Мы с Витьком люди опытные, поэтому решили брать сразу две.
Жёны подались в набег на магазины, а мы сидели у Витьки дома и жгли свои нёба коричневой жидкостью из бутылки, на которой какой-то обманщик написал слово "Коньяк".
Было уютно.
- Ну, как на работе? - спросил Витька.
Я ответил.
- А что по зарплате? - спросил я.
Затем мы заговорили о политике.
Маленьких детей в доме не было, и можно было ясно выражать свои мысли.
Не боясь научить кого-нибудь нехорошим словам.
Когда мы почали вторую, Витька вдруг встал на четвереньки, отворил дверцу шкафа и залез внутрь.
Оттуда он возник, держа в руке чемоданчик, похожий на акушерский саквояж, с каким "великий комбинатор" когда-то появился на улицах города Арбатова.
В чемоданчике лежали альбомы со всякими чёрно-белыми фотокарточками.
Мы принялись их рассматривать и нашли те, на которых Витька был одет в военную форму.
- Да-а, - проговорил Витька. - Золотое время - армия! То, что нужно настоящему мужику.
- Да-а, - сказал я. - Целых два года. Сколько интересного, сколько друзей!
- Я бы снова пошёл, - сказал Витька.
- Угу, - сказал я.
Мы с Витькой служили в одни и те же годы, но в разных концах страны.
И мы выпили за Красную армию.
Тут из пачки старых писем он выудил одно и говорит:
- Это ты мне написал.
На конверте стоял чернильный треугольник с надписью: "Письмо военнослужащего. Бесплатно".
И Витька начал читать вслух.
"А вчера, после отбоя, мы все долго-долго отжимались, а водители ползали друг за дружкой по-пластунски под койками. При этом они ещё и гудели, будто моторы машин. Это "черпаки" готовили их к пятисоткилометровому маршу."
- Во! - говорит Витька. - Чего-то не очень весело у тебя служба шла.
"Деды" до двух ночи пили водку и ели жареную картошку, а я смотрел в окно - не идёт ли дежурный по части, или ещё кто из "шакалов". А потом я заснул и мне зарядили кулаком в "фанеру".
- М-да... - сказал Витька.
А я подумал: как-то не так мне армия эта самая вспоминалась.
Впрочем, давно это было - почти тридцать лет прошло.
"И ты, Витька, не пиши мне слишком часто, а то как приходит письмо, сержант надувает конверт и хлопает его у меня на загривке, а я должен сказать: "Спасибо, "дедушка", как дома побывал!" А шея потом болит полдня..."
- Нет, - говорит Витька. - Это у тебя была какая-то неправильная служба. А вот у нас было настоящее армейское братство!
"И ещё, Витька, ты в своём прошлом письме написал, что "деды" тебя вовсе измордовали и ты подумываешь как бы не пуститься в бега. Так вот, ты держись там, а не то всё равно поймают, да потом ещё и посадят. А на "дизеле", ребята рассказывали, ещё хуже - хоть вешайся".
- Что ж ты, - спрашиваю, - бежать-то собирался, если у вас такое "братство" было? Ась?
Мы помолчали и снова выпили.
- Наверное, - говорю, - это память с нами такие штуки выделывает - хорошее помнишь, а плохое забывается.
- Наверное, - сказал Витка.
Мы ещё немножко выпили и задумались.
- А помнишь, - спрашивает Витька, - как мы при Союзе хорошо жили?
- Конечно, - говорю, - помню! Хорошо - тут уж ошибки быть не может!
А сам засомневался невольно: вдруг и здесь память подводит?
Мы допили вторую и как раз жёны наши вернулись с добычей.
- А-а... - говорят. - Мальчики-то уже тёпленькие!
А Витька улыбается:
- Помнишь, - говорит. - Помнишь, какие жёны у нас были, когда мы с ними только познакомились? Как поддерживали нас когда трудно было, заботились...
Тут уж я не смолчал:
- Заткнись, ты, - говорю. - Хватит мне этих воспоминаний. Чего в них копаться-то?! Нарою ещё чего-нибудь не то, а оно мне надо?
Ну, моя смотрит, что я расходиться начинаю, и говорит:
- За-айка, хватит с тебя уже коньяка - пошли домой, а то я не лошадь, чтобы тебя, кабана, на себе потом тащить!
И мы пошли.