© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.
Глава шестая. Выбор.
Глава седьмая. Прощание.

Мама долго сопротивлялась и не желала, чтобы я увольнялась из мясокомбината, а я не оставляла попыток уговорить её. Мясокомбинат стал казаться мне огромной уродливой тварью, которая, довольно улыбаясь, смотрит на меня желтыми глазами-окнами и проглатывает, чтобы потом изрыгнуть в конце рабочего дня обессиленной и бездушной. Лида тоже заметила изменения в моем поведении, но снова переборола себя и с советами ко мне не лезла.
Дома все было по-прежнему. Я так же готовила после работы, стирала и убирала квартиру, попутно бегая за лекарствами для мамы в аптеку. То мигрень, то сердце, то давление… Каждый раз у неё обнаруживалось что-то новое. Я уходила в свою комнату и через десять минут мама, охая, вставала с дивана и шла на кухню, чтобы выпить кофе.

Однажды я задержалась на работе до полуночи. Сломался пельменный автомат, и мы вручную упаковывали пельмени в пакеты, а потом запаивали на «горячем» столе. Понятно, что, когда закончили, служебный автобус уже уехал и рабочим пришлось добираться до дома своим ходом. Кто-то, как Лида и Анька, остались в подсобке, потому что завтра у них была еще одна смена, а я, отработав второй день, отправилась на выходные и, выйдя через проходную на улицу, тоскливо улыбнулась, втянула носом холодный весенний воздух и медленно пошла вперед. До дома три часа пешком, как раз голову проветрю.
По пути ко мне умудрился пристать какой-то пьяный мужик, но, заглянув в глаза, ругнулся, поморщился и поплелся дальше. Я не обратила на него никакого внимания. Даже страха не было. Только равнодушие и усталость. Но пустые улицы действовали на меня успокаивающе. Пустые дороги, редкие машины, проносящиеся мимо, шальные выкрики пьяных забулдыг из черных дворов, и я, идущая домой в одиночестве.

Войдя в квартиру, я устало улыбнулась маме, которая сидела на кухне за столом. Она наорала на меня, обозвала шалавой, а потом замолчала, когда я объяснила причину задержки. Вместо извинений и сочувствия, мне вручили мусорное ведро и отправили на улицу. У подъезда я чуть не расплакалась. Стояла, смотрела на звезды и кусала губы, понимая, что, если расплачусь, снова совру себе.
Выбросив мусор, я вернулась к подъезду, поставила ведро рядом с урной и, вздохнув, села на лавку. Домой идти не хотелось. Лучше уж тут, на свежем воздухе, в тишине и спокойствии.

- Вот те нате, хрен из-под кровати, - услышав Катькин голос, я вздрогнула, а потом рассмеялась, когда подруга, вынырнувшая из-за угла, подошла ко мне. Катька была навеселе, в глазах хмельной блеск, а язык немного заплетается. – Родная, ты чего тут кукуешь одна?
- Мусор выкидывала, - кивнула я на ведро. – А ты?
- С Лёшкой на днюху ездили, - икнула Катька, присаживаясь рядом и закуривая сигарету. – Он меня у дома высадил и укатил.
- Понятно.
- Чего понятно? Мне вот непонятно, чего ты в полтретьего ночи мусор выкидываешь.
- На работе поломка была, - тихо ответила я, смотря вдаль. – Пока устранили, пока доделали, пока домой дошла…
- Пешком? – удивилась Катька, а потом покачала головой. – Ну, это ни в какие ворота. Тебя либо трахнут, либо по башке дадут и все равно трахнут.
- Кому я нужна, кроме тебя, а? - робко улыбнулась я и, поежившись, застегнула куртку. А потом меня словно током прошибло. Я повернулась к Катьке, чуть подумала и тихо спросила. – Слушай, про работу, помнишь, мы говорили?
- Ага, - зевнула подруга и колко усмехнулась. – Надумала?
- Да, - кивнула я, покусывая губу.
- Лады, - голос Катьки потеплел, а вот речь связной так и не стала. – Поговорю с Олегом завтра и вечерком к тебе забегу.
- Не надо, - поморщилась я, понимая, что мама опять будет орать. – Давай лучше у подъезда вечером встретимся?
- К восьми вернусь. Споки, родная, - кивнула Катька и, чмокнув меня в щеку, отправилась в подъезд.
- Спокойной ночи, - ответила я и вздохнула, когда из окна кухни донесся мамин голос, звавший меня домой.

На следующий день я встретилась с Катькой у подъезда в восемь. Она немного опоздала, а я кусала губы и посматривала наверх. Мама отправила меня в магазин, из которого я должна была вернуться пятнадцать минут назад. От страха болело сердце, но на душе было приятное волнение, разбавившее беспробудную серость последних двух лет.
- Завтра в одиннадцать подъезжай, - велела Катька, протягивая мне визитку с адресом. Я перевернула её и прочитала: «Дикий Олег Романович. Руководитель отдела продаж. ООО «Стройтех».
- Дикий? – улыбнулась я. Катька тоже хохотнула.
- Не, нормальный мужик, не думай. Поболтает с тобой и, если все решите, скажет, когда выходить.
- Мне еще уволиться надо, - с тоской ответила я и тихо добавила. – И маме сказать.
- Придется, родная. Через себя переступить придется, - жестко сказала Катька и, обняв меня, подмигнула. – Завтра увидимся, кофе попьем. Деньги-то на проезд есть?
- Найду, - коротко ответила я. Катька кивнула, чмокнула меня в щеку и убежала домой. Я взяла пакет с продуктами и тоже вошла в подъезд.

Перед сном я несколько раз пыталась заставить себя войти на кухню и сказать маме, что завтра иду на собеседование. И каждый раз страх останавливал меня. Сердце сдавливало невидимой лапой, лоб моментально покрывался испариной и ноги тряслись, будто я совершаю что-то плохое. Соврать или сказать правду? Я выбрала первое. Пусть будут муки совести, но это куда легче истерик и подзатыльников.

- Чего колобродишь и не спишь? – недовольно спросила мама, когда я вошла на кухню и, подойдя к раковине, налила в стакан воды.
- Мам, мне завтра надо на работу съездить, - тихо ответила я и покраснела.
- Зачем? – тут же последовал ожидаемый вопрос.
- Инструктаж. Новое оборудование привезли и всех обязали инструктаж прослушать, - соврала я. – В одиннадцать надо там быть.
- Вот. Видишь? – довольно ответила мама. – Оборудование новое. Глядишь и зарплату поднимут.
- Ага. Мне деньги на проезд нужны, туда и обратно, - мама вздохнула, поджала губы и, охая, сходила в гостиную, откуда вернулась с кошельком. Затем старательно отсчитала мелочь, ни копейки больше, и сунула мне в руку. Хорошо, хоть не сказала на автобусе рано утром ехать. И на том спасибо.
- Спать иди. Нечего ночью шляться. Я тоже пойду. Давление в норму придет и пойду, - вздохнула она.
- Спокойной ночи, мам.
Мама не ответила. Она никогда не желала мне спокойной ночи, поэтому я не обиделась. Привыкла уже.

Встав утром, я так сильно волновалась, что даже не стала завтракать. Только чай выпила. Братья, поев, убежали в школу, а я полезла в шкаф, чтобы выбрать одежду. И удивленно замерла, открыв его. Затем вздохнула, закрыла дверцы и пошла на кухню, где сидела мама.
- Мам, а где моя блузка белая и юбка, в которых я экзамены сдавала? – спросила я. Мама наморщила лоб и кивнула.
- Так Таньке Леонтьевой отдала. Девчонка её в институт поступила, а там форма строгая. Белый верх и черный низ. А что?
- Хотела надеть сегодня, - ответила я и поджала губы, когда мама рассмеялась. Сухо и равнодушно.
- На кой? Кому там смотреть на тебя? Ханыгам всяким? Ты в ту юбку и не влезла б. Жопу-то отъела, - отмахнулась мама и я, вздохнув, вернулась в комнату. Откуда вышла через пятнадцать минут в старых джинсах и сером свитере с отвисшими рукавами, которые постоянно приходилось закатывать. Затем надела куртку, сунула мелочь на дорогу в карман и, воткнув в уши наушники, вышла из дому.
«…Я осушу бокал до дна и с легким сердцем - по Дороге Сна», - пела «Мельница», чью кассету подогнала мне Катька, а я шла на остановку и одними губами подпевала Хелависе, еще не догадываясь, что группа станет моей любимой, потеснив даже сладкоголосую Кэндис Найт.

*****
Здание «Стройтеха» находилось в центре, рядом с университетом, где училась Катька. Я чуть помялась перед входом, а потом, вздохнув, вошла внутрь, показала визитку охраннику на проходной и сказала, что на собеседование. Потом поднялась на пятый этаж, подошла к секретарю, которая проводила меня в переговорную, и снова вздохнув, принялась ждать руководителя.
Он вошел в переговорку через пять минут. Высокий, на лбу широкие залысины, но глаза молодые и веселые. Улыбнулся, протянул руку и, после того, как я её пожала, представился.
- Здравствуйте. Олег. Руководитель отдела продаж. Вы Настя, да? - спросил он, присаживаясь напротив и доставая из стола чистый лист бумаги. Постучал ручкой по столешнице и прищурился, когда я кивнула. – Очень приятно.
- Взаимно, - улыбнулась я, от волнения теребя рукав свитера. Мужчина кивнул и, что-то записав, рассмеялся.
- Не нервничайте. Это обычное собеседование. Вы что, никогда на собеседованиях не были?
- Нет, - покраснела я, заставив его удивиться. – Я после школы в одном месте работала, пока Катя к себе не позвала.
- Тем более, не волнуйтесь. Просто поболтаем.
Я кивнула и постаралась расслабиться.

Через полчаса я вышла на улицу и улыбнулась. Сердце снова принялось биться, как сумасшедшее. Ладони вспотели и даже глаза заслезились. Когда Катька вышла на улицу и увидела меня, то вопросительно кивнула. Я показала подруге большой палец и та, словно так и надо, довольно рассмеялась. Потом взяла меня под руку и потащила в сторону ближайшего кафе.

- Говорила, что Олег нормальный, - буркнула Катька, делая глоток кофе. Я кивнула и, посмотрев в окно, улыбнулась. Весна набирала силу, да и я смогла отыскать силу в своей душе. Голова еще кружилась, я не осознавала, что случилось, поэтому просто молчала, пока Катька не лягнула меня ногой под столом. – Родная, проснись.
- Прости, - снова улыбнулась я. – Не верится пока.
- Естественно, - кивнула Катька. – Ты окромя своего комбината и не видела ничего. В центре, когда последний раз была?
- Не помню.
- Вот, вот, – вздохнула она и, поджав губы, мотнула головой. – Ладно. Что Олег сказал?
- Дал две недели на увольнение, пятого мая выходить, - ответила я. Катька улыбнулась и облегченно выдохнула.
- Ну, слава яйцам, - хмыкнула она и нахмурила брови. – Так, а ты в отпуске-то была хоть раз на мясокомбинате своем?
- Раза два, наверное, за все время, - покраснела я, вспомнив мамины концерты на эту тему.
- Значит, отпускные дадут, - обронила Катька и, вытащив из сумочки блокнот, принялась записывать. – Смотри. С отпускных… не важно, короче. Оставь себе денег. Твоя мамка наверняка выебываться будет и деньги зажмет. А там на дорогу надо, обеды…
- Обед из дома брать буду, - перебила я подругу, наблюдая, как она черкает ручкой в блокноте.
- Ладно. Тебе Олег насчет дресс-кода сказал?
- Да, - кивнула я. – Только мама мою блузку с юбкой дочке Леонтьевых отдала.
- Серьезно? – удивилась Катька. – Ну и хуй с ними. Старье. Короче, тебе надо шмотки купить новые. Блузку или рубашку белую и черные штаны. Ну, или юбку, как самой нравится. Можем вместе сгонять, если захочешь.
- Хочу, конечно, - возмутилась я, заставив Катьку рассмеяться. – Я в моде вообще ничего не понимаю, тебе ли не знать.
- Ага, - поджала губы Катька. – Ты главное робость свою перебори и деньги зажми. Не отдавай все, и так жирно будет.
- Попробую.
- Не попробую, Настя, а сделаю! – рявкнула Катька, напугав посетителей. Она не обратила на возмущенный ропот внимания и продолжила. – Как дитё, ей-Богу. Что с зарплатой первой будешь делать? Ну, когда получишь?
- Маме отдам, - я ойкнула, когда Катька схватила вилку и треснула меня по лбу. Я сначала вспыхнула и хотела наорать на неё, но увидев, что подруга покатывается со смеху, расслабилась и тоже рассмеялась. – Дурная ты, Сухова.
- Есть децл, - кивнула Катька. – Вот так надо реагировать, когда мамка твоя охуевать начинает. «Маме отдам». Жирно будет. Ты чо с ней до конца жизни жить собралась и весь их кодляк на своем горбу тащить? Ладно, помогать. Я не против. Вроде, как правильно. Но не отдавать же все, чтобы на тебе ездили, еще и хуями обкладывали, какая ты пизда? А? Молчишь. Потому что правду говорю.
- Знаю, Кать. Сложно так быстро перестроиться.
- Давай так. Получаешь зарплату и половину отдаешь мне. Я припрячу. Понадобится – заберешь. А вторую половину своим относи. Будут возмущаться – шли их лесом. Заебали.
- Ладно, - робко улыбнулась я. – Что бы я без тебя делала?
- Ходила дальше на свой мясокомбинат, пока окончательно бы не сдохла, - мрачно ответила Катька. Допив кофе, она на секунду призадумалась, а потом взяла меня за руку. – Родная, ты пока сама решать не начнешь, жизнь не изменишь.
- Спасибо, - тихо ответила я, понимая, что Катька, как всегда, права.

Вернувшись домой, я стерла с лица улыбку и приняла максимально равнодушный вид. Мама смотрела очередную мыльную оперу по телевизору, лежа на диване, и шикнула, когда я прошла мимо. Она даже не поинтересовалась, как все прошло, а я лишний раз убедилась, что ей на меня плевать. Интересно, если моя рука застрянет в фаршемешалке, мама хоть поплачет немного или разорется, что теперь я буквально безрукая сука, которая получила по заслугам?
Мотнув головой, я вошла в комнату, переоделась и, закатав рукава, принялась за домашнюю работу. Правда в голове все равно витали сомнения. Как сказать ей о том, что я выхожу на новую работу? То, что она снова будет орать, я и не сомневалась. Но Катька права. Пора мне самой решать.
Пьяный отчим, войдя на кухню, громко рыгнул, согнулся пополам и блеванул на пол. Не успела я хоть как-то среагировать, как он вытер рот тыльной стороной ладони, гадко усмехнулся и шлепнул меня по жопе, а потом пробормотал:
- Слышь… Убери.
Я вытирала его блевотину и слушала, как он ругается с мамой. Только мама на него орала зло, а он пискляво отбрехивался. Иногда слышался грохот и шлепки, когда мама прикладывала его чем-нибудь тяжелым по голове, но я равнодушно терла грязной тряпкой пол и злилась. Только не на отчима, а на саму себя.

Утром, когда я вошла на кухню, мама уже сидела там. Она давно вставала раньше меня и, когда я наливала чай, принялась жаловаться на бессонницу и мигрень. Правда сегодня обошлось без привычных жалоб о нехватке денег.
- К бабке съездить надо, - сказала она, глядя, как я намазываю на хлеб масло. – Куда так много мажешь? Тоньше давай, не одна дома. Ротан, блядь!
- Прости, - буркнула я.
- Бабка плохая совсем стала. Отец вон убивается, - я промолчала. Потому что видела, что отчим не убивается, а упивается. Дома и на улице, за гаражами, где собирались дворовые алкаши. – Лекарства у нее кончились. Отвезешь и домой сразу.
- Хорошо, мам.
- И одежу постирать не забудь. Со вчерашнего вечера киснет, - добавила она и, вздохнув, вписала слово в кроссворд. Этот утренний ритуал она никогда не нарушала.

Позавтракав и проводив братьев в школу, я взяла деньги на дорогу и пошла на остановку. Погода была хорошей: светило солнце, в редких лужах купались воробьи и где-то вдалеке смеялись люди. Но на душе все равно было тоскливо, потому что баба Лена тяжело болела. Я знала, что бабушка постарела, что ей все сложнее заниматься огородом, но я была единственной, кто её хоть когда-нибудь навещал. Отчим приезжал к ней раз в год, чтобы забрать солений из погреба, оставлял немного денег и снова исчезал. Мама в последнее время предпочитала отправлять меня, если бабушке что-то нужно, да и братьев перестали отправлять к ней, чтобы лишний раз не беспокоили.

Я медленно шла по дороге, обходя лужи и слегка засохшую грязь. Только наступи в такую, как нога сразу поедет и, если не удержишь равновесие, сразу сядешь жопой в склизкую жижу. На участках вовсю кипела жизнь. Я увидела длинноволосого парня, который развешивал на веревках постиранное белье, а рядом с ним, на раскладном стуле, сидела бледная девушка в черном платье. Парочка громко хохотала и обсуждала соседа. На участке напротив какой-то худой дядька яростно намыливался, стоя голым под большой бочкой, из которой тонкой струйкой бежала вода. Я не удивилась этому. В Блевотне кого только не встретишь. На районе говорили: «Хочешь в цирк? Езжай в Блевотню. Хоть деньги сэкономишь. Или по роже получишь. Тут как повезет». Но скоро мне стало плевать на других людей, потому что я увидела, как ко мне несется на велосипеде Ванька.
Он тоже повзрослел. Лицо стало суровее, один в один его папка, которого я неоднократно видела. Он иногда помогал бабушке на участке, если нужна была помощь. Только глаза у Ваньки все те же: наивные, добрые и веселые. Он резко затормозил рядом и дурашливо пропищал:
- Девушка, вас подвезти?
- Твой пепелац двоих не выдержит, - рассмеялась я и обняла друга, который спрыгнул с велосипеда и подошел ко мне. – Привет. Как узнал, что я приеду?
- Баба Лена сказала, - улыбнулся Ванька. – Я ей помогал траву дергать, когда мамка твоя позвонила. Закончил, думал тебя на остановке перехвачу, а ты вон, сама почти дошла.
- Ну, проводить можешь, - кивнула я и, поравнявшись с Ванькой, пошла вперед.

Отдав бабушке лекарства и помыв полы, я немного с ней посидела. Ванька в это время полез в погреб по бабушкиной просьбе и вытащил четыре трехлитровых банки закруток. Среди них были и помидоры, которые я любила так сильно, что чуть слюной не захлебывалась, когда мама открывала банку и выкладывала помидоры на тарелку.
- Худо мне, внуча, - улыбнулась бабушка, когда я принесла ей воды. – Руки не держат, голова кружится. Хорошо вон ты приходишь, да Ванечка с Витей помогают. Хотя, чего это я, старая, несу… Каждый тут в калитку лезет утром, кричит: «Баб Лен, помочь чем, а»?
- Так ты же хорошая, бабуль, - ответила я. – Вот и бегут к тебе все с помощью.
- Это, да… - бабушка замолкает и, закрыв глаза, засыпает. Дышит ровно, чуть посвистывая носом. Нос ей давным-давно сломал дедушка, слишком резко открыв окно и не увидев жену. Бабушка часто рассказывала эту историю и, не договорив, начинала хохотать так, что заражала смехом остальных.

Вздохнув, я встала и пошла на кухню, где Ванька достал из холодильника банку квашеной капусты и с аппетитом её уминал. Увидев меня, он покраснел, а я рассмеялась и, взяв кастрюлю, налила воды.
- Макароны с сосисками будешь? – спросила я, ставя кастрюлю на огонь.
- Спрашиваешь, - буркнул Ванька, когда его живот издал рокочущее ворчание. – Капустка у баб Лены вкусная, да чтоб наесться, надо бочку слопать.
Сварив макароны с сосисками, я накрыла на стол и села напротив Ваньки. Тот улыбнулся, сказал «спасибо» и не успела я моргнуть, как опустошил тарелку.
- В большой семье едалом не щелкают, - пояснил Ванька и рассмеялся, увидев, как вытянулось мое лицо. Я покачала головой и улыбнулась. Со своей порцией я расправлялась медленно, смакуя и тщательно прожевывая каждый кусочек. Я кивнула в ответ и, чуть подумав, спросила:
- Вань, помнишь ты говорил, что у тебя тетка в паспортном столе работала?
- Ага. Надумала папку поискать?
- Да, нашла вот его данные, - ответила я, умолчав о том, что нашла их давно.
- На бумажке напиши, - кивнул Ванька в сторону блокнота, куда бабушка записывала телефоны. Я чуть подумала, пытаясь перешагнуть невидимый барьер, но в итоге написала и подвинула листочек Ваньке. Тот убрал его в нагрудный карман и улыбнулся. – Сделаем. Как тебя вызвонить в случае чего?
- Я там номер домашний написала, - хмыкнула я. – Только, когда звонить будешь, скажи, что ты с работы. Так мама ругаться не будет.
- Ладно, - кивнул Ванька, а потом вздохнул. – Домой поедешь?
- Ага. На работу завтра, - поморщилась я. Но в душе я немного радовалась. Завтра я напишу заявление, отработаю две недели и прощай мясокомбинат.
- Жалко, - снова улыбнулся Ванька. – Сто лет тебя не видел. А тут тоже работа, да и Наташка…
- Чего с Наташкой? – нахмурилась я, когда Ванька замолчал. Он лукаво улыбнулся и пожал плечами.
- Чо, чо. Свадьбу играть будем… - он не договорил, потому что я подскочила к нему и чуть не задушила в объятиях. – Будет, будет, Настюха. Задушишь!
- Прости, - рассмеялась я. – Неожиданно просто. А когда свадьба?
- В сентябре хотим. Денег заработаем, как раз. Только это, Насть… - Ванька замялся. Я шутливо ткнула его кулаком в плечо. – Мы отмечать так-то не будем. Семьями соберемся и все.
- И правильно. Кормить чужих людей – такое себе, - кивнула я. Ванька робко улыбнулся.
- А ты не злишься? – осторожно спросил он. – Ну, что не пригласил тебя…
- Нет, ты что, - снова улыбнулась я и, обняв друга, добавила. – Наоборот, я очень рада за вас.
- Спасибо, Насть, - покраснел он, ковыряясь в носу пальцем. Вроде вырос, а вроде тот же ребенок. Я вздохнула и, хлопнув его по руке, кивнула.
- Пошли, проводишь до остановки.
- Пошли, - кивнул Ванька и, сыто рыгнув, виновато рассмеялся.

Ни мама, ни отчим даже не поинтересовались самочувствием бабушки. Зато сразу накинулись на закрутки, обсуждая, когда и что открывать. Я равнодушно на них посмотрела и пошла в свою комнату, чтобы переодеться. Впереди все то же: стирка, глажка, уборка и готовка.

Утром я поехала на мяскомбинат и первым делом зашла в отдел кадров. Сердце билось неровно, да и на душе была какая-то тяжесть, словно я подставляла многих людей, проявивших ко мне добро. Однако, мотнув головой, я загнала эти мысли в самый темный угол и, открыв дверь отдела кадров, вошла внутрь.
Галина Кирилловна, как и прежде, восседала за своим столом. Она стала толще, характер испортился, и кадровичка частенько ворчала, когда я заносила больничные или объяснительные. Но только узнав, что я увольняюсь, Галина Кирилловна склонила голову и неожиданно улыбнулась.
- Наконец-то, - проворчала она, с ловкостью фокусника выуживая из ящика стола чистый лист бумаги. – Пиши. Сейчас образец дам.
- Спасибо, - робко улыбнулась я. Затем вздохнула и написала заявление на увольнение. Галина Кирилловна внимательно проверила его, а потом кивнула.
- Молодец. Иди к Лиде, пусть свою закорючку поставит. А через две недели зайдешь, я тебе обходной дам и листок расчетный. В бухгалтерии деньги получишь сразу. Нечего тебе сюда кататься потом.
- Хорошо, - вздохнула я.
- Ну, куда после нас? – спросила она.
- В продажи.
- Все что-то в продажи бегут. Тоже что ли пойти? – рассмеялась Галина Кирилловна и, встав из-за стола, мотнула головой. – Ладно, беги. Лида потом занесет твое заявление.

Лида, как и остальные девчата, тоже порадовалась за меня. Ради этого даже пельменный автомат запустили на полчаса позже. Меня поздравляли, желали удачи, а я стояла, краснела и не понимала, почему мне стыдно. Может, потому что эти женщины приняли сопливую девчонку к себе и никогда не обижали? Может, потому что относились как к равной? А может, просто были другими. Не такими, как моя мама.
Мама… Радость сразу ушла, когда я вспомнила о ней. Сказать ей сразу, значит навлечь гнев. С неё станется наорать, потом отвесить подзатыльник и настоять на том, чтобы я пошла и забрала заявление. Катька об этом меня тоже предупреждала. Но самое страшное было в том, что я и правда пошла бы и забрала заявление, если мама прикажет. Рядом с ней я снова превращалась в испуганного ребенка, который вжимает голову в плечи и ждет удара.

Две недели отработки пролетели быстро. В последний рабочий день Лида разрешила мне опоздать, чтобы я получила расчет сразу, а не в конце дня, когда у кассы будут ошиваться толпы народа. Сначала я зашла в отдел кадров и забрала обходной лист. Затем сдала форму и пропуск, получила подписи мастера и начальника цеха. Снова зашла в отдел кадров и отдала Галине Кирилловне подписанный лист. Та кивнула, шлепнула печать, вернула мне мою трудовую и расчетный лист.
- Спасибо вам, - тихо сказала я, перед тем, как уйти. Кадровичка улыбнулась и потом поджала губы.
- Лети, Соловей, - сострила она, а потом вздохнула. – Лети, а то бухгалтерия на обед уйдет.
- Спасибо, - еще раз повторила я и вышла, закрыв за собой дверь.

Получив в бухгалтерии расчет, я удивленно замерла, держа в руках кучу денег. Ну, мне это казалось так. Помимо зарплаты, Лида выписала мне небольшую премию, да и отпускные тоже дали. Вздохнув, я, следуя совету Катьки, отсчитала отпускные и сунула их в карман джинсов. Остальные деньги привычно положила во внутренний карман ветровки, где уже лежала трудовая книжка.
Когда я вышла через проходную на улицу, то неожиданно рассмеялась. Я стояла и истерично хохотала, не обращая внимания на удивленных рабочих, спешащих в цеха, водителей грузовиков, выписывающих накладные на весах. Впервые я поступила так, как хотела. И плевать, что меня на это подбила Катька, но я правда этого хотела. Плевать, что мама будет орать и ругаться. Я смогла переступить через свой страх. Смогла.

- Что ты сделала? – удивленно протянула она, когда я вернулась домой раньше обычного и положила перед ней на стол деньги.
- Уволилась, - тихо ответила я, смотря ей прямо в глаза.
- Сейчас же пошла и забрала заявление, сука! – поперхнувшись кофе, заорала мама, когда до нее дошел смысл сказанного. Я помотала головой в ответ и вытащила из кармана трудовую. – Пидорасина!
- Я отработала две недели и сегодня уволилась. После майских выхожу на другую работу, - собрав волю в кулак, сказала я.
- Да, ладно, Валь… - пьяно пробормотал отчим и заткнулся, когда мама влепила ему подзатыльник.
- Заткнись, синева ебаная! В могилу меня вогнать хотите?! Этот пьет! Эта на семью с высокой колокольни дрищет! – мама поморщилась и схватилась за сердце, но в её глазах мелькнула злость, когда я даже не пошевелилась. – Вот как? Плевать на мать, да?
- Нет. Это вам плевать на меня.
Пусть мои губы тряслись, да и голос дрожал, но я сказала, что думала. Сказала и чуть не зажмурилась от страха. Но смогла, выдержала бешеный взгляд мамы.
- Уйди с глаз моих… - прошипела мама. Когда я замешкалась, она набрала воздуха в грудь и заорала! – Уйди, сука! А то я разобью тебя… на колени…
Вздохнув, я развернулась и пошла в свою комнату. Матвей, сидящий на диване, испуганно на меня посмотрел, а Андрейка, ждущий своей очереди, чтобы поиграть в приставку, еле заметно улыбнулся. Или же мне просто показалось.

*****
В мае я вышла на новую работу. Поначалу было очень неловко и даже стыдно. В большом офисе, за столами, разделенными перегородками, работали мои сверстники. Многие учились на заочке, как Катька, и в свободное время подрабатывали здесь. У них и рабочий день был неполным, и зарплата, соответственно, меньше. Но я устроилась на полный день, поэтому уходить, когда мне вздумается, не могла. Да и к работе с первого дня меня не допустили.
Сначала я прошла недельное обучение и здесь сложностей не было. Память у меня была хорошей, несмотря на то, что мама частенько отвешивала подзатыльники, когда делала со мной уроки. Сложные названия и характеристики строительной техники я тоже выучила быстро. Даже Олег удивился, когда я через два дня, после того, как мне выдали каталог продукции, подошла к нему и сказала, что готова сдать экзамен по продукту. Я так сильно боялась потерять работу, что даже сейчас снова лезла из кожи вон, чтобы не опозориться.
Первые вопросы были легкими. Я без ошибок рассказывала о технических характеристиках тракторов и бульдозеров, буров и кранов, да так складно, что Олег, хитро улыбнувшись, начал задавать более сложные вопросы. Только не для того, чтобы завалить. Он и двое других руководителей хохотали, когда я быстро и легко отвечала на поставленный вопрос. Они даже начали делать ставки, засыплюсь я или нет. В итоге засыпалась, не ответив на пару слишком уж сложных вопросов.

- Ну, что, Насть, - вздохнул Олег, подходя ко мне и кладя ладонь на плечо. – Это плохо.
- Простите, - вздохнула я. – Я правда учила. Но этого не было…
- Да, шучу я. Расслабься! – рассмеялся он, хлопнув меня по спине. Правда сконфуженно улыбнулся и тут же извинился. – На эти вопросы и старички-то хрен ответят. Молодца. Удивила, так удивила. Я и сам, стыдно признаться, половины не помню уже.
- Правда? – удивленно переспросила я. Олег кивнул, заставив меня робко улыбнуться.
- А то. И что ты на этом мясокомбинате-то забыла?
- Олеж, давай я её к себе заберу, - усмехнулся один из проверяющих. Черноглазый мужчина с тонкими, аккуратными усиками. Но Олег нахмурился и показал тому кулак. Я рассмеялась, а через секунду смеялись и все остальные.

Продолжение главы в комментариях.

Важное примечание! Сей опус относится только ко взрослым и сознательным (всех по-разному) людям по отношению к таким же взрослым людям.

Если вы видите/наблюдаете/знаете о том, что страдает ребенок или, не дай бог, животное, тут по мере сил, конечно стоит помочь и вмешаться. То же самое относится к побоям. Однако тут стоит быть максимально осторожными: так, например, мы с мч тыщу лет назад на тротуаре застали душераздирательное зрелище, где парень таскал девушку за волосы и покрывал ее матом. Когда мы полезли вступаться, сначала чуть не огребли от парня, а потом еще и девушка визгливо добавила, что шли бы мы мимо ))) С животными та же история - старайтесь быть аккуратнее с неадекватными хозяевами. Как-то я шла и увидела, как хозяин пинает и орет на свою собаку. Мне стало ее жаль, но имея дело ранее с неадекватами, я решилась сделать ему замечание на расстоянии, и правильно сделала))) этот неадекват наорал на меня, а потом еще и собаку с поводка начал спускать. Я ретировалась раньше, чем он закончил, хрен его знает, чем бы могло это кончиться. На всякий случай, кстати, ношу струйный газовый баллончик. Хрен его знает успею ли я им если что воспользоваться, но ношу с собой исправно)))

Итак, я что-то отвлеклась.

Чем же отличается настоящая помощь от насильного причинения добра? В моем видении вот этим:

Если вы хотите помочь человеку, то:

1. Спросите его.

   Да-да, прямо ртом. "Чем я могу помочь тебе?". Или- - "Могу я тебе помочь?". Или "тебе нужна помощь или что-то другое? Например, просто поплакаться/пожаловаться".

   Часто мы думаем, что мы точно знаем, что нужно человеку. Однако на деле это не более чем навязывание своего видения и мнения, особенно если оно непрошенное.

2. Не обесценивайте его страданий и проблем.

   "Ой, тоже мне проблема. Вот у меняяяаа..." и понеслась. Всем давно известно, что своя рубашка ближе к телу, и кажется что твои проблемы никому не переплюнуть. Но именно поэтому и надо понимать других людей. Ведь для них их проблемы тоже жизненно важны. Или вы думаете, что только у вас трудности, а у остальных так, пшик?))

3. Просто побудьте рядом, если есть такая возможность и посочувствуйте человеку (если он вам важен и дорог). Позвольте ему расслабиться рядом с вами, побыть слабым и уязвимым. Часто это помогает круче всяких советов.

4. Не заставляйте делать человека то, чего он не хочет, но что вы считаете подходящим для него в данной ситуации.

   Тут в принципе отсылка к первому пункту. Проще спросить, чем помочь. И если человек, например, просит вытащить его на прогулку, значит тащите его на прогулку. А если он хочет остаться дома и смотреть кино, значит в данный момент ему это нужнее всего. Побудьте с ним и посмотрите это чертово кино, даже если думаете, что щас было бы лучше человека вытащить на тусовку, например.

5. Не агрсессируйте, не попрекайте и не решайте за него.

   Не говорите "ну я же говорил/а", или "ну и че ты такой кислый ходишь? давай взбодрись уже, так вся жизнь мимо пройдет". Если человек пришел к вам за помощью, он уже признал, что что-то делал не так и принял тот факт, что ему нужна сторонняя помощь. А если еще не пришел, но ходит с грустной физей, это тоже не значит, что нужно его за это критиковать. Взрослый человек устроен так, что он сам должен созреть для того, чтобы попросить помощи (если она ему нужна). И ваша насильная помощь не только не поможет, но еще и может расстроить ваши отношения.

   У моей сестренки как-то приключилась истерика, она позвонила мне, вывалила все очень красочно и драматично. Я решила, что ей срочно нужна помощь, а так как я профан в ее проблемах, то оплатила ей сессию у психолога и поставила перед фактом, мол набери ему и назначь дату и время. Надо ли говорить, чты было в итоге?)) Не знаю, была ли у них встреча, но с сестренкой мы не общались почти месяц. После чего я узнала, что иногда ей нужно просто выговориться/выплакаться, что делать, она сама решает. И я ей это позволила. Теперь примерно раз в месяц-два мне приходят сообщения, в которых трагично описываются жизненные события, я говорю - ага, угу, ну ты там сама как при этом? и всё, и всем норм))

6. Просто будьте рядом.

   Опять же - если человек вам важен и нужен, то просто будьте с ним рядом, когда он переживает плохие времена. Этого уже достаточно.

Ну и конечно же, стоит помогать, только если у вас есть силы, ресурсы, и просто желание, наконец. Вы имеете полное право отказывать в помощи, если понимаете, что не можете оказать сию услугу здесь и сейчас.

Что же я подразумеваю под "насильственным причинением добра":

1. "Я же хочу как лучше".

   Как лучше кому? Почему мы решаем, что кому-то что-то будет лучше, часто даже не спросив его ? Что мешает спросить - а как будет лучше? а мешает наша уверенность в нашей значимости, в непоколебимости наших выводов, в нашей уверенности в своей правоте.

2. "Нуу, подумаешь проблема". Или "Ну что ты придумываешь? Тут же ничего такого".

   Обесценивание - самый сильный антипомощник. Если вы хотите отвратить от себя человека, заставить его наглухо захлопнуться от вас, и еще агриться по пути - просто обесценьте его проблемы, с которыми он пришел к вам.

3. Принимайте решения за другого человека.

   Я выше приводила пример со своей сестренкой. Нельзя решать за других, что им важнее и нужнее в данный момент. Вы этого не можете знать, пока не спросите. Да, опять ртом.

4. Говорите почаще "вот у меня получилось, значит и у тебя тоже получится. Просто делай вот так и вот так".

   Это даст понять человеку, что все, что он делает, бесполезно и бесмыссленно. Но вам-то какая разница, вы же знаете/хотите как лучше, правда? ))

5. "Подстригись, похудей, покрасься, смени работу/увлечения/партнера".

   Нам кажется, что то, что совпало в жизни у нас с хорошими событиями, обязательно так же сработает и у других. И очень неприятно удивляемся, когда вдруг выясняем, что это не так. Но не признавать же свое поражение, правда? Надо усилить натиск и дожать человека, доказывая ему, что стОит ему только сделать что-то, как сразу все пойдет по маслу. А если не пошлО, то значит он что-то сделал не так.

В-общем, писать я могу очень долго и очень много, но не буду этого делать, иначе никто это нескончаемое повествование не дочитает))) Вывод же достаточно краток: нужна помощь? попроси. Не просят помощи? Не лезь. Всё.

А что вы бы добавили сюда? ))) Любопытно расширить свой кругозор.

Обнимаю всех.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.
Глава шестая. Выбор.

Одиннадцатый класс. Множество мыслей в голове: куда пойти, как поступить, как жить. Но не у меня, а у моих одноклассников. Катька летом штудировала списки ВУЗов и выбирала, куда пойти, а я сидела рядом с ней и грустила, зная, что завтра и послезавтра у меня смены на мясокомбинате.
Когда я подошла к маме летом с вопросом насчет вышки, то получила то, что ожидала. Ругань, а потом и слезы. После моего эмоционального взрыва, когда мама нашла мою заначку, она правда перестала меня бить. Но насилие не исчезло. Оно стало более хитроумным и опасным, ведь теперь страдало не мое тело, а душа.

- Нечего тебе в институте делать, - отрезала мама, когда я взяла у Катьки сборник для поступающих в ВУЗы и положила перед ней на стол. – Бестолковщина это все. Вот есть у меня диплом и что? Помог? Папка твой перечеркнул все, когда писюном своим кривым тыкать начал абы куда, да тебя заделал.
- Но я же не буду всю жизнь на мясокомбинате работать? – удивилась я, присаживаясь рядом. Мама нахмурилась, как и отчим. Но он предпочитал помалкивать, пока она орудовала своим языком в моей голове. – Тяжело там, да и перспектив никаких.
- А они нужны тебе, перспективы эти? – фыркнула мама. – Зарплата хорошая, не каждый у нас такую получает. А выйдешь на полный день, так еще больше зарабатывать будешь. Там и до мастера дойти можно.
- Катька собирается поступать, да и одноклассники мои тоже, - вздохнула я, теребя в руках брошюру.
- Ага. С крыши прыгать пойдут, ты тоже прыгнешь? – съязвила мама и хлопнула рукой по столу, после чего заглянула мне в глаза. – Туго нам сейчас, доча. У отца вон с животом проблемы, братьев надо на ноги поднимать, да и у меня не так все гладко.
- Я на заочку могу, - сделала я еще одну попытку убедить маму, но та была непреклонна.
- На заочку деньги нужны. Так, хватит. Не потянем мы сейчас твою учебу. Проблемы решать надо, а не по институтам бегать и жопой крутить.

Когда я поделилась с Катькой этим разговором, подруга ожидаемо разоралась. Не на меня, а на мою семью. Катька никогда не стеснялась говорить, что думает, надеясь заразить этим и меня, да только мне мозги промывали куда жестче, чтобы так просто взять и согласиться с ней.

- Ну, тупо это все, родная! – бушевала она, пока мы сидели на берегу пруда после школы. – Сама, блядь, посуди, что твоя мамка хочет. Рабыню она хочет. Которая за ней говны выгребать будет и молчать, если та в край охуеет.
- Там правда все сложно, Кать, - поморщилась я. – Отчим болеет, у мамы мигрень развилась, да и братья никуда не делись. У них школа, а все это стоит денег.
- А ты-то тут каким боком? – фыркнула Катька. – Ты им, блядь, обязана или как?
- Наверное, обязана, - кивнула я. – Меня ж растили, кормили…
- И пиздили, - закончила за меня она. – Что-то отчим у тебя нихуя на больного не похож. Жопа шире плеч, мамон и щеки отожрал.
- У него желудок больной. От таблеток так и расперло, - пожала я плечами. Катька поджала губы и, достав из сумки пачку сигарет, закурила.
- Они тебе на шею сели и ножки свесили, - тихо ответила она. – Чего твоя мамка на работу не пойдет? Мигрень. А до мигрени она чего на жопе сидела? Малые твои чего по дому не помогут? Учеба у них. Так и у тебя учеба была, родная. Ну, посмотри ты правде в глаза.
- Знаю я, - кисло улыбнулась я. – Да только это же моя семья, Кать. Ты не поймешь…
- Не пойму, - вздохнула Катька, присаживаясь ближе и опираясь на мое плечо. – Блядь, я за тебя больше, чем за себя переживаю. А ты заладила: «моя семья, бла-бла-бла». Не давай им хоть так ездить на себе, Насть. Я не вижу, думаешь? Весь дом видит, как они баулы жратвы домой таскают. А отчим твой пузыри алкашам за гаражи носит, пока ты въебываешь на мясокомбинате.
- Просто меня сломали, - очень тихо ответила я. Так, чтобы Катька не услышала и не прицепилась к этому.
- Что?
- Ничего. Домой пора. Мама просила на кухне помочь.
Катька прищурилась, поиграла желваками, потом вздохнула и обняла меня. А я старательно гнала от себя сказанные подругой слова. Потому что понимала, как она права.

Насчет школьных экзаменов я не волновалась. За десятый класс удалось выправить оценки так, что я училась на четверки и пятерки, поэтому в одиннадцатом учителя не сильно зверствовали и даже не орали, если я вдруг тупила на уроке после ночных смен на мясокомбинате.
Правда было грустно слышать, как одноклассники обсуждают, кто и куда пойдет, зная, что меня после школы ждёт мясокомбинат. И пусть там ко мне хорошо относились, я втянулась в работу и могла двенадцать часов простоять за пультом пельменного автомата, в душе я все же понимала, что это не мое. Я любила рисовать, пусть мама и называла мои рисунки «бездарной мазней». Любила играть на гитаре и даже Катька удивлялась, как я так быстро все схватываю. Я даже сочиняла собственные рассказы, пусть и не такие интересные, как в книгах, которые я любила читать. Катька постоянно говорила, что я очень талантлива, но мама, когда я заикалась на тему курсов или кружка, сразу же возвращала меня с небес на землю. На все мои просьбы следовал один и тот же ответ: «Нет». В качестве аргумента приводилась стоимость, сложности, работа, на которую нельзя забивать. Мама всегда безошибочно жалила в нужную точку, из-за чего я чувствовала себя виноватой.

Деньги, которые зарабатывала, я отдавала маме. Даже ту прибавку, что мне давали за работу на машине. Если мне что-то было нужно, то я подходила к маме, просила, а потом доказывала, что мне это правда нужно. Исключений не было.
Если я хотела новую кофточку или юбку, мама закатывала глаза, кивала в сторону шкафа, в котором, по её словам, было полно вещей. Только то, что из этих вещей я давно выросла, во внимание не принималось. То же касалось и карманных денег. Мне сразу сообщали о проблемах со здоровьем, о мигрени, которая мучает маму целыми днями, о братьях, которых надо поднимать. Матвею было десять, Андрей учился в первом классе, поэтому львиная доля моей зарплаты тратилась на них. На одежду, на канцелярию, на учебники, на подарки учителям и на подарки братьям.

Подарки… Я ни разу не получала подарков. Не от Катьки, которая могла мне подарить кассеты, свою старую юбку или пару книг из домашней библиотеки. Подарков от мамы и семьи.
Как только случался мой день рождения, сразу же появлялась нехватка денег, проникновенные разговоры или обычный подзатыльник, если я спрашивала, что мне подарят. Когда мне исполнилось шестнадцать, и я пришла со школы с улыбкой на лице, потому что мне одноклассники подарили набор конфет, я увидела, что Матвей с Андреем режутся в игровую приставку. Еще вчера приставки не было, а мама на мой вопрос закатила глаза.

- В магазине скидка была. Мотя всю душу вынул, как увидел её, - ответила мама, кивая на приставку и братьев, кричащих друг на друга. – Он так смотрел, так смотрел, доча. Ну а что мне делать было? Он такой вой поднял. Зато потом глазки засияли. Всю дорогу улыбался.
- А как же я? – тихо спросила я, присаживаясь на диван. – У меня же день рождения.
- Ой, не последний же раз, - махнула рукой мама. – С зарплаты тебе подарок купим, ладно? Съездим с отцом и купим. Ну ты погляди, как рады-то, а?
Вечером отчим сожрал конфеты, которые мне подарили. Он даже не вспомнил, что у меня день рождения. Выбросил пустую коробку из-под конфет в мусорку и сказал, что в ванной лежит грязное белье, которое надо постирать. Вместо праздничного стола, подарков и поздравлений я два часа застирывала его обоссанные трусы, а потом получила от мамы нагоняй. Потому что забыла прочитать братьям сказку на ночь.

Естественно, с зарплаты я не получила никакого подарка. Мама об этом забыла, а когда я напомнила, наорала и обозвала эгоисткой, которая думает о себе. Вместо подарка они забили холодильник едой, купили братьям игрушки и сходили на застолье к новым соседям. Лишь однажды мама удивила меня.
Восемнадцатого декабря девяносто девятого мне исполнилось семнадцать лет. Я, как и обычно, вернулась из школы, неся в руках коробку конфет. Я знала, что про меня все забудут, поэтому не витала в облаках и не надеялась на чудо. И каким же было мое удивление, когда я, войдя в комнату, увидела на кровати гитару. За спиной стояла мама, а я, потеряв дар речи, пялилась на кровать.
- С днем рождения, доча, - сказала она, положив мне руку на плечо. Я обернулась и поджала губы. Хотелось реветь, но я сдержалась. – Отец вон нашел.
- Спасибо… - прошептала я, обнимая маму. Та вздохнула в ответ и погладила меня по голове.
- Знаю я, что ты к Катьке играть ходишь. Мозоли вон на пальцах, да книжки на столе, - ответила она, кивая на стол. – Только играть будешь, когда нас дома не будет. Иначе я с ума сойду, да и отцу отдых нужен.
- Хорошо, мам. Спасибо, - кивнула я, пропустив её слова мимо ушей.

Когда мама ушла, я взяла гитару и, улыбнувшись, осмотрела её. Старенькая, акустическая гитара. На задней стенке наклейка «Сочи 79». Струны спущены, но это гитара. Моя гитара. Я понимала, что мама скорее всего купила её с рук или у кого-то из знакомых. Но душу грело осознание, что она проявила внимательность и заботу.
Я настроила гитару, как меня учила Катька, и осторожно коснулась пальцами струн. Ну а когда услышала звук, то не сдержала слез. Впервые мама проявила ко мне доброту. Вспомнила о том, что она моя мама, а я её дочь. И от этого хотелось реветь еще сильнее.

На зимних каникулах Катька забежала ко мне, пока мама с отчимом были на рынке, чтобы помочь поменять на гитаре струны. Она принесла свои и велела мне притащить кусачки, а потом сказала то, что снова разбило мне сердце.
- Ну, теперь точно станешь главной панкушкой на районе, - усмехнулась Катька, заканчивая настройку гитары. Она провела пальцем по струнам и удовлетворенно хмыкнула. – Готово, родная. С тебя три пятьдесят.
- Сочтемся, - рассмеялась я, а потом замолчала, когда Катька неожиданно сказала.
- Ха, а гитара-то на Лялькину похожа. Ну, Наташка Лялина с третьего подъезда, - пояснила она, увидев на моем лице удивление. – У помойки валялась. Наташке новую подарили, а ту на помойку вынесли. У нее еще наклейка сзади была… Ох, блядь. Родная, прости…
- Все нормально, - закусила я губу, когда Катька перевернула гитару и все поняла. Да и я тоже. Никто не покупал мне гитару. Мама или отчим шли мимо помойки и увидели её. Вспомнили, что у меня день рождения и забрали с собой, наврав с три короба.
- А я уж подумала, что правда поменялись, - хмыкнула Катька, подразумевая моих родных. – Суки ебаные.
- Да, ладно, - вздохнула я, забирая инструмент. – Нормальная гитара. Спасибо, что хоть такую подарили.
- И то верно, - кивнула подруга. – Чо, гулять пойдем?
- Через час, - ответила я. – Посуду помою и зайду за тобой.
- Давай, - снова кивнула Катька, а я, проводив её, прислонилась к стене в коридоре и поджала губы, не зная, радоваться мне или снова плакать.

Порой мне казалось, что мама и правда пытается меняться. Она могла погладить меня по голове, иногда разговаривала со мной перед сном, спрашивая, как у меня дела в школе. Но потом, словно устав от ношения масок, снова превращалась в прежнюю маму. И тогда возвращались подзатыльники, ругань и оскорбления.
Однажды я долго возилась в морозилке на работе, распихивая полуфабрикаты по ящикам, поэтому ожидаемо заболела. Утром я еле встала, на ватных ногах зашла на кухню и увидела там маму.
- Мам, кажется, я заболела, - поморщилась я, беря стакан и наливая воды из-под крана.
- Глупости не говори, - фыркнула она и, встав со стула, подошла ко мне, после чего пощупала лоб. – Небольшой жар. Где тебя угораздило? С Катькой опять шлялись где-то?
- Я вчера на работе в морозилке была. Пересчитывала полуфабрикаты. Наверное, из-за этого, - ответила я и, присев на табурет, вздохнула. Мне было плохо: лихорадило, дико хотелось пить, да и каждую клеточку тела ломило, словно меня молотком избили. – Можно я дома останусь? Лида разрешит…
- Еще чего удумала, - возмутилась она, доставая аптечку. – Парацетамол с аспирином выпьешь и через два часа пройдет. Пропотеешь и все.
- Мам, но правда плохо, - попытка провалилась. Мама покачала головой и поджала губы. Верный признак того, что она злится.
- Зарплата сегодня?
- Да. Обещали.
- Значит, пойдешь. В школу записку напишу, полежишь пока, а после обеда на работу поедешь.
- Меня сразу завернут и обратно отправят, - возмутилась я, но вспышка забрала последние силы. Голова закружилась, и я чуть не упала.
- Придуриваться только не надо. Обычная простуда. Пей, - она протянула мне таблетки и добавила. – Иди в кровать. Разбужу тебя после обеда.

Но и после обеда мне не полегчало. Голова раскалывалась, горло саднило так сильно, что было больно глотать, а руки ничего не могли удержать. Но мама была непреклонна. Когда дело касалось зарплаты, на второй план отступало все: контрольные, праздники и даже болезни.
Я не помнила, как доехала до мясокомбината, как переоделась и вошла в цех. Хорошо, что меня перехватила Лида и, охнув, увела в подсобку.
- Настя! Ну что ты творишь? – сетуя, она уложила меня на скамью и укрыла телогрейкой. Я вымученно улыбнулась, но Лида вздохнула и покачала головой. – Куда ты поперлась-то с температурой?
- За зарплатой, - тихо ответила я. Меня начало знобить, да так сильно, что аж зубы застучали.
- Дохлым зарплата не нужна, - снова вздохнула Лида и, пощупав мой лоб, скривилась. – Ты горишь вся. Таблетки пила?
- Ага.
- Какие?
- Парацетамол и аспирин, - ответила я. Лида кивнула, подоткнула под меня тулуп и махнула рукой на Аньку, которая вошла в подсобку и открыла рот.
- Бухая? – спросила та, заставив Лиду ругнуться.
- Хуйню не неси. Температура у нее. Если Михалыч будет по цеху гулять сегодня, в подсобку не пускайте. Скажите, травили тараканов.
- Лады, - пожала плечами Анька и, подмигнув мне, вышла.
- Я могу работать, - прошептала я, но Лида покачала головой.
- Можешь, можешь. В себя сначала приди, дурная. А потом работай.

Я всю смену проспала в подсобке. Ни Лида, ни другие рабочие меня не трогали. Только Коля иногда забегал, мялся на пороге, вздыхал и, осторожно прикрыв дверь, уходил. После того, как я сломала руку, он очень трепетно ко мне относился, а тут на него даже жалко было смотреть.
После смены Лида посадила меня на автобус, и я поехала домой. Пассажиры на меня косились всю дорогу, а я, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу, дремала. И чуть не пропустила свою остановку, но все же успела выскочить из автобуса и, шатаясь, медленно побрела к дому.
Я тихо вошла в квартиру, с трудом разделась и, войдя на кухню, положила перед мамой зарплату. Затем выпила воды, проигнорировала мамин приказ вымыть полы и отправилась в свою комнату. Легла в кровать и с головой укрылась одеялом, а потом уснула.

Проболела я почти две недели. Болела сильно: меня то скручивал кашель, то знобило и трясло, как припадочную, то я обливалась потом, буквально сгорая изнутри.
Мама иногда заходила ко мне в комнату, приносила воду и таблетки, а потом молча уходила. Братьям запретили подходить к моей комнате, а мне было запрещено её покидать без разрешения. Мама дико боялась, что и остальные заразятся, но им повезло. Когда мне стало получше, то мама снова включила свою старую пластинку. «Денег нет, вот ты проболела, копейки получишь, на что мы жить будем» и все в таком духе. Я молчала, пыталась встать с кровати, но была так слаба, что снова падала обратно в мягкие объятия одеяла.
- Сука такая, - ворчала мама, думая, что я не слышу. Она разговаривала с отчимом, не стесняясь крыть меня матом. – Выебывается больше. Я вижу, что глаза блестят. Здорова она, просто прикидывается. Лишь бы на работу не идти. Захожу вчера, а она музыку слушает и ножкой трясет. Больная, тоже мне…
Больше я ножкой не трясла, боясь снова рассердить маму. Да и музыку слушала только ночью, когда не могла уснуть от того, что ноги крутило от судорог.

*****
Перед экзаменами меня на какое-то время оставили в покое. Мама вспомнила, что хороший аттестат тоже нужен, разрешила взять отпуск на работе на время экзаменов и запретила братьям мешать мне готовиться. Ну а я с чистой совестью брала тетради и шла в читальный зал библиотеки, где до закрытия занималась.
Иногда мне компанию составляла Катька, правда, устав, утаскивала меня погулять, но я была не против. Гулять приходилось подальше от дома, чтобы не столкнуться с мамой или отчимом. Однако мне везло, пусть я и отчаянно трусила, что очень веселило Катьку. Правда и веселье со временем сошло на нет. Я понимала, что если хоть по одному экзамену получу тройку, то мама с меня шкуру спустит. Поэтому частенько отказывала Катьке и подруга, надув губы, занималась вместе со мной.

Катьке было проще. Она договорилась с родителями, что будет поступать на заочку и параллельно работать. Её бабушка работала в университете библиотекарем и, естественно, внучку бросить не могла. Катька и меня зазывала с собой, но я отказывалась, выдумывая нелепые отмазки. Скажи я ей правду, и подруга меня будет клевать, пока ей не надоест, а это ей не надоест никогда.

Экзамены я сдала успешно, получила аттестат и криво улыбнулась, когда меня поздравила и обняла Катькина мама, тетя Алла. Моя мама не пришла, сославшись на мигрень. Когда я уходила на вручение аттестатов, она лежала на диване, охала и прижимала ко лбу мокрую тряпку.
Мои одноклассники радовались, а я стояла в сторонке и, смотря на них, грустно улыбалась. Сейчас они поедут на выпускной, а я отправлюсь домой, потому что мама не разрешила. Завтра они будут спать вволю, а я поеду рано утром на мясокомбинат, зайду в отдел кадров и скажу, что теперь буду работать полную смену постоянно. Послезавтра у них начнется новая жизнь, а моя останется все той же – серой и унылой.

- Деньги им платить, чтобы тебя там выебали, как дуру деревенскую? – фыркнула она, когда я впервые заикнулась о выпускном. – Это раньше танцевали до утра, адресами обменивались, да рассвет встречали. А сейчас нажрутся и давай ебаться, пока не посинеют.
- Кривой пизды дурные дети, - поддакнул отчим, не отрываясь от газеты. Я не стала спорить, налила себе чай и ушла в комнату. Может мама права и мне правда там делать нечего? Есть же дела и поважнее.

На следующий день я приехала на работу и первым делом зашла в отдел кадров. Галина Кирилловна Кириченко по-прежнему сидела там. На первый взгляд, ничего не поменялось, но я увидела, как постарела наш кадровик. В волосах белела седина, губы окружила сеточка морщин, и лишь глаза были все теми же. Жесткими и цепкими.
- А, Соловей! – вместо приветствия гаркнула она. Я улыбнулась и присела на стул. – Ну, какими судьбами? Увольняться пришла?
- Нет, - мотнула я головой. – Аттестат принесла, теперь могу полную смену работать.
- Это хорошо. Народ нужен, - хмыкнула Галина Кирилловна. Я промолчала и подождала, пока она внесет изменения в мой лист. – Готово. Передам мастеру цеха. Так, о зарплате она тебе рассказывала?
- Да.
- Ну, значит, воздух сотрясать не буду, - хохотнула она. – Дуй переодеваться.
- Хорошего дня, - улыбнулась я. Галина Кирилловна серьезно на меня посмотрела и, кивнув, поджала губы. Словно поняла, что для меня этот день хорошим никогда не будет.

- От она! – удивилась Анька, увидев меня в раздевалке. – Насть. Я думала, ты увольняться будешь.
- Куда там. Еще поработаем, - вздохнула я, надевая белый халат и застегивая пуговицы. Анька потерла толстую губу и кивнула.
- Ага. Ладно. Тебя подождать?
- Не, иди. Сама дойду, - улыбнулась я. Но, когда Анька вышла, моя улыбка исчезла, будто ластиком стерли. Я умела быть вежливой. Умела и маски надевать, если нужно, потому что у меня был хороший учитель.

Лида тоже удивилась, когда я вошла в цех и направилась к пельменному автомату. Только, в отличие от Аньки, ничего не стала говорить. Нахмурилась, покачала головой и кивнула мне. Я кивнула в ответ и запустила машину, когда рабочие заняли свои места.
Правда на обеде она перехватила меня в коридоре и, утащив в подсобку, устроила допрос. Сначала я отнекивалась, а потом поплыла, когда Лида грубо меня встряхнула за плечо.

- С твоей-то башкой и в этом клоповнике? – возмутилась она, когда услышала, что я отказалась от вышки. Лида говорила правду. Я частенько рассказывала рабочим всякие интересности, да и быстро все схватывала, когда меня обучали на оператора линии. – Или аттестат плохой?
- Хороший, - пожала я плечами.
- А в чем дело тогда? – спросила Лида. Я промолчала и покраснела от смущения. Мама всегда мне говорила, что нельзя выносить сор из избы. Но Лида все поняла.
- Понятно. Семья против, - вздохнула она и, погладив меня по голове, кивнула. – Ладно, пошли работать, горе ты мое луковое.
Я не смогла сдержать улыбки, да и Лида улыбнулась. Пусть и немного грустно.

С того дня началась моя новая жизнь, хотя, если так посмотреть, она была все той же. Утром я вставала первой, ставила чайник на огонь и будила братьев в школу. Затем шла в туалет и умывалась, после чего делала бутерброды для мелких и завтракала сама. Хорошо, хоть отводить их в школу не надо было. Мой рабочий день начинался в восемь, а до работы ехать сорок минут, поэтому братья ходили в школу сами, а я медленно топала на остановку, где меня подбирал служебный автобус. Автобус для рабочих выделил новый директор мясокомбината и многие ему были благодарны. Правда, когда автобус подъезжал к моей остановке, то был забит полностью и мне приходилось орудовать локтями, чтобы влезть внутрь душного салона и до самого мясокомбината дышать вонью от нечищеных зубов и смесью перегара с блевотиной.

Затем двенадцатичасовая смена, а то и еще два часа, если Лида просила задержаться. Стоя у пульта пельменного автомата, я не заметила, как сама стала автоматом. Меланхолично нажимала кнопки, следила, чтобы Анька не лазила рукой в лоток, где пакеты с пельменями спаивал горячий нож, а потом, дождавшись гудка, шла со всеми в столовую.
Там я обычно брала поднос, изучала меню и, взяв еду, занимала свободный столик. Иногда ко мне подсаживались наши девчата, иногда я обедала с Колей, но чаще всего одна. Медленно колупала вареную перловку с котлетой, потом ела салат из огурцов и помидоров, и, закончив, уходила в цех, чтобы еще немного побыть в одиночестве. Лида понимала мое состояние, поэтому не надоедала. Да и другим сказала меня не трогать. Знала, что со временем я оживу. А я оживать не хотела.

Домой я возвращалась по привычному маршруту, выходя на одну остановку раньше, чтобы просто прогуляться и подышать свежим воздухом. Я шла домой неспешно, никуда не торопясь. Рассматривала окна квартир, в которых горел теплый свет, улыбалась, если видела обнимающихся людей.
Больше всего я любила осень. Тогда я делала большой круг, заходя по пути в парк рядом с домом. Шла по потрескавшимся дорожкам, раскидывала ногами в стороны желтые листья и думала о своем. Когда шел дождь, я позволяла себе чуть поплакать. Но не сильно, чтобы глаза не покраснели. Я не хотела, чтобы мама видела мои слезы и мою боль. На её ворчанье я не обращала внимания, став молчаливой и рассеянной.
Вернувшись домой, я мыла посуду, которая скопилась за день в раковине. Иногда ко мне присоединялся Андрейка и рассказывал, как прошел его день в школе. Я невольно улыбалась, слушая брата, у которого горели глаза. В отличие от Матвея, младшенький любил учиться и поглощал знания, словно отчим водку. Только отстраненность Андрея никуда не делась. Он все так же закрывал ладонями уши, если мама принималась меня отчитывать, и убегал в комнату. Но наедине со мной он улыбался и делился своими победами в школе.
После мытья посуды я готовила ужин. Мама перестала подходить к плите, когда поняла, что я готовлю не хуже неё. Только Матвей корчил рожу и швырялся едой, говоря, что она на вкус, как говно.

Когда мне исполнилось девятнадцать, Матвей начал меня пугать. Ему было двенадцать, но вел он себя, как озабоченный девятиклассник. Когда я сидела в туалете, он мог приоткрыть дверь и подглядывал за мной в щель, думая, что я не вижу. Воровал мои трусы, лазил в моих вещах и однажды я увидела, как он мучает щенка на пустыре за школой. Меня он привычно именовал блядью, когда мама и отчим не слышали. Причем произносил это слово с придыханием, будто ловил от этого странный кайф. Как-то я пожаловалась маме, но та махнула рукой, сказала, что он еще ребенок и проигнорировала странное поведение сына. Андрейка тоже пугался брата.
Младшенький подошел ко мне однажды, когда я мыла посуду и сказал, что Матвей сидит под одеялом и трясется. Вздохнув, я взяла Андрея за руку и отправилась в комнату, сорвала одеяло и увидела, что Матвей дрочит на мою фотографию, которую вытащил из семейного фотоальбома. Он не остановился. Только усмехнулся, нагло смотря мне в глаза, и продолжил «трястись». Мама и это проигнорировала, сказав, что мальчик растет. Отчим заржал и долго подкалывал насупившегося Матвея, что тот ослепнет, если не перестанет.

Учился Матвей плохо и дошло до того, что мама стала делать домашку за него, пока он валялся на кровати и читал комиксы. Я боялась оставаться с ним наедине, поэтому, если такое случалось, запиралась в комнате и ждала, пока мама не вернется с рынка. Матвей жутко скреб ногтями в дверь, а меня еще долго преследовал его глухой голос, повторявший одно и то же:
- Настя - блядь. Настя – блядь.

Но в целом я привыкла к такой жизни и не замечала, как начала таять. Словно восковая свечка, которую обрекли на сожжение во имя высшей цели. Немного помогал дневник, куда я выплескивала свою боль, и музыка. Я вставляла наушники в уши, нажимала кнопку «Play», закрывала глаза и уносилась из этого мира в другой. Более радостный и счастливый.

Серость постепенно завладевала мной. Это подмечала и Катька, с которой мы стали видеться реже. Я работала, а Катька и работала, и училась, возвращаясь домой за полночь. Подмечала Лида, говоря о том, что мне нужен отпуск. Я улыбалась и кивала в ответ на это. Мама уже дала мне ответ насчет отпуска, и он был таким, как я и ожидала.
- Хватит! На том свете отдохнешь, - ответила она и принялась загибать пальцы, перечисляя проблемы, для которых нужны были деньги.
Какие-то радостные мелочи, случавшиеся со мной, тоже растворялись в этой серости, почти не оставляя следа в моей душе.
Однажды я шла домой с работы, как обычно медленно и никуда не торопясь. Рассматривала людей, идущих навстречу и слушала любимый «Blackmore's night» в плеере, думая о своей серой жизни. А потом вздрогнула, когда мне преградили путь два длинноволосых парня. Причем один из них был довольно симпатичным, а второй, выше ростом, походил на гопника, зачем-то одевшегося, как неформал. Я вытащила наушник из уха и сделала шаг назад, пока не осознала, что симпатичный парень протягивает мне три цветочка – розочки, которые еще не успели распуститься.

- Девушка, вы чо такая грустная? – спросил меня высокий. Он улыбнулся доброй, обезоруживающей улыбкой.
- На работе устала, - нехотя улыбнулась я в ответ. – Домой иду.
- Не дело без улыбки домой идти, девушка, - сказал второй и снова протянул мне цветы. – Возьмите и улыбнитесь. Ну её в жопу, грусть эту.
- Может вас обидел кто? – я повернулась к высокому и помотала головой. – Точно? А то мы и пизды можем дать. Как рыцари, типа.
- Блядь, Солёный, - рассмеялся второй и я, неожиданно, рассмеялась тоже. Он повернулся ко мне, приложил руку к груди и извинился. – Вы его простите. Подкатам он только учится.
- Успешно учусь, чо ты буровишь? - возмутился высокий, но потом тоже хохотнул. – Ладно. Не пугайтесь. А цветочки возьмите. Нас тут один кавалер испугался, цветы бросил и бежать. Ну и не бросать же? Хорошие вон. Пусть вам настроение поднимут.
- Спасибо, ребят, - улыбнулась я, беря цветы. Парни переглянулись, хохотнули, а потом, словно заранее сговорились, чмокнули меня с двух сторон в щеки, снова заставив рассмеяться.
- Улыбайтесь, девушка. Ну их все в пизду! Погнали, Дьяк. Поляна ждет! – крикнул высокий. Второй помотал головой, виновато улыбнулся и, дурашливо поклонившись, побежал за другом.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.
Глава пятая. Взросление.

Девяносто девятый начался не так уж весело, как я хотела. После маминой истерики я почти все каникулы провела дома. Мне запретили гулять, запретили бегать к Катьке и даже на балкон выйти было нельзя, потому что там меня могли увидеть соседи.
Мама перестаралась, когда лупцевала меня скакалкой и ремнем. Проснувшись первого января, я по привычке отправилась в туалет. Посмотрела на себя в зеркало, потрогала синяки, еще не начавшие желтеть и тяжело вздохнула. Последствия порки сходили нехотя, словно старались оставить как можно больше напоминаний о себе, но я не расстраивалась. Конечно, было жаль просидеть все каникулы дома и пушистый новогодний снег видеть только в окно.
Катьке, заходившей за мной, мама говорила, что я заболела гриппом и сейчас лежу в кровати. Я слышала Катькин резкий голос, порывалась выйти в коридор, но понимала, что этим только снова спровоцирую маму, которая и так меня игнорировала.

После порки, когда она с отчимом вернулась с рынка, то не обмолвилась со мной ни словом. Даже в спальню не зашла, чтобы проверить, как я себя чувствую. А я лежала под одеялом и ждала. Ждала, что она хотя бы заглянет, посмотрит, проворчит под нос ругательство и уйдет. Но она так и не зашла.
Сначала я подумала, что про меня забыли. Я слышала, как родные накрывают на стол, звенят тарелками и разговаривают. Слышала телевизор, который смотрел отчим. Галдел в своей комнате Матвей. Только Андрей попытался заглянуть в мою комнату, но мама так на него рявкнула, что брата как ветром сдуло. Он, увидев меня тридцать первого, открыл рот, чтобы задать вопрос, потом нахмурил брови, мотнул головой и ушел в комнату. На миг мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

Семья встречала новый год, а я сидела в комнате, держа в руке тарелку с оливье. На столе стоял стакан воды и лежал кусочек хлеба. Мне не дали присоединиться к столу, поэтому я встречала девяносто девятый в одиночестве, под светом старого ночника. Конечно, в груди ворочалась обида, но такая маленькая, что я без усилий её придушила. Мне было плевать на праздник, который обошел меня стороной. Хоть оливье дали и то хорошо.  
В гостиной слышался смех, звучали старые песни из телевизора и хохотали братья, разворачивая подарки. Я подняла голову и посмотрела на часы над кроватью. Десять минут первого. Новый год наступил.
- Не хочу машину! Хочу космонавта! – заорал неожиданно Матвей. Я услышала тихий голос мамы, успокаивающий его, а потом и отчима.
- Дед Мороз тебе завтра принесет, - ответил он. Его язык заплетался, но в голосе был смех и радость.
- А Насте он подарок не принес? – спросил Андрей. Мама вздохнула, а я затаила дыхание, чтобы услышать ответ.
- Плохим детям он подарки не приносит, - ответила мама.
- А Настя плохая? – снова спросил младший. Снова вздох и раздражение в голосе.
- Да, Настя плохая. Иди за стол, пока курочка не остыла. Бегом, бегом.

- «Настя плохая», - подумала я, ковыряясь в салате. Такая плохая, что ей даже жареная курица вместо подарка не положена. Такая плохая, что со сломанной рукой ходила на мясокомбинат, чтобы заработать на праздничный стол и подарки. Настя плохая. Плохая.
Вздохнув, я доела оливье, которого мне положили одну ложку, поставила тарелку на стол и глотнула воды. Затем забралась под одеяло и вытащила из-под матраса «Полые холмы» Мэри Стюарт. Еще раз прислушалась к веселью в гостиной, скривила губы и открыла книгу. Лучше погрузиться в волшебный мир, чем оставаться в этом.

За день до конца каникул синяки наконец-то сошли. О порке напоминал разве что бледный тонкий шрам над верхней губой. Да и то, если хорошенько присмотреться. Мама тоже меня осмотрела утром, удовлетворенно хмыкнула и вручила список покупок.
- Купишь все и сразу домой, - приказала она. – Нечего по морозу шляться.
- Хорошо, мам, - тихо ответила я, натягивая свитер. – Можно я в библиотеку зайду?
- Зачем? – прищурилась она.
- Книги сдать. И новое взять почитать.
- Обойдешься. Сдай и все. Сейчас школа начнется, да и работу никто не отменял, - покачала она головой, делая глоток кофе.
- Хотя бы одну. Вечером-то после работы можно? – попросила я. Мама скривилась и нехотя кивнула.
- Ладно. И сразу домой.

Выйдя на улицу, я вдохнула морозный воздух и улыбнулась, смотря на ярко-голубое небо. С непривычки закружилась голова, да и легкие обожгло свежим воздухом так сильно, что я закашлялась. А потом снова улыбнулась, когда услышала позади голос Катьки.
- Ну, наконец-то. Явилась во плоти, хоть жопу колоти, - фыркнула она, а потом, рассмеявшись, обняла меня. – Привет, родная.
- Привет, - улыбнулась я. Правда тут же ойкнула и показала зажатый в руке список покупок. – Мне в магазин надо.
- Погнали. Мне тоже. Сиги кончились, - кивнула Катька, а потом тихо добавила. – Я уж боялась, что они тебя убили.
- Что? – нахмурилась я.
- Что-что. Убили, говорю, - хмыкнула подруга, беря меня под руку. – Я думала, если ты в школе не появишься, ментов вызвать. Болела?
- Ага.
- Чем? – спросила Катька, заглядывая мне в глаза. Вздохнула, увидев, что я покраснела, и покачала головой. – Так и знала, блядь. Снова били?
- Немного, - соврала я, а потом, остановившись, повернулась к ней. – Не надо, Кать…
- Что не надо? – в её голосе появились металлические нотки, а глаза недобро полыхнули огнем. – Не надо ментов звать?
- Ничего не надо, - кивнула я. – Ни ментов, ни проверок. Это моя семья. Сама разберусь.
- Нахуя я тебя слушаю? – вздохнула Катька, уловив в моем голосе что-то, чего раньше не слышала. – Ладно. Что на Новый год подарили?
- Тарелку салата и стакан воды, - рассмеялась я, когда Катькино лицо вытянулось.
- Гонишь, да?
- Нет.
- Балуют тебя, Настюха, - подыграла Катька. – Аж салат дали.
- А тебе? – спросила я. Катька отмахнулась и сменила тему. Но я поняла почему. Не хотела меня расстраивать. Ей дарили настоящие подарки, как и другим, нормальным детям. Лишь уроды, вроде меня, ничего не получали. «Настя плохая», - снова всплыли в голове слова мамы. Я вздохнула и, ускорив шаг, поравнялась с Катькой.

После магазина мы зашли в библиотеку, которая находилась неподалеку от моего дома. Катька осталась на улице покурить, пока я сдаю книги и выбираю новые. Ольга Васильевна, библиотекарь, знала меня хорошо, поэтому стоило войти, как на её морщинистом лице сразу появилась улыбка.
- Здравствуй, Настенька.
- Здрасьте, теть Оль, - улыбнулась я, подходя к стойке и выкладывая книги. Правда тут же покраснела и добавила. – Простите, я просрочила немного. Заболела просто.
- Да, ладно, - махнула рукой старушка. – А я-то думаю, чего не забегаешь. Обычно ты ж книжки глотаешь за пару дней, а потом за новыми бежишь.
- Не до книг было, - вздохнула я. Ольга Васильевна кивнула и указала рукой на полку с платными книгами.
- Новое приехало. Недавно только. Будешь брать что-то? – я жадно осмотрела книжный шкаф и поджала губы, вспомнив мамины слова. Затем вытащила из кармана пару монет, оставшихся с проезда на работу, и положила на стойку. Старушка улыбнулась и, посторонившись, пропустила меня к полке, чтобы я могла выбрать то, что захочу.

Когда я вышла из библиотеки, Катька, пританцовывая, закуривала третью сигарету. Увидев меня, она фыркнула и покачала головой. Я же, показав ей язык, прижала к груди «Волкодава», которого давно хотела почитать, да его постоянно забирали, опережая меня.
- Нормальные девки деньги на шмот тратят, а ты сказки покупаешь, - пошутила Катька. – Пошли? Чуть манду себе не отморозила.
- Нормальные девки в мороз не юбки носят, а штаны, - парировала я и, взяв Катьку под руку, медленно пошла домой.

Возле подъезда Катька остановилась и снова смерила меня внимательным взглядом. На секунду её глаза расширились и в них появился холодок.
- Шрама у тебя не было, - тихо сказала она, прикасаясь к нему пальцем. Я дернулась в сторону и пожала плечами. – Прости, родная.
- Все нормально, - ответила я, крепче сжимая книгу.
- Нет, Насть. Не нормально, - помотала головой Катька. Я вздохнула, но на подругу мой демонстративный вздох не подействовал. – Нечего вздыхать. Сначала синяки… теперь шрамы. Дальше что? Табуретки у подъезда, еловые ветки и оркестр?
- Нет, - покраснела я, поняв, куда клонит Катька. Та поджала губы и изогнула бровь, готовясь к очередному моральному втыку.
- Да. К этому все и идет. Бабки рассказывали у подъезда, как ты орала… - ответила она, заставив меня вздрогнуть. – Мамка твоя потом пизданула, что ты себе на ноги кипяток вылила случайно. А мне сказала, что ты гриппом болеешь.
- Кать…
- Что «Кать»? – буркнула она, а потом махнула рукой. – Я ж вижу, что ты сама на себя не похожа. Тебя пиздят все сильнее и сильнее. Долго это продолжаться будет?
- Больше меня не будут бить, - тихо ответила я. Катька, открыв рот, тут же его захлопнула и недоверчиво на меня посмотрела.
- Точно?
- Точно, - кивнула я и робко ей улыбнулась. Катька покачала головой, ругнулась и, вытащив пачку, закурила. Её родители были не против, что дочь курит. Катька сама однажды зашла на кухню, бросила на стол сигареты и сказала, что с этого дня курит. А на все возмущения парировала так, что я потом долго хохотала, когда она мне рассказала. «Вот когда станете белыми и пушистыми, тогда и будете мне говорить, что делать. Я курю и чо?».
- Ох, родная, - вздохнула подруга, чиркая зажигалкой. – Нездоровая это все хуйня. Нездоровая.
Сплюнув, Катька выбросила зажженную сигарету в урну и, пихнув меня в спину, вошла в подъезд. А я, идя за ней, улыбалась. Хоть кому-то на меня не плевать. Катька правда волновалась. Врать она не умела, да и не стала бы. Тем более, мне.

На удивление, оставшиеся полгода до конца девятого класса, да и половину десятого мама меня не била. Могла изредка отвесить подзатыльник, но и то, будто бы сдерживалась. Даже Матвея стала гонять, если тот ко мне лез. Я не знала причин такой неожиданной смены настроения, но в душе лишь порадовалась. Впервые за все время я смогла прийти весной в школу в блузке с коротким рукавом и буквально светилась от счастья.
На работе тоже было спокойно. Лида постепенно начала меня ставить с собой в пару на пельменный автомат и даже пару раз дала постоять за пультом. Изначально мне казалось, что это самая легкая работа в цеху, но после того, как сама попробовала, мнение поменялось. Лида, стоя на возвышении, контролировала всю линию и, как мне думалось, весь цех. После того, как предыдущего мастера уволили за инцидент с Верой, Лиду, ожидаемо, поставили на его место, но она и тогда не отказалась от простой работы, частенько занимая место оператора.
Лида не кричала на меня, когда я случайно жала не ту кнопку, не обзывалась и не швырялась в меня замороженными пельменями. Вместо этого она ставила линию на отдых и еще раз подробно объясняла, что и как надо делать, пока у меня не стало получаться. Остальные работницы посмеивались, наблюдая за нами, да и я сама стала улыбаться куда чаще.

- Дочка у неё была, - улыбнулась Таечка, рослая, тучная женщина, которая встала после Веры на фаршемешалку. В ночную смену мы сидели в подсобке и гоняли чаи, пока Лида побежала к кладовщикам за заказом на сборку. Новенькая Наташа поинтересовалась у остальных о причинах любви Лиды ко мне, но все почему-то сразу замолчали. Только Тая решила ответить. Она работала в цеху давно и знала все о тех, с кем работала.
- Дочка? – удивилась Наташа, отхлебывая горячий чай из кружки. Таечка кивнула.
- Настина ровесница. Лидка тогда только в цех устроилась, ученицей. Работала, как коняга, за десятерых, а после смены домой еле ползла. А дома у нее не только дочка-школьница, но и мужик-раздолбай. Синячил, руки распускал, лодырничал, а Лидка его любила. Все ему прощала. Он дома сидит, пузо нажирает, а она здесь – рохли тягает и жопу морозит. Так вот. Летом Лидка на работе в ночь осталась, а утром, как обычно, домой. А там…
- Что там? – испуганно спросила Наташа, когда Тая замолчала.
- Что-что, - фыркнула Анька, вытирая лоб косынкой. – Белку её долбоёб поймал, да дочку Лидкину того... Наглухо.
Я побледнела, услышав это, да и Наташке стало неловко за заданный вопрос. Но Тая похлопала девушку по плечу и улыбнулась.
- Не хлопай глазами. Лидка нам сама потом рассказала. Когда в цеху дневала и ночевала. После того… ну… квартиру она продала, да в Блевотню съехала. Все думали, что она следом уйдет. Высохла вся, бедная. Одни глаза остались. Но нет. Выкарабкалась, оклемалась. А тут Настёна в цех пришла. Вот и накрыло Лидку.
- Чего лясы точим? – весело крикнула Лида, открыв дверь. В руке была зажата накладная, а значит, пора за работу. – Пошли, бабоньки. Пошли. Дома чаи гонять будем.

- Ты чего тихая такая? – спросила Лида, когда я стояла на пульте и следила за линией. Я робко улыбнулась и пожала плечами. – Вон, что. Рассказали, значит? Ну, сучки. Нашли, чем дитя пугать.
- Это правда, Лид? - вопрос был задан осторожно, но Лида все равно дернулась. Почти незаметно, но я заметила.
- Правда, - вздохнула она и, погладив меня по голове, улыбнулась. – Ну, дело это давнее, да ничего уже не попишешь. Ты лучше за лентой следи. А то вон Анька халявничает…
- Ничо не халявничаю! – возмутилась Анька, услышав, что сказала Лида. Правда, увидев, что та улыбается, махнула рукой и тоже рассмеялась. – Ну вас. Дурынды две.

Вернувшись домой, я не успела раздеться, как мама позвала меня на кухню. Когда я вошла, там была не только она, но и отчим. Он сидел за столом, листал журнал и смеялся над анекдотами. За полгода дядя Игорь округлился, появился живот, да и на щеках играл румянец.
- Зарплату не дали? – спросила мама, не успела я зайти на кухню.
- Нет, - помотала я головой, наливая воды из-под крана. – Завтра или послезавтра дадут.
- Ладно, - хмыкнула мама. Я же, вспомнив о том, что хотела спросить, повернулась к ней, чем снова вызвала недовольство.
- Мам, а можно мне с зарплаты две кассеты на плеер купить? – тихо спросила я. Мама вылупила глаза и приоткрыла рот, став похожей на лягушку. Отчим, услышав мой вопрос, прыснул в кулак и покачал головой.
- Какие кассеты? – недовольно процедила она.
- У нас в магазине продаются, - улыбнулась я. – «Blackmore’s night» и «Акустический альбом».

Я сознательно умолчала о «Короле и Шуте», зная, что мама это не одобрит. Первый альбом, который мне подарила Катька, я прятала в тайнике рядом с дневником и слушала только тогда, когда семья засыпала. «Акустический альбом» я услышала у Катьки и буквально в него влюбилась, но подруга редко давала его мне, поэтому ближайшей мечтой было заиметь собственную кассету.

- Опять бесовские твои песни, - вздохнула мама, заставив меня нахмуриться. – Братья в лагерь поедут летом, деньги нужно копить. Да и остальное… не знаю, куда все распихать, чтобы хватило. Ты еще с кассетами своими.
- Ты же говорила, мам, что с зарплаты будешь мне деньги давать, - губы задрожали, а от обиды слезы выступили на глазах.
- Да, ладно, Валь. Пусть купит, чо ты, - вмешался неожиданно отчим. Не успела я осознать сказанное, как он добавил. – Работает же. Пусть купит. Кассеты копейки стоят.
- Ладно. Как получишь деньги, сходим за кассетами твоими, - буркнула мама и махнула рукой. – Помойся иди. Воняет, ужас просто. Тухлятину пакуете, что ли?

Радость от того, что мама согласилась купить мне кассеты, быстро исчезла. Каждый раз она говорила, что от меня воняет, стоило только переступить порог. Несмотря на то, что я мылась после смены в общем душе, мне приходилось еще раз купаться, когда я возвращалась домой. И ладно, если Лида меня ставила в колбасный цех. Но в полуфабрикатах нечему было вонять. Пот я смывала в душе, однако все равно воняла, по словам мамы.
Когда я вернулась из душа, мама и отчим собрались в магазин. Мне выдали список дел, не забыв напомнить о том, что надо забрать братьев у соседей, куда они отправились на день рождения. Я вздохнула и, кивнув, закрыла за ними дверь. Маме было плевать, что у меня экзамены на носу, к которым надо готовиться. Плевать, что я устала после смены и просто хочу отдохнуть. Домашние дела не терпели отлагательств.
Заварив чай, я быстро перекусила хлебом с маслом, потом поставила на огонь кастрюлю и сунула туда два жирных окорочка, которые размораживались в раковине. Пока кастрюля закипала, я быстро пропылесосила, затем открыла форточки, чтобы проветрить квартиру. Осталось вымыть полы и с этим было сложнее всего. Спина и так болела из-за тяжелой смены, а после мытья полов вообще отваливалась. Если мамы не было дома, я чуть-чуть отдыхала, сидя на диване, а потом занималась оставшимися делами. Но и это еще не все.
Дождавшись её из магазина, я забирала пакеты, тащила на кухню и разбирала их. После этого, если было нужно, чистила картошку, морковку и лук. Расщепляла на волокна вареное мясо для второго, пока мама делала с Матвеем уроки. И только после этого мне разрешалось заняться своими делами.

Обычно я делала уроки, пока мама не звала ужинать. Приходила на кухню, забирала свою тарелку и хлеб, после чего шла обратно в комнату, где в одиночестве ела. Места за кухонным столом всем не хватало, поэтому после рождения Андрейки, я ела в комнате или дожидалась, пока поест семья.
Поужинав, я снова шла на кухню и мыла посуду. Если к тому моменту корзина для грязного белья наполнялась, приходилось идти стирать. Грязную одежду Матвея и отчима нужно было замачивать перед стиркой, остальные вещи я стирала сразу, если они были не сильно грязными. Стиральная машина у нас была. Старенькая, с крышкой сверху, но была. Однако мама всегда заставляла меня стирать руками. «Девочка должна уметь стирать руками», говорила она. А я с ней соглашалась, не смея спорить.
Но даже несмотря на усталость, я засыпала с улыбкой на лице. Вдруг завтра правда дадут зарплату, и я пойду в магазин за кассетами.

Зарплату мне и правда дали. Как обычно, пятьсот пятьдесят рублей. После смены я летела домой, как на крыльях. Прохожие, смотря мне вслед, крутили пальцем у виска. Один мужик ругнулся, когда я случайно в него врезалась, но меня ничто не могло остановить. Магазин закрывался в десять, а значит, можно успеть купить кассеты и даже послушать их перед сном. Надо только успеть.

- Мам, зарплату дали! – радостно воскликнула я, влетая на кухню. Мама смерила меня равнодушным взглядом и сделала глоток кофе из любимой чашки.
- И? – спросила она. – Мы сходили с отцом в магазин уже. Оставь на столе, я уберу.
- Но, ты же говорила, что мы в магазин пойдем, - удивленно ответила я, вытаскивая деньги и кладя их на стол, как сказала мама. – За кассетами.
- Шило в жопе колется? Уймись! – рявкнула мама, а потом снисходительно добавила. – Ладно. Сейчас оденусь и сходим.
- Я сама могу сходить, - улыбнулась я, протягивая руку к деньгам. Но мама была быстрее и накрыла их своей ладонью.
- Ты сама посрать не можешь, чтобы не изгваздаться, - буркнула она. – Впарят тебе говно, будешь потом ныть, что обманули. Оденусь и пойдем.
- Хорошо, мам, - кивнула я. Радость от предстоящей покупки кружила голову.

В магазин я влетела первой, а мама, качая головой, шла за мной. Даже продавец, худощавый паренек с кольцом в ухе, удивившись, не сдержал улыбку. Мое сердце бешено застучало, когда глаза нашли нужные мне кассеты.
- Здравствуйте. Можно «Акустический альбом» и… - я не договорила, потому что мама положила руку на плечо.
- Подожди, - поморщилась она и, взяв с прилавка кассету, внимательно её осмотрела. – Что это за хуйня?
- «Король и Шут», - улыбаясь, ответил продавец, подумав, что вопрос задали ему. – Хороший альбом. До сих пор раскупают быстро, еще и друзьям советуют.
- Оно и видно. Черт зубастый на обложке, - хмыкнула мама, бросая кассету на прилавок. С лица продавца медленно сползла улыбка. Он пожал плечами и убрал кассету обратно на стенд. Я еще не понимала, что произошло, поэтому повернулась к маме.
- Ты же обещала… - мама снова меня перебила и ткнула пальцем за спину продавца.
- Вот! Это хорошая музыка, а не твое дерьмо, - ответила она, когда передо мной положили кассету «Modern Talking. The best». – Тебе же нравилось в детстве. Вон и песни все классные. Включите, а?
- Хорошо, - кивнул паренек, снисходительно улыбнувшись, и через пару мгновений по магазину разлилась слащавая песенка «Cheri, cheri lady».
- Вот, - повторила мама и улыбнулась. – Не то, что ваши нехристи с рожами ублюдскими. «Арабесок» ей дайте еще…

Паренек хмыкнул, смотря на меня, а потом положил перед мамой нужную кассету. Она повертела кассету в руках, а потом кивнула. Правда перед этим злобно зыркнула в мою сторону, увидев слезы в глазах.
- Эти берем, - сказала она, двигая к продавцу кассеты. Мое сердце замерло на секунду, а потом ухнуло вниз, заставив голову закружиться.

- Нечего дерьмо всякое слушать, - говорила мама, пока мы шли домой. Я плелась позади нее. Настроение было напрочь испорчено, в глазах слезы, а губы дрожат. Лишь мама этого старательно не замечает. Она идет вперед, разговаривает со мной, но я несу в руках кассеты, которых не хотела, и не слушаю её.

Дома кассеты у меня забрали. Мама сразу же поставила «Арабесок» на музыкальном центре и принялась подпевать дебильной песне «Midnight dancer». Отчим тоже хлопал ладонью по колену, улыбался и качал головой в такт музыке.
- Эх, ностальгия… - протянул он, затягиваясь папиросой. – Умели раньше музыку делать, а, Настюха?
- Ага, - пробормотала я, наливая в стакан воды. – Умели…

В груди бурлила злость. Я злилась на маму за обман. Злилась на себя, за то, что промолчала. Злилась на ебанутых «Арабесок», которые заставляли маму улыбаться. А потом внутри что-то лопнуло. Снова. Так уже было.
Злость исчезла и на смену ей пришло равнодушие. Я не хотела, чтобы мама видела мои слезы. Не хотела, чтобы Матвей, угукая, носился рядом, щипая за жопу. Не хотела, чтобы они радовались, смотря на мои муки.

- Мам, можно я к Катьке спущусь? – тихо спросила я. Мама удивленно подняла бровь, и я поспешила добавить. – Мне у неё книгу по литературе взять надо. Заодно мусор выброшу.
- Ага, знаю. Будете потом час лясы точить, - фыркнула мама, но в итоге сдалась. – Ладно, иди. Через пятнадцать минут, чтобы дома была.
- Хорошо, - кивнула я. Затем накинула куртку, схватила ведро с мусором и выскочила за дверь.

Катька, открыв дверь, вылупила глаза, увидев меня, но быстро сориентировалась, крикнула, что это к ней, и вышла на площадку, прикрыв за собой дверь. Она удивленно посмотрела мусорное ведро, которое я поставила рядом с собой, потом перевела взгляд на меня и кивнула.
- Выгнали? Даже еды дали? – спросила она. Я, поперхнувшись, рассмеялась, как и Катька, которая расслабилась и хлопнула меня по плечу ладонью. – Ты чего так поздно?
- Кать, у тебя деньги есть?
- Чего? – нахмурилась Катька, но потом мотнула головой и добавила. – В смысле, сколько надо?
- Десять рублей, - подруга вздохнула, покачала головой и улыбнулась.
- Блядь, Настя. Хули ты так пугаешь-то? Я-то думала.
- Я отдам, Кать. Правда.
- Хуйню не неси. Отдашь, когда отдашь, - буркнула она и, скрывшись в квартире, вышла через минуту, протянув мне два пятака. – Точно хватит?
- Ага, - улыбнулась я. – Спасибо.
- Не за что, - рассмеялась Катька, а потом крикнула, когда я весело поскакала вниз по лестнице. – Ведро забери, дурная!

Через десять минут, я вернулась домой, а в кармане куртки лежал «Акустический альбом» Короля и Шута, который я слезно выпросила у паренька, который закрывал точку и собирался домой. Ну а дома я поняла, что чуть не спалилась. Мусор-то я выкинула, но вернулась без книжки, за которой якобы ходила. Хорошо, что мама мыла Матвея в ванной в этот момент.
Скинув куртку в коридоре, я переложила кассету в карман и, пройдя мимо отчима, вошла в комнату. А там, включив ночник, осторожно сняла с кассеты пленку и позволила себе минуту, чтобы полюбоваться обложкой.

Где-то внутри бурлил холодок, что я поступила неправильно. Обманула маму. Обманула семью. Но холодок быстро сгинул, потому что радость была сильнее. Я получила то, что хотела, и эта мысль грела мне сердце. Даже мой внутренний искалеченный ребенок улыбнулся. Я почувствовала это. Не его радость. Я чувствовала, что он гордится мной.
Когда семья легла спать, я дождалась храпа отчима, потом сходила на кухню за водой и, удостоверившись, что мама спит, вернулась в комнату, чтобы послушать кассету. Приподняла матрас и вытащила плеер, который прятала от Матвея, потом достала кассету и, включив, улыбнулась, услышав любимую мелодию.

«…И ты попала!
К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты, не одну!
Словно куклой и в час ночной,
Теперь он может управлять тобой!
Всё происходит, как в страшном сне.
И находиться здесь опасно мне»! – подпевала я, шевеля одними губами. А потом замолчала, осознав, о чем пою.
Это же песня о моей жизни, в которой есть и темный, мрачный коридор, по которому я вынуждена красться. И колдун, управляющий мной, как безвольной куклой.
Губы задрожали, а следом заколотилось и сердце. Я выключила плеер, подтянула к груди ноги и беззвучно расплакалась. Я держалась, сколько могла, и теперь сорвалась. Ругала себя последними словами и плакала. Я обманула маму, чтобы пойти и купить себе эту кассету. Обманула. Я не купила её, а фактически украла, заняв у Катьки деньги, которые были нужны моей семье.

- «Нет»! – возмутился мой внутренний голос. Он был зол и буквально кричал. – «Ты заработала на эту кассету. Не смей себя принижать. Не смей».
- Я обманула… - прошептала я, но легче от сказанного не стало.
- «Нет», - снова ответил голос. Теперь он был мягким и нежным. – «Обманули тебя».
- Меня… - вздохнула я и, вытащив кассету из плеера, убрала её в подкассетник, а потом и в тайник, где её никто не найдет. Ни злой колдун, ни мама, которая этим колдуном и была.

*****
Летом братьев отправили в лагерь. Мама мотивировала это тем, что Матвей устал после школы и ему нужен свежий воздух. Ради этого она даже залезла в долги, набрав недостающую сумму. Андрей, естественно, поехал с ним, а меня отправили на неделю к бабушке Лене. Причем мама и отчим обменивались такими красноречивыми взглядами, что даже тупой бы понял, зачем они это делают. Денег на море не было, поэтому они быстро раскидали детей, чтобы устроить себе хотя бы одну неделю отдыха.
В день отъезда я собрала вещи в рюкзак, но он все равно остался полупустым. В него я сложила плеер, свои кассеты, белье на смену и дневник. На работе мне тоже дали отпуск, а деньги, положенные за него, мама забрала себе, выделив мне десять рублей. Она не знала, что два месяца назад меня поставили на пельменный автомат и прибавили сто рублей к зарплате. Эти деньги я старательно прятала в тайнике. Только в другом. В коридоре висела моя старая куртка, из которой я давно выросла. Она висела в углу, укрытая телогрейкой отчима, и шансов, что мама найдет её и решит обыскать карманы, было мало.

Я долго собиралась с духом, чтобы сделать это – утаить часть зарплаты от мамы. Я боялась многого: что она найдет мой тайник, что бабушке расскажет Лида, что она сама придет в отдел кадров, чтобы уточнить, почему дочери платят так мало. Но давняя обида победила.
Только получив зарплату, я забрала из неё сто рублей и, свернув, спрятала во внутреннем кармане старой куртки. Сейчас там лежало уже двести рублей – бешеные деньги, которые я, однако, не могла потратить, боясь, что мама спросит, откуда у меня обновки. А она обязательно спросит.

Неделя у бабушки пролетела так быстро, что я глазом моргнуть не успела. Ванька и Наташка, прикатившие на велосипедах провожать меня, тоже грустили. А бабушка, смахнув слезу с щеки, улыбнулась и обняла меня. Я же шла на остановку, будто автобус оттуда повезет меня не домой, а на каторгу. Впрочем, так оно и было.
Я зашла в подъезд, поднялась на четвертый этаж и нажала на кнопку звонка, несмотря на то, что у меня был ключ. Не хотела повторять прошлых ошибок, когда сразу вошла в квартиру и увидела, что мама трахается с отчимом, забыв о том, что я должна вернуться от бабушки. Тогда мама снова отлупила меня ремнем, пока дядя Игорь гадко смеялся на кухне, заправляя майку в штаны. В этот раз я лишь мысленно поблагодарила собственную внимательность, когда растрепанная мама в халате открыла дверь.

Продолжение главы в комментариях.

© Гектор Шульц

Глава первая. Настя.
Глава вторая. Семья.
Глава третья. Изменения.
Глава четвертая. Боль.

Боли было много. Физической и душевной. До одиннадцатого класса ни один день не обходился без боли. В какой-то момент я к ней привыкла. Как к молчаливому врагу, который по привычке шпыняет тебя кулаком в спину. Больно, но не смертельно.

До девятого класса мама частенько меня била. За помарки в тетради, за забытую посуду в раковине, за «тупость», как она сама говорила. Сначала это были просто удары рукой, а рука у мамы тяжелая. От этих ударов на коже оставались синяки, которые сходили мучительно долго. Из-за этого я практически не носила футболки с коротким рукавом, предпочитая длинный. Или водолазку, которая скрывала еще и синяки на шее. Чтобы я не вырывалась, мама хватала меня одной рукой за шею, а другой лупила. Ладонью, кулаком, ремнем, проводом от утюга и всем, что попадется на глаза. Однажды даже Андрейкиной пластмассовой лопаткой, разбив мне пальцы на руках, которыми я пыталась прикрыть лицо.

Но чем старше я становилась, тем более изощренными становились наказания. Полчаса на балконе в мороз – это мелочь. А вот простоять четыре часа в углу на горохе, куда страшнее. Поначалу кажется, что все не так и страшно. Стоишь на коленях. Да, больно, но терпимо. Однако через десять минут становится больно. Еще через десять – мучительно больно. А потом ты просто сходишь с ума, отсчитывая каждую секунду. Только вот стоять надо еще три часа, как минимум. Нельзя шевелиться, нельзя стонать, ничего нельзя. Ты должна осознать свой проступок. Хреново правда получалось, потому что все мысли занимала тупая, ноющая боль от впившихся в кожу и кости сухих горошин.
Матвей любил смотреть, как меня наказывают. Он чаще всего ошивался рядом, скалился, когда мама меня била и странно угукал, если я стонала от боли. Ну а если меня ставили на горох, то гаденыш садился рядом и буквально пожирал глазами мое лицо. Мама на эти звоночки внимания не обращала, а зря. Нормальный ребенок никогда не будет упиваться страданиями других. Тем более страданиями родных.
Андрей, когда меня наказывали, сразу замыкался в себе. Хмурил брови, поджимал губы и уходил в спальню с книжкой в руке. Однажды я закричала, когда мама перетянула меня ремнем по спине за то, что я рассыпала сахар. Андрейка поморщился и закрыл уши ладонями, а Матвей радостно угукнул. Его глаза заблестели. Но не от жалости, а от удовольствия. Андрей же хмурился и молчал. Словно хотел что-то сказать, но не мог. Младшенький был неплохим ребенком, но слишком уж замкнутым. Правда один раз он меня удивил, когда я стояла на горохе в углу. Андрей дождался, когда в гостиной никого не останется, подошел ко мне и ладошками осторожно разровнял горох так, чтобы он не впивался мне в колени. Затем отошел в сторонку, внимательно осмотрел дело рук своих и, удовлетворенно хмыкнув, отправился в комнату с книгой. Потом я слышала, как он плакал, когда мама, увидев, что я стою не на горохе, ударила меня кулаком по спине. Я должна была по полной отработать наказание.
Ночью Андрейка прокрался в мою комнату и оставил на столе конфету-долгоиграйку. Я спала и не слышала, как он вошел, но догадаться было несложно. Кто еще мог положить конфету, как не младшенький? Утром он внимательно за мной наблюдал, а когда я, одеваясь в школу, развернула хрустящий фантик и сунула конфету за щеку, улыбнулся. Улыбнулся и вновь превратился в замкнутого мальчишку, которого не трогают чужие страдания.

Но помимо физической боли, была и другая боль. Порой мама, устав меня лупцевать, принималась промывать мне мозги. Она была хорошим оратором, всегда умела найти и подчеркнуть минусы. Да так, что я после этой промывки чувствовала себя последним говном, недостойным жить с ней под одной крышей. Со временем она перестала меня бить, срываясь лишь изредка, зато копания в моей голове удвоились.

- Как с тобой еще поступать-то? – устало спросила она. Я сидела за кухонным столом, в глазах были слезы, а рука болела сильнее обычного. Войдя в раж, мама ударила меня скалкой, которой я раскатывала тесто. А все из-за того, что заготовки для пирожков получались слишком тонкими. То, что я первый раз этим занималась, ей было плевать. Как и на многое другое.
- Не знаю, - тихо ответила я, стараясь её лишний раз не злить.
- Не знаю, - передразнила мама, самостоятельно раскатывая тесто. – Вот как надо. А ты? Лишь время потеряла, гадина. Кому ты такая криворукая нужна-то будешь? Картошку чистишь абы как, квадраты получаются. Так и не напасешься на тебя продуктов. Стираешь через жопу. Да, да. Кто отцу одежу рабочую засрал? Я что ли? Чего сидишь, глазками хлопаешь? Сказать нечего?

Мне было что сказать, но я бы этого никогда не сделала. Стоит сказать хоть слово против, как боль вернется. По мнению мамы, я должна была слушать и запоминать. Да только что бы я ни делала, все было не так. А уж добрых слов я почти не слышала. Даже когда решила сделать сюрприз маме на день рождения и приготовила торт. Этот торт она выбросила в помойку, сказав, что я положила слишком много крема, а от крема жиреют и сердце болит. Я тогда проплакала полночи, а когда пошла в туалет умыться, то увидела, как Матвей пожирает торт прямо из мусорного ведра и ехидно скалится, увидев, что я на него смотрю. Ну, хоть кому-то он понравился.

- Ты думаешь, я тебя просто так наказываю? Что мне нравится, да? – продолжала мама. Она на миг замолчала и мотнула головой в сторону сковородки. – Масло разогрей.
- Хорошо, мам, - кивнула я и, взяв сковороду, налила туда масло.
- Куда ты столько льешь?! – рявкнула она, отвешивая мне очередной подзатыльник. – Меньше надо. Господи, ну что за ребенок. Мало того бестолочь, еще и вредит, будто нарочно.
- Я же не нарочно, мам, - всхлипнув, ответила я. Но ей было все равно.
- Ага. Суп кто пересолил вчера так, что жрать без слез невозможно? Убить тебя мало, да разве ж полегчает. Не дочь, а пидорасина какая-то. Ладно тесто, его перекатать можно, а суп? На кастрюлю сколько продуктов ушло. Про мясо молчу, дорогущее. Чего смотришь? Сама его жрать и будешь теперь.
- Можно же новый сварить, - тихо предложила я, на что получила скалкой по пальцам и, ойкнув, замолчала.
- Заработай сначала на новый, - крикнула мама. – Новый сварить, ишь чего удумала. Новый я сама сварю, а этот сожрешь весь до последней капли.

Вот только не я пересолила суп, а Матвей бухнул в кастрюлю половину солонки и, смеясь, убежал. Я попробовала водой разбавить, да только хуже стало. За это мама меня отругала, а потом заставила съесть две тарелки супа, не запивая водой. И я ела, боясь отказаться. Потому что знала, что меня снова изобьют и накажут.

Со временем у мамы появился новый способ «мотивировать» меня. Нет, она не хвалила и не благодарила. Она фыркала и в щепы разносила то, что я делала. Будь это торт, пирожки, вымытый пол, убранная комната или рисунок.
Однажды я снова захотела сделать ей сюрприз на день рождения. Специально для этого заходила к Катьке после уроков, и она час в день учила меня играть на гитаре одну песню. Мамину любимую. «Эти глаза напротив» Ободзинского.
Катька помогла мне с аранжировкой, мы долго разучивали аккорды, а потом я потихоньку начала учиться играть. И успела как раз ко дню рождения. Специально нарядилась, взяла у Катьки гитару и спрятала у себя в комнате. А потом, когда семья уселась за праздничный стол, вышла и спела. Вот только вместо слез радости, благодарностей и аплодисментов, меня наградили молчанием.
Мама, прищурившись, покусывала губы. Отчим наливал себе водки в стакан и не обращал на меня внимания. Андрейку больше занимала книжка, а Матвей пытался засунуть в нос горошину. Я покраснела от смущения и тихо ушла в комнату, чтобы убрать гитару, а когда вернулась за стол, то мама наконец-то соизволила открыть рот.

- И что это было? – спросила она, усмехнувшись. Я покраснела и опустила голову.
- Подарок.
- Можно было и получше, - фыркнула мама, наклоняясь к Матвею и вытаскивая у того из носа горошину. – Сына, а если задохнешься? Дурной совсем?
- Не, - хрюкнул тот и неожиданно чихнул. Я скривилась, увидев, что сопля из его носа улетела в мою тарелку с пюре и котлетой, к которой я так и не притронулась. Мама увидела, что я скривилась, но истолковала по-своему.
- Чего рожу-то кривишь? Бренчать ума много не надо, а вот с выражением спеть – потрудиться придется. Да и какая из тебя певица. Мычишь там что-то и как овца блеешь.
- Во, во, - буркнул отчим, цепляя на вилку хрустящий огурчик. – Нет бы что хорошее спела. Душевное, из шансона.
- Это же подарок, - прошептала я. На глаза навернулись слезы и стало как-то гадко на душе. – Я месяц училась, мам.
- Хуево училась, - отрезала она. – Говорила, что медведь тебе на ухо наступил, так не верила. Второй раз говорю.
- Настя – блядь. Настя – блядь, - завыл Матвей. Он сидел с Катькиной гитарой на диване и лупил, что есть мочи по струнам.
- Отдай, Моть. Это не моя гитара, - побледнела я и бросилась к нему. – Катька меня убьет, если поломаешь.
- Ничего не поломает. Пусть играет… - буркнула мама, правда гитару забрала, когда одна из струн лопнула и секанула Матвея по руке, из-за чего тот заревел и умчался в комнату. – Одни проблемы из-за тебя, сука. Унеси это нахуй из дома! Слышишь?
- Струна…
- Унеси, блядь! – рявкнула она так громко, что Андрейка, сидящий за столом, снова поморщился и закрыл уши ладонями. – Еще раз увижу тебя с гитарой, неделю синей ходить будешь. Певица хуева.

Я отнесла гитару Катьке и та, открыв дверь, все поняла, стоило ей заглянуть мне в глаза. Катька перебила меня, когда я попыталась объяснить, что струна порвалась, отложила гитару в сторону, а потом обняла. Крепко, но нежно.
- Забей, родная. Это просто струна, - криво улыбнулась Катька. – Да и менять их пора уже.
- Просто струна, - повторила я и, пожав плечами, отправилась домой. Не из-за порванной струны я плакала, а из-за слов, которые мне сказала мама.

Можно было и получше. До сих пор меня клинит от этих слов. Может, мама и правда пыталась меня так мотивировать, да только наоборот отбивала всю охоту что-то делать. Она придирчиво проверяла мои поделки, а потом выносила вердикт, который разбивал мне сердце. Раз за разом.
- Это, блядь, что? – устало спросила она, когда я принесла ей поделку, которую мы делали с классом на уроке ИЗО – грибную полянку. На зеленом кусочке пластилина жались друг к другу три маленьких грибка. Два с коричневыми шляпками и один мухомор.
- Мы на уроке делали, мам, - улыбаясь, ответила я. Поделка мне нравилась. Мало того, что я за нее пятерку получила, так еще и учительница похвалила перед всем классом. – Мне пять поставили…
- Ага. А мухомор зачем? Он же ядовитый, портит все. И кто так грибы лепит, а? Второй класс, а лепишь на уровне детсада для дебилов, - вздохнула мама и, повертев поделку перед глазами, смяла её в уродливый ком. – Могла бы и получше постараться.

Ей было плевать, что я потом полночи рыдала в спальне и не могла уснуть. Перед глазами то и дело появлялась грибная полянка в маминой руке, которая через секунду превращалась в некрасивый пластилиновый ком. Но плакала я тихо, чтобы мама не услышала. Как начала в детстве, так и привыкла. А потом научилась плакать с абсолютно сухими глазами. Вместо меня плакал от боли мой внутренний искалеченный ребенок.
Со временем я привыкла не показывать маме то, чем занимаюсь. Она не знала, а значит не было истерик, ругани и боли. Катька очень удивилась, когда я подошла к ней через неделю после дня рождения мамы и попросила продолжить заниматься со мной гитарой. Потом понимающе кивнула и улыбнулась.

- В принципе, ничего сложного, - сказала она, когда мы сидели в её комнате. Я завидовала тому, как выглядит Катькина комната. На стенах висели постеры из журналов, вырезки и большие плакаты. В уголке стоял магнитофон, на котором можно слушать диски. Об этом я могла только мечтать. Мама и отчим не подпускали меня к музыкальному центру, объясняя тем, что я обязательно что-нибудь сломаю. Вот и приходилось слушать музыку на стареньком кассетном плеере. Хорошо хоть Катька подкидывала что-нибудь новенькое. Сама она любила злой панк – грязный, быстрый и яростный. Я же предпочитала мягкий фолк, под который любила дремать, представляя, как гуляю по сказочным мирам. Катька быстро ухватила мое настроение и стабильно поставляла кассеты, ничего не требуя взамен.
- Это тебе не сложно, - улыбнулась я, глядя, как Катька ловко перебирает пальцами, играя «Зеленые рукава».
- Ну, да. Я ж в музыкалке с детства, - хохотнула она. – Но не бзди. Научишься.

Катька не соврала. Мы начали с азов, нотной грамоты и теории музыки. Учителем Катька была отменным, правда морщилась, когда я лажала, но не ругала и предпочитала хохотать. Потом пошли легкие песенки: «Антошка» и «В траве сидел кузнечик». Затем классические пьесы и классика рока, адаптированная под акустическую гитару.
Мама иногда спрашивала, где я шляюсь, а я говорила, что мы гуляли с Катькой по парку или сидели у пруда. Она не догадывалась, что я учусь играть на гитаре, а если бы узнала, то был бы очередной скандал. Скандалов мне и так хватало.

*****

Перед новогодними праздниками я сломала на мясокомбинате руку. Катила чебурашку в морозилку, а мне навстречу ехал Коля, таща на рохле тяжелый поддон с заморозкой. Он врезался в меня, а когда я упала, то сверху на меня посыпались коробки с замороженными котлетами, пельменями и другими полуфабрикатами. Как итог: на лбу две лиловые шишки, спина в ссадинах и левая рука с закрытым переломом.
Когда я пришла домой, мама на меня наорала. Мне было так плохо, что я пропустила её крики мимо ушей и, шатаясь, пошла в комнату. Взяла паспорт из стола и, пытаясь не блевануть, отправилась в больницу. Мама пошла со мной, не забывая орать на всю улицу, какая я бестолочь.

- Специально сломала, - рычала она, не обращая внимания на удивленных людей, которые оборачивались нам вслед.
- Мам, мне плохо… - простонала я, придерживая сломанную руку здоровой. Мама не обратила на мои слова внимания. Как обычно.
- Устала, да? Спина болит? А у отца не болела, когда он на хлебзаводе вкалывал, чтоб ты, пизда, ни в чем не нуждалась? Гипс наложат и завтра попиздуешь обратно! – фыркнула она, грубо меня встряхивая. Боль прострелила от руки в голову, наполнив рот привкусом блевотины. Меня начало знобить, еще и мама кричала, изредка дергая за плечо, если я сбивалась с курса. – Бабка завтра соседке позвонит. И если она скажет, что ты сама виновата, ты, сука, у меня кровью ссать будешь.
- Я не специально! – неожиданно заорала я. Внутри снова что-то лопнуло. Будто мое безграничное терпение, похожее на шарик, наткнулось наконец-то на холодную иглу ненависти. Мама испуганно шарахнулась в сторону, а я заплакала, не обращая внимания на прохожих и боль.
- Ладно, пошли, - неожиданно стушевалась мама, беря меня под руку. Более бережно, чем раньше. – И не ори. Дома поговорим.
Я закусила губу и прокляла свой поступок. Мало мне сломанной руки…

В больнице мне сделали рентген, дали обезболивающее, а потом наложили гипс. Все это время я просидела, как овощ, буравя усталым взглядом стену. Доктору приходилось несколько раз задавать мне вопросы, чтобы получить ответ. Хорошо, что мама сидела в коридоре, а то и к этому бы прицепилась.
После осмотра мне выдали больничный на две недели, когда я сказала, что хожу в школу и подрабатываю на мясокомбинате. Доктор кивнул и сказал, что я должна прийти на новый осмотр, когда больничный закончится и там будет видно, продлять его или нет. Я не стала ему говорить, что этим больничным могу себе только жопу подтереть. Мама все равно меня отправит завтра в школу, а после школы надо будет ехать на мясокомбинат. Так и получилось.

Правда, когда мы пришли домой, мама сказала мне лечь в кровать, а сама сделала мне чай и даже расщедрилась на два бутерброда с вареной колбасой. Я, открыв рот, смотрела, как она заносит бутерброды с чаем в комнату и ставит их на стол.
Меня не заставили мыть полы, вытирать пыль и идти за братьями в садик и школу. Мне дали отдохнуть. Впервые в жизни. Но я, лишь только голова коснулась подушки, моментально отключилась. Рука болела, но плевать. Бывало и больнее.
Утром я естественно отправилась в школу. Рука рукой, а напряженные глаза мамы и отчима, которые буравили меня, пока я неуклюже ставила чайник на огонь, говорили о многом. Если я вдруг решусь взбрыкнуть, меня попросту разорвут, да и вчерашний адреналин давно уже испарился, превратив в прежнюю послушную собачку. На миг на лице отчима даже мелькнуло разочарование. Мама наверняка ему рассказала о моем вчерашнем крике, и он готовился прочесть мне очередную нудную проповедь.

Когда я вышла из квартиры, то по привычке проверила почту и очень обрадовалась, увидев на конверте Ванькину фамилию. Он редко мне писал, но опять же по моей просьбе. Письмо могла найти мама и устроить концерт, обозвав меня шалавой и потаскухой, хотя в письмах ничего такого не было.
Мы с Ванькой просто обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, советовали друг другу музыку, да строили планы на лето, когда мама с отчимом отправится на море, а меня отвезут к бабушке. С Ванькой мне было спокойно. Он был моим другом. Таким же, как и Катька. И его, и меня это полностью устраивало. Сам Ванька давно встречался с соседской девчонкой, которая на меня смотрела волком, но потом обвыклась и даже ходила с нами на речку, где мы, хохоча, резвились в мутной воде. Когда я перешла из восьмого класса в девятый, у нас с Ванькой случился один серьезный разговор.

- А папка твой так и не объявился? – тихо спросил он, мусоля во рту сорванную травинку. Наташка, его подружка, отправилась за лимонадом, и мы смогли немного поболтать о личном. Правда я не думала, что Ванька поднимет эту тему. Я рассказала ему о многом. О том, что мама меня не любит и иногда бьет. О том, что ей на меня плевать, как и на мои успехи. И до кучи пожаловалась, что отца так больше и не видела, хоть и надеялась частенько, что он вернется и заберет меня с собой из этого Ада.
- Нет, - ответила я. – Он, как ушел от мамы, когда я была маленькой, так больше и не приходил. Не звонил и не писал.
- Странно это все, - Ванька почесал мокрый от пота лоб и, достав сигарету из штанов, лежащих рядом, закурил.
- Почему?
- Ну, у меня ж оказывается тоже братка есть, - глупо улыбнулся он, заставив меня удивиться. – Ага. Я тоже охренел, когда папка нам с мамкой об этом рассказал. Гулял он на Окурке бабу одну, ну, до мамки еще, а потом они расстались, с бабой этой. Родила она пацана, значит. На два года меня старше. Пацан вырос и мамку свою спросил, мол, «а где папка»? Та и рассказала ему все, что знала. А дальше пацан пошукал, да моего папку нашел.
- И что? – осторожно спросила я, когда Ванька замолчал. – Отказался от него?
- Не, ты чо, - рассмеялся он. – Наоборот, принял. Сели они с ним, выпили, да поговорили, как мужики. Папка-то сам ни сном, ни духом, что у него еще один сын есть. Так что без обидок обошлось.
- Повезло, - кисло улыбнулась я и легла на мокрое полотенце. – Я о своем ничего не знаю.
- А если мамку спросить?
- Спрашивала. Орёт только. Еще ударить может, если часто спрашиваю.
- И ты вообще ничего не знаешь?
- Имя только, - хмыкнула я. – Отчество-то в свидетельстве о рождении записано. Вот это и знаю. Михаилом его зовут.
- А фамилия у тебя разве не его? – нахмурился Ванька. Я помотала головой в ответ. – Мамкина?
- Ага. Она, как только он ушел, сразу на развод подала и старую фамилию себе вернула. Ну и мне переписала тоже.
- Хреново, - вздохнул он и пояснил. – У мамки сестра в паспортном столе работала. Коны остались. Была б фамилия, можно и поискать. Сможешь дома в документах полазить? Наверняка мамка твоя не все выбросила.
Я побледнела, услышав его предложение. У мамы была отличная память. Она помнила все, включая сущие мелочи вроде того, как стояли бутылки с алкоголем в баре, и как лежали в шкафу школьные принадлежности.
- Не знаю, надо ли это, - пожала я плечами. – Папа ушел, значит, были причины. Если бы хотел, то нашел бы меня.
- Ну, смотри, - хмыкнул Ванька. – Если найдешь чего, то можно и попробовать. Не обещаю, что получится, но так хоть спокойнее будет.
- «Будет ли»? – подумала я, но вслух не сказала. Ванька правда хотел помочь. Он не хитрил, не пытался разбередить старые раны.

Но Ванькины слова все равно заставили меня задуматься и принесли боль. Не физическую, душевную.
Я не знала отца, да и воспоминание о нем было только одно. Однако, каждый раз засыпая после маминой взбучки, давясь слезами и беззвучно крича в подушку, я раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: почему отец не вернулся, чтобы спасти меня.
Вряд ли мама стала такой после его ухода. Вряд ли он просто так бы исчез. Значит, были причины и как же я хотела их узнать. Конечно, никто не давал гарантий, что мой папа не такой, как мама. Но в душе теплилась надежда на лучшее. Я видела другие семьи. Видела, как в них относятся к детям. Видела и завидовала тому, что дети получают ласку, а не подзатыльник или ремень. Я пыталась несколько раз узнать у мамы об отце, но всегда нарывалась только на зуботычину.

- Не угомонишься никак, да? – спросила мама, отвесив мне подзатыльник. Голова дернулась так сильно, что аж зубы лязгнули, но её это только повеселило. – Чего он тебе дался, козёл этот?
- Просто интересно, - тихо ответила я, присаживаясь рядом. Но на достаточном расстоянии, чтобы мамина рука меня не достала. – Ты не рассказывала о папе…
- И не собираюсь. Есть у тебя отец уже. Вон, Игорь. А в следующий раз спросишь, ремня дам, - предупредила она, беря с тарелки зефир. Я жадно сглотнула слюну и нехотя отвела взгляд. Зефир мне тоже было нельзя. От него портились зубы и росла жопа, как говорила мама. Матвей с Андреем почему-то сладости лопали без проблем. Мама мой вздох поняла по-другому. – Ну, что еще? Ушел он, что говорить. Может тебя увидел, пересрался и ушел. Ребенок – это же не игрушка. За ним глаз да глаз нужен. А он только и делал, что игрался. Поиграет и на работу свалит, а я с тобой сиди. Сиськи, каши, пеленки, говны выгребай. А оно мне надо было, это все?
- Не знаю, - осторожно ответила я, когда мама замолчала. Она бросила в мою сторону недовольный взгляд и вздохнула.
- Тебе-то откуда знать, балда. Соплёй была, когда он убёг. А я говорила, нахрена мне… - мама осеклась и посмотрела на меня. Потом замахнулась, а когда я отпрянула, вжав голову в плечи, ехидно рассмеялась. – Уроки сделала?
- Да.
- Пошли, проверю. Хватит мне тут душу наизнанку выворачивать. Без тебя тошно.

Больше я не пыталась выведать у нее хоть что-нибудь об папе. Но Ванькины слова о том, что дома могут быть документы, не давали мне покоя. Настолько сильно, что у меня отключился инстинкт самосохранения. Даже Катька покачала головой, когда я рассказала ей об этом, пока мы прогуливались вокруг пруда после школы.
- Дурная ты, Насть, - фыркнула Катька, выслушав мои бредовые идеи залезть в ящик с документами. – А если она тебя поймает за этим делом? Пизды даст, или убьет, что тоже невесело. Оно тебе надо?
- Да, - тихо, как и всегда ответила я, когда кто-то повышал на меня голос. Катька знала об этом, но порой забывалась.
- И нахуя? – коротко спросила она.
- А вдруг есть возможность к нему переехать, Кать? – вздохнула я и резко вытерла ладонью глаза. Катька снова вздохнула, а потом обняла меня.
- А если нет, ты себе снова сердце разобьешь, родная, - шепнула она мне на ухо.
- Я люблю маму, - кивнула я. – Но не понимаю, почему она меня не любит…
- Не любит? – удивилась Катька, на миг отпрянув. – Да она тебя, блядь, ненавидит, Насть. Я ни одной такой суки в жизни не видела, чтобы ребенка своего до синевы пиздила. А видела я всякое.
- Ей одной тяжело было, - пробормотала я. – Да я маленькая на руках.
- Ты себя-то слышишь? – осторожно спросила Катька, заглядывая мне в глаза. – Насть, ау! Проснись! Вылези из сказки. Хватит искать ей оправдания. Почему мои родаки меня не лупят, хотя регулярно косячу, а?
- Потому что любят, - виновато улыбнулась я. Катька поджала губы и помотала головой.
- Нет. Просто они отдают отчет в том, что делают. У Наташки Лялиной из третьего подъезда тоже отца нет. Мамка с отчимом живет и что? Есть, конечно, свои тараканы, но её никто пальцем не трогает, потому что ребенок еще. Ребенок может накосячить, может отчудить, но пиздить его за это проводом от утюга бред, Насть. Нездоровая эта тема, отвечаю.
- Поэтому я и хочу папу попробовать найти, - вздохнула я. – У меня есть надежда, Кать. И если я не найду, то эта надежда так и останется надеждой. Я устала. Устала от боли, криков и наказаний. Слышишь?
- Слышу, родная, слышу, - кивнула Катька, снова обнимая меня. – Ты только не плачь, а то я тоже зареву.
- Не буду, - шмыгнув носом, ответила я, потом отстранилась и посмотрела на подругу. В её жестких черных глазах я всегда видела доброту и жалость. В маминых глазах была только ненависть.

У меня появился шанс залезть в шкаф, где хранились документы. И пусть я внутри отчаянно трусила, но желание найти отца перевесило. Случилось это в мой выходной, когда я пришла со школы, придерживая руку в гипсе здоровой рукой. На днях мне дали зарплату, из-за чего мама и дядя Игорь ночью весело звенели стаканами, попутно составляя список покупок на Новый год.
Открыв дверь, я вздрогнула, столкнувшись в коридоре с отчимом. Позади него одевалась мама, а на полу лежали свернутые челночные сумки. Я осторожно протиснулась вперед и снова вздрогнула, когда мама рявкнула:
- Куда ломишься, дура? Дай одеться сначала.
- Прости, мам.
- Не мамкай. Мы с отцом на рынок, - перебила она меня, застегивая сапоги. – А ты пропылесось, пока нас не будет. Оценки выставили?
- Да, - кивнула я и покраснела. От внимания мамы это не укрылось. Она вздохнула и тихо спросила:
- Сколько? – речь шла о тройках и за каждую мама устраивала мне разнос.
- Две. По физике и геометрии, - поморщилась я, ожидая удара. Но удар не последовал. Наоборот, мама хмыкнула, а потом заставила меня открыть рот от удивления.
- Ладно. Можно было и лучше. Хоть ты и та еще бестолочь, да в том году хуже было, - ответила она. В прошлом году я получила три тройки, поэтому не понимала, как на это реагировать. – Братьев забрать не забудь.
- Хорошо, мам, - я закрыла за ними дверь и, морщась, с трудом сняла с себя ботинки. Я всегда донашивала мамину обувь, потому что у нас был одинаковый размер ноги. Матвею и Андрею покупали новую, а я, сидя ночью, вырезала острыми ножницами стельки, чтобы заменить стоптанные мамой. Но как только мама и отчим ушли, в голове вспыхнула шальная мысль. Я поняла, что вот он – мой шанс залезть в шкаф с документами и поискать что-нибудь, связанное с отцом.

Продолжение главы в комментариях.

Классический патриархат

Однажды ты поедешь с ней куда-нибудь и в машине зазвучит твоя любимая песня. Как гром среди ясного неба прозвучат ее слова: "Все вы мужики на это ведетесь! Любовь-морковь! Как идиоты, развешиваете уши и не обращаете внимания на дела. И ты такой же!" Ее истерика закончится показательным разрывом.
Однажды ты будешь смотреть ток-шоу во время ужина. Легкое и необременительное, потому что твой мозг и так устал после рабочего дня. Она вдруг заметит, что ты смотришь: "Это не передача, это пожиратель чужих жизней. Только дураки могут это смотреть!" Ее гнев закончится ее же обидой.
Однажды, когда ты будешь бриться перед выходом в парк, тебе дадут ценное указание, о котором ты не просил: "Не понимаю, зачем ты бреешься. Перед бабами своими красуешься. Она пойдет в парк обиженной, потому что ты ослушался.
Однажды ты сделаешь что-то значительное. Тебя оценят руководители и клиенты. Одухотворенный, ты расскажешь дома о своих успехах и в ответ услышишь: "Все вы там бездельники. Пусть бы вы, манагеры, в забое поработали, вот тогда бы и рассказывали, как устаете и чего достигаете. Оценили тебя… Шобла бесполезных нахлебников!".

Гордая своим трудом, она перестанет с тобой разговаривать.
Однажды, занимаясь ребенком, ты не успеешь приготовить ужин. Она язвительно заметит, что мужчины ее подруг как-то справляются. Если у тебя хватит духа возмутиться, что и ты хотел бы к себе внимания, ты немедленно узнаешь, что ты – тупой, безчувственный и не уделяешь ей должного внимания. Продемонстрировав оскорбленную невинность, она ляжет спать.
Однажды она забеременеет, потому что отказывалась предохраняться. Полный надежд и радостных предчувствий, ты узнаешь об этом. Но она ответит, что нужно делать аборт, потому что он не готова. Или потому что она не может (не хочет) содержать еще одного ребенка. Или потому, что дети у нее уже есть. Или потому, что ребенок будет тогда, когда она решит. Если ты будешь настаивать на сохранении, тебя ждет неминуемая кара: издевательства, оскорбления, унижения, расторжение брака и все, что придумает ее изощренный ум. Самое страшное, что ты даже не заметишь, как начнешь жить такой жизнью. Раз за разом абьюзер будет ломать твою самооценку, нарушать твои личностные границы, встраивать свои убеждения и удовлетворять свои потребности. Но нет – не всегда! Чтобы ты мог зацепиться мыслями за те хорошие моменты, которые у вас все же будут: за незначительные проявления тепла и душевности, которые ты сочтешь за доброту; за демонстративное сочувствие, которое ты примешь за великодушие; за ласки в хорошем расположении, в которых ты увидишь заботу. Ты начнешь ее оправдывать перед семьей и друзьями. Ты искренне уверуешь в то, что если ты изменишься, она будет вести себя по-другому. Ты станешь болеть или изображать больного, слабого, несчастного, потому что так она не нападает. Ты начнешь бояться высказывать свое мнение, чтобы не злить ее. Ты не сможешь расстаться, потому что будешь бояться последствий. Но если кто-то тебе скажет, что ты живешь в аду, ты возмутишься, потому что люди ничего не понимают.
Она постоянно будет раскачивать тебя эмоционально, потому что эмоции – еще один рычаг управления. Психология жертвы такова, что чем сильнее переживания, тем крепче она привязывается к мучителю.

Итак, ты живешь в условиях абьюза, если твоя партнерша:
- иронизирует, насмехается над тобой, заставляет чувствовать неловкость или смущение перед вашими друзьями или семьей;
- заставляет тебя думать, что ты не способен принимать решения; обесценивает твои решения;
- решает за тебя, потому что она знает лучше; ее мнение всегда самое правильное;
- постоянно говорит, что ты без нее ничего собой не представляешь, что ты никому, кроме нее, не будешь нужен;
- принижает и обесценивает твои достижения или цели;
- игнорирует твои интересы, обесценивает твои хобби , взгляды и убеждения;
- подчеркивает твои физические недостатки или придумывает их, исходя из собственного вкуса;
- грубо с тобой обращается (толкает, хватает, щиплет, оскорбляет или даже бьет тебя);
- не считает, что бить мужчину – табу, объясняет, какие причины могут быть для этого;
- внушает уверенность, что ты не можешь выйти из отношений;
- постоянно запугивает разводом, расставанием, лишением материальных благ, лишением родительских прав, лишением детей;
- звонит или отправляет тебе сообщения несколько десятков раз в день, контролирует твои перемещения и времяпрепровождение;
- унижает и оскорбляет твоих друзей и семью, постепенно вытесняя их из круга твоего общения;
- обвиняет тебя в своих неудачах, отсутствии у нее стремлений и желаний, говорит, что ты виноват в том, как он себя чувствует;
- оправдывает свое поведение твоим невниманием,алкоголем, наркотиками, усталостью, голодом или еще чем-то;
- настаивает на сексе против твоего желания, часто отказывает тебе, если у тебя есть потребность, получает секс так и тогда, когда сама захочет;
- наказывает тебя за "плохое" поведение каким-либо образом;
- в отношениях есть только она, ты чувствуешь, что тебя нет: нет твоих желаний, твоего здоровья, твоих потребностей, твоих интересов.

Не тешь себя иллюзиями, абьюзер никогда не изменится. Никаким своим поведением ты не сможешь ее вдохновить и мотивировать на другое, уважительное к тебе отношение. Это такая идеология, при которой женщина считает себя духовно выше мужчины, достойней, умнее и пр. Это убеждения, дающие ей право унижать и "учить" мужчину жизни. Это непреодоленный женский комплекс, отрицание мужской части личности. Да, в общем, и неважно, какие причины вызывают насилие. Важно, что лучше не будет! Если женщина – абьюзер, то это навсегда.
Все, что ты можешь сделать, – бежать из этих отношений, не оглядываясь, или учиться распознавать маркеры, чтобы не вляпаться в абьюзера. Один ты будешь знать ее с этой стороны, поэтому, скорей всего, рассчитывать тебе придется только на себя.
Возможно, интуитивно, но ты понял, что единственная возможность выйти из абьюза – это вспомнить о себе, о своих желаниях, потребностях, организовать свою собственную жизнь, найти свой путь и следовать ему. Брось все, что держит с прошлым. Только так сможешь стать свободным.
Единственная возможность не завязать отношения с абьюзером – стать целостной личностью и не испытывать острой потребности в чем бы то ни было. Внимание, любовь, заботу ты сам можешь дать себе. И сделать это искренне и качественно.

Что делать если совсем плохо «План побега» на случай опасности