз-2.1б» со спутниками был на орбите. Через полчаса на стартовом комплексе уже собрали коллектив, который участвовал в пуске. Тут, в ночи, награждали грамотами и ценными подарками, и я слышал ободряющее:
— Техника может подвести, а вы — нет!
Хотелось, чтобы так и было.
Мы вернулись на командный пункт, и Дмитрий Рогозин продолжил про спасенных космонавтов:
— Мы прилетели в октябре с ними в Москву с Байконура, было очень холодно, и Ник Хейг был только в этой форме своей американской, и я свою куртку теплую ему отдал… Нацепил прямо в Чкаловском… И он улетел в ней в Америку. А когда он в марте прилетел, то эту куртку привез и вернул. Я ему говорю: «Ну зачем?! Мог бы сдать в музей NASA, например…»
— Хотелось бы вам, да?
— Ну да, посмеялись…
— Безаварийный период после этого длится сколько?..
— Три года,— констатировал господин Рогозин.
— С чем связано? Не без везения?
— Мы никогда не желаем друг другу удачного полета. Только успешного полета. Полагаться на удачу нельзя. На самом деле пересмотрели систему контроля качества, я вернул в отрасль людей, которых в свое время из нее удалили… Вот вы видели сегодня Александра Петровича Лопатина. Помните аварию «Протона» в 2013 году, когда «Протон» развалился на старте? Тогда Лопатин, будучи заместителем Поповкина (тогдашнего главы «Роскосмоса» Владимира Поповкина.— “Ъ”), взял на себя всю ответственность за эту аварию, хотя было понятно же, что он ни при чем… Была установлена причина… Грубые нарушения технологии при сборке датчиков скоростей в системе управления «Протона»… И он был удален в ЦНИИмаш и там работал… Я его вернул заместителем по ракетостроению и по качеству, хотя обычно тот, кто отвечает за качество, не отвечает за производство. Но ему можно было доверить…
— Он многое изменил?
— Он, конечно, перестроил всю систему. У нас нулевая терпимость к каким-то огрехам… Мы ничего не запускаем, если есть сомнения… Мы лучше отложим, но сделаем хорошо… Кроме того, произошла замена директорского корпуса…Ставили молодых мужиков… И таких изменений много произошло. Сделали так, что, кем бы ты ни работал, твоя работа полностью зависит от безаварийных пусков.
— Но все равно с модулем «Наука» недавно были проблемы. И при стыковке корабля с киноартистами не сработала автоматика…
— С модулем «Наука» отдельная история… Он же был изготовлен как дубль другого модуля. А потом кто-то принял решение: а почему бы не запустить и его, переделав… Но менялись директора, шло время, и он де-факто был списан… И все считали, что лучшее место для него — музей. А он стоит 17 млрд руб.!
— Жалко стало потраченных денег?
— Я попросил перепроверить, нельзя ли его использовать. Что-то можно было поменять. Правда, систему управления самим этим модулем — нет, нельзя было. Она была полностью заточена на наземную составляющую… Двигатели маршевые стояли, 1990-х годов, их тоже никто не перепроверял, а их больше никто не производит…
— Так стоило ли, только жалея о деньгах, выводить на орбиту такое?
— Да мы нуждались в ней все-таки и готовились тщательно к этому запуску в режиме оперативного штаба…
— И дождались…
— Да уж…— вздыхает глава «Роскосмоса».— Количество отказов, которое мы получили,— 13. Мы обычно при трех теряем машину… Я как председатель комиссии все восемь суток находился в ЦУПе… Рассчитали максимальную скорость сближения, отказались от 15 см в секунду, максимум был 8 см…
— А где отказы были?
— В программном обеспечении прежде всего. У нас открылся клапан незапланированно и перемешалось топливо в топливных баках… Изначально мы имели огромный резерв топлива, а на самом деле считали каждый килограмм… В течение суток несколько раз пересчитывали, в том числе и сколько останется топлива, чтобы его утопить в океане, если не долетит… Этот модуль хотел жить! Он сам боролся за жизнь! В итоге топлива осталось больше, чем мы рассчитали…
— То есть сколько?
— 40 литров…
— Полбака автомобиля…
— Всего-то. Но это не так мало.
— Правильно я понимаю, что именно в этом модуле сейчас основные киносъемки идут? — уточнил я.
— Да-да. И научные эксперименты можем проводить. И оранжерею можем создать для работ по биомедицине… И много чего… И печь для работы по уникальным кристаллам… И по живым тканям… Многое из того, что нельзя сделать на Земле. Можно вырастить лозу, которую не вырастить на Земле…
— А почему автоматика отказала при стыковке корабля с артистами? — я понимал, что спрашивать можно уже обо всем.
— Система, которая используется на пилотируемых кораблях,— это система «Курс». Активный узел стоит на корабле, пассивный — на самой станции. На корабле все было штатно. Он не отказал. В какой-то момент менялось оборудование на самой станции. И видимо, были какие-то огрехи с точки зрения того, чтобы перепрошить программу… На самом деле ничего сложного в этом не было. Надо было просто кораблю отойти и потратить время на то, чтобы перепрограммировать пассивную систему. Но поскольку все же вся страна наблюдала за этим делом…
— Это уж точно…
— Вот мы и решили не ждать. А очень опытный командир Антон Шкаплеров, уникальный космонавт, просто взял управление в свои руки и состыковался. То есть можно было так, а можно было так. Это не аварийная ситуация была.
— Со стороны казалось, что Юлия Пересильд участвует в стыковке, и это правда было как сон… То есть актриса стыковала космический корабль со станцией… Это же все в голове не укладывается! — признался я.
— Они обучались этому. Мы включили это даже в ускоренный курс подготовки. Ассистирование командиру корабля… Но, с другой стороны, мы запустили впервые корабль, где командир мог проводить такие операции единолично. Раньше это было невозможно без поддержки бортинженера.
— Тем не менее Антон Шкаплеров ею воспользовался. То есть Юлией Пересильд…
— Да, она взяла «книгу» и читала вслух.
— Это для нее, может, важнее было, чем для Антона Шкаплерова!
— Да, а с другой стороны, нам очень понравилось, что Юля выполнила эту задачу. Антон ее похвалил…
— Вы же связываетесь с ними?
— Каждый день, обычно вечером.
— Они сделали то, что хотели?
— Они вписались в график… Мы с Эрнстом сами выбили их немножко… Из-за участия в передаче… Как она называется?.. «Большая игра» на «Первом канале». Полтора часа их времени заняли. Зато показали, что они полностью адаптировались. Мы очень порадовались тому, что они адаптировались. Сколько было скепсиса ветеранов космонавтики, которые ерничали, что Юлю будет там две недели… как сказать-то… тошнить… Цитирую просто… Да нет, она чувствует себя лучше некоторых космонавтов.
— А в чем для вас смысл?
— Для «Первого канала» смысл, наверное, в том, чтобы сделать уникальную, предельно честную съемку, потому что мы же не прибегаем к анимации, к компьютерной графике, потому что, когда у тебя под рукой такая графика, можно очень сильно наврать. К тому же «Первый канал» заявляет: отобрали, отправили, сделали. То есть они справились.
— А у «Роскосмоса» какие задачи?
— Помимо кино мы cнимаем реалити-шоу, где показываем всех наших людей, все системы отбора... Показываем, как работают врачи, как работает ЦУП…Стартовики, инженеры, госкомиссия… Как работают все!.. Такого еще не было. Доказать всем, что это не рутина, а колоссальное напряжение нервов и техники. Говорят, что русские корабли старые… Чего старые? Кто летает за три часа к МКС, кроме нас? Никто не летает! Кроме того, хотели смоделировать, что будет при риске опасных столкновений в космосе… Могут происходить спонтанные ситуации, которые способны привести не к заболеванию, а к травме космонавта… И ее нельзя вылечить путем спуска космонавта на Землю. Его, может, вообще нельзя будет трогать. Никто этим не занимался. Спуск на Землю — это гравитация и много чего еще, и есть ситуации, когда спуск для него — неминуемая гибель… И решили провести реальные учения, как спасти людей, которых мы не можем спустить с орбиты.
— То есть вы считаете, что сюжет фильма не надуманный. Многие же именно в этом упрекают.
— Эти люди не понимают, что такое космос. При подготовке сценария мы и «Первый канал» провели колоссальное количество консультаций с ведущими хирургами и клиниками, создали технологию и в рамках съемок оттестировали ее с экипажем. Участвуют и Дубров, и Новицкий (астронавты на МКС Петр Дубров и Олег Новицкий.— “Ъ”), и Шкаплеров…
— А правду говорят, что сценарий вы начинали писать?
— Идея-то давно приходила мне в голову, — разъяснил Дмитрий Рогозин.— Она кинематографична. Ее можно совместить с учениями. Я ехал в поезде «Сапсан» из Питера и написал на телефоне синопсис…
— Пару страниц?
— Да нет, страниц семь, ехать-то несколько часов…
Я представил себе господина Рогозина, набирающего на телефоне синопсис… Ну да, можно представить… Не без труда, но ведь можно…
— Позвонил Константину Эрнсту, отправил синопсис на «Первый канал»… Потом вмешались профессионалы… Но фабула как раз сохранилась… Эрнсту очень понравилась идея. Он привлек лучших своих бойцов… И я сейчас ему очень благодарен. Мы с ним на дню по несколько раз созваниваемся, в деталях отрабатываем, что можно, а что нельзя… Конечно, киношники не хотят спать, хотят все время работать, а мои врачи говорят, что есть распорядок, надо отдыхать…
— Ну артисты не ложатся рано!
— Нет, они вообще не хотят ложиться! Для них это уникальный шанс создать то, чем они будут гордиться!
— Правда, что они хотели в космос выйти?
— Да,— помедлил господин Рогозин,— такая просьба была, но мы сразу отмели! Это требует совершенно другой степени подготовки… И скафандры нужны…
— И что, Юлия Пересильд готова была в космос выйти? — не верил я.
— У меня такое впечатление, что они с Климом на все были готовы! Даже без скафандра. Отчаянные вообще ребята. Я, честно говоря, в полном восторге от них,— признался наконец господин Рогозин.
— Это были все ваши соображения перед началом съемок фильма? — уточнил я.— Показать «Роскосмос»… Провести учения…
— Нет! — воскликнул он.— Еще и коммерческий успех имеет значение. У фильма он будет свой, в этом не сомневаюсь. А у меня уже появились заявки от космических туристов. А это сторицей окупит все наши расходы. И это очень важно.
— А то, что американцев победили, весь Голливуд победили с их вселенской мощью — не считается?!
— Ну был у них шанс полететь на нашем корабле,— произнес господин Рогозин.— У Тома Круза…
— И вы бы их отправили? Тома Круза? А наших бы оставили тут?..— я, кажется, был разочарован.
— Я бы добился, чтобы это был международный экипаж с участием российских актеров…— решил не спорить Дмитрий Рогозин.— Но они готовы были заплатить и хотели лететь именно на российском корабле, и приезжала делегация во главе с Дагом Лайманом, режиссером и продюсером, который снимал и «Идентификацию Борна», и «Превосходство Борна», и «Ультиматум Борна»… И «Мистер и миссис Смит»… Ему очень все понравилось, сказал, что будем снимать. А потом, как нам сообщили, товарищи то ли из Госдепартамента, то ли из Конгресса США сказали, что на русском корабле — ни в жизть! Это был март 2020 года. Несмотря на весь наш опыт работы с ними, вмешивается политика и запрещает им с нами работать.
— И вы приняли близко к сердцу…
— Я разозлился, между нами говоря. И подумал: «Ну тогда мы полетим первыми своим экипажем»…
— Да, вроде от обязательств свободны… Но идея не ваша, это надо признать.
— Да пожалуйста! А по-другому было бы так: на Crew Dragon летит Том Круз, русские в образе космонавта Андропова в ушанке с молотком…Так, да? Опять двадцать пять… Зачем такие унижения?.. Мы же победители.
Через некоторое время на «Восточном» стало известно, что и все 36 спутников — уже на орбите.
Да, вот это был денек.
