Популяризаторы науки подчеркивают поэзию научного взгляда на природу. Это восторженная, полная пафоса и патетики песнь нашему интеллекту и неуемной энергии.
Мы невероятный вид, который прошел огромный путь. Нашим предкам было нечего противопоставить внешней среде. Она брала свой оброк жизнями и кровью. Под каждым кустом таилась опасность. Но хуже смилодонов, ужасных волков и леопардов была божья воля, когда вскормленные с таким трудом и сбереженные от крадущихся во мраке тигров дети неожиданно слабели, кашляли кровью и умирали, а каждые пятые роды заканчивались смертью женщины.
С тех пор все изменилось. Смилодоны больше не прячутся в кустах. Они вымерли альфа-хищниками. Но, если бы не передохли от голода тогда, сейчас в лучшем случае развлекали бы нас в цирке, прыгая сквозь горящие кольца. Всех хищных тварей, которые когда-то угрожали нам и нашим детям, мы истребили или поставили на грань вымирания. Всех оставшихся волков, львов и леопардов мы в состоянии уничтожить в течении двадцати минут с момента принятия решения массированным ракетным ударом с подводных атомных крейсеров. Но нам это не нужно… Мы загнали их в гетто, позволяем им жить, развлекая нас прыжками с тумбы на тумбу, и нам нравиться смотреть в их потухшие глаза за железной клеткой. В милосердии наше величие.
Но подлинным триумфом сапиенсов стала длинная череда побед в противостоянии с безумным богом. Мы ударили по его кровавым рукам пенициллином и интерфероном. А наших любимых рожениц охраняют от его злой воли силы специального назначения - команды родовспоможения в масках и белых халатах. Теперь никто не приносит ему в жертву девственниц. Кое-где он все еще может рассчитывать на барашка. Но в основном - пару свечей. Фейерверк в новогоднем торте зрелищнее.
Мы удивительный вид. Когда-то давно мы противопоставили ударам внешней среды интеллект. Огонь был первой великой победой. Обсидиановые наконечники и групповое взаимодействие низвергли всех альфа-хищников. Антибиотики и массовая вакцинация положили конец невидимой угрозе. Некоторые штаммы вирусов и бактерий сохранились лишь в лабораториях. Теперь на повестке дня защита от астероидов, а шестнадцатилетняя Грета Тунберг с трибуны ООН требует поставить под контроль климат на планете.
Без сомнений очень скоро человечество победит рак, спид и метициллин резистентного стафилококка. Возможно даже загрузит корпию сознания умерших бабуль и дедуль на сервер, и тошнотворную лирику в однокласниках к дню седьмого ноября будут постить не только живые, но и мертвые.
Мне думается, что какой абсурдной бы не была идея заселить космос обезьянами, скорее всего если не мы, то следующее поколение осуществит мечту: “миллионы людей, живущие и работающие в космосе”. Ну а стрим с Марса об отчаянной борьбе за живучесть колонии лучших из земных приматов в симбиозе с мощным ИИ возможно увижу даже я, хотя шанс на это исчезающе мал.
Верить в бога мне мешает не только образование и абсурдность любой из религий. Принять божественную концепцию мне не позволяют чувства. С эволюции спрос не велик. В отсутствии замысла при свободном переборе всех возможных вариантов мне некому адресовать свой гнев. Но если этот мир создал бог, то такому богу я служить не хочу. Уж лучше сгореть в потоках серы, пытаясь намотать его бороду на кулак. Хотя, теперь никакой внезапной серы с небес. Сегодня о таких вещах заранее предупреждают вулканологи.
Большинство моих религиозных товарищей, в очередной раз начиная утомляющий меня религиозный дискурс, совершенно не понимают, принципиальный пойнт. Многим из них кажется, что достаточно развеять какой-то отдельный глобальный логический разрыв, очередным страшно тупым аргументом, вроде: “До потопа время текло по другому, а на земле водились динозавры. Поэтому их кости мы находим, а радиоизотопный анализ показывает такие датировки”. Но оставим вопрос нестыковок, которых так много, и они столь серьезны, что при попытке натянуть хрустальную сову религии на чугунный глобус науки, с совой неизбежно происходят всякие неприятности. Для меня главными аргументами выступают не глобальные вопросы мироздания, а специфические частности, совершенно не оставляющие места божественному. Одной из таких точек являются поведенческие модели животных и особенно насекомых. Все эти муравьи-рабовладельцы, кузнечики, пожирающие друг друга живьем и конечно бесчисленные виды Наездников, откладывающие личинок в живых парализованных жертв, испытывающих невероятные мучения, когда личинка пожирает тело жертвы изнутри. Природа полна таких немыслимых и ужасающих форм паразитизма, что кровь в жилах стынет и волосы стоят дыбом. Когда мне начинают рассказывать, что все это создано кем-то сознательно, то меня передергивает от отвращения.
Конечно, все они апеллируют не к разуму, а к эмоциям: “Верь и так спасешься”. Они вероятно надеются, что моя лимбическая система в ужасе пробьет достаточную дыру в голове, через которую свет божественного абсурда приласкает мой мозг. И, должен сказать, я вправду напуган. Не сумев обрести в этой жизни себя, я больше всего на свете, хотел бы сейчас обрести хотя бы бога, уверовать в бессмертную душу, ретроградный Меркурий, тонкие энергии, эфирное тело или прекрасную Вальхаллу. Что угодно, я согласен на любую самую вздорную и смехотворную дичь. Потому что все занятое богом и мистической верой пространство в их сознании, у меня занимает боль и отчаяние.
Поэзия науки особенная. Особенной ее делает то, что она не содержит ложной надежды на вечную жизнь. Не обещает встречи с тем, кого уже нет. Не обещает покарать виновных после смерти, как и восстановить в ином мире баланс справедливости, нарушенный в мире этом.
Никакого избавления, никакого высшего смысла. “Прах к праху, пепел к пеплу”. Принять это и научиться с этим жить.
Научно-материалистический подход, не уповает на бога и иной мир. У нас есть лишь этот мир, полный страданий, болезней, ужасающих явлений и подлинного отчаяния. Не существует иного выбора кроме как здесь и сейчас, каждую секунду бороться за избавление, отвоевывать у агрессивной вселенной участки один за другим, уничтожая инфекцию за инфекцией, исправляя ошибки природы и генетический брак, выращивая органы, создавая бионические протезы, разрабатывая новые модели массажных кресел, спасая голодных уток и раненых китов.
Да, мы удивительный вид. Нет более вдохновляющей истории, чем история сапиенсов.
Yes, we can, и нам по плечу построить коммунизм / царствие небесное на земле к восьмидесятому году при помощи науки без всякого бога, которому было предоставлено достаточно времени проявить себя и который не оправдал возложенных на него человечеством надежд. Мы рассеим мрак термоядерной вспышкой. Львы и ягнята будут играть на одной лужайке, а питаться львы будут мясными батонами, которые будут расти на генномодифицированных деревьях. В живительных лучах 5G бесплодные однополые пары дельфинов уже впавшие в старческий маразм смогут завести ГМО дельфинят, интеллект которых будет превосходить ваш интеллект, так же как ваш превосходит интеллект ротвейлера. В непроглядной мгле человеческой тупости, Илон Маск, вырвав свой собственный мозг из черепной коробки, словно Данко, отведет человечество в светлое будущее, озаряя путь своим слепящим интеллектом. И ни один мракобес, не укроется от его сияния в пещере невежества.
Но откровенно говоря, в этом общевидовом величии я утратил способность видеть что-либо вдохновляющее для меня лично. Я мог бы написать не менее восторженно о муравейнике с его сложной иерархией, организацией и масштабностью, относительно отдельно взятого муравья. Но такое сравнение лишь усиливает в моей душе смятение и отчаяние.
Особая жестокость заключена ещё и в том, что мои комичные фантазии и неадекватные амбиции несут меня в мир атлантов, что держат небо на плечах, в то время как, даже среди рабочих муравьев, я самая обычная заурядность и серая посредственность.
Когда я с энтузиазмом принимался за коррекцию когнитивной сферы своей больной психики, то был переполнен радужных ожиданий. Я был твердо уверен, что избавившись от иллюзий и когнитивных искажений, научившись видеть мир вокруг себя таким какой он есть на самом деле, а главное, научившись трезво оценивать себя, свои достоинства и свои недостатки, я обрету базис, на котором смогу построить совершенную версию себя. Как я ошибался! Частенько, в ответ на неудобные вопросы, которые задавали мне мои близкие, я высокопарно отвечал: “Не задавай вопросов, ответы на которые не готова услышать!” Злая ирония в том, что я оказался тотально не готов увидеть себя в истинном свете. Когда я снял розовые очки, рухнул весь мой мир. Рухнул мой образ самого себя. Рухнули все мои мечты. Я потратил тысячи часов в поисках ответа на вопрос, который не стоило задавать. Фанатично и самоотверженно трудился годы напролет, чтобы обрести то, что лишило меня мечты. Оглушающая пустота стала мне наградой.
Единственными периодами в течении суток, когда мне удавалось сбежать от чувства тотальной бессмысленности моего бытия, были те короткие отрезки времени, в которые я, закатив в вену коктейль героина с амфетамином, куда-то мчался на своем электросамокате по скоростному шоссе в потоке машин. Эта электроракета, которую я назвал “ебалет Дарвина”, с крошечными колесами, чувствительными к каждой выбоине, теряющей равновесие от малейшего дуновения ветра и проносящегося мимо грузовика, которая непрерывно норовит станцевать мне шимми, пожирает при пилотировании весь объем внимания без остатка.
Лишь вусмерть упоротым, стоя верхом на этой безумной доске смерти, мне не надолго удавалось оторваться, умчаться прочь от душной серости бытия. Вопрос о том, для чего я живу полностью утратил смысл. Только влетая в слепой синхронный поворот между рейсовым автобусом и грузовиком, я переполнялся детским восторгом и давно забытой легкостью бытия. "Ни тоски, ни любви, ни печали, ни тревоги, ни боли в груди, будто целая жизнь за плечами и всего полчаса впереди… "
Лишь в эти секунды я вновь обретал “смысл жизни”. Он был невероятно интенсивным, предельно ясным и таким понятным! Он заполнял меня без остатка! Смысл был лишь в том, чтобы выжить, выжить в этот самый момент!
Главным правилом было не снижать скорость, ни в коем случае не притормаживать а, выходя на обгон, непрерывно атаковать этот узкий разрыв между несущимися на большой скорости многотонными железными коробками.
Не сбавлять газ, потому что когда я возвращался в пять утра воскресенья из Тель-Авива домой по пустынному Жаботински, а напрочь разряженная батарея еле тянула меня в гору сорок километров в час, безнадега и бессмысленность бытия вновь нагоняли меня, заключая в свои душные объятия. Еще более болезненным было осознание того, что я единственный сын у своей еврейской матери.
Карьера, семья, мои непомерно амбициозные мечты, я все безнадежно проебал. Все сломал и разрушил. За чтобы я ни брался, на выходе всегда получался один и тот же результат: дымящиеся руины. По мере моего взросления, вместе со мной рос лишь их масштаб.
О семье.
То, какой классной была наша странная семья, я осознал, лишь когда она сгорела до тла. Я сжег ее.
Когда мы познакомились, она верно была в маниакальной фазе. Вообще-то, она не слишком мне приглянулась вначале, а вернее совсем не зацепила меня. Отчетливо помню сколько обиды было на ее лице после моего меланхоличного ответа. На первом свидании во время прогулки мы заскочили в небольшое кафе. Сидя за столиком, уже утратив к ней интерес, я провалился глубоко в свои мысли, уткнувшись расфокусированным взглядом в сахарницу. Меня вернул в реальность ее настойчивый вопрос: “О чем ты думаешь?” Я поднял глаза, медленно коснулся ее взгляда, а затем, туго затянув узел нашего прямого визуального контакта, безразлично ответил: “О сахаре”.
Мы еще немного прогулялись, сходили в кино, и я хотел отвести ее домой. Она буквально настояла, чтобы мы ехали ко мне. Лишь спустя время я понял, до какой степени этот поступок был не естественным для ее демонстративно скромной натуры. Но она влюбилась в меня сразу же, и поняв, что не особенно понравилась мне, ужасно разозлилась: “Дурак, ты же просто меня не рассмотрел! Не увидел какая я классная!” Под таким напором, из вежливости, я обреченно повез ее к себе. Мы накурились в дым, и болтали о конструктивизме и о новом мире… Она так страстно говорила о Родченко, так неистово танцевала на моей кухне с Шагалом, что я увидел. Увидел все.
Ночью она сначала колотилась в экстазе, а потом разрыдалась от нахлынувших эмоций. Я испугался, был так растерян и обескуражен. Не знал что делать, и как это остановить. Со мной еще никогда такого не было. В общежитие театрального института, на Васильевский остров мы поехали на следующий день, чтобы забрать ее вещи.
Она развелась со мной сразу же, как вышла из психиатрической клиники. А он съехал спустя пару месяцев, после того как она туда загремела. Нам было не плохо втроем, но без нее меня мало, что с ним объединяло. С ней мы прожили вместе пять лет, из них три с половиной втроем с ним.
Я не мог дать ей столько внимания, сколько ей требовалось, а без внимания она начинала сходить с ума. Это я предложил ей не избегать других мужчин и не отказывать себе в эмоциях. Болезненно ревнивая, она видела как безумно я ее люблю, и не понимала, как такое возможно. А я, просто не знаю как звучит, какой у нее вкус и как ощущается ревность в головах у людей. Я много раз наблюдал ее проявления, читал о ней в книгах, видел в кино, но никогда, ни разу в жизни ни к кому не испытывал этого чувства. Какой-нибудь милый парнишка, с которым бы она могла скоротать вечер, сходить в кино и возможно мило потрахаться, представлялся мне вполне годной идеей, чтобы я мог провести время наедине со своими мыслями у себя в кабинете. Одиночество, это то, без чего с ума начинаю сходить уже я. Одиночество необходимо для моей психической машины ровно затем же, зачем вашему смартфону требуется время от времени подключение к электросети.
“Блядь, как мы вляпались” - было моей первой реакцией, когда он объявился у нас на пороге в три ночи с чемоданом и рассказом о том, что он любит ее, что во всем признался своей жене, что не в силах больше жить по-старому, что ему некуда больше идти и он не знает, что делать дальше. В своих дорогих, модных, но все равно нелепых очках, аутичный и застенчивый программист-разработчик, работавший над проектом, который она вела, он был на первый взгляд словно вот этот вот ходячий набор стереотипов о программистах. Однако же, довольно милый, очень симпатичный и, конечно, ослепительно интеллектуальный. У нее хороший вкус. Она посмотрела на меня и я пожал плечами. Мы постелили ему в моем кабинете, а когда улеглись в нашей спальне, я, прочитав ее взгляд, усмехнулся, и мы позвали его к нам.
Оставленная им жена нажаловалась по телефону свекрови, сообщив ей все подробности случившегося. “Какая грязь!” - отчитала его мать. Но грязи-то, по правде говоря, нам как раз порой и не доставало, чтобы сгладить временами возникающую неловкость. И он и она были иногородними в Питере, поэтому их родственники не были для нас проблемой. Мы, конечно, засматривались раньше “Мечтателями”. Но как бы самозабвенно мы не пытались косплеить шедевр Бертолуччи, в реальности, все частенько было как-то застенчиво и нелепо. Она совсем не Изабель, я не Тео, и только он, пожалуй, чем-то походил на Мэттью.
Он должен был найти себе квартиру на съем, но спустя некоторое время я купил и подарил ему компьютерное кресло. Он больше не подсаживался с табуреткой на краешек ее стола, словно бедный родственник. У него появилось свое место в нашем доме.
Раньше я готовил один, а теперь мы готовили по очереди, и все чаще это делал он. Если я мог сварить щи, или поджарить купленные в супермаркете кебабы с пастой, то он регулярно удивлял нас настоящими кулинарными изысками. Готовил он просто великолепно. По вечерам мы иногда рубились по сети в баттлфилд, как же ужасно она злилась в такие моменты.
Помню, как мы первый раз с ней вдвоем поехали в Голландию. Я сказал ей, что покажу страну, в которую она навсегда влюбится с первого взгляда. Конечно же, наша первая поездка втроем началась со слов: “Мы покажем тебе страну, в которую ты навсегда влюбишься с первого взгляда”.
Однажды, поздно ночью он постучал в дверь моего кабинета, и растерянно сказал: “У нее украли сумку с деньгами и документами”. Она решила немного развеяться и улетела в обожаемую ею Барселону. Я всегда был гипертревожным за нее, она казалась мне порой такой ветренной, не приспособленной и нелепой. Когда она яростно доказывала мне обратное, я звал ее: “самая лепая на свете”. Она заранее знала мою бурную реакцию, поэтому сообщила о проблеме ему. Я тысячу раз ее проинструктировал, что в Барселоне полно ворья и нужно быть очень собранной и внимательной. Но это, конечно, не помогло. У нее украли рюкзак в котором было все. В карман она положила лишь самое ценное - сигареты. И слава всем богам, телефон.
Полная противоположность моей судорожной импульсивности, он произнес это так тихо, и просто продолжал растерянно стоять в дверях. После микросекундной задержки, внутри моей головы идеальная плутониевая сфера резко сжалась от ужаса и, перейдя в сверхкритическое состояние, взорвалась ослепительным огненным шаром, прокатившись ударной волной космической тревоги по моим нервным волокнам. В течении ночи я кажется дозвонился до замминистра иностранных дел. На следующий день она уже ехала в автобусе в Париж, (оказалось что в Мадриде нет посольства ее родной страны), а поставленное на уши консульство Республики Беларусь в полном составе ждало незадачливую потеряшку.
Такой формат оказался очень удобным в хозяйственном плане, особенно когда нужно собрать шкаф, починить стиральную машинку или повесить полку.
За все время я не помню ни одного прямого конфликта с ним. Разве что изредка, когда я с ней ругался в дрызг, он мог неуклюже вступиться за нее, доказывая мне, что я веду себя как мудак, что обычно соответствовало действительности. Но чаще в такие моменты он напоминал растерянного ребенка, оказавшегося в эпицентре родительского конфликта.
Я никогда нарочито не подчеркивал свое старшинство, тем более не пытался продемонстрировать свое доминирующее положение в наших отношениях. Нам обоим хватало ума избегать конкурентного поведения, поэтому ссор на этой почве не было ни разу.
Устойчивость нашего треугольника помимо прочего поддерживалась нашим общим увлечением виртуальной реальностью. Будучи не только сильным программистом, но и первоклассным инженером с золотыми руками, он отвечал за всю техническую часть в нашем совместном творчестве. В те моменты, когда мы все втроем мастели радиоуправляемую робртежку для 360 камеры или собирали риг, роль лидера автоматически переходила к нему. Уровень его технической экспертности намного превосходил мой и никаких споров на этот счет просто не могло быть. Таким образом, вопрос о том кто альфа, а кто ведомый зависел от конкретной ситуации. Помимо прочего, борьба за лидерство никогда не была причиной конфликтов между нами еще и потому, что каждый из нас отдавал себе отчет и осознавал деликатность ситуации в которой мы существуем. А вот с ней ссоры случались не так уж и редко, причем у нас обох. Безусловно наш треугольник не был равносторонним. Несмотря на то, что с ним она проводила гораздо больше времени, в конце концов, они еще и работали в одном месте, мои отношения с ней были намного более близкими. Наверное поэтому и ругались мы намного чаще и горячей.
Особенно тяжелым был последний год до катастрофы. В какой-то момент наши отношения дошли до высшей точки кризиса. Напряжение между нами достигло такого предела, что стоило мне с ней оказаться в одной комнате, как все пространство тут же заволакивал грозовой фронт, в воздухе повисал металлический запах озона, а любое наше соприкосновение порождало разряды молний и раскаты грома. Мы вдвоем не могли совместно выполнить даже элементарного квеста, такого как съесть за одним столом по тарелке супа и не разъебаться вдрызг. Это было невыносимо. Сжимаешь всю свою волю в кулак, не отводя взгляда от тарелки, не поднимая глаз, в напряжении, словно высоковольтный трансформатор, стараешься изо всех сил завершить чертов квест и просто доесть в тишине ебаный суп, но одно колкое слово и мы взрываемся словно динамитные шашки. Одна брошенная фраза и тарелки синхронно летят в стены.
В какой-то момент казалось, мы почти преодолели кризис в наших отношениях. Порой нам не только удавалось поужинать в тишине, но и зависнув на кухне, проболтать до самой ночи, а пробудив былую страсть, заняться любовью на обеденном столе, пока он меланхолично кодит, сидя за компьютером в зале.
Мы почти преодолели кризис…
“Голова в облаках… ” - шутил я в периоды ее приливов и подъемов. “Голова в облаках!” - восторженно отвечала она.
Я разрушил мою семью, сломал мою жену. Приливная волна азарта, энтузиазма и жажды приключений, которая накатывала на нее в маниакальных фазах ее биполярочки, мутировала в пугающую жестокую паранойю, нарушающую мышление. Ее детская восторженность сменилась “кошмарами на улице Вязов”.
Современные нейролептики и поддерживающая психотерапия позволяют купировать острые состояния. Но она никогда не будет прежней. Услышав ее сегодняшние суждения о жизни, ее “мещанские” стремления, ее заурядные мечты, та девчонка на которой я когда-то женился, проблевалась бы, захлебнувшись отвращением. “Обыватель” - термин воплощающий для нее всю ту мерзость и духоту, которую она презирала и не могла терпеть в своей жизни.
Мои воспоминания о прошлом превратились в кристаллы чистой незамутненной боли. Но ни чувство вины, ни горькие сожаления, ни утрата семьи не сломали меня.
Первый год после нашего развода был особенно трудным. Она вернулась в Минск. Я же, в попытке убежать от себя, снова переехал в Израиль. Практически с нулевым ивритом, плохим английским и без востребованной специальности, я мог заработать лишь физическим трудом. Деньги требовались отчаянно. Кроме собственных потребностей мне нужно было оплачивать ее лечение. Платить за занятия с психотерапевтом и ежемесячно переводить ей хотя бы скромную сумму, чтобы избавить от необходимости мыть полы в торговых центрах по выходу из психушки.
Я спал по два часа в сутки, постоянно пребывая в полуобморочном состоянии. Но как бы странно это не звучало, каждая минута моей жизни в тот период была наполнена смыслом как никогда ранее. Никогда прежде я не чувствовал такого энтузиазма, не ощущал такой значимости того, что я делаю, не переживал такой важности и грандиозности того, чем я занят. Никогда моя жизнь не была такой осмысленной и полной, как тогда.
Днем я работал монтажником, устанавливая на крышах солнечные батареи, по ночам штудировал учебники и статьи по психиатрии, а выходные я проводил в психиатрических клиниках как волонтер, беседуя с голосами в головах у шизофреников, рассматривая под лупой когнитивные нарушения у параноиков, и сравнивая характер мышления у биполярников в маниакальной и депрессивной фазах.
В целом психология, психиатрия, когнитивные науки, нейрофизиология и ранее не были для меня пустым звуком. Но мои знания концентрировались скорее на аспектах “малой психиатрии” и касались проблематики СДВГ по вполне банальной причине - я сам страдаю тяжелой формой синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ F-90 мкб10/6A05 мкб11). Но травматичные обстоятельства, заставили меня погрузиться с головой в вопросы “большой психиатрии”. На первом этапе задача лежала в сугубо практической области, для начала мне нужно было научится отличать компетентного психиатра от некомпетентного.
Я имел прекрасное представление о том, как плохо обстоят дела в области практической психологии, где до сих пор не то, что гештальтисты со своими дивными теориями орудуют, но даже фрейдистская или юнговская ахинея продолжает цвести, не собираясь увядать, хотя от тех гипотез на которых строится психоанализ давно воняет разложением и перегноем. Психология в целом остается очень проблемной дисциплиной внутри себя. Подобно двойственным изображениям при внимательном взгляде она предстает то химерой душелогии с философией, то выглядит полностью дезинтегрированным множеством дисциплин разной степени научности, до консенсуса которых между собой пока очень далеко. И в случае “большой психиатрии”, к сожалению, я не ошибся в своих оценках. Психиатрия, все еще далека от современных стандартов доказательной медицины, а квалификация среднестатистического врача психиатра удручает.
Первый психиатр к которому мы обратились при постановке диагноза в том числе апеллировала к астрологии, обладала экстрасенсорными способностями, но главное умела составлять, читать и интерпретировать натальную карту. Ситуация, когда врач несет астральную ебанину для меня предельна проста, понятна и сразу снимает все вопросы о необходимости дальнейшего взаимодействия с таким специалистом. Тем ни менее, чтобы уметь грамотно оценивать компетентность врача-психиатра нужно до некоторой степени разбираться в вопросах психиатрии. По правде говоря, я быстро набрал необходимый для принятия решений минимум, а острота проблемы со временем сошла на нет. Но мое внимание намертво приклеилось к грандиозному пазлу психического устройства, и все попытки оторвать его от объекта интереса, перенаправив на полезную деятельность, были тщетными.
Петля маниакальной одержимости новым знанием защелкнулась и психиатрия превратилась для меня свенрхценную идею. Мой смысл жизни.
Может показаться, что говорить о “смысле жизни” с научной точки зрения - все равно, что обсуждать в научной парадигме такое понятие как “грех”. Нечто не существующее в объективной реальности, а выдуманное понятие, живущее лишь в голове вопрошающего.
Научные направления психологии обходят этот феномен психики стороной, а практикующие психологи предпочитают использовать термин “ценности”. Но я не стал бы пересказывать вам смешные сентенции поп-психологии.
Причина, по которой серьезная наука предпочитает игнорировать явление, в том, что стоит нам попробовать ухватить это понятие научной терминологией, как все тут же рассыпается. Потому что в разном возрасте, в разных культурах и в разных жизненных обстоятельствах само представление сапиенсов о “смысле жизни” кардинально различается и обеспечивается работой очень различных механизмов психики.
Тем не менее, что бы мы не подразумевали под словосочетанием “смысл жизни”, но сапиенсы редко могут обходиться без него. Многим он так остро нужен, что они активно ищут “смысл жизни” до преклонного возраста. А когда находят, деятельно реализуют в интенсивном половом поведении, работе, религии, йоге, материнстве или в борьбе за все хорошее против всего плохого. Причем, можно даже указать, что в среднем по популяции наиболее интенсивно сапиенсы начинают поиск “смысла жизни” в четырнадцать, двадцать семь и тридцать шесть лет плюс/минус.
Интуитивно кажется, что как совокупность психических процессов “смысл жизни” - главная цель или стремление индивида. Может быть, основной движущий мотив. А может, самая большая страсть? Или, напротив, знание? Или что-то вроде того. Но это не точно. Зыбкая почва. Философия в худшем своем проявлении. При попытке серьезно заговорить о “смысле жизни” на языке сразу же появляется привкус шизофрении.
Потому что “смысл жизни” - это то ли знание, то ли чувство. Как шизофрения. И то и другое сразу. Одновременно знание и чувство, объединяющие когнитивные и эмоциональные процессы мозга.
И снова я уткнулся в ограничение из тридцати тысяч знаков, а значит где-то здесь мне снова придется прервать этот поток графомании и на время завершить свою исповедь.
Помните, наркотики - зло. Они не решают никаких проблем, они их только создают и усугубляют.